ния. Зяблик, как говорится, затаил дыхание.
     Рука аггела скользнула за пазуху и почти сразу появилась обратно (счет шел
уже  даже не  на  секунды,  а  на  доли секунды).  Пальцы Ламеха сжимали черный
бархатный  мешочек,  размером  не  превышающий  подушечку  для  иголок.  Зяблик
поудобнее перехватил рукоятку кинжала,  предназначенного для  сведения счетов в
придворных интригах и для оказания последней милости поверженному противнику.
     Ламех развязал узел,  стягивающий горловину мешочка. Зяблик чуть приподнял
руку,  чтобы почесать свою многодневную щетину (движение это не  ускользнуло от
внимания аггела,  но подозрения не вызвало -  ни за щекой, ни в шевелюре оружия
не спрячешь).
     В  тот  момент,  когда мешочек с  бдолахом поднялся до  уровня губ Ламеха,
Зяблик нанес короткий и стремительный удар слева направо, целясь в подключичную
впадину,  где было много всего важного для жизни: и гортань, и блуждающий нерв,
и сонная артерия.
     В  самое  последнее мгновение Ламех  каким-то  необъяснимым образом  учуял
опасность и успел отклониться. Клинок вспорол бархатный мешочек и лишь оцарапал
щеку аггела. Тут же правая кисть Зяблика оказалась в железном захвате, а сам он
получил сокрушительный удар коленом в солнечное сплетение...

     До  леса  было  уже  рукой  подать,  но  разрозненные кучки аггелов успели
соединиться в цепь, петлей охватывающую колонну. Пока эта петля была еще весьма
непрочной,  но  при  условии  получения  достаточных подкреплений вполне  могла
превратиться в смертельную удавку.  (Цыпф прекрасно понимал это,  но уже ничего
не мог поделать.)
     Примерно  так  оно  и  случилось.  Едва  авангард  колонны,  состоявший из
"Справедливой расправы", усиленный пулеметной тележкой Пыжловых, вступил в лес,
как   его   фланги  охватили  ударные  отряды  аггелов,   до   этого  терпеливо
отсиживавшихся в засаде.
     Это  были  единственные из  всех каинистов (кроме высших чинов,  конечно),
получившие перед боем по  щепотке бдолаха.  Теперь они  дрались,  как берсерки,
превосходя противника силой  и  скоростью реакции,  а  главное,  неуязвимостью.
Такой аггел, даже получивший смертельное ранение, продолжал оставаться в строю.
Один вид  этих живых мертвецов повергал противника в  ужас -  не  так уж  часто
приходится сталкиваться в  рукопашной схватке с  теми,  у кого напрочь оторвана
рука, размозжена голова или до колен болтаются внутренности.
     Бой превратился в  мясорубку,  на  исход которой уже не  могли повлиять ни
тактические хитрости,  ни  приказы командиров,  ни всякие высокие материи вроде
патриотизма или  чувства долга,  а  только количество и  качество человеческого
материала,  поминутно проходящего через  эту  мясорубку.  Проще говоря,  победа
должна была увенчать ту из сторон, живая сила которой в конечном итоге окажется
перемолотой не до конца, а лишь частично.
     Цыпф и оглянуться не успел, как его бричка оказалась в самой гуще боя. Они
оборонялись как  могли.  Левка  стрелял,  Лилечка размахивала самым  большим из
хирургических ножей.  Унда сражалась как дикая кошка,  защищающая потомство,  и
погибла,   нарвавшись  на  пулю,   предназначенную  вовсе  не  ей,  а  Кириллу,
отбивавшемуся от наседавших аггелов кастильской алебардой.
     Молодой кучер вообще показал себя в этот день героем, особенно когда ему в
самой свалке пришлось выпрягать из  брички убитую лошадь,  а  потом прорываться
сквозь цепи  аггелов,  увозя с  поля боя  контуженного близким разрывом гранаты
Цыпфа и  обезумевшую от горя Лилечку (при виде крови,  хлынувшей из ушей и носа
Левки, она решила, что тот получил смертельное ранение).

     От удара под дых в глазах у Зяблика сделалось черно,  как в былые времена,
когда землю еще посещала темная ночь.  Ни  вдохнуть,  ни  выдохнуть он не мог и
сейчас находился в положении ныряльщика,  уже захлебнувшегося водой, но все еще
судорожно сражающегося за свою жизнь.
     Основной точкой приложения этой борьбы была его правая рука,  продолжавшая
сжимать кинжал.  Ламех во что бы то ни стало пытался выломать ее в запястье,  а
Зяблик с не меньшим упорством сопротивлялся.
