елезными крючьями
вместо лап могут потащить их  на  неправедный и  скорый суд?  Жить-то  пока все
равно надо!  А истинной жизнью для соратников Толгая как раз и был грабеж.  Вот
почему слетали с петель двери,  звенели разбитые стекла, метелью носился пух от
вспоротых подушек и  на улицу из домов летело все,  начиная от пустых бутылок и
кончая телевизорами.
     Меру   съедобности  каждой   незнакомой   вещи   проголодавшиеся  степняки
определяли по  запаху,  в  крайнем  случае  -  по  вкусу.  Вскоре  появились  и
пострадавшие,   неосмотрительно  продегустировавшие  горчицу,  аджику,  хрен  и
сапожную ваксу.
     Попутно было захвачено и много добротной одежды: черные суконные кафтаны с
блестящими пуговицами вдоль  переднего  разреза,  такого  же  цвета  малахаи  с
длинными ушами и  всякое исподнее белье,  до  которого было немало охотников во
владениях  китайского императора.  Даже  лошадям  нашлось  редкое  лакомство  -
отборная пшеница в  мешках  и  ржаные  булки,  формой напоминавшие кирпичи.  Но
наибольший восторг  вызвали  белые,  хрустящие  на  зубах  кубики,  куда  более
сладкие, чем мед диких пчел.
     Перепробовав  всего  понемногу,  перекусили  поосновательней,  изжарив  на
кострах пару коз и  безхвостого пуделя,  в  суматохе принятого за  овцу (ошибка
простительная,  поскольку в степи таких чудных собак отродясь не видели).  Пищу
запили хмельной бурдой,  целая бочка которой была  обнаружена в  подвале одного
брошенного дома.  Насытившись и  сразу  повеселев,  стали сетовать на  то,  что
жители поселка успели сбежать и  не  с  кем потешить истосковавшуюся без женщин
плоть.
     Желудки у степняков были как у гиен, бараньи мослы могли переварить, а тут
вдруг подкачали,  особенно у  тех,  кто  злоупотребил комбикормом,  маргарином,
моченым горохом и  томатной пастой.  На  целых  полчаса железнодорожный переезд
превратился в огромное отхожее место.
     Временная потеря бдительности едва  не  обернулась для  степняков крупными
неприятностями,  поскольку,  фигурально говоря, как раз в это время из-за кулис
(то есть из-за соснового перелеска) на сцену (то есть на несчастный полустанок,
в панике оставленный населением) явилось новое действующее лицо, облаченное уже
не голословной, а вполне реальной властью и вооруженное отнюдь не разноцветными
сигнальными флажками.
     К  занятым  своими  утробными  неурядицами  сотоварищам  Толгая  катил  на
двухколесной,  ни  в  какое тягло не  запряженной тележке человек (а  может,  и
демон),  голову которого украшала красивая,  частично красная,  частично серая,
шапка с круглым верхом.
     Эта  удивительная  тележка,  с  колесами,  поставленными  не  как  у  всех
нормальных экипажей,  рядом,  а  одно за  другим,  неслась со скоростью хорошей
лошади и  причем совершенно бесшумно.  Зрелище было настолько пугающее,  что  у
некоторых степняков,  уже почуявших было облегчение, понос возобновился с новой
силой.
     Человек в красно-серой шапке (сверкавшей вдобавок еще и золотом) прислонил
свою  самобегающую тележку к  первому подвернувшемуся столбу  и  проницательным
взором  окинул  разоренный  полустанок.   Чуть  дольше  обычного  его  внимание
задержалось на голой, зареванной и вывалявшейся в грязи бабе, принявшей на себя
сегодня огромную,  но,  как выяснилось, вполне посильную нагрузку, на сорванных
дверях буфета, на догорающих кострах и на пасущихся вокруг лохматых лошадках.
     После этого он достал что-то из треугольной кожаной сумки, притороченной к
поясу,  пустил в небо грохочущую молнию и внятно произнес фразу, смысл которой,
конечно же, никто из степняков не понял:
     - Этот денек вы, морды цыганские, по гроб жизни помнить будете!
     Из  сказанного можно было сделать вывод,  что  участковый линейного отдела
милиции ошибочно принял  степняков за  цыганский табор.  Немало их  кочевало по
железной дороге,  занимаясь мелким  вымогательством,  жульничеством и  кражами.
