пелляционное заявление было  встречено одобрительным гулом.  -  Пасти  его,
доить,  защищать от  хищников и  умножать в  потомстве.  Человек,  не владеющий
скотом,  - безродный бродяга. Его не пустят на порог приличного жилища. Он, как
шакал,  питается чужими объедками.  Скот обеспечивает нас пищей. Мы пьем молоко
коров и кровь быков. Но не это главное. Уход за стадом объединяет людей, делает
их  добрее и  удерживает от  злых  поступков.  Недаром бледнолицые,  живущие за
великой рекой и пренебрегающие содержанием скота, так жестоки и коварны... Тот,
кто призывает нас бросить стада на произвол судьбы и  уйти в  неизвестные края,
чтобы там,  подобно животным, лакать воду из рек и питаться травой, или одержим
злыми  духами,  или  просто хочет  погубить народ саванны.  В  первом случае им
должны заняться колдуны.  Во  втором -  его  необходимо лишить гостеприимства и
немедленно изгнать из этого дома.
     Лева  еще  не  успел ничего ответить своему оппоненту,  как  Анна Петровна
взяла  ход  совещания  в  свои  крепкие  руки,   некогда  поднимавшие  из  руин
предприятия черной металлургии Юга, а затем немало повкалывавшие на Талашевской
текстильной фабрике.
     С гостями она особо не церемонилась, хотя палку старалась не перегибать.
     - Ты,  головешка черная,  про чье гостеприимство тут распинаешься? Про мое
или про свое?  -  накинулась она на предыдущего оратора.  - Если про мое, так я
как-нибудь и без советников обойдусь.  А если про свое, так катись лучше к себе
в деревню и там права качай.  Не забывай,  мартышка бесхвостая,  за чей счет ты
пил и жрал столько времени.  Я по натуре человек мягкий,  но если осерчаю, сама
себя боюсь.  Вот и не заводите меня понапрасну! Вас здесь по делу собрали, а не
шуточки шутить!  У  кого уши есть,  тот сам все слышал.  А теперь решайте,  как
дальше быть.  Уходить или на месте сидеть. Хотелось бы, конечно, надеяться, что
обойдет нас беда стороной.  Ну а если нет?  Что,  по-вашему,  лучше?  Вместе со
скотом  в  родной саванне подохнуть или  налегке в  благословенную страну уйти?
Если вы о  себе не думаете,  так хоть о  детях своих побеспокойтесь.  Я,  между
прочим,   внучку  подробно  расспросила.   Уж   мне-то   она  врать  не  будет.
Действительно,  оживают повсюду злые силы,  куда более древние, чем наши и ваши
боги.  Многие страны ими уже погублены. В том числе и то болото, куда ушли жить
ваши бегемоты.  А  в  той  стране,  где  сейчас могут спастись люди,  она  сама
побывала.  Интересное местечко. Там и земля, и вода, и воздух, и растения - все
другое.  Человека они обтесывают,  как речной поток гальку.  Может,  и  из вас,
дураков,  там  что-нибудь путное получится...  И  про  дорогу туда она  мне все
рассказала.  Горячо, жарко и страшно, но люди-бегемоты чем могут пособляют. Они
хоть и жуткие на вид,  но к нашему брату со всей душой относятся...  Но не всем
такая  задумка по  нраву.  Мразь  эта  рогатая,  которая свой  род  от  первого
братоубийцы ведет,  желает  повсюду  свою  власть  распространить.  Худо  тогда
придется и  черным,  и  желтым,  и даже белым,  которые под их дудку плясать не
согласные.  Отчиной они,  супостаты,  уже почти овладели. Не ровен час и до нас
доберутся.  Так уж лучше объединиться с теми,  кто против этих шакалов в Отчине
сражается. Пора острить копья и ладить новые стрелы. Вот и весь мой сказ, гости
дорогие. Если что не так, извиняйте. А теперь ступайте пообедайте и между собой
пошушукайтесь.  Я вас не тороплю,  но ответ жду уже сегодня. Нече кота за хвост
тянуть. Что такое кот, не знаете? Это вроде как лев, только маленький.
     Весть о  предстоящем обеде была воспринята присутствующими с  куда большим
энтузиазмом, чем все сказанные перед этим речи.
     - Не  верю  я  в  этот народ,  -  вздохнула бабушка,  когда гости вплотную
занялись трапезой.  - Честно сказать, я и в свой собственный народ уже не верю.