     Левой свободной рукой он прикрывал живот и пах от все новых и новых ударов
Ламеха.  Состязаться с  ним  по  этой части было то  же  самое,  что лягаться с
жеребцом-мустангом.
     Очередной пинок  коленом  буквально впечатал пальцы  Зяблика  в  ребристое
железо пистолета.  В  азарте борьбы,  в  муках удушья и  клещах боли он  как-то
совсем забыл про своего верного приятеля,  произведенного на свет в городе Туле
под номером ИР-8616.
     Чтобы выхватить оружие,  требовалась секунда,  но  как раз она-то и  могла
стать  роковой для  Зяблика (нового точного удара  в  солнечное сплетение,  под
ложечку или в  пах он  уже не  выдержал бы).  Тем не менее это был единственный
шанс на спасение.
     Все  дальнейшее:  рывок  пистолета из-за  пояса,  почти удавшийся Зяблику,
сильнейший удар коленом в живот,  задевший этот пистолет,  и выстрел,  шальной,
неприцельный, - произошло почти одновременно.
     Оружие улетело куда-то в  сторону,  а затем хрустнул лучезапястный сустав.
Ламех вырвал кинжал из ослабевших пальцев Зяблика, а его самого, придерживая за
горло, отстранил от себя на расстояние вытянутой руки.
     - Вот  и  крышка  тебе,   мудозвон!   -  прохрипел  он.  -  Давно  ты  уже
напрашивался, но, как говорится, лучше позже, чем никогда...
     Продолжая удерживать обмякшее  тело  Зяблика,  он  попытался вспороть  ему
живот,  но узкий кастильский кинжал, оружие сугубо колющее, на это дело годился
плохо.   Сделав  в   брюшине  противника  несколько  дырок  и   вытянув  наружу
окровавленную плеть тонких кишок, Ламех посчитал, что этого будет достаточно.
     - Лежи и подыхай в собственном дерьме,  как сука поганая!  -  Он отшвырнул
Зяблика от себя. - На этом наша разборка закончилась...

     - Стой! - очнувшийся Цыпф ухватился за борта брички. - Куда мы? Назад!
     - А хоть куда,  только подальше отсюда,  -  сказал Кирилл.  - Проиграли мы
баталию, Лев Борисович.
     - Назад!  В бой! Немедленно! - Цыпф захлебнулся кровью, вновь хлынувшей из
носа.
     - Успокойся,  тебе  нельзя делать резких движений,  -  Лилечка почти силой
уложила его на сиденье. - Да и кому ты там нужен сейчас? Лучше проверь, сколько
у тебя патронов осталось.
     Цыпф  немедленно  последовал ее  совету  и,  передернув затвор,  огорченно
сообщил:
     - Ни одного! Даже застрелиться нечем.

     - Что   за   херня!   -   Ламех,   уже  собравшийся  было  возвращаться  в
месторасположение своего воинства, принялся осторожно ощупывать свой бок.
     Ладонь,  которую он  затем поднес к  самому лицу  (словно не  верил глазам
своим),  была густо перепачкана кровью и,  судя по  болезненной гримасе,  -  не
чьей-нибудь чужой, а своей собственной.
     Пуля,  почти случайно выпущенная Зябликом,  все же попала в  цель,  хотя в
пылу потасовки Ламех сначала и не обратил на это внимания.
     - Вот тварь чокнутая!  - произнес он с тупым удивлением, вновь хватаясь за
бок в  том месте,  в котором больные желчнокаменной болезнью ощущают печеночные
колики. - Достал все же... Ну ничего, сейчас я тебя...
     Ламех  шагнул к  Зяблику,  скорчившемуся на  земле в  нескольких метрах от
него,  но внезапно безо всякой причины пал на колени.  Поднялся он почти сразу,
но, похоже, всякий интерес к умирающему врагу утратил. Не до этого сейчас было.
В  первую  очередь  надлежало позаботиться о  собственном здоровье (про  угрозу
смерти у него даже мыслей пока не было).
     Обильное  кровотечение  из  раны  свидетельствовало о  том,  что  действие
бдолаха,  принятого не меньше часа назад, закончилось. Срочно требовалась новая
доза.
     Ламех нащупал бархатный мешочек,  все еще болтавшийся у него на груди,  но
тот, распоротый почти пополам, был пуст. Ругаясь сквозь зубы, он бросился туда,
где  лежали  рядком  тела  братьев  Бабкиных,  но,  махнув  рукой,  вернулся  с
полдороги,  вспомнив,  очевидно,  что такой мелкой сошке,  как сотник,  бдолах,
ставший вдруг дефицитным, не полагается.