Учитывая сложившуюся чрезвычайную обстановку,  в  высших инстанциях было решено
примерно проучить мародеров.
     Сделав   предупредительный  выстрел,   предназначенный  исключительно  для
спокойствия  прокурора,   человек   в   красной  шапке   принялся  хладнокровно
расстреливать степняков, не готовых ни к бегству, ни к обороне. На их счастье и
на собственную беду,  участковый имел только две табельных обоймы, да и целился
не  особенно тщательно,  поскольку акция эта носила не  карательный,  а  скорее
превентивный характер.  Насмерть он  уложил только трех или  четырех степняков,
обильно  обагривших  кровью  свое  собственное  дерьмо.   Примерно  столько  же
подранил.
     Степняки,  конечно же, были поражены и напуганы этим происшествием (причем
появлением самобегающей коляски ничуть не меньше,  чем ручной молнией, насмерть
поражающей людей),  но  не  в  их  обычаях было впадать в  панику или  молить о
пощаде. Еще не подтянув портки, они схватились за луки. Человек в красной шапке
сразу стал  похож на  густо ощетинившегося иголками дикобраза (только почему-то
он ощетинился не со спины, а с живота и груди).
     Благодаря этой  маленькой победе степняки сразу воспрянули духом.  Демоны,
способные на  расстоянии поражать людей молниями,  сами оказались уязвимыми для
обыкновенных стрел.  Это  подтвердила  и  расправа  над  самобегающей тележкой.
Покорно  рухнув  под   ударами  степняков,   она   даже  не   пыталась  оказать
сопротивление.
     О возвращении никто уже и не заикался.  Впереди лежала неведомая, возможно
даже,  заколдованная, но необычайно богатая страна, обещавшая несметную добычу,
белолицых пленниц и  ратную славу.  А  что  еще  нужно  в  этой  жизни вольному
степняку?
     Собрав стрелы, без задержки двинулись дальше. На многих всадниках уже были
надеты железнодорожные шинели, плюшевые старушечьи кацавейки и оранжевые жилеты
дорожников. Сам Чагордай красовался в милицейской фуражке.
     Волшебная страна оказалась населенной не менее густо, чем местность вокруг
столицы  Поднебесной империи.  В  этом  степняки убедились уже  через  полчаса,
напоровшись на  очередное  селение,  почти  сплошь  состоявшее из  многоэтажных
каменных домов. На всех окрестных курганах торчали огромные решетчатые крылья.
     Вот  уж  где  добра было  немерено!  Даже с  первой попавшейся им  в  руки
пленницы,  кроме  одежды,  удалось  снять  целую  пригоршню  золотых  украшений
необычайно тонкой работы. Табун лошадей можно было купить за такие сокровища!
     Правда, доступ к домам преграждала ограда из тонкой проволоки, о которую в
кровь изрезались как люди,  так и  лошади,  но  в  конце концов ее  наловчились
рубить саблями. На пришельцев высыпали поглазеть многочисленные обитатели этого
уже  обреченного селения:  гладкие,  пестро разряженные бабы,  один вид которых
вызывал у  похотливых степняков зубовный скрежет,  не менее аппетитные детишки,
за  которых можно  было  взять  хорошую цену  на  любом  невольничьем рынке,  и
мужчины,  интересные только тем, что большинство из них носило одежду травяного
цвета. Мужчин предполагалось изрубить и рассеять в самое короткое время.
     Десять веков,  разделявших два  эти человеческие сообщества,  сыграли злую
шутку как с теми,  так и с другими. Потомки никак не могли взять в толк, что за
маскарад происходит под их окнами, а предки никогда не вняли бы предупреждению,
что  на  военный гарнизон,  пусть даже носящий голубые петлицы военно-воздушных
сил,  заведомо означающие недисциплинированность и расхлябанность, нападать все
же не стоит.
     Летуны пребывали в  бездействии лишь до  тех  пор,  пока первые из  них не
рухнули под  ударами сабель,  а  чумазые косоглазые бандиты,  всем  своим видом
сразу напомнившие легенду о скором пришествии свирепых народов гог и магог,  не
стали врываться в  богато обставленные офицерские жилища.  На  первых порах для
обороны  использовались охотничьи  ружья,  сельскохозяйственный инвентарь вроде
тяпок и вил, офицерские кортики и кухонные принадлежности.
