тоящий утес.  Судя по изменившемуся звуку катаклизма - это был уже не хруст,
а  скорее  хрустящий  скрежет,  -  подобные  явления  происходили  повсеместно.
Каменные  наросты,   овладев  пространством  вертикальным,  начали  захватывать
горизонтальную плоскость.  Город быстро превратился в  запутанную сеть глубоких
ущелий, на дне которых копошились те, кому удалось пока чудом уцелеть.
     Сильный  толчок  снизу   опрокинул  драндулет  набок  -   мелькали  только
забинтованные ноги вывалившегося из него Зяблика.  Пыль крутилась и секла лицо,
совсем как самум в пустыне,  но даже сквозь ее мельтешение все разглядели,  что
ближайшая каменная стена стронулась с места и начала надвигаться. Это почему-то
даже   обрадовало  Цыпфа   -   смерть  обещала  быть   сравнительно  быстрой  и
безболезненной.
     "Вот  что  ощущали спутники Одиссея,  видя разверзшуюся пасть Харибды",  -
почему-то подумал он.
     Тут  из  беснующегося сумрака возник Артем.  Стряхнув цеплявшуюся за  него
Верку,  он  сделал несколько шагов навстречу медленно накатывающемуся каменному
валу.  Вид  Артема поразил Цыпфа ничуть не  меньше,  чем  вставшая дыбом земная
твердь или сплетающиеся в жгуты скалы.
     Для  невнимательного наблюдателя  Артем  остался  прежним  -  человеком  с
руками,  ногами и шаром головы на плечах.  Но на самом деле человеком он уже не
был,  и это особенно отчетливо понимал находившийся в трех метрах от него Цыпф.
Сейчас  это  была  несокрушимая глыба  (только  неизвестно какая  -  гранитная,
чугунная,  свинцовая),  исполненная  в  форме  человеческой  фигуры.  Мышцы  на
затвердевшем лице  двигались страшно,  наперекос друг  другу,  как  вышедшие из
повиновения детали какого-то  непонятного механизма,  руки  торчали в  стороны,
словно совершенно ненужные придатки, глаза превратились в квадратные провалы.
     Артем  снова сделал несколько шагов вперед -  шагов неуклюжих и  странных,
как будто каждая его нога ступала сама по себе, не подчиняясь контролю мозга, -
и  каменная стена замерла.  Еще  один неверный,  раскачивающийся шаг -  и  она,
словно испугавшись, стала отодвигаться. ,
     Кто-то резко встряхнул Цыпфа за шиворот.  Смыков, немо разевая рот, вручил
Леве угол брезента,  на котором,  скорчившись, лежал Зяблик, а сам ухватился за
другой,  ранее доверенный попечению Лилечки. Сзади за импровизированные носилки
цеплялись Толгай и Верка.
     Спотыкаясь и  прикрывая лица  от  бешеного ветра,  они  двинулись вслед за
Артемом,  продолжавшим гнать  перед  собой стену,  поверхность которой все  еще
сохраняла жгутообразную структуру.  Внезапно несокрушимый на  вид камень лопнул
сверху донизу, раздался в стороны и развалился осыпью, открыв людям проход, где
уже не гуляли свирепые вихри.
     Сзади и  по  сторонам еще хрустело и  скрежетало,  а  здесь оседала пыль и
постепенно светлело.  Их ноги попирали то,  что еще совсем недавно было городом
Сан-Хуан-де-Артеза:  осколки кирпича, обратившуюся в щебень брусчатку мостовой,
черепки  посуды,  куски  мраморных плит,  стеклянное крошево соборных витражей,
переломанную мебель,  изжеванное тряпье.  Где-то  тут,  наверное,  находились и
люди,  а точнее, то, что от них осталось, но об этом как-то не думалось - страх
собственной смерти кусал за пятки.
     Выбравшись на открытое пространство,  вначале показавшееся неправдоподобно
плоским  и  обманчиво устойчивым,  они  по  инерции пробежали шагов  пятьсот и,
только окончательно выбившись из сил, повалились на скудную траву, выстриженную
овечьими зубами почти под корень.
     На месте города воздвигся холм с плоской вершиной и высоко вздымался столб
пыли,  похожий на подпирающую небо колонну.  Те немногие,  кому посчастливилось
спастись,  бежали,  ковыляли, ползли прочь от этого места, и никто даже не смел
обернуться, словно на Сан-Хуан-де-Артеза пало божье проклятье.
     Артем,   до   этого  значительно  опередивший  всех,   теперь  возвращался
деревянным шагом назад. Неправдоподобная, восковая бледность еще не сошла с его
лица, уголок рта продолжал подергиваться, в глазах стояла муть.
