ходя. Его бодрый тон
и свежий вид не оставляли сомнений, что бдолах не подвел и на этот раз.
     Однако к кровати он не подошел,  а уселся за стоявший в сторонке секретер,
заваленный деловыми бумагами.  Скорее всего это  означало,  что разговор у  них
будет официальный.
     - Я   бы   поела   чего-нибудь,   -   сказала  Верка,   обманутая  внешней
приветливостью Плешакова.
     - Подождешь,  - ответил он, просматривая какие-то документы. - Я не повар.
Президент  может  представить  своего  подданного  к  награде,   если  он  того
заслуживает...   Или  особым  указом  приговорить  к  смерти,  не  без  причин,
конечно...  Все остальное находится в ведении министров,  секретарей и служащих
администрации.
     - Значит,  мне  нужно  обратиться  к  министру  общественного  питания?  -
спросила Верка невинным тоном.
     - Еще раз говорю -  подождешь,  -  Плешаков нахмурился. - Объясни сначала,
почему ты принесла мне... этот... как его...
     - Бдолах, - подсказала Верка.
     - Именно.   -   За   всю  свою  жизнь  Плешаков  не  совершал  ни  единого
бескорыстного поступка и не верил,  что такое в принципе вообще возможно.  - Не
из-за любви же.
     - Пусть не из-за любви, - согласилась Верка. - А для чего раньше подданные
подносили властителям бриллианты?  Чтоб заручиться их покровительством. Вот и я
того  же  хочу...  В  жены больше не  набиваюсь,  но  от  какой-нибудь скромной
должности при  вашей персоне не  отказалась бы...  Хоть по  той же  медицинской
части.
     Ответ выглядел правдоподобно, и от этого Плешаков помрачнел еще больше. Он
был из породы людей, которые никогда не прощают зла, а уж добра тем более.
     - По  медицинской части вряд ли  получится,  -  поморщился он.  -  Я  ведь
теперь, как видишь, полностью здоров.
     - Не совсем, - мысленно она приготовилась к самому худшему. - Я вам не все
сказала...  Вы  здоровы только до  следующего приступа.  А  потом  снова бдолах
понадобится.
     Плешаков засопел, совсем как ребенок, обманутый в лучших своих чувствах.
     - И много его у тебя? - спросил он наконец.
     - В том-то и дело, что это последний был, - сказала Верка и, увидев, какой
яростью искажается лицо Плешакова,  торопливо добавила:  -  Но я знаю,  где его
достать!
     - Ну  и  где же?  -  Он встал и  резким движением сорвал штору с  окна.  -
Отвечай! В глаза мне смотри!
     - У ваших друзей, аггелов, - моргнув, ответила она, не
     - Аггелов ты зачем сюда путаешь?
     - А затем!  -  Борьба между ними уже шла на равных.  - Хороши дружки, если
при  себе  такие секреты хранят!  Вы  разве не  знаете,  какие они  трюки могут
откалывать! Бегают, как лошади, с крыши на крышу сигают, никаких ран не боятся.
А  почему,  думаете,  у них рога растут?  Да все от того же бдолаха!  Если есть
сильное желание да  вдобавок к  нему  бдолах -  не  то  что  рога,  третья нога
вырастет.
     - Дальше толкуй,  -  буркнул Плешаков,  когда Верка умолкла.  -  Я басни с
детства уважаю.
     Рассказ Верки, фигурально говоря, напоминал пирог, замешенный на лжи (или,
если хотите,  дезинформации),  но щедро сдобренный изюмом полуправды и цукатами
неоспоримых фактов.  Где тут чего больше,  мог разобраться только очень опытный
кулинар (читай - психолог), каковым Плешаков никогда не являлся.
     В ее описании мир,  уцелевший после Великого Затмения,  выглядел совсем не
так,  как это считалось раньше, и уж совсем не так, как это было на самом деле.
За болотами Хохмы, горами Трехградья и коварными плесами Гиблой Дыры находилась
волшебная страна Эдем, в которой достославный бдолах произрастает так же буйно,
как в Отчине - лопухи.
     Путь в эту страну опасен,  долог,  и знают его одни только аггелы.  Многие
другие смельчаки тоже пытались добраться до Эдема,  но никто из них не вернулся
назад,  в  том числе Зяблик и  Смыков (в  рассказе Верки это был самый уязвимый
момент, ведь любой из этой парочки мог объявиться поблизости от Талашевска хоть
сегодня).