Плетью их станешь сечь - руки лижут. А добро им сделаешь - кочевряжатся...
     - Подобные проблемы,  Анна Петровна,  волновали многих великих политиков и
до  вас,  -  сказал Лева.  -  Вспомните хотя бы  суждения Годунова в  изложении
Александра Сергеевича Пушкина.  Народ он называл неблагодарной чернью.  И очень
от этого страдал.
     - Так  то  совсем  другое  дело,  -  зевнула  изрядно  притомившаяся  Анна
Петровна.  -  У  твоего Годунова смертный грех на душе висел...  А  я  в  общем
говорю.  Не с царевых позиций.  Слеп наш народ и глух. Разумными словами его не
проймешь.  Зато всякой ересью очаровать можно. А уж за тем, кто его очарует, он
куда хошь пойдет. Хоть в рай, хоть в пекло...
     Обильное  угощение,   как  выяснилось,   может  способствовать  не  только
расстройству пищеварения, но и процессу принятия политических решений.
     Впрочем,  решение получилось какое-то куцее, двойственное, "паллиативное",
как выразился Лева Цыпф.
     Перво-наперво предлагалось послать в  Хохму  разведчиков,  чтобы на  месте
убедиться в том, какая именно беда постигла соседнюю страну.
     Идею  немедленного переселения в  Эдем  совет вождей начисто отверг,  хотя
было решено, что к этой теме можно будет вернуться, когда приметы надвигающейся
вселенской катастрофы станут очевидными.
     Не получил поддержки и план широкомасштабного похода против аггелов.  Одни
ссылались на ожидаемый вскоре отел скота,  другие на недобрые знамения,  третьи
на  недостаток воинов.  Лишь  благодаря нажиму Анны  Ивановны вожди согласились
сформировать из  добровольцев экспедиционный отряд,  предназначенный для рейдов
на  территорию  Отчины.  Кандидатура его  вождя  пока  оставалась открытой,  но
советником с правом решающего голоса был заранее назначен Цыпф.
     Он  тут  же  уточнил,  что  военные  действия  могут  начаться  только  по
предварительной договоренности с лицами, на то уполномоченными.
     - Хитро ты, милок, выражаешься, - заметила Анна Петровна. - Ну да ладно, у
каждого свои слабости...  Как будете уходить,  Унду с  собой захватите,  -  она
кивнула на девушку, недавно напоившую Леву противоядием. - Она девчонка шустрая
и в Отчине уже не раз бывала.  Когда момент подоспеет, вы ее с весточкой ко мне
пошлите.  Будет  вам  тогда спешная помощь.  В  крайнем случае я  своих человек
триста подошлю.
     - Только пусть  оденется поприличней,  -  Лилечка окинула полуголую арапку
критическим взглядом. - Платьице там какое-нибудь, белье, ботинки...
     - Могла бы и не напоминать, - проворчала Анна Петровна. - Сарафанчик я уже
приготовила,  а белье и ботинки ее надеть не заставишь.  Да и зачем...  Пятки у
нее  тверже  твоих  подметок,   никакая  колючка  не  проколет.   А  белье  для
непривычного человека хуже,  чем вериги...  Ты только в  Отчине присматривай за
ней.
     - В каком смысле?
     - Чтоб не баловала.  Девка она хоть и  смышленая,  но горячая.  Как-никак,
африканская кровь.  Здесь-то нравы вольные, под каждым кустиком брачное ложе...
А в Отчине народ строгий. Еще распутницей ее ославят.
     - Только этого мне не хватало, - вздохнула Лилечка. - Впрочем, есть у меня
один человек на примете.  Смыков,  бывший милиционер. Ты его, наверное, знаешь.
Большой специалист по надзору за горячими девушками.
     - Все  шутки шутишь,  внученька...  Ничего,  скоро сама поймешь,  что Унда
девка незаменимая.  До реки-то вас мои люди проводят,  а дальше втроем пойдете.
Учти, она грузы носить мастерица. Пуда два спокойно на голове попрет.
     - Какие у нас грузы,  - пожала плечами Лилечка. - Один рюкзак на двоих, да
и то полупустой.
     - Неужто ты,  родная,  думаешь,  что  я  тебя вот  так  налегке отпущу!  -
всплеснула руками бабушка.  - Нет уж, одарю, как персидскую княжну! И шубами, и
золотом, и камнями.
     - Спасибо,  конечно,  да  только не  ко времени мне все это,  -  вздохнула
Лилечка. - Не на курорт ведь отправляемся, а в мясорубку...
