деленный бочонок уже  был  водружен на  специальные козлы,  и  мордатый
слуга  долотом  выбивал затычку.  Закуска была  подходящая -  жареная баранина,
свежие пшеничные лепешки и  сыр.  Было  на  чем  разгуляться после опостылевших
манек и вяленой саранчи.
     Пирующим подали фарфоровые чайные чашки,  ценившиеся кастильцами куда выше
своих собственных кубков,  а Зяблику отдельно -  поллитровую алюминиевую кружку
(вино у дона Эстебана было приятно на вкус и ароматно,  но, по мнению некоторых
энтузиастов, слабовато).
     Перед обедом хозяин переоделся.  Его  и  без  того богатый костюм украшало
множество  замков-"молний"  (последний  писк  кастильской  моды)  и   не  менее
килограмма алюминия -  цепей,  брелков,  пуговиц и медальонов. Сей экзотический
металл кабальерос ценили дороже золота.
     Очень быстро завязалась оживленная беседа. Зяблику переводили сразу Цыпф и
Смыков. Выяснилось, что неизвестные бандиты скрытно подобрались к пасущемуся на
ближнем лугу  табуну и,  воспользовавшись отсутствием стражи,  предававшейся на
станции Воронки разнузданному разврату,  угнали лошадей в сторону Лимпопо.  При
этом пострадал личный конюх дона Эстебана. Удар был нанесен сзади, и поэтому он
ничего не мог сказать о  приметах злодеев.  Уходя,  конокрады зачем-то подожгли
громадный стог  соломы,  безо  всякой пользы торчавший поблизости черт  знает с
какой поры и служивший пристанищем для неисчислимого количества мышей. Сразу же
была организована пешая погоня, но надежды на ее успех почти не было. Поскольку
бандиты носили обувь на рубчатой подошве и отстреливались из пистолетов, версия
о причастности степняков сразу отпадала.
     - Аггелы!  - Дон Эстебан многозначительно ткнул указательным пальцем вниз,
туда, где в его понимании располагалась преисподняя.
     - Абсурдо!  -  ввернул Зяблик свое любимое словечко. - Аггелы скот терпеть
не могут в принципе, а лошадей особенно. Ведь Авель, супротивник ихнего кумира,
пастухом был. А Кровавый кузнец всегда пехом ходил. В их понимании, он и сейчас
где-то по вселенной топает. Они его прихода дожидаются, как вы - мессии.
     Выслушав перевод,  дон Эстебан с сомнением покачал головой и сказал фразу,
которая по  версии  Смыкова звучала так:  "Племя дьявольское не  придерживается
божьих  правил",  а  в  изложении  Цыпфа:  "Что  черт  задумал,  то  святой  не
разгадает".
     - Верно,  -  кивнул  Зяблик,  обсасывая баранье ребрышко.  -  Верить  этой
сволоте невозможно.  Им человека обмануть что раз плюнуть... Было дело, накрыли
мы их берлогу.  Одного аггела я в болото загнал, там и прихватил. Стал шманать,
вижу -  баба молодая, хотя уже с рожками. Понимает, стерва, что назад из болота
мне ее тащить смысла нет.  Рогатых мы в плен не брали.  Стала хныкать. Неземную
любовь обещать.  Такого ты,  говорит,  никогда в  жизни не пробовал и больше не
попробуешь. В общем, заинтриговала меня. А вокруг на километр болото по колено.
Только  деревца кривые  торчат,  сразу  даже  не  поймешь,  какой  породы.  Где
прицетроиться?  А мне уже невмоготу!  Хоть в грязь ложись. Тогда поворачивается
она ко мне спиной и  хватается обеими руками за деревце.  Ну я,  значит,  сзади
пристроился... Не соврала, дрянь. Так задом крутила, так выгибалась, что до сих
пор забыть не могу.  А в самый интересный момент -  сюрприз мне! - вырывает она
деревце с  корнем из болота -  и бабах меня по башке!  А там торфа на корнях не
меньше пуда.  Представляете ситуацию? Глаза грязью залиты, штаны на коленях, до
пистолета не дотянуться,  а она меня этой дубиной метелит. Прекрати, кричу. Дай
кончить, и отпущу с миром... Где там...
      Смыков, осуществлявший синхронный перевод, сказал:
      - Дон   Эстебан   интересуется,   удалось   ли   дону   Зяблику  получить
удовлетворение?
     - Удалось, но только с другой бабой и в другом месте. А та ведьма сбежала.
Я и раньше-то аггелов терпеть не мог, а после этого случая просто возненавидел.