     - Попить ничего не найдется? - сипло спросил он, усаживаясь на землю.
     - Нет. - Верка пошарила глазами вокруг. - Ничегошеньки.
     - А вам,  погляжу, и горы по плечу двигать, - произнес Смыков, стряхивая с
себя пыль. - Как в песне поется: нам нет преград ни в море, ни на суше.
     - Это не я,  -  устало сказал Артем.  - Забыл предупредить, что моим телом
иногда овладевает совсем другое существо,  источник силы которого,  а тем более
ее пределы мне неизвестны. Оно трепетно заботится о той оболочке, которую делит
вместе со мной.
     - Ясно.  -  Смыков заерзал на месте.  -  Это,  значит,  про таких, как вы,
говорят: бес в него вселился.
     - Это не бес,  а чья-то бесприютная душа,  попавшая на Тропу неизвестно из
какого мира и времени.  .Мы научились как-то ладить между собой, хотя его разум
бесконечно далек от человеческого. Я даже дал ему имя.
     - Какое? - испуганно прошептала Лилечка.
     - Представьте себе, Кеша. А вы думали - Асмодей или Вельзевул?
     - Что вы пристали к человеку? - подал голос оклемавшийся Зяблик. - Ведь он
вам жизнь спас. Хоть бы "спасибо" сказали.
     - Дядя Тема, передайте Кеше большое спасибо! А он нас сейчас видит?
     - Не исключено. Но совсем не так, как видим друг друга мы.
     - А вдруг мы ему кажемся отвратительными жабами? - вздохнула Лилечка.
     - Стал бы он жить в жабьем теле, - фыркнула Верка.
     На минуту все умолкли,  а  потом Толгай,  мало что понявший из предыдущего
разговора, предложил:
     - Назад хочу сходить. Драндулет поискать. Вик тиз. Я мигом.
     - Попозже,  братец вы мой.  - Смыков покосился на столб пыли, уже начавший
понемногу редеть. - Пускай там все уляжется.
     - Найдешь ты драндулет,  как же.  - Зяблик тряхнул головой, словно отгоняя
слепня.  -  Кукиш с маслом ты найдешь...  Верка, ширни морфинчика. Что-то опять
мослы жжет.
     - Ничего тебя не жжет!  -  взъярилась Верка.  -  На твоих мослах все нервы
сгорели до основания.
     - Значит, опять прорастают. Жмешься, шалава? - заскрежетал зубами Зяблик.
     - Черт с  тобой!  -  Она  выхватила из  сумки шприц.  -  Жри!  Только если
наркоманом станешь, на меня не жалуйся.
     Аптечка  была  единственным,  что  успела  спасти  Верка  при  бегстве  из
гибнущего города. Мужчины проявили еще меньше хладнокровия - Толгай прихватил с
собой только саблю,  а Смыков и Цыпф -  личное оружие. Всех удивила Лилечка, не
пожелавшая расстаться с новым аккордеоном.
     - Это дяди Темы подарок,  - так она объяснила свой героический поступок. -
Как же я его брошу.
     - Сыграй  что-нибудь,  -  даже  после  укола  Зяблик  продолжал беспокойно
ворочаться на своем брезента. - Авось полегчает на душе.
     - Неудобно как-то,  -  Лилечка оглянулась по  сторонам.  -  Люди кругом от
страха трясутся, плачут, ругаются...
     - Поэтому и положено музыке играть,  что люди от страха трясутся и плачут.
Ты в бой под музыку не ходила?
     - Нет, - растерялась Лилечка.
     - И я не ходил, - признался Зяблик. - А хотелось бы. Под музыку умирать не
страшно.
     - Что бы  вам такое сыграть...  -  Лилечка нерешительно накинула на  плечо
ремень аккордеона.
     - Через пару деньков на  моих похоронах сыграешь "Вы жертвою пали".  Слова
знаешь?
     - Не-е-ет!
     - Ну ничего.  Ты сыграешь,  а  Смыков споет.  Он должен знать...  А сейчас
что-нибудь веселенькое... Для души, как говорится... "Яблочко" можешь сбацать?
     - Могу. Это же совсем просто.
     - Давай. Только с чувством.
     Лилечка  тихо  растянула мехи  (аккордеон ответил тяжелым вздохом) и  всей
пятерней ляпнула по клавишам.  Грянула мелодия,  в которой неизвестно чего было
больше -  ухарской наглости или визгливого отчаяния.  Зяблик не запел, а скорее
заорал:
     Эх, яблочко
     С витаминками,
     Не гордись, братва,
     Своими финками!