     - Погостили бы еще с недельку...
     - Мы бы с удовольствием, да нельзя. Нас уже, наверное, в Отчине заждались.

     Паровоз потерял ход,  не дотянув до станции Рогатка километров пятнадцать,
- лопнул какой-то  паропровод.  Жердев еле спасся,  спрыгнув на  ходу под откос
(хорошо хоть, что беда случилась на затяжном тягуне и скорость была невелика).
     Добровольные помощники  машиниста отделались небольшими ожогами  и  легким
испугом. И от первого, и от второго их врачевали самогоном.
     Затем   пути   недавних   союзников  разошлись.   Кастильцы,   к   которым
присоединился  Смыков,   пешим  порядком  отправились  на  родину.   Анархисты,
окрыленные  последним  успехом,  собирались  штурмовать  базу  аггелов.  Жердев
куда-то  пропал -  не исключено,  что отправился на поиски верных ему киркопов.
Вместе с  ним  пропала и  последняя канистра самогона.  Скорее всего  это  было
главной  причиной  того,  что  Жердев  ушел  не  попрощавшись.  Зяблик,  собрав
небольшую  ватагу   (трое   наиболее   приглянувшихся  ему   анархистов,   двое
добровольцев со станции Воронки и один кастилец, заочно приговоренный на родине
к  аутодафе за  богохульство),  решил  обосноваться в  окрестностях Талашевска,
чтобы бить врага в его собственном логове.
     Вопреки ожиданиям погони за  окруженцами и  их спасителями не последовало.
То ли у врагов не хватило на это сил, то ли, наоборот, они были так сильны, что
могли игнорировать столь незначительный инцидент.  Кастильцы,  не  ввязываясь в
мелкие  стычки  и  стороной  обходя  верные  Плешакову  гарнизоны,  двинулись к
границе.  Свои  аркебузы,  ставшие вдруг бесполезными,  они  везли на  подводе,
купленной за  реалы в  какой-то  общине,  придерживающейся неясной политической
ориентации.
     Когда   на    горизонте   замаячили   вершины   Сьерры-Морены,    устроили
благодарственный молебен. Границу, представлявшую собой стык торфяного болота с
каменистой  равниной,  пересекли  беспрепятственно.  На  ночлег  остановились в
заброшенном монастыре.  В былые времена он столь часто подвергался осадам,  что
нынче здесь опасались селиться даже летучие мыши.  Прежде чем уснуть, Смыков не
поленился  прочесть  многочисленные  автографы,   оставленные  победителями  на
стенах,  а некоторые даже переписал в свой блокнот. Особенно его заинтересовали
следующие шедевры: "Для монахов здесь буфет, для монашек спальня, для кардинала
кабинет,  а  для  Васи сральня.  Василий Иванович Соловьянчик.  Июнь хрен знает
какого года", "Бога точно нет. Иначе бы он не позволил то, что мы учинили здесь
по пьянке.  Виталий В,  человек крещеный",  "Кто к  нам с мечом придет,  тот от
гранатомета погибнет.  Сержант запаса Засуха, родом из Оренбурга", "Бей попов и
инквизиторов!  Мщу за кровь моих предков марранов. Марраны - иудеи, проживавшие
на территории средневековой Испании и принявшие христианство. Давид Розенталь".
     С  этого момента отряд стал быстро таять -  истомленные долгим пребыванием
на  чужбине кастильцы разбегались по домам.  С  доном Эстебаном остались только
лично преданные ему кабальерос, близкая родня да немногочисленные слуги.
     У  стен  родового замка дона Эстебана ждал неприятный сюрприз -  подвесной
мост был поднят,  а  стальная решетка,  защищавшая вход,  опущена.  На  сигналы
трубы,  грубую брань дона Эстебана и выстрелы Смыкова долго никто не отзывался,
хотя замок выглядел явно обитаемым.  Затем на  дозорной башне появился какой-то
тип  в  белом монашеском плаще поверх боевых доспехов и  объявил,  что решением
суда города Ла-Гуардия все поместья дона Эстебана переданы в  управление ордена
доминиканцев,  поскольку вышеуказанный дон Эстебан и  все его прямые наследники
признаны без вести пропавшими в чужих краях.