     На  шум побоища из  караулки немедленно прибежала только что сменившаяся с
постов дежурная смена под  началом сержанта-разводящего.  Начальник караула,  в
нарушение устава хлебавший щи на собственной кухне,  стал одной из первых жертв
неизвестных налетчиков.
     Затем по  тревоге подняли роту  охраны,  имевшую на  вооружении не  только
карабины "СКС",  но и  ручной пулемет.  Дежурный по части,  правда,  сначала не
хотел вскрывать оружейку (такой приказ ему мог отдать только командир, накануне
вылетевший в Талашевск на экстренное совещание),  но,  узнав,  что среди прочих
изнасилованных воендам числится и его теща, сам повел роту в атаку.
     Оказавшись  под  плотным  свинцовым  градом,  степняки  понесли  ужасающие
потери.  Смертельную рану  получил  Чагордай,  нижняя  челюсть которого улетела
вслед  за  пронзившими ее  крупнокалиберными пулями.  Рухнул  вместе с  лошадью
богатырь Илгизер, прославившийся во многих сражениях. Бывалый Ертык, вылетев из
седла,  зацепился за проволоку,  и его, как барана, закололи штыком. Лишившийся
предводителей отряд  сразу  превратился в  ораву  случайных  людей,  каждый  из
которых дрался  только  сам  за  себя  и  спасал  лишь  собственную жизнь,  что
неминуемо должно было привести к полному поражению.
     И  тогда Толгай отличился второй раз за одни сутки.  Была,  знать,  у него
жилка, благодаря которой человек может не только постоять за себя, но и повести
за собой других.
     Так громко и  убедительно он  до этого не орал еще ни разу в  жизни (нужно
ведь было как-то заглушить грохот выстрелов,  крики дерущихся и вопли раненых).
Привыкшие соблюдать в  бою  дисциплину,  степняки повернули коней  и  помчались
прочь,  сознательно бросив на произвол судьбы тех,  кто остался безлошадным - в
столь неудачно сложившемся бою они были заведомо обречены на смерть или плен.
     Скакать до  ближайшего укрытия было не  так уж  близко,  и  на каждом шагу
этого трагического пути ложился трупом или конь,  или человек. Невидимая смерть
визжала вокруг и кусала насмерть.
     До оврага, склон которого скрыл степняков от взоров врагов и от посылаемых
ими  разящих молний,  доскакало три  дюжины  лошадей и  вдвое  меньше  седоков.
Разгром был полный.  За  колючей проволокой остались не только трупы товарищей,
но  и  награбленное добро.  Спасаясь,  степняки бросили  все:  седла,  поклажу,
запасную одежду, оставив при себе лишь оружие.
     Люди были не то чтобы сильно испуганы,  но в  конец дезориентированы.  Все
чаще  они  косились на  Толгая,  после гибели других вожаков ставшего в  отряде
главным  авторитетом.   Приняв  на   себя  это  ярмо,   как  нечто  само  собой
разумеющееся, он велел уцелевшим спутникам забинтовать раны тряпьем и древесным
лубом,  перекусить тем,  что осталось,  пересесть на  свежих лошадей и  скакать
вслед за ним.
     Из всего случившегося Толгай сделал два,  в общем-то справедливых, вывода.
Первый:  нужно держаться подальше от всего, что изготовлено людьми-демонами для
их  собственных непонятных  целей  -  домов,  как  больших,  так  и  маленьких,
всевозможных столбов, обвешанных разными видами железной проволоки, и того, что
напоминает дороги.  Второй:  жителей этой  страны  лучше  не  трогать,  а  если
трогать,  то лишь женщин и  одиночных мужчин,  но ни в коем случае не тех,  кто
носит  одежды травяного цвета,  красивые шапки  и  раскатывает на  самобегающих
тележках.
     Таясь,  как волки,  человеческого жилья, почти не давая отдыха ни себе, ни
лошадям,  ночуя по лесам и оврагам, питаясь чем придется, они пересекли всю эту
равнинную страну и увидели на горизонте громады гор.  К сожалению, в отряде уже
не было ни одного достаточно опытного воина, способного опознать их. Сам Толгай
видел горы только в Джунгарии, но там они были совсем другие - крутые, уходящие
за облака, с белыми ледяными вершинами.
