осать. С приветом!
     - Подумать можно? - Зяблик удержал Лишая за рукав.
     - Вот философ долбаный!  Все бы тебе думать.  Ладно,  если надумаешь что -
скажешь,  - тут на его роже появилась ехидная усмешка. - Может, тебя, кореш, по
старой дружбе к  бабе  допустить?  А  то  от  них  скоро одни клочья останутся.
Выбирай: или Светку, иди Тамару.
     Речь  шла  о  медсестрах-заложницах.  Светка была полной губастой девицей,
доброй, доверчивой и немного глуповатой, а Тамара - высохшей воендамой уже даже
не второй молодости, женой начальника хозчасти.
     - Светку вы зря... - стесняясь самого себя, вымолвил Зяблик. - Пацанка она
еще. Да и зла никому не делала.
     - А разве мы ей зло делаем? Ты спроси, может, это ей даже нравится. На всю
жизнь воспоминаний хватит,  -  ухмыльнулся Лишай.  -  Только ты,  кореш,  вижу,
ничего не хочешь. В меланхолию впал. Значит, считаем, не было этого разговора?
     - Считаем, что вопрос остается открытым.
     - Так постарайся его в темпе закрыть,  -  резким движением тела,  словно у
него свербело между лопатками,  Лишай поправил свою богатую амуницию, отчего та
забряцала,  как рыцарские доспехи.  -  Определяйся, пока не поздно. Через сорок
восемь часов  пойдем на  прорыв.  К  этому времени все  должны быть  по  местам
расставлены.  Птицы в  небо,  жабы  в  грязь...  Кстати,  и  за  бригадой своей
присматривай.  Чтоб не болтались люди без дела.  У нас теперь самообслуживание.
Никто вас с  ложечки кормить не  будет.  Получайте концентраты на складе,  сами
себе варите.  А как налопаетесь,  воду таскать будете.  Только смотри,  чтоб не
сбежал никто. Остались еще среди нас стукачи. Не всех вычислили. Если не уверен
в человеке, лучше его из зоны не выпускай. Случится что - с тебя спросим.
     - В штрафняк посадите или на общем собрании прорабатывать станете?
     - Зачем? У нас свой закон, своя правилка.
     Лишай ушел,  а  Зяблик еще  долго лежал,  тупо наблюдая,  как по  стенам и
потолку перемещаются клопы, одуревшие от голода и поэтому вышедшие охотиться по
свету.  Как и любой нормальный зек, он страстно мечтал о воле, теперь же, когда
она  вроде  бы  наступила не  ощущал не  то  что  радости,  а  даже  банального
облегчения.  Не так представлял себе все это Зяблик. Свобода, полузабытая и уже
как бы даже утратившая реальность, была для него светом, маем, цветущим садом и
ясной далью,  а  впереди маячила большая кровь,  большое горе  и  новая большая
тюрьма под каменным небом.
     Он встал и,  обойдя всю зону, кое-как собрал бригаду. Из тридцати с лишним
душ удалось сыскать только семнадцать -  кто-то погиб,  кто-то попал в лазарет,
кто-то уже прибился к стихийно возникавшим артелям, в которые собирались бывшие
подельщики,  земляки  или  просто  давние  кореша.  Сначала  похоронили  Заура,
Балабана,  Силкина и  еще  четверых,  для кого первый глоток свободы оказался и
последним.  Потом  занялись  делами  насущными  -  приборкой  камеры,  все  еще
продолжавшей оставаться для них единственным кровом,  и приготовлением пищи. По
всей зоне горели костры из разобранных деревянных построек,  мебели,  заборов и
автомобильных покрышек. На них варили гречневую кашу, обильно сдобренную свиной
тушенкой,  и кипятили чай,  не жалея заварки.  Некоторые гурманы даже пробовали
жарить шашлыки из протухшего в обесточенных холодильниках мяса.
     Поев,  все  бригады первого отряда  собрались у  проходной.  Никто  их  не
строил,  но зеки,  повинуясь привычке, сами разбились на шеренги. После долгого
торга,  в  ходе которого администрация лагеря подняла цену ста ведер воды аж до
трех человек,  ворота слегка приоткрылись. Каждого выходящего тщательно шмонали
- опасаясь удара в спину,  охрана искала оружие.  При этом обе стороны крепко и
витиевато ругались, обещая в скором времени рассчитаться за все обиды.
     До  реки  было метров пятьсот,  и  по  всей этой дистанции с  интервалом в
двадцать шагов стояли вооруженные менты и  охры,  некоторые даже с  собаками на
поводках.  Выглядели они (не собаки,  естественно) хмурыми и плохо кормленными.
