воего мешка бутылку с  какой-то
мутной жидкостью.  Предваряя Веркино возмущение,  он  с  самым  серьезным видом
объяснил:
     - Проклятый гастрит замучил.  Вот  и  приходится пить  специальный настой,
снижающий кислотность.
     После нескольких добрых глотков бутылка наполовину опустела, зато скорость
колымаги возросла почти вдвое.  Зяблик,  до того взиравший на Жердева с  черной
завистью, не выдержал и вцепился в недопитую бутылку.
     - У меня тоже кислотность!  -  прошипел он,  словно голодный кот.  -  Одна
изжога от твоего петуха.
     - Бывает, - добродушно согласился Жердев. - Видно, я цикуты передал.
     - Чего? - удивился Цыпф. - Так ведь это же яд!
     - Какой  там  яд,  -  Жердев великодушно уступил бутылку Зяблику и  махнул
освободившейся рукой.  -  В семенах, может, и есть яд, а корешки очень вкусные.
Почти как морковка или сельдерей.
     Зяблик тем  временем сделал все возможное,  чтобы рецепт целебной настойки
остался для непосвященных тайной -  сама жидкость исчезла в его чреве, а пустая
бутылка улетела в кювет.
     - Ну  что,  легче  стало?  -  поинтересовалась Верка,  протягивая  Зяблику
сухарь. - Пропала изжога?
     - Подожди... - он гордо отстранил подачку. - Еще не подействовало...
     По обе стороны от дороги простиралась голая и плоская торфяная равнина, на
которой каждый  кустик был  заметен за  километр.  Впереди по  обочине неспешно
ковыляла парочка бродяг,  каких в этих краях скиталось немало. Ничто, казалось,
не  предвещало беды.  Просто наши  герои забыли,  что  засады бывают не  только
стационарные, но и кочующие.
     Когда  до  бродяг  осталось совсем  ничего  -  метров пять,  -  они  вдруг
разбежались в  разные стороны,  а поперек дороги остался лежать пожарный рукав,
сплошь утыканный острыми гвоздями.
     Тормозить или сворачивать было уже поздно.
     Все четыре колеса выстрелили почти одновременно.  Машину повело в сторону,
занесло и опрокинуло прежде, чем кто-нибудь успел глазом моргнуть.
     Зяблик,  кувыркавшийся вместе с колымагой,  сумел каким-то чудом выхватить
пистолет, но был почти раздавлен рухнувшей на него сверху тушей Жердева.
     Слева и  справа из  заросших сорняками придорожных канав выскочили люди  в
самодельных маскировочных халатах и  с целыми букетами болотных трав на голове.
Спустя секунду в  каждого из членов ватаги,  как оставшегося в сознании,  так и
оглушенного падением, уперлось не меньше двух ружейных и пистолетных стволов.
     Лица нападавших были скрыты матерчатыми масками,  но по голосам, фигурам и
ловким телодвижениям было понятно,  что  все это молодежь,  почти ровесники тех
сопливых рекрутов,  которых сутки  назад Жердев распустил по  домам.  Пленников
быстро  разоружили,  оттащили к  обочине и  уложили в  рядок  лицом  вниз.  Все
происходило быстро,  молча, деловито, хотя и создавалось впечатление, что люди,
устроившие  засаду,  несколько  удивлены  ее  результатами.  Время  от  времени
раздавались реплики:  "Смотри, и женщины с ними...", "А этому борову вообще лет
шестьдесят..." Потом звонкий молодой голос строго спросил:
     - Кто такие?
     - А ты сам кто такой? - Зяблик ерзал брюхом по земле, стараясь определить,
осталось ли при нем хоть какое-нибудь оружие.
     В ответ прямо над ухом у него бабахнул выстрел, и острые осколки дорожного
щебня обожгли щеку.
     - Не шевелиться! Отвечать на вопросы! - приказал тот же звонкий голос, еще
не осипший от курения и чрезмерных возлияний. - Документы есть?
     - Только справка об отсутствии глистов,  -  ответил Зяблик.  -  Да и то не
моя.
     - Шутник... Как звать?
     - Лично меня Русланом.  А  этого богатыря,  -  Зяблик покосился туда,  где
лежал Жердев, - естественно, Фарлафом. С той стороны, значит, Рогдай и Ратмир.
     - Ага,  -  тот,  кто  вел допрос,  похоже,  усмехнулся.  -  Спутниц ваших,
следовательно, зовут Людмилой и Наиной.