     Штурмовать хорошо укрепленный замок столь ничтожными силами,  да  еще  без
пороха  и  пуль,  было  занятием заведомо бессмысленным.  Поэтому  дон  Эстебан
ограничился  кратким  изложением  основ  научного  дарвинизма,   которые  успел
почерпнуть во время общения с наиболее развитой частью населения Воронков. Соль
его  речи состояла в  том,  что  происхождение всех доминиканцев прослеживалось
даже не от обезьян, а от богопротивных тварей --свиней.
     Впрочем,  перепалка  могла  принести  лишь  моральное удовлетворение.  Все
движимое и  недвижимое имущество древнего рода,  включая  содержимое нескольких
тайников, устроенных лично доном Эстебаном, находилось под чужим контролем. Для
того чтобы добиться справедливости,  необходимо было отправляться в  эту  самую
занюханную Ла-Гуардию.
     Так уже получилось, что в этом ничем не примечательном городишке, где даже
приличного рынка не  было,  свили свое гнездышко судьи,  аудиторы,  нотариусы и
прочий чиновный сброд,  уже  тянувшийся к  власти,  выпавшей из  ослабевших рук
аристократии.
     В  свое  время  семья  дона  Эстебана пожертвовала на  нужды города немало
средств,  а  сам он даже недолго состоял в должности алькальда.  Однако все это
было  в  прошлом.  Те,  кто  нынче заседал в  судах,  вещал с  высоких амвонов,
командовал городской стражей и грел руки на контрабанде, не могли простить дону
Эстебану ни его благородного происхождения,  ни его рыцарской вспыльчивости, ни
его врожденного презрения к  выскочкам-нуворишам,  ни  тем более его богатства,
частично уже разграбленного.
     Аристократы же  сторонились дона Эстебана совсем по другой причине.  В  их
среде он  имел скандальную славу вольнодумца,  покровителя еретиков,  защитника
простолюдинов и вообще предателя интересов своей касты.
     В  конечном итоге в  дураках оказался не  только дон Эстебан,  вынужденный
жить на подачки ростовщиков,  но и Смыков,  которому под страхом усечения языка
была запрещена любая публичная пропаганда, в том числе и перед вьючными мулами.
     Не  помогли  даже  старые  связи  среди  ветеранов  инквизиции,   успевших
объединиться   в   некую   тайную   организацию   по   типу   индийской   секты
душителей-тагоитов.  Смыкова принимали то за шпиона,  то за провокатора. За его
голову назначили вознаграждение. Дело, как говорится, запахло керосином.
     Опасаясь наемных убийц,  дон Эстебан и Смыков никогда не ночевали на одном
месте  дважды,  а  перед  тем,  как  приступить к  трапезе,  заставляли хозяина
очередного кабака дегустировать вино  и  еду.  Их  уже  знали  завсегдатаи всех
притонов Ла-Гуардии и все местные потаскухи.
     Смыков,  как всегда,  аккуратный в  подсчете дней,  понимал,  что ему пора
возвращаться,  хотя к выполнению задания он еще и не приступал. Предварительные
планы   оказались  несостоятельными,   а   удобный   случай   (другая   сторона
обоюдоострого клинка,  с помощью которого рассекаются запутанные узлы жизненных
коллизий) все никак не подворачивался.
     Впрочем,  одна задумка у  Смыкова все-таки была.  Нельзя сказать,  чтобы в
моральном аспекте она  выглядела безупречной,  зато некоторую надежду на  успех
обещала.  По большому счету винить Смыкова за несколько циничный образ мышления
было нельзя.  Как-никак, а его натура формировалась в обществе, отцы-основатели
которого всегда  негласно придерживались известного принципа "цель  оправдывает
средства".  Разве можно винить яблочко,  которое в силу фундаментальных законов
природы не в состоянии далеко откатиться от яблоньки?
     Операцию Смыков готовил исподволь. Сначала он в общих чертах посвятил дона
Эстебана в  свое  задание,  состоящее из  двух частей:  создания военного союза
против  аггелов и  предварительной подготовки населения Кастилии к  эвакуации в
Эдем.   Затем,   как  бы   невзначай,   он  обмолвился  о   чудесных  свойствах
произрастающего там  растения  бдолах  и  даже  презентовал  своему  родовитому
спутнику щепотку этого уникального зелья. (Необходимо заметить, что дон Эстебан
растратил  бдолах  самым  бездарным  образом,  употребив его  как  возбуждающее
средство во  время  плотских утех  с  одной  публичной девкой,  которой половые
подвиги партнера были нужны примерно так  же,  как  уши  тому органу,  коим эти
подвиги совершались.)