     Пока Ламех,  пятная кровью землю, бегал туда-сюда, Зяблик ногою подтянул к
себе пистолет.  Это отняло последние силы,  и он, закрыв глаза, опять свернулся
калачиком.
     Боль была не такая уж и докучливая (по крайней мере,  сломанная в запястье
рука мучила куда больше,  чем вспоротый живот),  и он прекрасно слышал все, что
происходило вокруг.  Шум  боя  сконцентрировался в  одном  месте  и  постепенно
слабел.  Земля гудела от топота большого отряда всадников,  скакавшего стороной
по  направлению к  лесу  (именно этот  звук,  несколько минут  назад  еще  едва
слышный, и отвлек внимание Ламеха). Сам раненый аггел, не переставая браниться,
ковылял обратно.
     Достигнув места схватки,  отмеченного как обильными брызгами крови,  так и
глубокими следами  сапог  (можно  было  подумать,  что  тот,  кто  их  оставил,
собирался протоптать землю насквозь,  аж до самой преисподней), Ламех опустился
на   четвереньки  и   принялся  тщательно  исследовать  почву.   Нетрудно  было
догадаться,  что именно он ищет,  но задачка эта была из категории тех, которые
злая мачеха поручала некогда Золушке. Ветер успел разметать горсть сухой, мелко
смолотой травы, а то, что осталось, вбили в землю сапоги дерущихся.
     Ламех  попытался встать  (возможно,  надеясь  добраться до  своих  даже  с
простреленным боком), но это ему не удалось.
     Только тут он понял,  что обречен.  Конечно,  поверить в  это ему,  всегда
балансировавшему на опасной грани,  отделяющей жизнь от смерти,  было не так-то
просто. Однако новые безуспешные попытки подняться подтвердили жуткую догадку.
     Тогда Ламех завыл,  не  то оплакивая несчастную судьбу,  не то призывая на
помощь своего жестокосердного кумира. Затем он принялся жадно пожирать землю, с
которой перемешался вожделенный бдолах.
     Он  чавкал  с  таким  усердием,  что  даже  Зяблик  разлепил  глаза,  дабы
полюбоваться этой  отвратительной сценой.  Ламех  греб  к  себе  все,  до  чего
доставали руки: рыхлую землю, вырванную с корнем траву, засохшее коровье дерьмо
- и горстями запихивал в рот.
     - Ну ты даешь...  -  пробормотал Зяблик,  левой рукой поднимая пистолет. -
Какой же ты ястреб после этого...  Жук ты навозный, глист помойный... Ладно, не
мучайся зря...
     Он отлично помнил, сколько патронов осталось в магазине, и выпустил их все
без остатка в  Ламеха.  Оставлять последнюю пулю для собственных нужд Зяблик не
собирался. В преддверии скорой смерти было бы глупо лишать себя последних минут
единственной и неповторимой земной жизни.
     Если не принимать в  расчет некоторых неудобств вроде жгучей боли в  руке,
тупой боли  в  животе и  отвратительных звуков,  издаваемых Ламехом (теперь,  в
минуты агонии,  все,  что он успел сожрать, полезло наружу, сдобренное кровью и
желчью),  в  этих последних,  быстро тающих крохах жизни было немало приятного:
земля  холодила  разгоряченное тело,  травка  нежно  щекотала лицо,  муравьи  с
забавной бестолковостью суетились возле  подсыхающих лужиц  крови,  пел  ветер,
глухо гудела земля, потихоньку мерк свет неба...
     "Ну вот и все, - подумал Зяблик. - Муравьи будут жить, а я умираю..."

     Взмыленная лошадь вынесла бричку на  берег какой-то речки и  там,  оборвав
постромки,  рухнула на все четыре ноги.  Бричка, задрав дышло, перевернулась, а
ее колеса раскатились в разные стороны.
     - Ось полетела,  - сказал Кирилл, переламывая кнут о колено. - Да и лошадь
запалили... Дальше пешком пойдем.
     - А вон,  смотрите,  велосипед лежит! - Лилечка указала на противоположный
берег.
     - Да  и  не  только велосипед,  -  добавил Цыпф,  присмотревшись.  -  Люди
какие-то... Четверо, кажется... Наверное, мертвые...
     - Лева,  - голос Лилечки дрогнул. - Может, я и ошибаюсь, но вон тот с края
похож на Зяблика.
     - Откуда ему  здесь  быть,  -  отмахнулся Цыпф.  -  Хотя...  Бери  сумку с
медикаментами! Ах ты Боже мой...
