до  Патагонии люди  двадцать тысяч  лет  добирались.
Считайте, тысячу поколений.
     - Вот-вот!  -  Смыков вновь уселся на своего любимого конька.  -  И  тогда
умные люди были. А мы, как последние дурни, на авось поперлись.
     - На что ты намекаешь?  - нахмурился Зяблик. - В мой огород камушек? Опять
я во всем виноват? Но только лично тебе лучше бы помолчать.
     - Почему это, интересно?
     - Разве не такие,  как ты, нас когда-то в светлое будущее вели? И компас у
вас, говорят, был, и карта. Только в том компасе вместо стрелки березовая щепка
болталась, а карту подслеповатый крот рисовал!
     Этот  наскок  скорее  раззадорил,  чем  уязвил  Смыкова.  Зяблику был  дан
незамедлительный отпор:
     - Как вы,  братец мой,  беретесь судить о столь неоднозначных вещах,  если
сами полжизни на нарах провалялись?  У вас ни о реальной жизни,  ни тем более о
большой политике никакого представления нет.  С  кем вы  могли общаться,  кроме
отщепенцев и паразитов?
     - Поваляться  бы   тебе  на   тех  нарах  хоть  годик!   Да  нашей  пайкой
прокормиться!  Да  повкалывать,  как мы,  на  урановых рудниках и  лесоповалах!
Причем бесплатно.  Это тебе не статьи невинным людям вешать да харю на казенных
харчах отъедать...  Эх,  жаль,  что  я  тебя  тогда  на  кастильской границе не
шлепнул, как иезуитского шпиона!
     - А если бы шлепнули,  сами сейчас червей кормили бы, - огрызнулся Смыков.
- Сколько раз я вам потом жизнь спасал?
     - Ни одного случая не помню!  А если и было,  то я тебя об этом не просил.
Лучше в сырой земле гнить, чем твой бред ежедневно слушать.
     Эти  перепалки,  уже  ставшие  системой,  хоть  как-то  отвлекли полуживых
путников от тяжких повседневных забот.  Улучшения в их состоянии не замечалось,
правда,  и хуже никому не стало.  Люди стонали,  кашляли, шатались, хромали, но
все же  продвигались вперед,  делая за  каждый переход до  двадцати километров.
Верка все время напоминала им:
     - Зайчики, вы должны желать спасения изо всех сил! Постоянно! Только тогда
лекарство будет действовать.  Вон видите,  какая Лилечка у нас молодец.  А Лева
совсем скис...
     Их  пятая ночевка была  прервана шумом,  подобного которому в  Нейтральной
зоне им слышать еще не приходилось. Можно было подумать, что где-то неподалеку,
за  ближайшей  грядой  холмов,   по  стартовой  дорожке  аэродрома  разгоняется
реактивный истребитель.
     Все невольно глянули в ту сторону,  но звук,  так и не явив людским взорам
свой  источник,  уже  быстро  удалялся и  вскоре совершенно затих.  Зяблик,  не
поленившийся сделать чуть ли не километровый крюк, после возвращения доложил:
     - Ничего  там  особенного  нет,   кроме  одной  канавы.  Совсем  свежая  и
проведена,  как  по  линеечке,  отсюда  туда,  -  он  указал  ладонью примерное
направление.  -  Как будто бы бильярдный шар по грязи прокатился. Только там не
грязь,  а вот такая же,  как здесь, хреновина, - он стукнул каблуком в землю. -
Шириной, значит, канавка метра два, а глубиной по колено.
     - Почему вы решили, что канава свежая? - строго спросил Смыков.
     - Побрызгал в нее,  там и зашипело,  -  дерзко ответил Зяблик.  -  Ты меня
совсем  за  дебила держишь?  Я  свежий след  от  несвежего с  закрытыми глазами
отличу, даже если его скорпион оставил.
     - Так это, значит, след, по-вашему?
     - Похоже...
     - Хм...  Два метра шириной...  - скептически покачал головой Смыков. - Кто
же такой след оставить мог?
     - Это уж вы сами соображайте,  -  Зяблик демонстративно зевнул. - На земле
такие твари сроду не водились.
     - А вдруг это какой-нибудь механизм был?  -  осторожно предположил Цыпф. -
Вполне можно  представить себе  шарообразную несущую конструкцию,  одновременно
выполняющую функции движителя...
     - Ага,  -  в  тон  ему  заметил Смыков.  -  Местный трамвай.  Подбросит до
конечной.  Вот  только узнать бы,  почем билетики...  Зачем голову зря  ломать.