     - Угадал!  -  обрадовался Зяблик. - Книжки почитываешь или бабку в детстве
слушал?
     - Отца.  Бывшего  директора  Талашевской средней  школы  номер  два  Глеба
Макаровича Гинтова. Слыхали, надеюсь, про такого?
     - Слыхал,  -  подтвердил Зяблик.  - Но до сих пор только одно хорошее. То,
что отпрыск у него такой засранец,  для меня, скажу прямо, печальная новость...
Но ты все равно ему привет передавай.
     - От кого?
     - Скажешь, что от Зяблика. Он в курсе...
     - Отца моего,  между прочим,  не так давно убили,  - сообщило чадо Гинтова
обыденным тоном.
     - Что? - Зяблик проворно сел. - Где, в Степи?
     - Нет.  -  Человек, стоявший над ним, стянул маску и оказался девушкой лет
двадцати.  Лицом она очень походила на отца,  правда,  в  отличие от него брови
имела одинаковые. -Здесь, в Отчине...
     - Слушай, даже поверить трудно... Чтоб Глеб такую промашку дал!
     - Во  все  наши зарубежные миссии поступило распоряжение о  срочном сборе.
Подписанное Львом Цыпфом,  бывшим делопроизводителем при штабе.  В  назначенном
месте ждала засада.  Сначала отцу  и  другим предъявили ультиматум.  Нужно было
отречься от  Талашевского трактата,  присягнуть новой  власти и  делом доказать
свою преданность.  Как я понимаю,  пройти крещение кровью... Согласились на эти
условия лишь несколько человек. Почти все остальные погибли в бою.
     - К-какая с-сука эту  подлянку устроила?  -  заскрежетал зубами Зяблик.  -
Скажи, кто? Плешаков, аггелы?
     - А что... этого Цыпфа можно сбросить со счетов?
     - Еще бы!  Левка,  вставай!  -  заорал Зяблик.  - Вон он Цыпф, собственной
персоной...  Тот,  который под зека острижен.  Его в Отчине, наверное, с год не
было.  Мы отсюда свалили сразу после того,  как твой батька в Степь к нехристям
вернулся... Еще и выпили перед этим на посошок...
     - Ладно,  такие  разговоры посреди дороги не  ведутся.  -  Дочка  Гинтова,
покровителя степняков,  демонстративно сунула пистолет в кобуру, однако Зяблику
оружие  не  вернула.   -   Ребята,  поставьте  машину  на  колеса...  Вдруг  да
заведется...
     Смыков и  дюжина парней в  маскхалатах навалились на  колымагу,  задравшую
вверх все четыре спущенных протектора,  Верка и Лилечка занялись бесчувственным
Жердевым,  а  Цыпф,  пораженный стрелой клеветы в самое сердце,  упивался своим
горем.
     Среди врагов и  соратников (хоть и  немногочисленных,  но преданных) дочка
Гинтова была известна под кличкой Бацилла,  а  возглавляемая ею  боевая дружина
анархо-радикалов  носила  многозначительное название  "Справедливая  расправа".
Созданная  сразу  после  переворота,   совершенного  Плешаковым  при  поддержке
каинистов,  она  уже  прошла боевое крещение в  целой череде мелких стычек и  в
серьезном сражении у  Талашевска,  когда  накачавшимся бдолахом аггелам удалось
рассеять противников нового режима.
     Ощущая  острую  нужду  в  оружии  и  боеприпасах,  дружинники охотились за
мелкими  отрядами  национальной  гвардии,  сформированными на  скорую  руку  из
кряжистых,  но  беззлобных свинопасов и  зловредных,  но мозглявых бродяг.  Как
правило, это воинство разбегалось при первых же выстрелах.
     В  самое  ближайшее  время  дружина  Бациллы,  соединившись с  несколькими
партизанскими формированиями аналогичного типа,  собиралась  провести  рейд  на
деревню Воронки,  где  вот  уже  который месяц  пребывала в  осаде  кастильская
миссия.
     Рать  славного дона Эстебана,  защищенная неприступными стенами и  обильно
снабженная всем необходимым,  тем не  менее находилась в  незавидном положении.
Крови их  предводителя жаждали не  только аггелы,  которых он  немало изрубил в
свое время,  но и  кастильские гранды,  считавшие своего знатного,  но чересчур
сумасбродного земляка едва ли не главным виновником смуты, охватившей Отчину.