     Характер сражения между тем изменился.  Топот, сначала услышанный Ламехом,
а потом и Зябликом, был предвестием появления на поле боя кастильской кавалерии
(с часу на час должна была подойти и подотставшая пехота).
     Дон  Хаймес  был  так  потрясен  событиями  последних  дней,   а  особенно
свалившимся на  него несчастьем,  что в  корне изменил свою жизнь -  продал все
родовые  поместья,   на   вырученные  деньги   снарядил  экспедиционный  отряд,
составленный   из   первых   храбрецов   Кастилии,    и    вступил   в    орден
монахов-картезианцев, члены которого давали пожизненный обет молчания.
     Пример кастильцев вдохновил и  Жердева,  до  этого момента не  решавшегося
ввязываться в  схватку.  Нельзя  сказать,  чтобы  он  трусил.  Просто на  земле
осталось слишком  мало  киркопов,  чтобы  ввергать их  в  заранее обреченную на
неуспех операцию.
     Не   сдавались  и   степняки.   Перебив  из  луков  засевших  на  деревьях
пулеметчиков,   они   мужественно  сдерживали  напор   аггелов.   Бацилла,   не
участвовавшая в первой атаке, собрала вокруг себя всех мужчин, способных носить
оружие, начиная от сопливых пацанов и кончая беззубыми стариками.
     Свое  нестроевое воинство она  заставила пробираться к  лесу  оригинальным
образом,  не касаясь земли ногами,  а перепрыгивая с трупа на труп,  благо, что
таковых здесь имелось с избытком,  как человеческих, так и лошадиных. Благодаря
этой предосторожности,  да еще тому обстоятельству,  что втянутые в  рукопашный
бой  аггелы  уже  не  могли  контролировать прилегающее  к  лесу  пространство,
подкрепление почти не понесло потерь.
     Огромный обоз степняков,  затаив дыхание, дожидался окончания боя, которое
могло стать для них или смертным приговором,  или гарантией спасения.  В  толпе
настороженно молчавших женщин  и  голосящих детей  находился и  неброско одетый
мужчина с малоприметной внешностью, на степняка совсем не похожий.
     Бацилла,  приметившая незнакомца еще до начала атаки, хотела и его загнать
в строй,  но почему-то смешалась,  встретившись с отрешенным,  но в то же время
пронизывающим взглядом.  Такие  глаза до  этого ей  приходилось видеть только у
шаманов,  впавших в  пророческий экстаз,  да  у  кастильских монахов-схимников,
долго и упорно умерщвлявших свою плоть ради познания истины...
     Ни  Цыпф,  ни  Лилечка,  ни  тем более Зяблик обо всем этом,  естественно,
ничего не знали.  (Кирилл,  обнаруживший в  кармане Ламеха заряженный пистолет,
решил вернуться на поле боя,  пояснив, что надеется спасти или хотя бы достойно
похоронить  лучшего  друга,  состоявшего в  рядах  отряда  анархо-синдикалистов
"Мудрый топор".)
     Зяблика, уже раздетого до пояса, осторожно переложили на лошадиную попону.
Боль пробудила в нем сознание,  и он,  застонав,  открыл глаза,  уже подернутые
дымкой нездешнего мира.
     - Левка?  -  произнес он голосом слабым,  но удивительно четким.  -  Тебя,
значит, тоже... Где мы сейчас? Никак на том свете?
     Нельзя было понять,  шутит он или говорит серьезно. Левка на всякий случай
кивнул. Лилечка, рассматривавшая раны Зяблика, тихо плакала.
     - Вот, значит, такие мои дела... - сказал он, словно извиняясь. - Подловил
меня гражданин Ламех. Ничего уж не поделаешь...
     - Дайте я хоть перевяжу вас, - сквозь слезы предложила Лилечка.
     - Пустое...  Зачем зря добро переводить.  -  Зяблик покосился на раскрытую
медицинскую сумку. - Где это вы разжились?
     - Так,  случайно...  -  пожала плечами Лилечка.  (Ей почему-то не хотелось
говорить Зяблику о смерти Марины.)
     - Эх,  была бы Верка жива...  Она бы меня выходила...  А так ни Верки,  ни
бдолаха, ни даже стопаря за упокой моей души...
     - Спирт у нас есть! - торопливо доложила Лилечка. - Целая бутылка!
     - Какой еще спирт! - осадил ее Цыпф. - У него же внутренности повреждены!