     За все это время ни солнце, ни луна так и не показались на небе, а ночь ни
разу не  одарила землю прохладой и  покоем.  Над головой,  в  незыблемых прежде
чертогах  богов  творилось  что-то  неладное:   то  по  серому  фону  пробегали
исполинские черные тени, то словно пожар разгорался на одном из сводов верхнего
мира.
     Люди  изголодались так,  что  вместе с  лошадьми поедали пшеницу прямо  из
колосьев и не брезговали падалью, которой, как всегда в лихие годины, хватало с
избытком.
     Вокруг уже расстилалась совсем другая страна - скудная и каменистая, еще в
большей мере не  похожая на  родную степь.  Что  бы  они делали здесь без своих
надежных  и  неприхотливых коньков-бахматов,  находивших  пропитание  там,  где
подохли бы от бескормицы даже козы?  Постепенно лошадей становилось все меньше,
да и людей поубавилось -  кто-то умер от воспалившейся раны,  кто-то сорвался в
пропасть, кто-то не вернулся из дозора. В отряде начался ропот. Однажды воины с
обнаженными саблями в руках окружили Толгая.
     - Куда ты ведешь нас,  сын гадюки?  -  стали спрашивать они.  -  Не видишь
разве,  что скалы становятся все круче,  а воздух холоднее? Только горные козлы
могут жить в этих краях!  Посмотри на наших лошадей,  посмотри на нас самих! По
твоей воле  мы  превратились из  воинов в  жалких нищих!  Почему ты  запрещаешь
грабить оседлый люд? Почему завел нас на край света?
     Толгай, стараясь говорить как можно доброжелательнее (хотя и наметил уже в
толпе зачинщиков,  с которыми следовало рассчитаться в первую очередь), изложил
им  собственную версию строения вселенной.  Весь  сущий  мир,  по  его  словам,
состоит из земной тверди и  окружающего его бескрайнего океана.  Суша,  в  свою
очередь,  равномерно делится на степь,  леса и  горы.  Родная степь и  лесистая
страна,  населенная демонами, осталась позади. Скоро должны закончиться и горы,
за которыми опять расстилается степь,  в которой им и предназначено поселиться.
А пока,  учитывая бедственное положение отряда,  он позволяет разграбить первое
попавшееся на пути селение.
     Смягчив  конфликт  методами  дипломатическими,  Толгай  на  следующий день
окончательно разрешил его методами силовыми,  спровоцировав на ссору сразу двух
наиболее горластых бунтарей и  доказав всем на  деле,  что  одна искусная сабля
сильнее пары неумелых.
     Впрочем,  и обстоятельства благоприятствовали ему. Горы пошли на убыль, на
их  склонах  обильно  зазеленела  трава,  изредка  стали  попадаться  не  очень
тщательно охраняемые стада овец и человеческие поселения,  одно из которых они,
не выдержав соблазна, все-таки ограбили.
     Сам Толгай в нападении не участвовал,  наблюдая за окрестностями с вершины
господствовавшего над  местностью холма.  Инстинктивно он  чувствовал,  что эта
новая страна,  быт которой весьма отличался от того, что ему довелось видеть во
владениях людей-демонов,  также таит  в  себе некую опасность,  хотя и  другого
свойства.
     Догадки его  подтвердились.  Не  успели степняки вволю нажраться бараньего
мяса,  набить добычей сумки и  всласть натешиться с  женщинами,  как на  горной
дороге,  по  которой они  сами  прибыли сюда,  показался мчащийся во  весь опор
конный  отряд.  Всадники сверкали сталью  тяжелых  доспехов и  сжимали в  руках
длинные пики,  а  их  скакуны в  холке едва ли  не в  полтора раза превосходили
ростом степных лошадок.
     Люди-демоны поражали свои жертвы молниями даже с  расстояния тысячи шагов,
но  никогда не  преследовали побежденных.  Закованные в  железо  воины  швырять
смерть до горизонта не умели,  зато оказались настойчивы и  неутомимы в погоне.
Из  всего отряда спастись удалось только Толгаю,  да и  то лишь потому,  что он
остался незамеченным.
     Лежа  вместе с  верным конем  в  какой-то  ложбине,  он  имел  возможность
наблюдать,  как всех степняков,  которых миновали клинки и  пики,  на  веревках
привели в деревню, едва успевшую оправиться после разгрома.