     - Дон  Эстебан считает,  что  дон  Зяблик имел связь с  суккубом,  демоном
женского пола, чрезвычайно искусным в любви, - скучным голосом перевел Смыков.
     - Дон Эстебан завидует дону Зяблику,  -  добавил Цыпф.  -  Он глубоко чтит
Отца небесного,  но  не  пожалел бы ничего,  кроме души,  конечно,  за соитие с
суккубом.
     - Есть у меня кое-кто на примете,  -  Зяблик подмигнул дону Эстебану. - Не
демон,  правда,  но любому демону сто очков вперед даст.  Медичка наша.  Верка.
Могу познакомить.
     Непривычный к  вину Чмыхало уже клевал носом.  Привычный,  но  маниакально
осторожный Смыков больше налегал на баранину.  Цыпф, еще не совсем оправившийся
после достопамятного распития "влазного",  ел и пил, как девушка. Только Зяблик
и дон Эстебан шли рюмка в рюмку, вернее, чашка в кружку.
     По мере того как бочонок пустел,  они понимали друг друга все лучше и  уже
почти не прибегали к услугам переводчиков.
     - Ты биена персона!  -  с уважением говорил Зяблик и в подтверждение своих
слов поднимал вверх большой палец.
     - Я вас уважай! - отвечал дон Эстебан и клятвенно крестился чашкой.
     В  разгар пира  явился офицер,  возглавлявший погоню.  Утолив жажду добрым
черпаком вина, он доложил, что злоумышленники скрылись, зарезав перед этим всех
лошадей,  в том числе и любимца дона Эстебана - чистокровного арабского жеребца
Диаманта.  Трупы невинно убиенных скакунов были  обнаружены в  овраге,  милях в
пяти от миссии, и офицер интересовался, как следует поступить с ними - оставить
как есть на поживу стервятникам или предварительно освободить от шкур и подков.
     Пока дон Эстебан страшными клятвами сулился отомстить неведомым живодерам,
Смыков  озабоченно поскреб в  затылке и  поинтересовался у  офицера,  долго  ли
длилась погоня.  Выяснилось,  что  недолго.  Тогда Смыков приблизился к  окну и
увидел,  что стог соломы все еще продолжает гореть. Если бы нападение произошло
пять-шесть часов назад,  как  это выходило со  слов сторожа Моисеева,  от  него
должна была только зола остаться.
     Стали выяснять точное время происшествия.  У  дона  Эстебана были  хорошие
часы  "Слава",  подарок  Зяблика,  но  он  не  умел  ими  пользоваться.  Офицер
оперировал только понятиями:  давно,  недавно,  только что,  сейчас. Распорядок
жизни  в  миссии  определялся  с  помощью  больших  песочных  часов,   гонга  и
приставленного к  этому хозяйству инвалида,  однако никакая регистрация событий
не велась.
      Путем  сложных  вычислений  и  опроса  свидетелей  в  конце  концов  было
установлено,  что первые выстрелы раздались в  тот момент,  когда драндулет уже
покинул   Талашевск.   Моисеев  оказался  или   провидцем,   или   элементарным
провокатором.
     - Ты, Лева, давно этого деда знаешь? - поинтересовался сразу протрезвевший
Зяблик.
     - Дней десять...
     - Кто хоть его вам сосватал?
     - Не знаю.
     - Ясно,  пригрели на  груди гада  ядовитого...  Спроси,  может,  конокрады
какую-нибудь весточку оставили.
     Выслушав вопрос,  офицер кивнул:  да,  на  снежно-белой шкуре Диаманта его
собственной кровью были начертаны какие-то непонятные письмена.
     - Аггелов  работа,  -  заскрипел  зубами  Зяблик.  -  Специально нас  сюда
заманили...
     Старуха,  пасшая у железнодорожного полотна козу,  сообщила,  что поезд на
Талашевск еще не проходил. На сегодня это была единственная хорошая весть.
     Чтобы  скоротать  время,  принялись ругаться.  Смыков  обвинял  Зяблика  в
чрезмерной доверчивости,  переходящей в преступную халатность,  а отдельно -  в
пьянстве. Зяблик его - в полном отсутствии профессиональной проницательности, в
партийном прошлом и  чрезмерной осторожности,  переходящей в трусость.  Оба они
при этом не забывали пенять Цыпфа за промах с Моисеевым,  а Чмыхало - за плохое
содержание  машины.   Долгожданный  гудок,   раздавшийся  за  холмами,  помешал
приятелям перейти к оскорблениям, которые смываются только кровью.