     Самой Верке тайну бдолаха открыл некий старик,  проживающий в  кастильском
городке Сан-Хуан-де-Артеза,  ныне  разрушенном.  Старика звали  Гильермо Кривые
Кости, и этот факт при необходимости можно проверить.
     Аггелы очень  дорожат бдолахом и  употребляют его  только в  самом крайнем
случае. Все, что касается бдолаха, составляет строжайшую тайну. Однако со своим
могущественным союзником,  тем более страдающим приступами неизлечимой болезни,
они просто обязаны поделиться.  Бдолах даст всенародно избранному президенту не
только здоровье вкупе с долгой жизнью, но и физическую неуязвимость.
     Если же  рогатые,  паче чаяния,  поведут себя уклончиво или вообще заявят,
что знать не знают ни о каком бдолахе, она, Верка, готова разоблачить любого из
них на очной ставке.
     О Нейтральной зоне,  Бушлыке и Будетляндии Верка предпочла умолчать, как и
о  своих  странствиям по  этим  мирам.  Также  не  было  упомянуто о  варнаках,
нефилимах,  Незримых,  Белом Чужаке,  Фениксе и звере Барсике,  нынешний статус
которого Верка так и не смогла осознать.
     План ее,  имевший признаки и провокации, и интриги, выглядел примерно так.
Если аггелы не  сочли нужным поделиться с  Плешаковым бдолахом раньше,  то  тем
более они не станут делиться им сейчас,  когда доступ в  Эдем через Будетляндию
полностью прекратился.  Такого отношения к  своей выдающейся личности Плешаков,
конечно  же,  не  потерпит и  попытается отнять  бдолах  силой.  Что  из  этого
получится, неизвестно, но, по крайней мере, Верке и ее друзьям хуже не будет.
     Если  же  вопреки ожиданиям аггелы и  расстанутся с  некоторым количеством
волшебного порошка,  то  и  в  этом случае Верка ничего не  проиграет.  Доказав
президенту свою  преданность,  она  сможет остаться в  его  свите,  чтобы  и  в
дальнейшем плести интриги, а также снабжать друзей секретной информацией.
     Плешаков ни разу не перебил ее, но выражение лица имел такое, словно хотел
сказать:  "Пой,  пташечка,  пой..."  Когда Верка наконец умолкла,  он  высказал
следующее резюме:
     - Надеюсь,  ты сама понимаешь,  какую кашу сейчас заварила. Если ты просто
водишь меня за  нос,  это  очень скоро выяснится.  Тогда тебе никакой бдолах не
поможет. Я тебя аггелам подарю, а уж они с такими, как ты, обращаться умеют.
     - Знаю,  -  ответила Верка.  - Но от своих слов не отказываюсь, пусть даже
аггелы  из  меня  макароны по-флотски потом  сделают.  Сковороды подходящие,  я
слыхала,  у  них для этого имеются...  Но я вас вот о чем хочу попросить.  Если
аггелы бдолах добром отдадут,  вы меня в  это дело и не вмешивайте.  А вот если
упираться станут, тогда и позовите. Плюну в их бесстыжие глаза...
     Плешаков глянул на  нее косо,  как на надоедливую,  чересчур разгулявшуюся
собачонку, и процедил сквозь зубы:
     - Уж как-нибудь без твоих советов разберемся...
     Общаясь с  толпой,  он всегда витийствовал,  скалил зубы,  шутил и если не
проклинал врагов,  то рисовал светлые перспективы. Единичный человек, напротив,
вызывал у него скуку и омерзение. Возможно, именно это качество всегда отличало
птиц высокого полета от всякой мелюзги, ловящей мошкару на бреющем полете.
     Не попрощавшись и даже не глянув не нее больше, Плешаков удалился - по его
понятиям,  величественно,  а на самом деле спесиво.  Верка не сомневалась,  что
разборка с  аггелами начнется в самое ближайшее время.  Плешаков был не из тех,
кто откладывает дела в долгий ящик. Особенно если эти дела касаются лично его.
     Возможно, в ближайшем будущем Верку ждало вольготное житье лейб-медика, но
пока что ее держали под замком в каком-то темном чулане и кормили,  как собаку,
которую и  прогонять жалко,  и на живодерню отправлять рано.  В предназначенном
для нее вареве и рыбьи кости попадались,  и скорлупа орехов, и огрызки фруктов,
и даже картофельная шелуха.
     В  промежутках между  приливами и  отливами сна  она  оттачивала доводы  и
контрдоводы,  с помощью которых собиралась вывести аггелов на чистую воду и тем
самым (простите за игру слов) очернить их в глазах Плешакова.