Подходить к  ним ближе чем на десять метров запрещалось под угрозой стрельбы на
поражение - об этом категорическом условии было объявлено еще у ворот.
     - Что,  дядя,  хреново живется?  -  спросил Зяблик у одного из охранников,
немолодого человека с вислыми казацкими усами.
     - Хреново,  племяш,  -  ответил тот без озлобления. - Только не думай, что
вам шибко подфартило. Скоро о буханке казенной чернушки да о тюремной робе, как
о счастье, вспоминать будете.
     - На, не побрезгуй, - Зяблик протянул ему пригоршню сухарей, доставшихся в
наследство от Силкина.
     - Да  разве  можно  хлебом брезговать,  -  охранник охотно,  но  не  теряя
достоинства,  подошел к нему.  - Я его сам и есть-то не буду. Вот дружку своему
дам немного,  -  он кивнул на черную лохматую овчарку,  исподлобья глядевшую на
Зяблика.  - А остальные внуку отнесу. С хлебцем сейчас туго. Картошка есть, а с
хлебцем туго.
     Река далеко отступила от берегов,  и Зяблику пришлось добираться до чистой
воды  по  вязкому  илу,  поверх  которого сохли  пышные  гирлянды темно-зеленых
водорослей. На той стороне тоже торчали хмурые автоматчики, а слева и справа от
них   мальчишки   ловили   марлевыми   сачками   рыбную   мелочь   и   собирали
раковины-перловицы. Среди них стояла стройная голоногая девчонка лет семнадцати
и  глазела из-под ладони на водоносов,  цепочкой растянувшихся по склону холма.
Было явственно заметно,  что под платьем у нее нет лифчика.  Урки, жадно косясь
на девчонку,  спорили между собой о наличии или отсутствии трусиков. Обе версии
имели своих сторонников,  но  в  конце концов пришли к  выводу:  трусики скорее
всего есть, но очень маленькие.
     Наполнив ведро,  Зяблик  долго  стоял  по  колено в  воде,  посматривая по
сторонам. Один из автоматчиков, по-своему истолковав его медлительность, махнул
рукой - иди, мол, отсюда. Любому зеку, рискнувшему удрать вплавь, здесь грозила
печальная участь небезызвестного Василия Ивановича Чапаева.
     На обратной дороге Зяблик вновь притормозил возле усатого охранника.
     - Как хоть зовут тебя, дядя? - спросил он, поставив ведро на землю.
     - Аль в друзья ко мне набиваешься? - лукаво сощурившись, осведомился тот.
     - Да нет, я просто так...
     - Меня Петром Петровичем можешь кликать. А дружка моего - Маркизом.
     Услышав свое имя,  собака с готовностью оскалилась и замотала толстым, как
полено, хвостом.
     - Послушай, Петрович, ты всех заключенных тварями последними считаешь?
     - Почему же? Все мы люди. Только одеты по-разному.
     - Петрович,  ты  мне сейчас должен на  слово поверить.  Если не  поверишь,
много  горя  может случиться.  Отведи меня  к  своим начальникам.  Мне  с  ними
говорить надо.
     - Секретное, что ли, дело?
     - Секретное.  Наколоть вас  хотят  наши  урки,  а  потом  в  городе погром
устроить. Детали я твоим начальникам сообщу.
     - Против своих,  значит,  идешь,  -  охранник вздохнул, но не осуждающе, а
скорее сочувственно.  -  Ну  что же,  если они злое задумали,  греха на тебе не
будет. Ныряй в эти кусты и беги по тропочке. Там тебя наши встретят. Скажи, что
от меня.  Миронов моя фамилия. Они тебя, конечно, не облобызают, но ты сам свою
дорожку выбрал. Иди, хлопче, я тебе верю.
     Расторопные ребята в  камуфляже прихватили Зяблика уже  через сотню шагов,
допросили с  чрезмерным пристрастием и,  завязав  глаза,  доставили в  какой-то
обширный, освещенный коптилками подвал. Там его несколько раз передавали из рук
в  руки,  каждый раз  опять допрашивали,  везде мылили шею и  ровняли зубы,  но
Зяблик твердо стоял на своем -  хочу видеть главного начальника,  и  точка.  За
свою стойкость и упорство Зяблик в конце концов был удостоен чести лицезреть не
одного, а сразу троих начальников.
