о  этого видевшим только озверевшие рожи  плешаковцев да
частокол разящей стали,  вдруг открылись все  окружающие дали,  вплоть до  купы
кладбищенских деревьев, за которыми скрывалось здание миссии.
     Из  этого  светлого и,  казалось,  призрачного пространства прямо на  него
сплоченной массой надвигались кастильцы,  на  ходу  перезаряжая свой  дымящиеся
аркебузы.  Их вел дон Эстебан,  одетый в  легкую позолоченную кирасу и  берет с
пером.  Слева  и  справа  от  кастильцев в  рассыпном строю  шагали  анархисты,
возглавляемые Смыковым и Бациллой.
     Ход  боя  коренным образом изменился,  хотя его  итог все  еще был неясен.
Плешаковцы,  подгоняемые своими командирами и  уцелевшими аггелами,  попытались
перейти в  контратаку (обидно было упускать победу,  которая уже почти лежала у
них в кармане). По команде дона Эстебана колонна кастильцев остановилась, и две
передние шеренги - первая с колена, вторая стоя - выпалили из арекбуз.
     Крупнокалиберные  безоболочные   пули,   изготовленные   путем   изливания
расплавленного свинца в  крутое тесто,  не могли лететь далеко,  но,  попадая в
цель,  расплющивались и наносили ужасающие раны -  отрывали конечности, сносили
черепа, выворачивали внутренности.
     Пороховой дым  еще  не  успел  рассеяться,  как  раздалась новая команда и
кастильцы обнажили мечи.  Анархисты,  уже  не  ощущавшие нужды  в  боеприпасах,
продолжали вести беглый огонь из ружей и пистолетов.
     - Наша взяла!  - заорал Зяблик. - Сейчас мы им покажем пятый угол! Хотели,
дешевки, голым задом на ежа сесть! Ничего, скоро они узнают, что такое гуляш из
мозгов  и  отбивные по  ребрам.  Подбирай,  ребята,  трофейные стволы,  которые
получше, и вперед!
     Плешаковцы, понеся умопомрачительные потери, укрепились в лагере. Добивать
их  не стали -  не до этого было.  В  любой момент могли появиться аггелы,  чья
основная  база  якобы  располагалась неподалеку,  или  нагрянуть из  Талашевска
гвардейцы.
     Уходить решено было тем же  путем,  каким они прибыли сюда -  по  железной
дороге вокруг Талашевска до станции Рогатка,  находившейся на расстоянии одного
пешего перехода от Кастилии.
     Смыков,  лучше других знавший,  как мало дров осталось в тендере паровоза,
предложил завернуть по  дороге в  Воронки и  запастись там  топливом.  Эту идею
горячо поддержал дон Эстебан, надеявшийся вернуть лошадей, экспроприированных в
свое  время  плешаковцами (по  слухам,  весь  табун  содержался  в  станционных
пакгаузах).
     Воронки были  взяты без  боя,  под  бурные приветствия лиц  женского пола,
соскучившихся по любвеобильным и щедрым кастильцам.
     Дров на  станции не оказалось,  а  от благородных скакунов остались только
шкуры  да   копыта.   В   качестве  компенсации  пришлось  взять  все  припасы,
приготовленные для  плешаковского воинства.  Опустевшие пакгаузы  разобрали  на
топливо. Той же участи подверглись все окрестные заборы, баньки и курятники.
     Смыков поведал Зяблику об  истинных причинах столь  героического поведения
кастильцев.  Оказывается,  гарнизон миссии  уже  вторую  неделю  питался только
солониной,  запивая ее тухлой водой.  Пороха же у осажденных осталось так мало,
что его не хватило бы даже для отражения одного штурма.
     Состав,  за  которым  посылали гонцов,  приполз  к  станции  на  последнем
издыхании.   Жердев  крыл  матом  всех  подряд  и  угрожал  самоувольнением  от
должности.
     - Да что я вам,  кобыла пристяжная,  чтобы меня туда-сюда гонять?  В котле
пара на  один бздик осталось!  Дров ни  полена!  А  вы  мне  еще этих ашаргонов
тупорылых подсадить хотите!  Как я их повезу,  если тяга и так на пределе? Хоть
собственное дерьмо в топку бросай, да жаль, не горит оно.
     Как всегда хладнокровный,  дон Эстебан через Смыкова объяснил Жердеву, что
сработанная слугами дьявола железная телега должна двигаться на любом дерьме, в
том числе и таком,  какое представляет из себя любезный дон машинист.  При этом
он извлек из ножен меч и попытался подняться в кабину паровоза.