     Верка считала,  что завязанный ею узел будет распутан в  течение двух-трех
дней, но все случилось значительно раньше. Ее бесцеремонно разбудили, по крутой
лестнице проводили наверх и,  сказав: "Сиди, слушай и жди, когда тебя позовут",
- впихнули в тесную комнатенку, одну из стен которой заменяла пыльная бархатная
портьера.  Кроме Верки здесь находилась еще и собака,  размерами, лохматостью и
красными злобными глазами  напоминавшая небольшого медведя.  Впрочем,  к  Верке
собака  отнеслась  довольно  лояльно,   даже  немного  подвинулась,  давая  той
возможность присесть на колченогий табурет.
     За  портьерой довольно ясно раздавались мужские голоса.  Один,  без всяких
сомнений,  принадлежал Плешакову.  Второй Верка сразу узнать не смогла, хотя до
этого где-то уже слышала.
     Разговор шел  о  делах малозначительных.  Плешаков предлагал гостю выпить,
сам при этом заявляя,  что компанию поддерживать не  может по причине ухудшения
здоровья. Гость от предложения отказывался, ссылаясь на этические мотивы.
      "Позвали бы,  суки,  меня, - с завистью подумала Верка. - Там ведь у них,
наверное,  не только выпивка,  но и  закуска есть.  А  я бы за это танец живота
выдала. На столе, голая, как когда-то в лучшие времена".
     Впрочем,  вспомнив о нынешнем состоянии своего живота,  она сразу отогнала
эту шальную мысль.
     - Будем считать,  что  по  всем этим вопросам мы  договорились,  -  сказал
Плешаков.
     - Мы,  кажется,  по ним уже давно договорились, - вкрадчиво ответил гость,
скорее всего  кто-то  из  высокопоставленных аггелов (а  иначе  зачем  бы  сюда
позвали Верку).  - У меня создается впечатление, Федор Алексеевич, вы что-то не
договариваете.
     - Впечатление,  в общем-то,  правильное, - сказал Плешаков и умолк, слышно
было только как позвякивает посуда, передвигаемая им по столу.
     - Вас что-то  гнетет?  -  скрипнуло кресло,  и  за  шторой раздались шаги,
очевидно, гость встал, чтобы размять ноги.
     - Признаться,  да.  В свое время мы пришли к соглашению,  обязывающему обе
стороны быть предельно откровенными друг с другом.  Я понимаю, что до некоторой
степени это лишь дань дипломатическому этикету, но тем не менее...
     Гость, продолжавший прогуливаться по комнате, что-то ответил, однако Верка
его слов не разобрала.
     - В  том-то  и  беда,  что эту весть я  услышал из чужих уст,  -  произнес
Плешаков печально. - В том-то и беда...
     - Интересно,  какая же весть могла так взволновать вас? - гость вернулся к
столу.
     - Ну  не  совсем весть...  а  скорее тайна.  Тайна,  которую вы  тщательно
скрываете от непосвященных.  И я прямо скажу - правильно делаете. Но между мной
и  вами  тайн  быть  не  могло.  Это  следует,  так  сказать,  из  буквы  наших
договоренностей.
     - Не тяните,  Федор Алексеевич.  Ваше время дорого мне точно так же, как и
свое собственное, - в голосе гостя проскользнуло едва заметное раздражение.
     - Тогда я, с вашего позволения, вам на ушко пошепчу...
     - Не доверяете, значит, своим-то, - усмехнулся гость.
     - Береженого Бог бережет... Или Каин, что в наших условиях одно и то же.
     Верка попыталась пересесть поближе к портьере и неловко задела собаку.  Та
укоризненно глянула на соседку и недовольно заворчала.
     - Кто это там у вас? - сразу насторожился гость.
     - Собачка, - ответил Плешаков. - Преданнейшая тварь. Из породы кастильских
волкодавов.
     Слышно было,  как он  встал и  направился к  алькову,  в  котором вместе с
песиком скрывалась Верка.  Портьера чуть-чуть раздвинулась,  и  в  щель влетела
жареная куриная нога.  Вопрос о  ее  адресате можно  было  считать спорным,  но
кастильский волкодав оказался проворнее.  Подачка исчезла в  его пасти,  словно
монетка в кошельке, и даже хруста не раздалось.
     - У-у,  гад!  -  прошипела Верка,  грозя собаке кулаком. - Следующая, чур,
моя.
     По ту сторону портьеры между тем царило молчание.  Два законченных подлеца
перешептывались между собой,  как  подружки-проказницы.  Внезапно чуткая собака
прянула ушами, а в большой комнате заскрежетало резко отодвигаемое кресло.