     Двое из  них -  милицейский майор с  оплывшим татарским лицом и  армейский
подполковник в полевой форме -  сидели на низенькой гимнастической скамеечке, а
сухопарый,  похожий на  Александра Керенского начальник лагеря  лежал  на  куче
матов.  Во время бунта его огрели ломом пониже спины,  и  теперь везде,  даже в
местах  общего пользования,  он  мог  принимать только два  положения -  строго
горизонтальное или  строго вертикальное.  Теннисный стол  был  завален картами,
корками  хлеба,  заставлен кружками  с  недопитым чаем  и  консервными банками,
полными  окурков.  На  шведской стенке  висели  плащ-палатки,  бинокли,  каски,
автоматы. В дальнем углу громоздились батареи пустых бутылок.
     - Ну,  рассказывай,  орел залетный,  с  чем  к  нам пожаловал?  -  спросил
узкоглазый майор.
     Хотя скорые на  расправу конвоиры по  дороге сюда едва не  отшибли Зяблику
память, он довольно толково изложил суть речей Лишая и дополнил их собственными
умозаключениями.
     - Значит,  ты утверждаешь,  что со стороны зоны в ближайшие сутки по нашим
позициям будет нанесен удар? - переспросил армейский подполковник, когда
     Зяблик закончил свой доклад.
     - Да, - кивнул Зяблик.
     - В каком приблизительно районе?
     - Сначала, думаю, для отвода глаз сунутся в ворота. А подкопы роются возле
старой конюшни и котельной. Там у вас и заслона почти никакого нету.
     - Есть там заслон или нет,  не твое дело,  -  значительно сказал вояка.  -
Стратег нашелся... Я же тебя не учу, как суходрочкой заниматься.
     - Начальник, я не сука какая-то и к вам с чистой душой пришел, - у Зяблика
появилось ощущение,  словно  он  прямо  сейчас  ширнулся,  только  накатывал не
окрыляющий кайф,  а мутная ярость. - Да у нас с любого чердака все ваши позиции
как на ладони. Или о деле говорить будем, или к стенке меня ставьте. А подколки
ваши оставьте для дамочек.
     - Чего ты нервный такой?  -  Мент зачерпнул кружкой воды из ведра.  -  На,
попей.  К стенке тебя без суда ставить мы не имеем права,  сам знаешь. А о деле
поговорим. Мы тут как раз для этого и собрались. Сам-то ты что предлагаешь?
     - Упредить надо.  В  зоне  отчаянных ребят по  пальцам можно сосчитать.  А
остальные так, бараны. Если главарей приструнить, все тихо обойдется.
     - Кто же их приструнит?
     - Жлобов здоровых у  вас  хватает.  Мне  чуть все ребра не  переломали.  А
место, где главари кучкуются, я укажу.
     - Тебе самому от этого какая выгода?
     - Людей жалко невинных.  Баб,  детей.  Если урки в город ворвутся, они там
Варфоломеевскую ночь устроят.
     - Кого ты из себя корчишь?  - сказал вояка с издевкой. - Вот, оказывается,
какие гуманисты есть среди простых советских заключенных.  Лихо ты их воспитал,
Семен Осипович.
     Семен  Осипович,  лагерный  обсос,  то  есть  начальник,  пробурчал что-то
невразумительное и принялся нежно ощупывать свою поясницу.
     - На моем месте и ты, начальник, гуманистом стал бы, - Зяблик с трудом, но
сдерживался.  -  Урки в санчасти баб вольнонаемных прихватили, медичек. Так их,
наверное,   уже  наизнанку  вывернули.  Хотите,  чтобы  и  вашим  дочкам  цицки
пооткусывали?  Да там же есть зверюги, которые на воле человеческое мясо жрали.
У  некоторых по  десять судимостей.  Мокрушники,  насильники,  наркоты!  Больше
тысячи человек!  А  у вас всего две сотни охры зажравшейся да солдатики первого
года службы,  которые,  кроме кухни и гальюна,  ничего еще не видели.  Хана вам
завтра будет!
     - Ладно,  -  усмехнулся вояка,  нехорошо усмехнулся, со значением. - Кое в
чем ты,  может,  и прав.  Ну пойдем мы,  допустим,  сегодня в атаку. А если нас
огневая  ловушка  ждет?  Коли  ты  срочную служил,  должен  знать,  что  потери
атакующих в три раза выше,  чем у обороняющихся.  И это,  заметь,  в нормальной
армии,  вышколенной и обстрелянной. А у наших горе-бойцов выучка такая, что они
или все скопом лягут,  или разбегутся.  Может,  ты  именно этого и  хочешь,  а?
Почему  я  должен тебе  верить?  Ваша  братия на  всякие подлые выдумки ох  как
горазда!  Семен Осипович! - он швырнул в обсоса черствой коркой. - Да перестань
ты свой зад чесать! Знаешь ты этого типа?