     Жердев,   трезво  оценив  ситуацию,  от  своих  прежних  слов  моментально
отказался и велел грузить дрова на тендер,  а кастильцев в вагоны.  Все, что он
думал о дегенеративной кастильской аристократии,  о доне Эстебане лично и о его
давно опочившей мамаше, Жердев высказал чуть позже, обращаясь непосредственно к
начавшему оживать манометру.
     Спустя  полчаса двинулись в  обратный путь,  прихватив с  собой  несколько
десятков местных  добровольцев,  а  главное -  доброволок.  Несмотря на  боевые
потери, пассажиров в состав набилось столько, что некоторым анархистам пришлось
перебраться на крышу.
     Все веселились,  как могли,  пили свекольный самогон и горланили песни.  В
конце концов оживились и  кастильцы,  большинство из  которых ехали на паровозе
впервые в жизни.  Идея использования сил огня и воды для движения казалась,  им
столь же  еретической,  как  и  учение богопротивных амальриканцев,  отрицавших
церковные таинства, почитание святых и частную собственность.
     Зяблик  на  правах  впередсмотрящего  ехал  на  площадке  заднего  вагона,
ставшего теперь передним.  Вскоре к  нему  присоединился печальный Смыков.  Как
выяснилось,  ветреная  Бацилла  под  предлогом  проведения секретного совещания
заперлась с  доном Эстебаном в отдельном купе.  Оставалось только догадываться,
каким способом они общаются там, абсолютно не зная языка друг друга.
     Впрочем, настроение у Зяблика было ничуть не лучше, чем у Смыкова, - пошли
прахом все его планы до отключки набухаться своим любимым кастильским вином.
     Не  доезжая  до  того  места,  где  от  главного  пути  отходила ветка  на
шпалодельный  завод,  состав  приостановился.  Долго  возились  с  проржавевшей
скрипучей стрелкой, но все же кое-как справились.
     Один из  сидевших на  крыше анархистов сообщил,  что  в  той стороне,  где
должен находиться Талашевск, что-то горит. Смыков не поленился залезть на вагон
и авторитетно подтвердил:
     - Пожар нешуточный... Не иначе как в самом центре.
     - Да пускай это гнездо змеиное дотла сгорит вместе с падлой Плешаковым!  -
зло сплюнул Зяблик.
     Он и  сам сейчас не догадывался,  как близка была к истине эта брошенная в
сердцах фраза.

     Лилечка и Цыпф отправились в свой неблизкий и небезопасный путь,  как дети
на прогулку, - взявшись за руки и поминутно улыбаясь друг другу.
     Им  предстояло  пересечь  приличный  кусок  Отчины,  по  которому  шлялись
вперемежку  аггелы,  ополченцы,  плешаковские  гвардейцы,  анархисты  и  просто
бандиты разных мастей.  Но влюбленные, поглощенные друг другом, об этом даже не
задумывались,  точно  так  же  как  и  о  том,  где  раздобыть плавсредства для
форсирования кишащей крокодилами пограничной реки и  каким образом на просторах
саванны, где львы встречаются чаще, чем люди, отыскать потом Лилечкину бабушку.
     Ими двигала сила,  свойственная только юным и наивным душам,  еще мало что
ведающим о ловушках, на которые так щедра бывает злодейка-судьба. Конечно, если
бы  какой-нибудь провидец мог  рассказать Лилечке и  Цыпфу  о  всех  невзгодах,
ожидающих их  впереди,  они,  скорее всего,  отказались бы от своих планов.  Но
такого  провидца,  естественно,  существовать  не  могло,  а  свой  собственный
жизненный  опыт  лукаво  подсказывал,   что   каждое  очередное  препятствие  -
последнее, любая беда - не беда, а за неудачей всегда следует череда удач.
     Сначала так оно и было.
     Парочка  благополучно  проскользнула мимо  застав  гвардейцев,  охранявших
дальние  подступы  к  Талашевску,   сумела  обмануть  бдительность  ополченцев,
прочесывавших приграничные районы  на  предмет  истребления  расплодившихся там
дезертиров,  а  потом присоединилась к  шайке контрабандистов,  тайными тропами
пробиравшихся в Лимпопо.