     - Это чушь! - заявил гость возмущенно. - Кто вам Такое наплел?
     - Возможно, вы меня не поняли! Поэтому Повторяю вслух! - произнес Плешаков
голосом,  каким  он  когда-то  без  помощи  кнута  заставлял  сбиваться в  кучу
разбредшееся колхозное стадо.  - Вы обладаете снадобьем под названием "бдолах",
которое  при  умелом  применении  способно  творить  с  человеческим организмом
чудеса!  Пример  -  ваши  знаменитые рога!  Произрастает бдолах в  стране Эдем,
доступ в которую имеют только ваши единомышленники! Поскольку наш союз зиждется
на  паритетных началах,  я  хотел бы  получить некоторую часть бдолаха для нужд
моего народа!
     - Все?  -  Завывания Плешакова не  только не  напугали,  а,  похоже,  даже
развеселили гостя.  -  Ну тогда слушайте мой ответ,  любезный Федор Алексеевич.
Что такое бдолах,  лично я не знаю. Про Эдем никогда не слышал. Наши рога - это
священный знак принадлежности к  роду Каина,  дарованный его  детям свыше.  Это
первое.  Теперь второе.  Никаких паритетных начал наш договор на  самом деле не
предусматривал.  Не путайте свои амбиции с истинным положением вещей. Вы вместе
с  кучкой своих приспешников подыхали от голода и тоски в Агбишере.  Если бы не
помощь детей Каина, от вас бы уже и костей не осталось...
     - Нет, подождите! - взвизгнул Плешаков.
     - Какого хера мне ждать,  курва косорылая!  -  и  тон,  и даже голос гостя
изменились.  -  Надоел ты мне,  понимаешь?  Ты мои прохоря должен лизать,  а не
права качать!
     Прежде  чем  портьера  отлетела в  сторону  и  Плешаков выволок  Верку  из
алькова,  она уже поняла, кто именно из аггелов почтил своим визитом резиденцию
президента Отчины.  И  действительно,  за  столом,  обильным,  как  у  римского
патриция,  но  сервированным небрежно,  как  в  разбойничьем притоне,  восседал
Ламех,  ныне шестое колено каиново и вождь аггелов,  а в прошлом -  насильник и
убийца Песик, рожденный непутевой матерью в сортире Талашевского вокзала.
     Верку  он  сразу  не  узнал,  да  и  неудивительно -  эта  растрепанная  и
растерзанная,  с  ног до головы перепачканная кровью и  одетая в  рубище ведьма
внешне не имела ничего общего с той миловидной кокеткой и чистюлей, которую ему
приходилось несколько раз видеть в Кастилии и Будетляндии.
     - Вот мой свидетель!  - с бешеным торжеством заявил Плешаков, дергая Верку
за руку, как куклу. - А ну-ка повтори все, что мне рассказывала!
     - Зачем повторять?  Для кого? Да он же сам все прекрасно понимает! - Верка
свободной рукой указала на  Ламеха.  -  Вон у  него на  шее мешочек висит вроде
кисета! Пусть покажет! Бдолах там хранится!
     - Ого!  -  Ламех неспешно приподнялся. - И ты тут, подстилка ватажная. Как
же ты из Будетляндии живой выбралась?
     - Ты нам зубы не заговаривай, - заорал Плешаков. - Делай, что она сказала!
Снимай эту штуку, что у тебя на шее висит!
     -Ах,  Федор Алексеевич,  Федор Алексеевич.  - Ламех медленно расстегнул на
груди  рубашку.  -  Ради  собственной прихоти  против  уговора пошел.  Какой-то
шмакодявке поверил.  В  засаду меня заманил...  Какой-то бдолах требуешь...  Ну
ничего, сейчас ты получишь свой бдолах...
     Резким движением он  разорвал шнурок,  на  котором висел  черный бархатный
мешочек,  и  высыпал его содержимое себе на ладонь.  Плешаков отшвырнул Верку в
сторону и уже сделал шаг по направлению к Ламеху, но тот единым духом проглотил
драгоценное зелье и запил его выдохшимся шампанским прямо из бутылки.  Затем он
сложил два внушительных кукиша и сунул их под нос ошарашенному Плешакову, еще и
приговаривая при этом:
     - Вот тебе бдолах,  Федор Алексеевич! Вот тебе паритетные начала! Вот тебе
союз с аггелами!
     - Клык, взять его! - завопил президент, обманутый в лучших своих чувствах.