     - Знаю,  -  отозвался начальник болезненным голосом.  -  Тот  еще деятель!
Судим за убийство родного брата,  неоднократно нарушал режим, склонен к побегу,
в  местах лишения свободы совершил два преступления,  на  путь исправления стал
только в  последнее время,  и еще неизвестно,  с какой целью.  С администрацией
дерзок,  у  заключенных пользуется авторитетом,  причем как у деловых,  так и у
мужиков.
     - Ты сам-то хоть веришь ему?
     - Ни на грош!  -  со слезой в голосе заявил обсос.  - Я им как отец родной
был.  Столько поблажек давал.  Случалось,  и глаза на их проделки закрывал. Все
имели  -  и  свидания,  и  переписку.  В  посылках  не  ограничивал.  А  они...
отблагодарили, называется... ведь в голову ломом метили... чудом увернулся.
     - Случается,  что  заднице за  голову приходится отвечать,  -  с  усмешкой
вставил милицейский майор.
     Зяблик,  по  привычке держа руки за спиной,  сделал шаг в  сторону,  чтобы
лучше видеть обсоса, и заговорил как можно более спокойно:
     - Верно,  гражданин начальник исправительно-трудового лагеря.  Все  верно.
Хотя про отца родимого вы и загнули, но в драконы кровожадные вас действительно
не запишешь.  Видал я и покруче начальников. Да только ведь вы с каждого из нас
свою выгоду имели.  Думаете, мы не знаем, сколько вы за свидание с заочницей да
за досрочное освобождение брали?  С  общака вам деньги текли.  В зоне все можно
было купить -  и водяру,  и дурь, и бабу любую. Без вашего ведома, скажете, все
это  делалось?  Пачку чая  прапор за  червонец продавал,  а  ей  цена в  ларьке
семьдесят копеек.  В нарядчиках,  писарях да хлебопеках кто ходил - кто на лапу
вам давал.  А кто вашу дачу строил?  Не зеки ли? Лес на ремонт бани выписали, а
железо кровельное -  на укрепление сторожевых вышек. Вы у попок ваших спросите,
которые на этих вышках полегли, где то железо!
     - Как...  ты...  гад...  смеешь... на меня такое? - обсос зловеще-неуклюже
восстал с  матов,  словно неотомщенный мертвец из могилы.  -  Да я  тебя сейчас
расстреляю... без суда и следствия... по законам военного времени...
     - Подожди,  Семен  Осипович,  -  милицейский майор недовольно покосился на
него.  -  Насчет законов военного времени ты,  конечно, загнул. Никто нам войну
пока не объявлял.  Понимаю,  обидели тебя такие слова. Хотя про то, что в твоем
хозяйстве взятки процветали,  даже гуси перелетные знают.  Но  не  об этом речь
сейчас.  Речь про  то,  с  чем  пришел к  нам  этот гражданин хороший.  Или  он
действительно за справедливость болеет,  или хочет нам подлянку устроить. Вот в
чем вопрос...  А ты тоже не кипятись!  -  это относилось уже к Зяблику. - Не на
базаре. Попридержи язык немного.
     - Своих людей я в лоб на автоматы не поведу! - категорически заявил вояка.
- Я не Суворов, чтобы бастионы в сомкнутом строю брать. Сами знаете, что сейчас
вокруг творится. Завтра, может, не то что каждый солдат, а каждый патрон на вес
золота будет.
     - Кстати,  а  что вам известно о  положении на воле?  -  спросил у Зяблика
милицейский майор.
     - Ну,  небо и все остальное мы сами видели.  Понимаем, что дело неладно...
Слышали,  что связь не работает и транспорт не ходит,  что в городе паника, что
вместо Старинковского леса -  ровное место, что в Засулье негров голых видели с
копьями...
     - Все? - милиционер переглянулся с военным.
     - А что... разве мало? - нехорошее предчувствие кольнуло Зябликову душу. -
Есть и похуже известия?
     - Сейчас  любое  известие -  худое.  Особенно для  вас.  Воспитывать твоих
дружков нам некогда,  а  за спиной оставлять опасно.  Главное сейчас -  границы
уберечь.  Поэтому принято решение уничтожить ваш лагерь из  установок залпового
огня. Ты зря здесь Лазаря пел, приятель, - сказал военный.
     - Сразу всех начисто заделаете? - уточнил Зяблик после короткого молчания.
     - Если удачно накроем,  то всех.  Ну, кто-то, конечно, останется. Раненые,
контуженые...