     Впрочем,  вскоре их пути разошлись, поскольку главарь шайки стал оказывать
Лилечке недвусмысленные знаки внимания.  На берегу реки Лилечка и Цыпф случайно
наткнулись на отряд арапов,  промышлявших в  соседней стране угонами скота.  За
смехотворную плату в  два серебряных реала конокрады согласились переправить их
обоих в Лимпопо.
     Поверхность реки так заросла водорослями, что напоминала зеленый газон, из
которого торчали только белые  цветы  кувшинок да  желтоватые глаза крокодилов,
накануне  обожравшихся человечиной (пограничный патруль  расстрелял  тех  самых
контрабандистов, с которыми не поладили Лилечка и Цыпф) и потому разомлевших от
сытости и лени.
     На  противоположном  берегу  Лилечку  и  Цыпфа  ожидала  первая  серьезная
неприятность.  Перевозчики бессовестным образом  ограбили  их,  оставив  только
самое необходимое для жизни:  немного еды,  одеяла,  нож, пистолет и зажигалку.
Пропал и драгоценный бдолах.
     Такое вероломство было несвойственно арапам, но благодаря частым контактам
с  представителями более  развитых  цивилизаций эта  кучка  отщепенцев утратила
многие положительные качества, изначально присущие их народу.
     Все  прибрежные арапские деревни были сожжены (судя по  остаткам виселиц и
торчащим из земли заостренным кольям,  здесь погуляли аггелы),  и  первое время
путники двигались,  как по пустыне,  ночуя в  чистом поле у  костров и  питаясь
плодами рожкового дерева.
     Дабы  Лилечка не  скучала,  а  тем  более  не  впадала в  депрессию,  Цыпф
постоянно развлекал ее рассказами историко-краеведческого характера.
     - Видишь эти бобы?  -  говорил он,  разламывая стручок рожкового дерева. -
Все  они имеют примерно одинаковый вес и  называются гранами.  В  старину с  их
помощью взвешивали драгоценные камни.
     Затем разговор перешел на алмазы,  изумруды и сапфиры,  которых Лилечка не
видела никогда, а Цыпф - только на картинках в книжках.
     - Как  бы  я  была  рада,  если бы  ты  подарил мне  на  свадьбу колечко с
камешком, - вздыхала она.
     - Я бы и рад,  да где его взять,  -  разводил руками Цыпф. - А кроме того,
еще неизвестно, принесет ли тебе драгоценный камень счастье. Дон Эстебан, между
прочим,  когда-то  подарил  своей  жене  перстень  с  бриллиантом,  найденным в
Голконде.  Обошелся он ему чуть ли не в целое состояние. Буквально на следующий
день  перстень унесла ворона.  Вороны вообще охочи до  всяких блестящих штучек.
Дон Эстебан вместе со  всей челядью бросился на ловлю воровки,  упал с  башни и
остался жив лишь потому,  что угодил в  ров с  водой.  Но ногу все-таки сломал.
Пока его кости срастались,  злой сосед разорил поместья дона Эстебана,  а  жена
сбежала с  мавританским торговцем.  Он свой подарок до сих пор без бранных слов
вспоминать не может.
     - От хороших мужей жены не сбегают,  -  парировала Лилечка.  -  Он,  когда
ворону ловил,  небось пьяным был.  Вот и свалился в ров. А мавры вина не пьют и
жен своих любят ежедневно, да еще изысканными способами.
     - А ты откуда знаешь? - удивился Цыпф.
     - Одна кастильская дама на толчке рассказывала. Она в плен к нашим попала,
да так и осталась в Отчине.
     - Изысканными способами... это как? - осторожно поинтересовался Цыпф, даже
о способах обыкновенных имевший весьма приблизительное представление.
     - Думаешь,  я  знаю?  -  надулась Лилечка.  -  Неужели в книгах про это не
пишут?
     - Может, и пишут, но мне такие не попадались...
     Наконец влюбленные достигли таких мест,  до  которых длинные руки  аггелов
еще не дотянулись.  В первой арапской деревушке,  которую они навестили,  вождь
тут же поинтересовался,  какую цену Цыпф хочет получить за Лилечку.  Узнав, что
девушка не продается, он погрустнел и согласился осмотреть другие товары. Когда
же  выяснилось,  что таковые вообще отсутствуют,  вождь сразу утратил интерес к
гостям.
     Примерно такие же сцены происходили и в других населенных пунктах Лимпопо,
попадавшихся на  пути  следования нашей парочки.  Цыпфа это  весьма раздражало,
зато  Лилечка,  узнавшая свою  настоящую цену,  порой доходившую до  трех сотен
коров, возгордилась.