     О  том,  что происходит сейчас в Степи и Лимпопо,  известно было немного -
аггелы первым делом постарались испортить отношения с соседними странами,  и те
перекрыли свои границы. Оставались также загадкой принципы, на которых строился
союз Плешакова с  каинистами -  то ли он пребывал на правах почетного пленника,
вроде авиньонского Папы,  то  ли  они  сами были слепым орудием его  хитроумных
интриг. Некоторые ватаги, потерявшие своих командиров, присягнули новой власти,
некоторые вели с  ней открытую борьбу,  некоторые соблюдали нейтралитет.  Опять
появились банды,  грабившие всех  подряд.  Сельские общины в  своем большинстве
придерживались принципов:  "любая власть от  Бога"  и  "куда  нам,  крестьянам,
податься".  Каинисты  пока  старались  не  озлоблять их,  довольствуясь обычной
десятиной,  но уже шел скрытый процесс разоружения деревенских дружин. Примерно
так выглядела нынешняя внутриполитическая и  международная ситуация в изложении
Бациллы - девушки, безусловно, смелой, однако во многом еще наивной.
     Зяблик,  со  своей стороны,  кратко изложил историю странствий ватаги,  не
акцентируя внимания на таких важнейших ее аспектах, как открытие тайны бдолаха,
ситуация в  Эдеме,  гибель  Будетляндии и  разгул на  ее  руинах загадочных сил
антивероятности.  Если отбросить частности,  то  основная его мысль сводилась к
тому,   что   Отчине  и   всем  окрестным  землям  грозит  новая,   куда  более
разрушительная катастрофа,  и  единственный способ избежать ее -  это эвакуация
населения в  безопасное место  через  мир  варнаков,  красочное описание ужасов
которого дала уже Лилечка.
     Разговор этот происходил на заброшенном хуторе в  нескольких километрах от
дороги  Самохваловичи  -  Талашевск,  куда  ценой  неимоверных  усилий  удалось
прикатить покалеченную колымагу.  В  доме,  кроме Бациллы и  нескольких молодых
анархистов, находились только Зяблик и Лилечка. Основные силы дружины вернулись
в засаду,  а Цыпф, обвинения против которого хоть и не выдвигались больше, но и
не были сняты окончательно, как неприкаянный болтался во дворе. Жердев и Смыков
пытались отремонтировать колымагу (последний, впрочем, ограничивался в основном
советами).  Верка  помогала  на  кухне  стряпать  обед,  но  время  от  времени
выглядывала в открытую дверь.
     На Жердева сейчас было страшно глянуть.  Его лоб и  скулы сплошь покрывали
ссадины,  характерные для  людей,  пытавшихся своим лицом проверить прочность и
качество дорожного покрытия.  Все его запасы спиртного погибли во время аварии,
и  юные анархисты,  приверженные принципам абстенционизма,  в  этой беде своему
гостю помочь ничем не могли. В поисках чего-нибудь балдежного Жердев перевернул
весь дом  и  на  чердаке хватанул-таки какой-то  гадости,  имевшей слабый запах
этила,  но  никаких иных удовольствий,  кроме ожога языка и  неба,  от этого не
получил.
     Тем не менее мотор колымаги вскоре был отремонтирован, а колеса заклеены и
вновь накачаны,  что еще раз подтвердило положительную характеристику,  которую
Смыков дал Жердеву как специалисту своего дела.
     - Пусть это будет вам уроком!  - строго сказала Верка, закончившая хлопоты
на кухне. - Никогда больше не пейте за рулем!
     Жердев дико глянул на нее красными глазищами, саданул себя кулаком в грудь
и голосом кающегося грешника произнес:
     - Клянусь,  дамочка!  Больше никогда в  жизни!  А если еще хоть раз допущу
подобную слабость, спалю эту таратайку к чертовой матери! Верите вы мне?
     - Нет,  -  снисходительно покачала головой  Верка,  наслушавшаяся в  своей
жизни немало подобных обещаний. - Разве вашему брату можно верить?
     - Ну и зря! Брату моему на самом деле верить нельзя, потому что он в войну
швейцаром при  румынском борделе в  Одессе служил,  зато  мое  слово -  железо.
Обидели вы меня, дамочка! В самое, можно сказать, сердце обидели! Но Жердев вам
докажет...  -  Он вскочил в  работающую на холостом ходу колымагу и  с грохотом
стартующей ракеты умчался прочь.
     - Дурак!   -   пожала  плечами  Верка  и  ушла  в  дом,  где  продолжались
политические дебаты, с проблем текущего момента уже переместившиеся в плоскость
чистой теории.