     Зато на  этот раз не пришлось собачиться с  железнодорожниками.  В  нужном
месте поезд сбавил ход, и всех четверых за руки втащили на платформу. Мешков на
ней заметно прибавилось.  Маниока и вяленое мясо - не железо, места для себя ой
сколько требуют.
     Видя,  что  новые попутчики не  в  настроении,  и  расценив это по-своему,
поездная охрана принялась наперебой предлагать им  угощение -  маньки с  медом,
коровье молоко пополам с коровьей кровью и какую-то бурду, считавшуюся у арапов
за  пиво.  Пришлось  с  извинениями  отказаться.  И  причина  была  даже  не  в
переполненных вином и бараниной желудках, а в ноющих от тревоги сердцах.
     - Быстрей нельзя? - спросил Зяблик.
     - Нельзя,  -  ответили ему. - Дрова кончаются. Да и куда вам спешить? Туда
спешили, назад спешите. Когда отдыхать будете?
     - В гробу, - ответил Зяблик.
     Мимо проплывала задавленная каменным небом страна, дети которой никогда не
видели солнца,  а  взрослые забыли разницу между днем и ночью.  Мимо проплывали
обмелевшие реки и  разросшиеся болота,  полные ранее не  виданных в  этих краях
гадов,  леса,  пробиться сквозь  которые  можно  только  с  помощью  топора,  и
просторные пажити (Пажить -  выгон,  но не ближайший,  вытоптанный,  а дальний,
обильный травами.),  где вооруженные пастухи пасли коров, мериносов и страусов.
Мимо  проплывали деревни  -  одни  заброшенные,  сгоревшие  или  раскатанные по
бревнышку,  другие  выстоявшие,  уцелевшие,  окруженные  неприступным  тыном  и
колючкой,  никому ничем  не  обязанные и  никому не  подвластные,  кроме  своих
ежедневно меняющихся по  кругу  старост.  Мимо  проплывали загадочные памятники
какой-то  иной,  невозвратно миновавшей  эпохи:  решетчатые проржавевшие опоры,
ровными  рядами  уходящие  вдаль,   ободранные  остовы  силосных  башен,   шары
газгольдеров, цилиндры нефтехранилищ.
     Наконец миновали переезд,  возле  которого лежал в  кювете драндулет,  уже
лишившийся колес и  сидений.  При  виде его  Чмыхало демонстративно отвернулся.
Затяжной подъем окончился, и паровоз стал набирать скорость. До Талашевска было
рукой подать - полчаса езды, не больше.
     Мощный рокочущий гул внезапно заглушил грохот поезда и людские голоса.  Он
шел,  казалось,  со всех сторон сразу и  скорее был похож на злобное бормотание
разбуженного великана, чем на отзвуки земной или небесной стихии.
     Платформу качнуло, но не так, как качает на стрелках или плохо подогнанных
стыках,  а как на упругом батуте -  вверх-вниз,  вверх-вниз.  Все, кто стоял на
ногах,  не удержали равновесия. Несколько мешков с песком улетело под откос. По
всей округе разом поднялись в воздух птичьи стаи,  словно ветер взметнул к небу
россыпь маковых зернышек.
     - А  это  что еще за  новости?  -  воскликнул Зяблик,  однако не  различил
собственных слов в грозном громыхании надвигающейся катастрофы.
     Слева от дороги огромный клин земли,  широким концом уходящий к горизонту,
просел,  будто бы вмятый исполинским сапогом, а затем вспучился крутым хребтом,
на котором, словно иглы дикобраза, торчали во все стороны ели и сосны.
     Хребет  этот,  вспарывая земную  твердь,  как  плавник акулы  -  океанские
просторы,  пополз наперерез поезду,  опрокидывая и  перемалывая все преграды на
своем пути. Высоковольтная опора, совершив полный кульбит, задрала вверх одетые
в бетон лапы. Домик обходчика точно в бездну канул, лишь стропила разлетелись в
стороны, как спички.
     Люди,  кучей лежавшие на  дне платформы,  взирали на  готовую раздавить их
ожившую гору,  как беспомощные птенцы на голодного пса, - только попискивали от
страха,  но  не  предпринимали никаких попыток к  спасению.  Да  и  некуда было
спасаться -  поезд мчал изо всех своих железных сил,  а  с обеих сторон полотна
уходили вниз крутые откосы,  вдоль которых густо торчали пеньки,  оставшиеся от
недавно спиленного леса.
     Первым опомнился машинист.  Он  не  стал тормозить,  ибо это уже не  могло
спасти   поезд,    а   наоборот,   еще   больше   увеличил   скорость,   сорвав
предохранительные клапаны.  Паровоз взревел так, что на мгновение заглушил даже
шум  встающей дыбом земли,  весь окутался паром и  рывком наподдал вперед.  Его
шатуны замелькали с почти неуловимой для глаз быстротой.