Чужой это мир,  и все здесь чужое.  Нам из него выбраться поскорее надо. Жратва
кончается,  и еще неизвестно, сколько времени это снадобье действовать будет. В
любой момент можем загнуться.
     Возражать тут было нечему,  и  все с  охами и  вздохами стали собираться в
дорогу.  Зяблик теперь шел последним,  подгоняя отстающих, самым закоренелым из
которых в последнее время был Цыпф,  не столько вымотавшийся физически, сколько
утративший интерес к жизни.  Лилечка,  наоборот, топала довольно бодро и даже с
аккордеоном своим не торопилась расстаться.
     - Жизнь наша,  конечно, мерзкая, - говорил Зяблик, дыша Цыпфу в затылок. -
Но  и  хуже  бывает.  Думаешь,  каково мне  было,  когда  с  братом такая  беда
случилась... И главное, ни одна сволочь мне не посочувствовала. Только пальцами
тыкали да в душу плевали. Братоубийца, мол... Сначала я в одиночке сидел, там с
собой ничего не  сделаешь.  Не  то  что шнурки и  пояс,  даже резинку из трусов
вытащили.  А  уж  потом,  в  следственном изоляторе,  я  в  общую камеру попал.
Напихали нас,  как  сельдей  в  бочку.  Вместо  восьми  человек -  двадцать.  И
рецидивисты отпетые,  и туберкулезники,  и бомжи вшивые, и педерасты... Я тогда
еще, считай, салагой был. Опускали меня как хотели. Все им, гадам, мало было. А
напоследок,  когда я уже срок получил и этапа ждал, решили оттянуться по полной
программе.  Шнурок раздобыли,  даже и  не  знаю где.  Вешайся,  говорят,  а  мы
поможем.  По глазам,  дескать,  видно, что ты на свете не жилец. Вот тебе мыло,
вот тебе удавка,  цепляй ее за верхние нары и сигай в мир иной, где тебя брат с
извинениями дожидается.  Ну и пусть, думаю. Туда мне и дорога. Лучше подохнуть,
чем  так  мучиться.  Все  как надо сделал,  голову в  петлю сунул и  со  своими
сокамерниками прощаться стал.  А эта шпана на меня во все глаза смотрит, только
что слюни не пускает.  Как же,  бесплатное кино...  Торопить меня стали. Давай,
прими смерть ради общества.  Только не сразу.  Потрепыхайся чуток,  а  потом мы
тебя откачаем,  и опять...  Растянем удовольствие.  И тогда я решил -  нет!  Не
получите вы никакого удовольствия.  Не стану я  шакалов забавлять.  Кровью буду
харкать,  но не поддамся... Что дальше было, точно уже и не помню. Разочаровал,
короче,  публику.  Хотели меня примерно наказать,  да не вышло. Первый раз я от
них  отбился.  Одному даже голову проломил табуреткой...  Вот так-то!  А  ты  в
пустячной  переделке  скис.  Ведь  мы  до  рая  еще  сегодня  можем  добраться!
Представляешь? Отъедимся, выспимся, здоровье подправим... А, Лева?
     - Хотелось  бы  в  это  верить,  -  Лева  оглянулся  по  сторонам,  словно
заблудившийся в дремучем лесу ребенок. - Но пока никаких признаков... А помните
легенду о херувимах с пламенными мечами,  охраняющих Эдем? Возможно, ты недавно
видел след одного из этих самых херувимов.  Пустят ли они нас в  рай...  Честно
сказать,  мне  страшно.  Кажется,  что за  нами кто-то  пристально наблюдает...
Словно гигантский спрут из  океанской бездны...  Не поручусь,  может,  это была
всего лишь галлюцинация,  но  недавно я  видел,  как  три  камня,  соединившись
вместе, поползли куда-то, как живые...
     - Это от усталости,  Лева.  Топай веселее.  И  еще дважды в  этот день они
слышали зловещий, стремительно уносящийся прочь грохот, а потом даже наткнулись
на след,  в точности соответствующий описаниям Зяблика,  - довольно широкий ров
полукруглой  конфигурации,  из  конца  в  конец  рассекающий каменистое  плато.
Отброшенные далеко в сторону комья грунта еще обжигали руки.
     - С такой дурой только крепости брать,  -  поцокал языком Зяблик.  - Любую
стену своротит.