     - Ну-у,  -  развел руками Смыков.  - На блатную лирику потянуло. Что о нас
окружающие подумают?
     Зяблик скосил на него лютый взор и продолжал, надрывая горло:
     Эх, яблочко
     Разбилось всмяточку,
     В нас стреляли мусора,
     Как в десяточку!
     - Пусть покричит, - сказала Верка. - Может, полегчает. Бабы, когда рожают,
тоже кричат. Боль лучше переносить.
     Эх, яблочко,
     Эх, червивочка,
     Кровь моя на снегу,
     Как наливочка!
     - Ай, хорошо поет! - похвалил Толгай. - Ай, красиво поет.
     Эх, яблочко
     Кисло-сладкое,
     Жизнь блатная хороша,
     Жаль, что краткая!
     Тут Лилечка дала маху - взяла фальшивую ноту, и аккордеон поперхнулся.
     - Совсем расстроен инструмент,  -  стала оправдываться она.  -  И  клавиша
западает.
     - Играй, - тихо, но проникновенно сказал Артем. - Играй. Только что-нибудь
достойное.
     Ничего более достойного,  чем "Камаринская",  Лилечка не знала,  а  может,
просто позабыла с перепугу,  потому что смотрела сейчас в ту же сторону,  что и
Артем.
     На каменистой проплешине,  которой побрезговали даже беженцы,  шагах в ста
отсюда,  торчал варнак -  похожий одновременно и  на очень грузного темнокожего
человека,  и  на  моржа,  вставшего на задние ласты.  Никто даже и  не заметил,
откуда и когда он здесь появился.
     - Играй,  -  повторил Артем шепотом. - А вы постарайтесь не шевелиться. И,
главное, не притрагивайтесь к оружию.
     Он  встал  -  медленно-медленно,  словно  боялся  вспугнуть пристроившуюся
невдалеке  птичку,   и  двинулся  к  варнаку,   стараясь  не  попадать  в  такт
залихватской мелодии.  Лилечка сбацала "Камаринскую" до конца и,  попискивая со
страху -  на  всю  жизнь запомнились варнаки бедной девушке,  -  завела собачий
вальс.
     Артем был шагах в  десяти от  варнака и  продолжал двигаться неторопливо и
плавно, даже не ступая, а почти плывя над землей. Уже было видно, что варнак на
голову выше его и раза в два массивнее.
     - Все, больше не могу! - Лилечка резким движением обняла аккордеон, отчего
тот жалобно застонал.
     Артем остановился. Глянцево поблескивающая туша варнака находилась от него
на  расстоянии вытянутой руки.  Плоское,  грубое лицо  чужака было  неподвижно.
Тяжелые,  набухшие,  словно тронутые проказой,  веки  скрывали глаза.  Зловещее
молчание затягивалось.
     И вдруг варнак,  дрогнув, как плащом, всеми тяжелыми складками своей кожи,
склонил набок уродливый чан головы и... запел.
     Звук,  издаваемый  им,  возможно,  носил  сугубо  утилитарный  характер  -
призывал к чему-то или,  наоборот, предостерегал, - но был так гармоничен, чист
и свободен,  что у Цыпфа по спине побежали мурашки. Ни один земной инструмент -
ни скрипка Паганини,  ни орган Баха, ни труба Армстронга - не смог бы повторить
столь божественный экзерсис (Экзерсис- музыкальное упражнение.).
     - Встретимся в...  -  крикнул Артем,  вцепившись обеими  руками в  поющего
варнака.
     Закончить он  не успел.  Сладостная мелодия оборвалась,  обе фигуры словно
слились на миг в единое целое -  и пропали.  Ветер закружил в воздухе пригоршню
легкого, почти невесомого пепла.
     - Вот   так,   братцы   вы   мои,   -   произнес  Смыков  с   нажимом.   -
Допелись-доигрались.
     - Домой пошел, - высказал собственную версию Толгай. - В пекло свое.
     Цыпф   принялся  маловразумительно  болтать   о   непознаваемых  свойствах
пространства-времени.  Верка  вздохнула с  таким  видом,  словно давно  ожидала
подобного поворота событий  (случалось,  что  мужчины сбегали от  нее  и  более
экзотичными способами). Лилечка тихо заиграла что-то минорное.
     Один Зяблик,  чье затуманенное болью и морфином сознание странствовало уже
совсем в другой плоскости, никак не отреагировал на загадочное происшествие.

     Часть третья

     Поход в город,  уничтоженный подземной бурей (а как еще можно назвать этот
страшный и  загадочный катаклизм?),  напоминал путешествие в  чрево издохшего и
уже начавшего разлагаться Левиафана.