     Зяблик с пеной у рта утверждал,  что чистые идеи анархизма не имеют ничего
общего с  каким-то  там  вульгарным радикализмом,  а  Бацилла не  менее  горячо
доказывала обратное.
     Неизвестно куда завел бы  их  этот спор (не надо забывать,  что Зяблик был
по-прежнему безоружен,  а  вредная Бацилла не убирала руку с  кобуры),  если бы
издали  не   донесся  звук,   напоминавший  вой   входящего  в   пике   легкого
бомбардировщика.  Колымага возвращалась и,  судя по  всему,  шла на  предельной
скорости.
     Все невольно насторожились,  а  когда снаружи раздался еще и треск напрочь
снесенного забора, - бросились к окнам.
     Колымага,  окутанная ядовитым дымом,  стояла  посреди  двора.  Изувеченный
радиатор истекал водой.  За  свернутым на сторону рулем восседал Жердев,  чудом
уцелевший после столкновения с  забором.  Из  его шевелюры как перья индейского
вождя торчали крупные щепки.
     - Позовите дамочку! - грозно потребовал отчаянный водитель.
     Когда Верку чуть ли не силой вытолкнули на улицу,  он приступил к суровому
допросу:
     - Обещал я вам больше не пить за рулем?
     - Обещали, - кивнула несколько смущенная Верка.
     - Обещал я вам в противном случае спалить эту таратайку к чертовой матери?
     - Обещали.
     - Ну так убедитесь, как Мирон Иванович Жердев умеет держать слово! - голос
его  патетически зазвенел,  как  у  христианского мученика,  с  вершины  костра
благословляющего своих палачей-язычников.
     В следующий момент в руках у него оказалась водочная бутылка - легендарная
"красная  головка"  с  блеклой  зеленоватой этикеткой и  засургученной пробкой.
Невозможно было даже представить, в каких тайных закромах хранился этот раритет
и какой ценой он достался Жердеву.
     Ударом  ладони он  вышиб  пробку,  придал содержимому бутылки вращательное
движение и,  словно в воронку, выплеснул в свою пасть. Заняло все это не больше
десяти секунд.
     Затем,  безо всякого перерыва,  начался второй акт этой драмы. Застонав от
натуги,  Жердев перевернул колымагу на бок.  Из заранее открытой горловины бака
хлынул бензин.  Едва он залил самодельный блок калильного зажигания, как в небо
полыхнуло чистое,  почти не  замаранное дымом пламя.  Первые мгновения колымага
горела совсем бесшумно,  ну а потом началась обычная какофония пожара -  треск,
злое гудение,  выстрелы чего-то лопающегося.  Не сказав больше ни слова, Жердев
повернулся спиной к быстро разгоравшемуся костру и,  шатаясь, ушел в сарай - не
то спать, не то вешаться.
     - Дважды дурак! - внятно сказала Верка ему вслед.
     На  все  вопросы членов ватаги об  их  дальнейшей судьбе Бацилла и  другие
анархисты отвечали уклончиво.  Свободу их особо не ограничивали, но и оружия не
возвращали.  Проспавшийся Жердев разогнал заступивший на кухню наряд и  занялся
приготовлением пирога с капустой. До разговоров с кем-либо он не снисходил.
     После завтрака,  уединившись от посторонних глаз и ушей на чердаке, ватага
провела совещание.  На  повестке дня  стоял  только один  вопрос:  "Что  делать
дальше?"
     Первое  время  никаких  дельных  предложений  не  поступало.  Сколь-нибудь
реального плана не  было  даже  у  Смыкова,  привыкшего заранее обдумывать даже
предстоящий поход в  отхожее место.  От  идеи войти в  союз с  Плешаковым сразу
отказались.  Во-первых,  аггелы мешали,  во-вторых,  учли мнение Верки, знавшей
нынешнего номинального главу государства лучше всех.
     - С ним о чем-то договариваться -  то же самое,  что доверять топор психу.
Себе дороже будет. Он никому никогда не верил и не поверит. Даже родной матери.
Все умное и толковое может исходить только от него.  Он в этом искренне уверен.
Не дай Бог,  если кто-нибудь другой блеснет умом. Все - смертельная обида! Чтоб
с ним ладить, надо дураком прикидываться.
     - Что ты успешно и делала, - заметил Зяблик.
     - И вот еще что...  -  продолжала Верка.  -  Теперь-то я понимаю,  что все
политики сволочи и на людей им начхать.  Но тут случай особый... Если Плешакову
понадобится,  он  из  миллиона  человек  спокойно уничтожит девятьсот девяносто
девять тысяч, чтобы только можно было править оставшимися. И вовсе не богатство
ему нужно,  и не жратва с выпивкой,  он почти не пьет,  и уж тем более не бабы.