     - Боюсь,  скоро мы станем свидетелями, как дуры, подобные этой, а может, и
куда более страшные,  свернут напрочь все,  что имеет отношение к  человеческой
цивилизации,  -  Цыпф болезненно скривился.  -  Возможно,  когда-то этим тварям
принадлежала  вся  планета...  Они  владели  Землей  задолго  до  того,  как  в
остывающих океанах появились первые белковые организмы. Ведь мы почти ничего не
знаем о  ранней эпохе миросозидания.  А  длилась она не один миллиард лет.  Эта
странная, чуждая нашему пониманию жизнь могла зародиться в облаках межзвездного
газа,  в раскаленной магме,  в атмосфере звезд,  в жерлах вулканов,  наконец...
Сейчас  невозможно  сказать,  что  именно  положило  предел  царствованию  этих
монстров.  Ведь,  судя  по  всему,  им  не  может  повредить  даже  космическая
катастрофа.  Ни  жара,  ни холод,  ни жесткое излучение,  ни ядовитые газы,  ни
полное отсутствие атмосферы не способны убить эту жизнь... Впрочем, она никогда
и  не  умирала  по-настоящему.  Ее  зародыши остались в  камне,  песке,  глине.
Бактерии,  рыбы,  динозавры,  обезьяны и люди, сами того не ведая, заселили уже
занятые территории.  Мы пришли на чужое место! Понимаете - на чужое! Мы никогда
не были хозяевами Земли,  а  только бесправными квартирантами,  поселившимися в
неведомо почему опустевшем доме.  И вот истинные хозяева начинают возвращаться.
Чудовища,  о  которых мы даже представление себе не можем составить,  создания,
способные походя сметать горы,  существа, не имеющие ничего общего с привычными
нам  формами жизни,  начинают оживать,  расти,  двигаться,  собираться в  стаи.
Скорее всего их пробудил катаклизм,  называемый Великим Затмением...  А  может,
зараза,  вдохнувшая жизнь в древний прах,  пошла именно отсюда,  из мирка,  где
бывшие хозяева планеты еще процветают...  Я этого не знаю.  Я знаю лишь то, что
мы заняли чужое место...
     Цыпф зашатался и сел,  закрыв глаза. Его путаная, надрывная речь произвела
на всех тягостное впечатление.
     - Он что, умом тронулся? - шепотом спросил Смыков.
     - Нет,  -  Верка пощупала пульс Цыпфа. - Ничего страшного. Знаешь, как это
иногда бывает...  Думаешь-думаешь о  чем-то важном,  ломаешь голову,  и вдруг -
осенило. Как результат - перевозбуждение. С тобой такого никогда не случалось?
     - На умственной почве никогда,  -  ответил за Смыкова Зяблик.  - Только на
половой.
     - Неужели все на  самом деле так,  как он  сказал?  -  растерянно спросила
Лилечка, на которую слова Цыпфа оказали, наверное, наиболее сильное действие.
     - Конечно,  нет,  -  ответил ей  Зяблик.  -  Людишкам никогда не разгадать
высшего промысла.  Будь он хоть божий,  хоть сатанинский.  Но иногда наши,  так
сказать,  смутные предположения могут  объяснить что-то  ранее необъяснимое.  И
совсем не важно,  как далеки мы от истины. Главное тут в практическом интересе.
Степные  пастухи  когда-то   считали  звезды  глазами  небесных  волков,   хотя
ориентировались по  ним очень даже неплохо.  Вот так и  с  нашим Левой.  Скорее
всего он врет, но объяснение дает вполне правдоподобное. Я сам видел, как земля
вроде дикого зверя ворочалась.  Ну  и  все  такое прочее...  А  сейчас нам идти
нужно. Чуете, как воздух пахнет? Тройным одеколоном... Нет, уж лучше - марочным
портвейном. Райский сад где-то уже под боком!
     И действительно, ветер, до этого приносивший только мертвые запахи кипящих
кислот,  пепла  и  серы,  теперь благоухал неведомыми цветами и  травами.  Леву
спешно поставили на ноги, встряхнули хорошенько, и вся ватага чуть ли не рысцой
устремилась к  цепочке  скал,  маячивших на  горизонте.  Они  чем-то  неуловимо
отличались от всех других,  виденных здесь ранее,  -  может, сглаженными, менее
грубыми формами.
     Этот, как все надеялись, последний переход окончательно измотал и без того
едва живых людей.  На подходе к  скалам их редкая цепочка растянулась метров на
сто. Первым на гребень гряды вскарабкался Зяблик.
     - Ну что там? - прохрипел Смыков, тащившийся вслед за ним на четвереньках.
     - Есть две новости,  - невозмутимо ответил Зяблик. - Хорошая и не очень. С
какой начнем?
     - Без разницы...
     - Страна,  которую мы называем Нейтральной зоной,  кончилась.  Это хорошая
новость.  Но только то,  что за ней начинается,  рассмотреть невозможно.  А эта
новость, сам понимаешь, не очень...