- Фас! Куси!
     Кастильский  волкодав,  обретший  наконец  имя,  стремительно  вылетел  из
алькова и  с  рычанием прыгнул на Ламеха.  Его предки в одиночку брали матерого
волка и  легко справлялись с  пиринейской рысью,  повадками своими напоминавшей
леопарда.  Но  рогатый человек,  которого нужно  было  не  загрызть,  а  только
хорошенько проучить, ловкостью превосходил рысь, а силой - волка.
     Легко увернувшись от первой атаки пса, он отбил вторую креслом, а во время
третьей так  огрел косматого противника по  морде,  что тяжелое дубовое сиденье
разлетелось на  части.  Несчастный Клык (оставшийся не  только без клыков,  но,
наверное,  и без челюстей) задрал вверх все четыре лапы и поджал хвост.  Рычать
он не мог, а только жалобно, как щенок, повизгивал.
     Плешаков, еще не понявший, с кем имеет дело, схватил со стола нож, которым
недавно разделывал жареную курицу (иметь при себе огнестрельное оружие во время
переговоров не позволялось),  и попытался совершить то,  что не удалось верному
волкодаву.
     Ламех из  каких-то  своих соображений не  стал  ни  убивать,  ни  калечить
президента.  Без особого труда вывернув руку с ножом, он ткнул Плешакова мордой
в салатницу, видимо, желая таким способом немного охладить его пыл.
     - Поешь,  поешь, - ласково приговаривал Ламех, раз за разом опуская голову
Плешакова в месиво из огурцов, помидоров и сметаны. - Что ты еще хочешь? Рыбки?
Ну на тебе и рыбки!
     Президенту  пришлось  поочередно  раздавить  лицом  фаршированного  карпа,
ткнуться носом в холодец и лбом расколоть блюдо с маринованными грибками. Потом
ему было дозволено ополоснуться в кастрюле с ухой,  к счастью, успевшей остыть.
В  завершение  экзекуции  на  макушку  Плешакова  была  нахлобучена соусница  с
горчицей, которой предполагалось сдабривать свиные шашлыки, к столу пока еще не
поданные.
     Именно  эти  самые  шашлыки и  стали  причиной,  внесшей резкий  перелом в
создавшуюся ситуацию.  В тот момент, когда Ламех, держа полуживого Плешакова за
шкирку, решал, чем бы это еще попотчевать своего визави, находившийся снаружи и
ни  о  чем  не  подозревающий охранник (чем-чем,  а  звукоизоляцией кабинет для
переговоров был обеспечен) без предупреждения распахнул дверь, пропуская внутрь
поваренка, в руках у которого дымилось с полдюжины шампуров.
     Свидетелями позора Плешакова невольно стали не только эти двое, но и много
других людей,  околачивавшихся в  коридоре:  небольшая,  но  хорошо вооруженная
свита  Ламеха,   президентские  советники,   президентская  прислуга,   штатные
телохранители обеих договаривающихся сторон и даже бывший морской волк,  а ныне
кастрат-провокатор  Колокольцев,  срочно  доставленный сюда  из  комендатуры  и
сейчас метавшийся среди толпы в поисках Альфонса.
     Если бы  события не  повернулись такой стороной,  Ламех,  столь же хитрый,
сколь и жестокий, в конце концов убедил бы Плешакова забыть обиды, расстаться с
мыслью о  бдолахе и  ради  общих  интересов сохранить статус-кво.  (Верку,  как
нежелательного свидетеля,  пришлось бы,  конечно,  устранить.) Но дела, ставшие
достоянием гласности и  публичности,  имеют свойство развиваться уже по  своим,
совершенно непредсказуемым законам.
     Комната   моментально   наполнилась   народом.   Телохранители  Плешакова,
подобранные по признакам силы,  решительности и  преданности,  а отнюдь не ума,
набросились  на  Ламеха.  Аггелы,  естественно,  вступились  за  своего  вождя.
Некоторое  время  еще  сохранялся шанс  закончить конфликт  миром  и  полюбовно
разойтись, но первый же грохнувший выстрел перечеркнул эту надежду.
     Любое массовое побоище -  дело кровавое и  гнусное,  но  стократ гнуснее и
кровавее массовое побоище в тесном помещении, не позволяющем героям разойтись в
полную силу, трусам сбежать, а раненым отползти.
     Пороховой дым застил глаза,  каждая пуля находила себе жертву, каждый удар
кулаком попадал в кого-нибудь, а зубы и ногти в такой толчее оказались не менее
действенным оружием,  чем