     Каменные стены,  еще  недавно  ходившие сами  по  себе  и  сокрушавшие все
подряд,  осыпались, словно высыхающие на солнцепеке пляжные скульптуры. Могучие
персты-утесы,  сначала проткнувшие город, а потом раздавившие его, превращались
в обыкновенную землю. Двигаться в этом лабиринте становилось все опаснее - того
и гляди на голову могла рухнуть гора песка, перемешанного со всяким хламом.
     Как  уходящая от  берега волна оставляет за  собой часть того,  что успела
прихватить на суше, так и извергнутая из недр земли порода, оседая, обнажала до
неузнаваемости разрушенные улицы,  площади,  ставшие  похожими  на  заброшенные
каменоломни,  вырванные с корнем деревья, трупы людей и животных. Даже далекому
от архитектуры человеку было ясно, что если уцелевшие жители Сан-Хуан-де-Артеза
пожелают восстановить свой город, это придется делать в другом месте.
     Проход,  проложенный сквозь  оживший камень загадочным существом по  имени
Кеша,  вывел Толгая и  Цыпфа к  лежащему на  боку драндулету.  Был  он  обильно
припорошен мягкой пылью (той самой,  что  еще  недавно наждаком обдирала кожу),
кое-где помят и поцарапан, но серьезных повреждений не имел.
     - Ты  да  я  не  поднять,  -  сказал  Толгай,  критически  осматривая свой
многострадальный экипаж. - Народ звать надо.
     За  сохранившиеся у  Смыкова реалы  удалось нанять  десяток смельчаков (не
кастильцев, истово молившихся у временных алтарей, а торговых ребят из Отчины),
с помощью которых драндулет был поставлен на колеса.  Полчаса ушло на то, чтобы
раскочегарить  потухший  газогенератор,  и  еще  столько  же,  чтобы  запустить
двигатель (Цыпфу явно не хватало сноровки Зяблика).
     Это была хоть маленькая,  но победа.  Что бы, спрашивается, они делали без
машины в  кастильской глухомани,  почти у самой гиблодырской границы,  да еще с
бесчувственным Зябликом на руках?
     K  этому  времени споры о  предстоящем маршруте уже  были  завершены.  Все
другие варианты,  кроме Эдема,  отпали.  Спасти Зяблика могло либо  чудо,  либо
волшебное снадобье,  след  которого тянулся через Трехградье или  Гиблую Дыру к
Нейтральной зоне,  за которой,  по слухам, и находился легендарный Эдем. Именно
из тех краев когда-то прибыл в Сан-Хуан-де-Артеза ныне покойный Гильермо Кривые
Кости.
     (Чтобы установить этот  факт,  равно как  и  многое другое,  Смыков провел
скрупулезное,  хотя и  молниеносное расследование.  Его профессиональное умение
влезать  в  наивные  души  кастильцев на  сей  раз  было  подкреплено обильными
денежными подачками,  а  в  отдельных случаях  и  угрозой  пистолета.  Особенно
полезным стал для следствия бывший иезуитский шпик,  а ныне городской нотариус,
у которого со Смыковым оказалось немало общих знакомых.)
     Вызывало удивление,  каким  способом калека,  да  еще  владевший испанским
языком  (это  обстоятельство сам  Гильермо  объяснял  тяжелой  черепно-мозговой
травмой),  сумел за  очень короткий срок  подмять под  себя  не  только местных
торгашей,  но  и  местных бандитов.  За ним явно кто-то стоял -  не то подполье
инквизиции, не то аггелы.
     Судя по всему,  волшебное снадобье водилось у Гильермо и раньше.  За время
его  пребывания  в   городе  имело  место  пять  или  шесть  случаев  чудесного
выздоровления тяжелобольных или  смертельно раненных.  Всегда  это  были  очень
богатые,  весьма влиятельные горожане.  Последний такой эпизод - спасение дочки
коменданта  тюрьмы,   умиравшей  от   гнойного  перитонита,   -   был  особенно
примечателен.  По  времени он  почти совмещался с  дерзким побегом из тюремного
подземелья нескольких аггелов, самым загадочным образом раздобывших и подпилки,
и оружие, и дубликаты всех ключей. Конечно, это могло оказаться чисто случайным
совпадением. Но Смыков в такие случайности давно не верил.