     Цыпф,  неплохо знавший язык хозяев саванны,  без  устали расспрашивал всех
встречных-поперечных об  Анне Петровне Тихоновой,  уже немолодой белой женщине,
по слухам,  ставшей женой одного очень влиятельного вождя.  Как правило,  ответ
был  сугубо положительный и  дополнялся точным адресом,  звучащим примерно так:
"Идите отсюда до  термитника,  возле которого отдыхал мой  предок смелый Онджо,
сразивший своего двенадцатого льва,  а  оттуда поворачивайте к  холмам,  вблизи
которых издох от укуса змеи проклятый Нкулу, угнавший однажды весь скот у моего
деда доброго Уенде..." И так далее.
     Но  когда Лилечка и  Цыпф,  немало поплутав по  саванне,  находили все  же
нужную деревушку,  их встречала не Анна Петровна,  а какая-нибудь Зинка, Танька
или  Наташка.  (Среди  местных вождей  и  колдунов мода  на  белых  женщин была
распространена не  менее широко,  чем  в  свое время на  арапчат у  европейской
знати.)
     Земляков всегда встречали радушно,  угощали всласть, одаривали подарками и
подробно выспрашивали о житье-бытье в родной Отчине, многими уже полузабытой. К
сожалению,  о  Лилечкиной бабушке никто из  местных королев слыхом не слыхивал,
что,  впрочем,  было  неудивительно -  каждая деревушка жила своей обособленной
жизнью и с соседями общалась лишь в случае начала большой войны,  когда саванну
можно было отстоять только общими силами.
     Даже праздники в  каждой деревушке были свои собственные.  Так получилось,
что именно на  одном таком празднике Лилечка и  Цыпф совершенно случайно напали
на след Анны Петровны Тихоновой.
     Поводом для торжества послужило то обстоятельство, что принадлежащая вождю
корова отелилась бычками-близнецами,  что считалось великой милостью богов. Как
ни спешили Лилечка и  Цыпф,  но им пришлось задержаться в гостеприимной деревне
чуть ли не на трое суток.
     Когда  все  кислое  молоко  было  выпито,  все  лепешки съедены,  а  самые
выносливые из плясунов рухнули на землю, настала пора усладить слух собравшихся
героическими  песнями,  повествовавшими о  деяниях  богов  и  подвигах  местных
героев:  угонах  скота,  поединках  со  львами  и  победоносных походах  против
белокожих и желтокожих соседей.
     Еле живой от недосыпа и  переедания,  Лева Цыпф,  совершенно автоматически
прислушивавшийся к  завываниям чернокожих акынов,  внезапно  сообразил,  что  в
очередной  балладе  речь  идет  о  белой  женщине  Анаун,  по  собственной воле
покинувшей родную страну и  ставшей любимой женой и  наперсницей великого вождя
Одуго.  Далее сюжет развивался по законам драматического жанра.  Из-за происков
коварного и хитрого деверя Анаун стала вдовой,  однако власть над своим народом
сохранила, жестоко наказала убийцу и впоследствии дала обет безбрачия.
     По  словам певца,  эта достойная женщина,  чьи волосы от  горя стали белее
лица,  умела  варить  волшебный напиток,  вселяющий мужество в  сердца  воинов,
благодаря  чему  те  одержали  много  славных  побед.  Напиток  сей  называется
"бормотуха",  и тайна его изготовления, кроме самой Анаун, была известна только
старшим богам.
     Много знатных женихов сватались к светлой умом и обильной телом вдове,  но
она осталась верна памяти покойного мужа,  тем более что никто из  претендентов
не  мог выполнить три предварительных условия:  выпить,  не  отрываясь,  кувшин
бормотухи,  обыграть суженую-ряженую в хитрую игру под названием "шашки",  а уж
затем три раза подряд ублажить ее женское естество.
     Вдоволь  поиздевавшись над  очередным незадачливым женихом,  эта  Пенелопа
саванны  каждый  раз  сообщала подданным,  что  свой  трон,  устланный львиными
шкурами,  передаст только  внучке  Лизе,  которая  вскорости должна  явиться из
страны белых людей,  где нынче правят злые духи,  изводящие настоящих героев, а
тем более героинь.
     Как только Цыпф перевел эту балладу Лилечке,  та буквально расцвела и  тут
же заявила категорическим тоном:
     - Ну вот я и явилась!  Ты уж,  Левушка,  теперь разговаривай со мной как с
особой благородного происхождения.  А  я  тебе,  так и быть,  пожалую должность
писца при дворе королевы Елизаветы первой.