     Вскоре все,  включая Цыпфа,  сгрудились вокруг Зяблика. Дышалось здесь как
на  горном  альпийском  пастбище  -  свежестью  ледника  и  ароматом  медоносов
одновременно,  -  но открывшийся простор был странно смазан, мутен и бесцветен,
словно его заслоняло от наблюдателей плохо промытое стекло.
     - Что за хреновина?  - Зяблик протер кулаками глаза. - Лева, что ты имеешь
сказать по этому поводу?
     - Надо подумать... - Цыпф поправил на носу очки. - Ну, если верить Ветхому
Завету,  то бог, изгнавший из рая наших прародителей, принял меры к тому, чтобы
Эдемский сад был скрыт от  глаз людей.  Его границы до  сих пор окутаны пеленой
облаков.  Это  следует  хотя  бы  из  того,  что  древние  иудеи  отождествляли
пресловутых херувимов с  демонами  небесной  стихии,  которым  подвластны тучи,
туманы,  бури и грозы.  А у Данте говорится о стене огня, отделяющей земной рай
от чистилища. Впрочем, тот огонь не может причинить вред праведным душам.
     - Вы, братец мой, окончательно свихнулись, - покачал головой Смыков. - Уже
и Данте в ход пошел. Авторитета нашли! Да он же сплошные небылицы сочинял.
     - На огонь это не похоже, - Зяблик, не обращая внимания на слова приятеля,
всматривался в смутную,  как будто бы даже колеблющуюся даль.  - А сквозь туман
мы как-нибудь прорвемся. Да и выбирать не из чего. Вперед, доходяги!
     А потом началось нечто вовсе необъяснимое.  Можно перенести издевательства
врагов и  нечаянные подвохи слепой природы,  но  когда тебя начинает обманывать
само мироздание, незыблемое прежде, это воспринимается как катастрофа.
     Вожделенный рай находился перед ними едва ли не на расстоянии пистолетного
выстрела, но и спустя шесть часов ходьбы неясные, бесцветные силуэты неизвестно
чего -  не то скал,  не то деревьев -  не стали ближе ни на сантиметр. И тем не
менее то,  что влекло их к себе,  не было миражом - они слышали шелест листвы и
крики птиц, они ощущали на своих лицах ласковые поцелуи душистого ветерка.
     Первым упал Толгай,  за последние пару дней не сказавший ни единого слова.
Его попробовали поднять,  ухватили за руки и за ноги,  но упали уже все скопом.
Долго  лежали,  хрипло дыша  и  давясь кашлем.  Действие бдолаха,  по-видимому,
заканчивалось, и неведомая болезнь, утихшая на время, теперь прогрессировала на
глазах -  суставы страшно распухли,  кожа покрылась багровой сыпью и  нарывами,
губы посинели, в легких сипело и перхало, сознание мутилось.
     - Видно,  здесь придется подыхать,  - прохрипел Зяблик, выглядевший ничуть
не лучше остальных. - Аут...
     - Обидно...  -  отозвалась Верка.  -  Ведь  почти  добрались...  Воздух-то
какой...  Может, сотня шагов всего и осталась... За что нам такое наказание? А,
Лева?
     - Не знаю, - Цыпф лежал пластом, и даже губы его шевелились еле-еле. - Все
бесполезно... Этих метров нам не пройти и за тысячу лет... Здесь какой-то фокус
с пространством...
     - А если мне сыграть? - неуверенно предложила Лилечка. - Вдруг варнаки нас
опять спасут?
     Никто  не  ответил  девушке,  и  она,  кое-как  приняв  сидячее положение,
принялась   мучить   аккордеон.    Слушать   звуки,    которые   извлекали   из
многострадального инструмента ее вдруг потерявшие сноровку пальцы,  было так же
нестерпимо,  как  наблюдать за  агонией повешенной кошки.  Поняв  это,  Лилечка
пустила слезу и отпихнула аккордеон в сторону.
     - Мужики,  вы  бы придумали что-нибудь,  -  сказала Верка с  такой ледяной
интонацией,  что сразу стало ясно, куда она клонит. - Если спасти не можете, то
хоть страдать не дайте... Неужели вам на меня пули жалко?
     - Жалко,  -  отрезал Зяблик.  -  На  тебя жалко,  на  себя жалко,  на всех
жалко... Гнусность это...
     - Мало ты гнусностей натворил, уголовник?
     - В том-то и дело, что много... Перебор. Брать больше не имею права.
     - А ты, Смыков, как реагируешь на просьбу несчастной женщины?