     Будучи по натуре человеком хитрым и скрытным, Гильермо иногда - по пьяному
делу,  конечно,  -  все  же  распускал язык.  Однажды,  например,  он  сболтнул
(застольная беседа  касалась  небесного воинства),  что  имел  несчастье воочию
узреть  того  самого  херувима,  которого господь  отрядил  на  охрану  райских
рубежей.  Никакой это,  дескать,  не ангел с крыльями и огненным мечом, а нечто
предельно ужасное,  что  даже  приблизительно нельзя  описать  на  человеческом
языке.  Существо это способно опрокидывать небеса,  рушить горы и  выворачивать
наизнанку горизонты.  Если оно  вдруг разбушуется,  всех оказавшихся поблизости
ожидает страшная участь.  Все  беды в  жизни Гильермо проистекали как раз из-за
этой злосчастной встречи.
     Конечно,  весьма подозрительным выглядело то  обстоятельство,  что  вполне
обеспеченный  (хоть   и   прикидывающийся  нищим)  человек  предложил  чудесное
лекарство первым встречным.  Вряд ли причиной этому были только деньги Смыкова.
Здесь ощущалась какая-то игра: не то очередной ход аггелов, не то вмешательство
каких-то других, совершенно новых сил.
     Как  ни  странно,  но  у  версии об  Эдеме был  еще  один сторонник,  ныне
отсутствующий,  - Артем. Что, спрашивается, могли означать его последние слова?
В каком конкретно месте он назначил встречу? В Отчине? Вряд ли. Ведь за день до
этого  он  вполне аргументирование доказал бесперспективность возвращения туда.
Где-нибудь в Кастилии?  Но тогда он скорее всего сказал бы: "Ждите меня здесь".
Анализ его последней беседы с Цыпфом показал, что Эдем всерьез интересует этого
загадочного человека.
     Дорога предстояла сверхтрудная, и это понимали все, кроме, пожалуй, одного
Толгая,  который с одинаковой охотой мог податься и в мало кому известный Эдем,
и в страшное Баламутье. Верка не постеснялась высказать свои сомнения:
     - А  успеем мы?  Суток  трое-четверо Зяблик еще  продержится,  а  потом не
знаю...
     - Если будем вино в каждой придорожной таверне распивать, точно не успеем,
- ответил Смыков. - Без остановок гнать придется.
     - Ну ладно,  доберемся мы туда,  -  кивнула Верка.  -  А  где это снадобье
треклятое искать?  Не в аптеке же им торгуют.  Как хоть эта божья травка должна
выглядеть?
     - Это,   Вера  Ивановна,   пусть  вас   не   волнует,   -   сказал  Смыков
многозначительно.   -   Не  забивайте  голову  лишними  проблемами.   На  месте
разберемся. Барьеры берут тогда, когда к ним приближаются.
     Присказка   принадлежала   Зяблику   и    всегда    вызывала   неодобрение
предусмотрительного и  расчетливого Смыкова.  То,  что он сейчас воспользовался
ею, могло означать лишь одно - в этой экспедиции надеяться можно было только на
авось.
     Не успел драндулет,  в котором плотно расположилась вся ватага (вольготнее
всех,  конечно,  устроился Зяблик -  голова на  коленях у  Лилечки,  ноги -  на
попечении Верки),  отъехать от  разрушенного города и  на пару километров,  как
из-за придорожного камня вынырнула фигура в  черном колпаке.  Такая возможность
была предусмотрена заранее -  Толгай сразу увеличил скорость, Цыпф приготовил к
бою гранату, а Смыков поймал аггела на мушку.
     Однако тот  вскинул над  головой обе руки,  демонстрируя мирные намерения.
Местность вокруг была не то что ровная, а даже чуть загибалась слева и справа к
горизонту,   что  делало  засаду  маловероятной.   Внимательно  оглянувшись  по
сторонам, Смыков сказал Толгаю:
     - Притормозите-ка...   Гражданин  Ламех,   кажется,   намерен  нам  что-то
сообщить.
     - Не верьте ему,  кореша,  - промычал с заднего сиденья Зяблик. - Покупать
он вас будет. По самой дешевой цене...
     Не доезжая метров десяти до аггела,  драндулет остановился. Толгай положил
руку  на  рукоять реверса,  готовый в  любой  момент дать  задний ход.  Уточнив
прицел, Смыков крикнул:
     - Эй, что надо?
     - Разговор есть,  -  дружелюбно ответил аггел,  и в самом деле оказавшийся
Ламехом.
     - Я слушаю.
     - Сначала пушки уберите.
     - Это уж, братец вы мой, позвольте нам решать.
     - Тогда разговора не будет, - сейчас он вел себя совсем иначе: не как жрец
жестокого бога, а как нахрапистый и неунывающий урка.