     - А вдруг это совсем не про твою бабушку пели, - засомневался Цыпф. - Да и
потом, какая же ты Елизавета...
     - Самая натуральная! Лилечкой меня дома звали, хотя крестили Елизаветой. А
в песне все про бабушку один к одному. Она и самогон гнать мастерица, и в шашки
очень хорошо играет.
     - И  свое женское естество ублажать любительница,  -  как бы  между прочим
добавил Цыпф.
     - Вот  это  уже  форменная клевета!  -  возмутилась Лилечка.  -  Все поэты
склонны к преувеличениям.  Как белые,  так и черные...  Три раза подряд... Тоже
мне придумали. Ей бы и одного хватило.
     - Тебе виднее, - буркнул Лева.
     - А ты не хами! - напустилась на него Лилечка.
     - Ты первая начала!
     - Интересно, что я такого сказала?
     - Я,  между прочим,  на  должность мужа  претендую,  а  ты  меня  в  писцы
собираешься определить. Хорошо хоть не в повара.
     - У королевы и супруг король!  А из тебя,  миленький,  какой король? Здесь
тот,  кто льва не убил, и за мужчину не считается. В короли придется кого-то из
местных брать.  Чтоб  армией командовал.  Вроде того  дылды,  что  с  барабаном
пляшет. Ну скажи, разве не красавец?
     После этого Цыпф окончательно обиделся и умолк.  Лилечка надкусила сладкую
лепешку и задумчиво сказала:
     - Между прочим,  королева и одна может править, без всякого супруга. А для
приличия мужской гарем иметь,  чтоб женихи зря  не  набивались...  Так и  быть,
Левочка, в моем гареме местечко для тебя найдется...
     На   следующий  день,   кое-как  разузнав  у   охрипшего  певца  примерное
местонахождение владений пресловутой Анаун, они тронулись в путь.
     Цыпф  продолжал хранить демонстративное молчание,  зато Лилечка веселилась
от души.
     - Лева, ну перестань! - тормошила она своего спутника. - Я же пошутила. Ну
чего ты надулся, как мышь на крупу?
     - Нет ничего такого на языке,  чего раньше не было в мыслях!  - ответил он
высокопарно.
     - Это у вас, мужиков. А у нас ум девичий, короткий, - возразила Лилечка. -
Сначала ляпнешь, не подумав, а потом мучаешься.
     - Ничего себе!  И это ты называешь -  ляпнула? Да я же в твоем понимании и
не мужчина вовсе!
     - Это в  местном понимании.  А  у нас,  в Отчине,  львы не водятся,  там и
понимание другое.  Мужчиной даже тот  считается,  кто  только таракана убил,  -
расхохоталась Лилечка.
     Цыпф глухо застонал от этого нового оскорбления.
     Он  еле  шел,  с  трудом переставляя ноги (накануне его  все же  принудили
сплясать с воинами несколько неистовых танцев), а вот Лилечка буквально порхала
по  саванне,  обуреваемая сумасбродной идеей собрать для бабушки букет.  Однако
кроме  высокой,  сухой  травы и  колючих кустов,  никакой другой растительности
вокруг не было.
     Вдали паслись стада антилоп, а в небе кружились огромные черные птицы.
     - Послушай,  Лева, у меня такое впечатление, что эти птички летят за нами,
- Лилечку интересовало все,  что происходило на земле и  в  воздухе.  -  Как ты
думаешь, что им от нас надо?
     - Это грифы.  Летающие гиены.  Их  интересует только падаль или то,  что в
скором времени ею  станет.  Арапы верят,  что  появление этих  птиц  предвещает
чью-то смерть,  -  со зловещей серьезностью объяснил Цыпф, стараясь хоть как-то
уязвить свою легкомысленную подругу.
     - Разве? - сразу поскучнела Лилечка. - А я думала, это аисты, символ любви
и верности...
     - Ошибаешься,  - злорадно продолжал Цыпф. - Отыскав ослабевшую жертву, эти
милые пташки первым делом выклевывают ей глаза,  а потом,  еще живую, пожирают.
Причем   начинают   с   анального   отверстия  и   постепенно  выклевывают  все
внутренности. Если грифов собирается много, то от жертвы даже костей и шкуры не
остается.
     - Ты что, нарочно меня пугаешь? - насупилась Лилечка.
     - Вовсе нет.  Как  будущая королева саванны,  ты  просто обязана зн