     - Отрицательно, Вера Ивановна, - отозвался тот. - Уж вы извините. Морально
не готов.
     - Трусы вы и сволочи, - она откатилась к Толгаю. - Эй, зайчик, ты еще жив?
     Толгай ничего не  ответил,  только открыл глаза  -  пустые глаза человека,
душа которого уже собирается отлететь в мир иной. Верка обняла его и чмокнула в
лоб.
     - Ты зачем у него в штанах шаришь?  -  подал голос Зяблик.  - Дай человеку
умереть спокойно.
     - А я,  по-твоему,  что собираюсь делать?  - ухмыльнулась Верка, с великим
трудом поднимаясь на  ноги.  -  Именно это и  собираюсь...  Хочу,  чтобы все вы
спокойно умерли. Прощайте, зайчики...
     Побелевшие пальцы  ее  правой руки,  отведенные чуть  в  сторону,  сжимали
зеленое ребристое яйцо, уже освобожденное от предохранительной чеки.
     Решись на  такое человек более опытный,  он до самого конца не выпускал бы
гранату из рук,  а потом бы даже подбросил ее немного, чтобы осколки хлестанули
сверху шрапнелью,  наверняка.  Верка же  просто выронила смертоносный снаряд из
ладони,  словно он кусался или обжигал кожу.  Уже потом, увидев, как метнулся к
ней Зяблик (откуда только силы взялись?), она попыталась исправить оплошность и
прижать гранату к земле ногой, да не успела - та уже летела в сторону.
     Граната упала среди каких-то  валунов,  похожих на шляпки огромных грибов,
только   накануне  вылезших  на   поверхность  земли,   еще   успела  звякнуть,
перекатываясь среди  них,  и  уж  после этого рванула.  Визга осколков никто не
услышал,  но результат взрыва превзошел все ожидания -  равнина содрогнулась от
горизонта до горизонта, даже дальние горы пустились вприсядку.
     Дым на  месте взрыва уже успел развеяться,  однако почва все еще не  могла
успокоиться.  Не прекращался и грохот. Он словно ушел под землю и перекатывался
там, как эхо в гулкой пещере, не только не слабея, но даже как бы набирая мощь.
     - Ой,  мамочка!  -  взвизгнула Лилечка, показывая пальцем на потревоженные
гранатой грибообразные камни. - Смотрите!
     Камни шевелились,  медленно кивая своими шляпками,  каждая из которых была
побольше мельничного жернова,  - не то стремились поглубже зарыться в землю, не
то рвались наружу.  Внезапно между ними опять грохнуло,  и вверх, словно зубная
паста   из   тюбика,   стала   выдавливаться   какая-то   сизоватая,   глянцево
поблескивающая масса.  Поднимаясь толстенным столбом, она извивалась, как живая
(а может, и была таковой), потом, изгибаясь крючком, плюхалась на землю, ползла
некоторое расстояние,  постепенно принимая цвет окружающей местности,  и вскоре
застывала, сразу покрываясь сетью мелких трещин.
     Земная  оболочка  сотрясалась,   как  стенка  парового  котла,   с  трудом
сдерживающего быстро нарастающую неведомую мощь.  Повсюду, куда только достигал
взгляд,  перли  наружу сизые  безглазые пиявки.  Прежде чем  окончательно стать
камнем, многие из них сшибались между собой, разваливались на части или навечно
превращались в прихотливо изогнутые арки.
     Скальная гряда,  с  вершины которой путники впервые узрели неясные силуэты
Эдемского сада,  исчезла  в  черной  туче,  быстро  накатывающейся на  равнину.
Откуда-то налетел буйный ветер,  и  теперь уже тряслось все вокруг -  и  земные
недра, и небеса. Буря принесла дождь из гравия и снег из пепла.
     Затем в самом центре этого хаоса родился уже знакомый людям звук,  похожий
на  рев  опробуемого на  холостых  оборотах  ракетного двигателя.  Стена  мрака
раздалась,  и все увидели, как по равнине что-то стремительно мчится, вспарывая
каменистый грунт,  как глиссер -  воду.  Земля уже не сотрясалась,  а  билась в
конвульсиях,  силилась выгнуться крутым гребнем и  вслед за этим всесокрушающим
плугом ринуться на смутно виднеющуюся границу Эдема.  Сама мысль остановить эту
неизвестно каким законам подчиняющуюся стихию казалась кощунством.
     И  все же нашелся некто,  посмевший встать на ее пути,  -  высокий и узкий
призрак,  казавшийся то карикатурно искаженной человеческой фигурой,  сотканной
из мерцающего света,  то столбом тусклого пламени. С того места, где находилас