     Слева,  закрывая небо  до  самого зенита,  уже  нависала серая шевелящаяся
стена.  На  платформу обрушился град щебня.  Привычные сумерки сменились жутким
полумраком.  Грохот и  рев  ощущались не  столько ушами,  сколько всей шкурой и
всеми внутренностями.
     Люди,  парализованные ужасом и необычайностью происходящего, ничком лежали
на  платформе,  и  лишь немногие из  них  (в  том числе и  Зяблик) видели,  как
помощник машиниста вскочил на  тендер,  с  него  -  на  крышу  первого вагона и
помчался в  хвост  поезда,  балансируя руками,  словно акробат на  канате;  как
десятиметровая волна глины,  песка,  валунов,  гумуса,  древесной щепы - этакое
сухопутное цунами -  налетела на  железнодорожное полотно;  как исчезли в  этом
хаосе три последних вагона,  которые,  спасая весь состав,  в  последний момент
успел отсоединить помощник машиниста,  и  как земляной вал двинулся дальше,  на
глазах теряя скорость, оседая и расползаясь в ширину.
     Грохот  сразу  затих,  и  только после  этого  машинист включил экстренное
торможение.
     Пять сотен человек -  все  уцелевшие пассажиры,  кроме тех,  кто валялся в
обмороке  или  стирал  в  ручье  обгаженные  штаны,  -  в  лихорадочной  спешке
раскапывали огромный курган  мягкой,  свежеперепаханной почвы.  Смыков трудился
лопатой,  прихваченной с паровоза.  Зяблик -  доской,  Чмыхало - саблей, Цыпф -
руками.  Именно  он  обнаружил первую  обнадеживающую находку  -  вагонную ось,
искореженную так, словно черти катали ее по всем закоулкам ада.
     Спустя час добрались и до самих вагонов.  Старый, дощатый, переделанный из
теплушки,  вместе со  всем  своим  содержимым превратился в  нечто,  похожее на
конечный  продукт  лущильной  машины,  перерабатывающей  древесину  на  шпон  и
спичечную  щепу,   зато  два  других,   цельнометаллических,   уцелели,  только
расплющились до толщины консервной банки.  Крови нигде не было видно - страшная
сила удара выдавила всю ее из вагонов в песок, как ручной пресс выдавливает сок
из ягод.
     - Зряшное дело!  -  Зяблик сильным ударом переломил свою доску о ближайший
валун.  -  Тут  сейчас человека от  мешка с  мукой не  отличишь.  Лучше обратно
закопать. Пускай им общим памятником будет построенный в Серпухове вагон.
     - Назад оглянись, - процедил сквозь зубы Смыков. - У ручья, в кустах...
     Всего в ста шагах от людей, копошившихся среди холмов развороченной земли,
стояли три мрачные монументальные фигуры,  мало отличимые друг от друга, - лица
топорные и  невозмутимые,  как  у  каменных истуканов,  глаза  закрыты тяжелыми
веками,   толстая  слоновья  кожа  отсвечивает  антрацитовым  глянцем  и  висит
складками, словно просторная грубая одежда.
     - Варнаки? - прошептал Цыпф, видевший такое зрелище впервые.
     - Они,  сучьи дети!  -  голос Зяблика сорвался на  хрип.  -  Работой своей
любуются!
     Пистолет он выхватил с той же стремительностью, с какой кобра наносит свой
удар, но варнаки, как всегда, упредили человека - все три фигуры вдруг утратили
объем,  стали плоскими, словно фанерные мишени, по истечении контрольного срока
поворачивающиеся к стрелку боком, и пропали.
     Только очень зоркий глаз мог рассмотреть оставшееся на  этом месте облачко
черных хлопьев, похожих на превратившуюся в пепел бумагу...

     Часть вторая

     Теперь  спешить  уж  точно  было  некуда.   Если  несчастью  суждено  было
случиться,  оно  случилось,  и  даже следы его  успели остыть.  Последний лучик
надежды угас,  когда  они  увидели пустой  дверной проем,  в  котором болтался,
зацепившись за единственную петлю, Веркин шифоновый шарфик (не то приветствовал
возвращение ватаги, не то посылал ей последнее "прощай").