     Обстоятельства повседневной жизни  изгоев  общества (к  этому  времени дон
Эстебан  распустил  всех   своих   слуг   и   приближенных)  благоприятствовали
осуществлению плана, задуманного Смыковым. Не было дня, чтобы подвыпивший гранд
не ввязывался в  ссору с кичливыми идальго или вконец обнаглевшими лавочниками.
Эти конфликты, иногда возникавшие по совершенно пустячному поводу, почти всегда
заканчивались звоном клинков,  уже мало чем напоминавших старые рыцарские мечи,
но еще не достигших благородного облика шпаги.
     Чаще всего нескольких молодецких выпадов было достаточно,  чтобы заставить
противника  запросить  пощады  или  трусливо  ретироваться,   но  иногда,   как
говорится,  коса налетала на  камень,  и  тогда от клинков летели искры,  а  от
фехтовальщиков клочья камзолов и брызги крови.
     До  самого последнего времени дон  Эстебан проявлял себя в  этих стычках с
самой  лучшей  стороны и  другого урона,  кроме  нескольких легких царапин,  не
понес.
     А между тем драгоценное время уходило, и Смыков решил поторопить события.
     В  тот день они выпили больше обычного,  и,  как ни  странно,  инициатором
стал.  Смыков,  к  алкоголю относившийся не  менее  осторожно,  чем  пожарный к
открытому огню.  Впрочем,  на  этот раз  у  него был  вполне законный повод для
пьянки -  День железнодорожника (к этой канувшей в Лету категории трудящихся он
начал относить себя после памятного рейса на Воронки).
     В  один из  моментов,  когда хозяин бегал в  подвал за  очередным кувшином
вина,  Смыков  уговорил своего  собутыльника устроить соревнование на  точность
метания.  Целью служил очаг, в котором вовсю шуровало пламя, а снарядами - все,
что обычно находится на столах в таверне.
     Вскоре неудачно брошенная Смыковым оловянная миска срезала перо на  берете
какого-то  офицера,  заглянувшего в  этот вертеп исключительно для того,  чтобы
утолить голод.  Случившееся тот почему-то  воспринял не как дружескую шутку,  а
как наглое оскорбление.
     Краткая словесная перепалка очень скоро перешла в вооруженный конфликт,  в
котором честь Смыкова,  конечно же, пришлось защищать дону Эстебану. При первой
же атаке он вдобавок к  перу лишил самонадеянного забияку еще и уха.  Все шло к
тому,  что поединок закончится для офицера самым плачевным образом, но во время
очередного  выпада  дон   Эстебан  споткнулся  о   ногу  Смыкова,   неосторожно
выставленную в проход между столами.
     Естественно,  что  храбрый гранд  потерял равновесие и  клинок  противника
пронзил  его  насквозь,  как  деревянная  шпилька,  направляемая рукой  повара,
пронзает поспевающий в духовом шкафу заячий пирог.
     Рана,  безусловно,  была роковой,  но дон Эстебан нашел в себе силы, чтобы
завершить  так  неудачно  начатую  атаку.  Его  безоружному противнику  (клинок
надежно застрял меж  ребер  дона  Эстебана) не  оставалось ничего другого,  как
защищаться табуретом, однако от потери второго уха это его не спасло.
     Завершив поединок столь эффектным финалом, дон Эстебан осторожно прилег на
правый бок (клинок пробил левую половину его груди) и  неузнаваемо изменившимся
голосом попросил:
     - Немедленно пошлите за  священником и  нотариусом.  Душу я  хочу завещать
Богу,  а  все оставшееся у  меня имущество моему другу дону Смыку.  (Именно так
называли кастильцы бывшего следователя Талашевской милиции.)
     Нельзя сказать,  чтобы совесть совсем не  мучила Смыкова,  однако в  особо
сложных ситуациях, требующих решительных действий, он умел эту совесть от своей
души  отсоединять,  как  водитель во  время  переключения скоростей отсоединяет
ведущий вал от двигателя.
     Бросившись  к  умирающему дону  Эстебану,  он  сунул  ему  в  рот  заранее
приготовленную пригоршню бдолаха и шепнул на ухо:
     - Вы  знаете,  что  это  такое.  Пока душа еще не  отлетела,  изо всех сил
молитесь о  спасении тела.  Если жизнь вам действительно дорога,  вы непременно
встанете  на  ноги.  И  уж  тогда  услуги  попов  и  законников  вам  точно  не
понадобятся.
     Не  дожидаясь  появления официальн