     - Там же ваших с полсотни.
     - А что делать?  Если штурмовать,  еще больше погибнет.  Из двух зол,  как
говорится...
     - Нету у вас никаких установок. На понт берете, начальник.
     - Нужен ты мне... - хмыкнул военный.
     - Мы  же  не  глухие.  Когда букашка ваша сюда ползла,  по всей округе шум
стоял. А больше моторов не слышно было.
     - Установка  залпового  огня  бьет  на   десятки  километров.   Это   даже
допризывники знают. Зачем ее сюда тащить.
     - И когда этот залп... намечается?
     - Да хоть через пять минут. Сейчас пошлю сигнальщика на водонапорную башню
- и все! Гуляй мама!
     - Заметят, думаете, сигнал?
     - В бинокль заметят.
     - Все равно у вас ничего не получится.
     - Почему?
     - Аккумуляторы-то все - тю-тю! Как вы заряд воспламените без тока?
     - А хоть факелом, - усмехнулся военный. - Долго ли пиропатрон поджечь.
     - Ну,  если так, тогда я обратно в зону пойду, - Зяблик поправил на голове
дурацкую лагерную кепочку.  -  Только пока не  стреляйте,  дайте хоть до забора
добраться.
     - Ты  из  себя  героя  не  строй!   -   теперь  озлился  уже  военный.   -
Припадочный...  Комедию тут,  понимаешь,  взялся ломать.  Не одобряешь, значит,
наше решение?
     - Разве такое можно одобрять?  Сразу тысячу человек к вышке...  Некоторые,
может, и заслуживают, но не все же! Половина, считай, еще людьми могут стать...
А впрочем,  так оно и лучше! Одним махом всех побивахом! Командуй, начальник. И
вся проблема сразу замажется.
     - Сколько стволов в зоне?  -  вдруг спросил милицейский майор,  заглянув в
какую-то бумажку. - Отвечай, быстро.
     - Автоматов штук десять.  Если с вышек еще не взяли... Пистолетов не знаю.
Но не меньше двадцати.
     - Боеприпасы?
     - По два рожка на каждый автомат и ящик россыпью.
     - Руководство какое-нибудь имеется? Штаб там или сходка?
     - А как же.
     - Кто в главарях?
     - Хрящ,  Махно, Тихий, Альфонс - это из второго отряда. Из нашего - Лишай,
Чертогон, Турок, Солдат...
     - А Песик? - майор опять глянул в свою ксиву.
     - Песик возле них только шестерит. Рано ему еще в авторитеты.
     - Сможешь сделать так,  чтобы основная масса заключенных за тобой пошла, а
не за ними?  Объясни ситуацию,  пообещай амнистию.  Если надо, мы для страховки
пристрелочный залп дадим.
     - Выбирать в моем положении не приходится,  начальник,  - сказал Зяблик. -
Или баба в  кустах,  или жопа в  репьях.  Только сроку дай часа два.  Ну а если
ничего не получится, стреляй. Мне уж тогда все равно будет. Развесит братва мои
кишки на заборе.
     - Выйди  пока,  -  сказал подполковник,  постучав кулаком в  дверь,  густо
просверленную для вентиляции. - Нам посовещаться надо...
     Зяблика вновь позвали в  спортзал только через час.  За это время он успел
скурить все бычки, которые только смог отыскать на заплеванном полу и в вонючей
мусорнице.  Охрана  для  него  даже  спичку  пожалела,  пришлось  прикуривать у
какого-то пробегавшего мимо солдатика.
     Мент и вояка теперь сидели рядышком за столом и закусывали копченым салом.
От зоркого взгляда Зяблика не ускользнуло, что в углу добавилась новая порожняя
бутылка.  Обсос в  позе распятого Христа висел на  шведской стенке -  разгружал
позвоночник.  Лицо  его  с  бледными лоснящимися губами выражало одновременно и
муку, и облегчение.
     "Неужели они  меня  только  для  того  отсылали,  чтобы  бутылку на  троих
раздавить?" - подумал Зяблик.
     - Часы у тебя есть? - спросил военный, сметая с карты хлебные крошки.
     - Откуда, - пожал плечами Зяблик. - У нас даже кресты нательные отбирают.
     - Непорядок.  Придется тебе,  Семен Осипович,  свои  отдать.  Ты  себе еще
наживешь на долгом веку.
     - А почему мне? - удивился обсос.
     - Потому что мне в бой идти,  -  с усмешкой ответил военный. - А ты, как в
задницу раненный, здесь останешься.
     Обсос,  продолжая левой  рукой  держаться за  перекладину шведской стенки,