Только одна власть ему нужна!  Чтоб все ему с  восторгом в  рот смотрели,  чтоб
аплодировали с  утра до вечера и чтоб он мог людей тасовать,  как колоду карт -
кого в  отбой,  кого в  прикуп.  Чужие советы ему не нужны.  Он хоть и не читал
ничего  в  жизни,   кроме  журнала  "Работница",   который  его  жена  когда-то
выписывала,  а мнит себя авторитетом в любой области. А чего он не знает, того,
естественно,  и  существовать не должно.  Нет для него ни Бога,  ни закона,  ни
стыда,  ни совести. И не будет, пока он собственного Бога или собственный закон
самолично не придумает.
     - А он может придумать? - с сомнением поинтересовался Цыпф.
     - Может, - сообщила Верка. - Он все может. Такого напридумывает, что потом
сто умников вроде тебя не  разберутся...  Но  придумать -  это ведь еще не все.
Придумку надо в жизнь претворять.  Тут он действительно мастак. Попади Плешаков
в  свое время начальником на строительство Вавилонской башни,  давно бы она уже
стояла выше небес.
     - Я  всегда говорил,  что  если  человек не  пьет,  не  курит и  бабами не
интересуется, то он опасней чумы, - сообщил Зяблик.
     - А как же тогда я? - обиделась Лилечка.
     - Ты не человек, - успокоил ее Зяблик. - Ты лицо женского пола.
     - Озадачили вы нас,  Вера Ивановна,  -  Смыков почесал за ухом.  -  А ведь
выведай мы планы Плешакова - и считай, что полдела сделано...
     - Вообще-то есть один способ подойти к нему...  - замялась Верка. - Но я о
нем сейчас говорить не хочу.
     - Ну и жизнь настала,  -  сказал Зяблик мрачно.  - Куда сироте податься? К
Бацилле примкнуть?  Много чести для нее...  Персональную войну против аггелов и
Плешакова открыть? Впятером не потянем... Какие есть предложения?
     - Дядя Тема просил,  чтобы мы особо не суетились,  ждали его возвращения и
вели пропаганду, - напомнила Лилечка.
     - Про дядю Тему ты даже говорить забудь!  -  Зяблик раздраженно зыркнул на
девушку.  - Считай, что его вообще не было. Кто во всем на Бога полагается, тот
в  лапах черта может оказаться.  Нам своим умом надо жить И за свою жизнь самим
бороться.
     - Бороться надо,  а зарываться не стоит,  - какая-то дума, уже вызревшая в
мозгах Смыкова,  собирала кожу на его челе гармошкой. - У меня слова уважаемого
Дона Бутадеуса из  головы не  идут...  Относительно того,  что  армии к  победе
должны идти врозь.
     - Разойтись предлагаешь? - насторожилась Верка.
     - Обсудим сначала... Ведь для пользы дела...
     - Но мы не армии!
     - Герои тоже должны в  одиночку ходить,  -  усмехнулся Зяблик.  -  Уж и не
вспомню,  кто  мне эту историю рассказал...  Была вроде в  славянской мифологии
такая зловредная тварь... Олдя, кажется, называлась. Типа Змея Горыныча, только
пожиже и  с  двумя головами.  Обитала она примерно в тех местах,  которые потом
Харьковской областью стали. И вот как завидит эта Олдя добрых молодцев, которые
против нее  походом идут,  так  сразу в  крик:  "Герой должен быть один,  герой
должен быть один!" Стыдит их,  значит.  Ну а в те времена добрые молодцы только
силой славились.  Ум  у  них  не  в  почете был.  Вот  и  выходили они  на  бой
поодиночке, а этой гидре двухголовой только того и нужно было.
     - Ну и чем это все кончилось? - поинтересовалась Лилечка.
     - Точно  уже  и  не  помню...  Поссорились,  кажется,  головы между собой.
Какие-то  принципиальные  споры  возникли  относительно  восьмой  заповеди.  Та
голова, которую Громом звали, перегрызла глотку голове по имени Лодыга, а потом
и сама загнулась от общего заражения крови.  Подыхая, все орала: "Сумерки мира!
Сумерки мира!"
     - К чему вы,  братец мой, нам эту историю рассказали? - нахмурился Смыков.
- В чем ее мораль?
     - Сам не знаю... Дурак тот, кто на врага в одиночку ходит. Примерно так.