     - Все верно,  -  согласился Зяблик.  - Не дойдет спирт по назначению... Из
кишек выльется... Лилька, родная, может, ты зашьешь их?
     - Кого? - с ужасом переспросила она.
     - Кишки мои...  Нож у тебя есть,  иголка есть, нитки есть, больше ничего и
не надо...
     - Ты не выдержишь!  - воскликнул Цыпф. - Ты от болевого шока умрешь! У нас
ведь обезболивающего нет.
     - Спирт зато есть...  Кольни в  вену пару кубиков...  Я и усну...  А кишки
режь спокойно. Кишки боль не ощущают.
     - Я в жизни никого не резала! - Лилечка буквально тряслась. - Даже лягушек
в детстве.
     - Лягушек резать нельзя...  Они твари безвредные...  А меня можно... Одной
дыркой больше,  одной меньше... Попробуй, милая, а? Век благодарен буду... Даже
на том свете...
     - Я не сумасшедшая!
     - А если и в самом деле попробовать,  - произнес Цыпф не очень уверенно. -
Раз он  до сих пор жив,  это значит,  что жизненно важные органы не повреждены.
Смерть при таких ранениях наступает позже, от перитонита.
     - Сам и режь, если такой грамотный! - Лилечка демонстративно спрятала руки
за спину.
     - У  меня не получится,  -  вздохнул Цыпф.  -  Я  даже если картошку начну
чистить, так обязательно порежусь. А тут ведь не картошка...
     - Тут не картошка!  - Лилечка энергично кивнула головой. - Тут человек! Я.
однажды роды у соседки принимала!  Страху натерпелась, даже не передать... Хотя
и справилась. Девочку потом Олей назвали.
     - Вот видишь,  -  Цыпф погладил ее по голове.  -Тогда справилась и  сейчас
справишься. У тебя руки ловкие и сердце доброе.
     - Не подлизывайся!
     - Понимаешь,  бывают в  жизни такие моменты,  когда ты  сам  себе  узнаешь
цену...  Раз и  навсегда...  А потом ты или вечно клянешь себя,  или находишь в
содеянном тобой душевную опору.
     - Ладно,  ты мне Лазаря не пой,  -  Лилечка переплела пальцы перед собой и
захрустела ими. - Лей спирт на руки и шприц готовь... Слава Богу, Вера Ивановна
колоть  меня  научила.   Но  учти,   я  буду  делать  так,  как  ты  скажешь...
Матушка-заступница, прости меня, грешную!

     В  считанные минуты кастильцы изрубили мечами и  перекололи пиками большую
часть аггелов,  оказавшихся вне прикрытия леса.  Их  успеху содействовало сразу
несколько факторов: элемент неожиданности, отсутствие у аггелов автоматического
оружия,  целиком,  до  последнего ствола  задействованного против степняков,  и
ужас,   посеянный  на   поле  боя   киркопами,   применявшими,   мягко  говоря,
нетрадиционные способы единоборства (пользуясь своим  физическим превосходством
перед людьми, они просто отрывали им головы, помогая себе при этом зубами).
     На противоположной опушке леса степняки,  получившие подкрепление, кое-как
отбились  от  аггелов  и  по  приказу  Бациллы  отступили на  исходные позиции,
используя все  тот  же,  уже  апробированный способ  преодоления минных  полей.
Потери,  понесенные  ими  во  время  конной  атаки,  были  так  велики,  что  о
продолжении боя в данный момент не могло быть и речи.
     Короче говоря,  сражение,  обещавшее стать решительным,  так  ничего и  не
решило.  Лес остался за аггелами,  число которых до сих пор было неизвестно,  а
окружающая  его  местность  -   за  союзниками,   среди  которых  боеспособными
оставались одни только кастильцы.
     Большинство уцелевших анархистов и  ополченцев были  заняты  рытьем окопов
(опасались вылазки аггелов).
     По  полю  боя  бродил человек,  которого здесь  раньше никто не  видел,  и
внимательно вглядывался в лица убитых и раненых.  На аггела он похож не был,  и
поэтому его никто не  трогал.  Когда он случайно наткнулся на кучку кастильцев,
занятых обычным после ратных трудов делом,  а именно сбором трофеев,  среди них
послышался взволнованный шепот, пущенный каким-то ветераном: "Дон Бутадеус, Дон
Бутадеус".
     Событие это  было весьма неординарным и,  согласно распространенному среди
кастильцев   суеверию,   ничего   хорошего   не   предвещавшим,   поэтому   для
разбирательства явился сам дон Хаймес,  ныне поверх лат облаченный в монашеский
плащ.
     Странный человек кивн