     Никаких других  следов  нападения в  квартире не  обнаружилось.  На  столе
стояла  сковорода с  застывшим жиром,  в  котором уже  копошились тараканы,  по
чашкам  был  разлит  подернувшийся мутной  пленкой морковный чай.  Очаг  хранил
остатки тепла.  Все вещи были на своих местах, даже чемоданчик с медикаментами,
стоившими  по  нынешним  временам  весьма  немало.   Не  хватало  только  обеих
обитательниц этого скромного жилья.
     - У-у-у, с-суки поганые! - Зяблик стукнул лбом в стену.
     - Вы,  братец мой, свои тюремные штучки бросьте, - сказал Смыков строго. -
Лучше пошарьте здесь, пошарьте...
     - Может, они просто погулять вышли, - осторожно предположил Цыпф.
     - И дверь с собой прихватили! - ощерился Зяблик.
     - Верно,  дверь надо искать,  - кивнул Смыков. - А вы, товарищ Толгай, что
на это скажете?
     - Вик авыр!  -  Чмыхало притронулся к левой стороне груди.  - Здесь болит.
Беда пришла.
     Смыков начал обход с  кухни.  Зяблик -  с  прихожей.  Цыпф ассистировал то
одному,  то  другому.  Толгай,  чтобы не  мешать,  вышел на лестницу и,  тяжело
вздыхая там, повторял:
     - Ачы хэбэр... Плохая весть...
     По  мере того как Зяблик и  Смыков сближались,  обмен репликами между ними
терял профессиональный характер и все больше переходил на личности.
     - Ну  ответь,  какого хрена нужно было  Верку здесь оставлять?  -  наседал
Зяблик.
     - Для проведения оперативных мероприятий. С вашего согласия, между прочим,
- отвечал Смыков.
     - Конечно,  ты  же  всем нам мозги запудрил!  Оставайтесь,  Вера Ивановна!
Надзора за Шансонеткой никто не отменял! Твои слова?
     - Я и сейчас от них не отказываюсь, братец вы мой. Лучше вспомните, почему
мы  вернулись с  опозданием.  Не  вино  нужно было лакать на  халяву,  а  назад
торопиться.
     Зяблик ничего не возразил,  и  это всем показалось странным.  Было слышно,
как он тяжело дышит и скребет чем-то по стене.
     - Ну? - не выдержал Смыков.
     - Нашел... - сдавленно произнес Зяблик. - Кажется, нашел.
     Находка его представляла собой малозаметную дырку в штукатурке, окруженную
венчиком мелких бурых  брызг.  При  помощи бабушкиной вязальной спицы из  дырки
была извлечена почти не  поврежденная пистолетная пуля.  Еще  пять минут спустя
Смыков отыскал гильзу, закатившуюся под трюмо.
     - Веркина работа? - с надеждой спросил Зяблик.
     - Попробуй узнай теперь,  -  ответил Смыков, сдувая с латунного цилиндрика
пыль.  -  Говорил же  я  вам,  что  метить надо  свои  патроны.  Лишнюю зарубку
напильником ленитесь сделать.
     - На своем конце зарубку сделай! Теперь стало понятным и отсутствие двери.
На ней унесли человека,  насквозь прошитого этой самой пулей. В момент выстрела
он стоял почти вплотную к стене прихожей,  а затем упал головой к выходу, о чем
свидетельствовали мазки крови на  изодранных обоях.  Если  раненый имел средний
рост,  пуля угодила ему в грудь чуть повыше диафрагмы. Перевязали его обрывками
простыни, окровавленные клочья которой вскоре нашлись под кроватью.
     - Не  могли эти гады далеко уйти,  -  сказал Зяблик.  -  С  двумя бабами и
доходягой особо не побегаешь.
     - Любите  вы,  братец  мой,  всякие  умозаключения с  похмелья строить,  -
отозвался Смыков. - Искать надо, искать.
     Все  покинули  квартиру  и,  разбившись  на  пары,  приступили  к  осмотру
прилегающей территории.  Соседние дворы  густо  заросли  сорной  травой,  но  и
тропинок вокруг хватало.  Тут отличился сын степей Толгай,  первым обнаруживший
на  одной  из  этих  тропинок свежий  окурок  самокрутки со  следами  крови  на
изжеванном конце.  В  этом месте импровизированные носилки ставили на землю,  а
раненому дали  курнуть -  здоровый человек вряд  ли  оставил бы  такой солидный
бычок.
     Понюхав его. Зяблик авторитетно заявил:
     - Наркота какая-то... С табаком она и рядом не валялась.
     Еще через пятьсот метров отыскались и двери. Они были аккуратно прислонены
к   стене   полуразвалившейся  пятиэтажки  и   еще   издали   посылали  Зяблику
издевательский  привет.   Когда  подошли  поближе,