     Люди в  черных одеждах пробовали снять допрос с  диковинных пленников,  но
скоро убедились в тщетности своих попыток.  Степняки не могли понять чужой язык
даже под  воздействием раскаленного железа.  Те,  кто  выдержал все муки,  были
подвергнуты позорной казни -  побиванию камнями. Жестокая процедура растянулась
надолго,  поскольку  палачами  в  ней  выступали главным  образом  обесчещенные
женщины и их родня.
     Толгаю пришлось оставаться в  своем  убежище до  тех  пор,  пока  железные
всадники не покинули селение (а провели они там по самым скромным подсчетам дня
три и ущерба запасам вина и продовольствия,  а также женской чести нанесли куда
больше,  чем это успели сделать степняки). Все это время он кормил лошадь корой
и ветками растущих поблизости деревьев, а свои собственные голод и жажду утолял
исключительно кровью из ее жил.
     В дальнейшем наученный горьким опытом Толгай неукоснительно следовал своим
принципам:  избегал жилья,  горных дорог,  открытых мест  и  никогда не  обижал
местное население.  Редкие странники принимали его за  нищего мавра и  зачастую
одаривали куском хлеба или  сыра из  своих скудных запасов.  Таким образом,  не
зная ни  языка,  ни  географии,  ни  обычаев Кастилии,  он пересек ее от границ
Отчины до никому тогда еще не известной Киркопии.
     Очередная страна разочаровала Толгая -  вместо долгожданной степи он опять
попал  в  лес,  да  еще  какой!  Стволы деревьев,  каждый толщиной в  несколько
обхватов,  уходили высоко вверх и там смыкались кронами,  образуя некое подобие
зеленых шелестящих небес,  под сводами которых жили лошади величиной с  собаку,
кабаны,  размером превосходящие быков, дикие кошки с непомерно длинными клыками
и множество другой диковинной живности.
     Скакун,  преодолевший вместе с  хозяином столько опасностей и  лишений,  в
этом  сытом краю  неожиданно околел -  не  то  обожрался с  непривычки,  не  то
случайно проглотил какую-нибудь отраву.  Толгай снял  с  него  уздечку,  легкое
деревянное  седло  (безлошадный степняк  заслуживает  жалости,  а  степняк,  не
имеющий при себе даже сбруи, вообще не человек) и двинулся дальше пешком.
     Со своим оружием -  саблей и луком -  он не расставался.  Стрелы,  правда,
давно иссякли, но Толгай наловчился мастерить их из веток и такой тупой снастью
успешно бил птиц,  ныне составлявших его основной рацион.  Спал он,  забравшись
повыше на деревья,  да и то вполглаза -  огромные кошки шастали по верхотуре не
менее шустро, чем по земле.
     Вначале Толгай очень опасался диких зверей,  но  вскоре убедился,  что при
встрече с  ним те  хоть и  не выражают особой радости,  но особо и  не наглеют.
Отсюда  напрашивался  вывод,  что  паскудная  натура  двуногих  существ  хорошо
известна представителям местной фауны.
     Надежда когда-нибудь вернуться в родные места постепенно меркла.  Во время
одной  неудачной переправы он  потерял  седло  и  теперь  выглядел обыкновенным
бродягой -  чумазым и оборванным.  На некую связь с цивилизацией указывала одна
только сабля, клинок которой носил загадочные клейма древних мастеров. За время
одиноких скитаний Толгай сильно стосковался по  человеческому обществу и  решил
пристать к  первому попавшемуся на  его  пути племени,  пусть даже не  конному.
Здравый смысл подсказывал,  что людей нужно искать не в  лесной чаще,  а вблизи
рек, которые благоприятствуют и торговле, и обороне.
     Теперь он прокладывал свой путь по течению ручьев, в сторону более пологих
мест.  Вскоре поиски Толгая увенчались первым успехом -  он  набрел на  большое
кострище,  еще  хранившее в  своих  недрах слабый жар.  Здесь останавливался на
отдых и  трапезу довольно многочисленный отряд.  Люди были сплошь босые и очень
крупные - даже обутая стопа Толгая не могла целиком накрыть ни одного следа.
     Дабы определить, кто это был - охотники, воины, торговцы или такие же, как
он, бесприютные бродяги, - Толгай разрыл кострище. Неизвестные люди питались на
зависть обильно и  разнообразно.  Костей было  много  -  и  огромных бычьих,  и
поменьше,  вроде  заячьих.  Рыбьи  хребты перемешались с  раковинами моллюсков,
яич