тяжелое - и был таков, даже попрощаться не успел. Верка как была
голышом,  так и  бросилась вслед за  ним,  но  на  пороге задержалась -  негоже
старшей жене вождя показываться в таком виде на людях.
     Цепочка трассеров,  как сверкающие струи горизонтального дождя,  падали на
деревню. Ворота, разнесенные взрывом гранаты в щепки, зияли пустотой. Несколько
хижин уже  горело -  Верка даже удивилась сначала,  как  это может гореть глина
пополам с лозой,  но потом вспомнила, что ее современники весьма поднаторели по
части изготовления всяких зажигательных смесей.
     Вот так ее прошлая жизнь возвестила о  своем возвращении -  ревом пожаров,
смрадом огнесмеси, лаем автоматов, теньканьем пуль.
     Судя  по  звукам боя,  деревня была  окружена со  всех сторон.  Оставалось
загадкой,  как  сумели  враги  миновать  дозоры,  регулярно высылаемые Мбори  в
саванну.
     Верка  быстро оделась,  схватила кастильский меч  -  копье  было  для  нее
тяжеловато,  -  но  тут внезапно вспомнила,  что уже не  является,  как раньше,
полновластной хозяйкой своего тела и  вынуждена делить его с  другим существом,
которое успела уже заранее полюбить и которое имеет все права на жизнь.
     "Если  я  не  смогу спасти мужа,  по  крайней мере,  постараюсь спасти его
ребенка",  - решила она и заменила меч на фельдшерский чемоданчик. Пока суть да
дело, надо было выполнять свой врачебный долг.
     Первого раненого Верка нашла уже в  десяти шагах от собственного дома,  но
он  умер прежде,  чем она обработала его раны.  Потом ей  долго попадались одни
мертвецы,  и  свое искусство она  сумела проявить только возле разбитых ворот -
наложила  жгут  на   правое  предплечье  молодого  воина,   лишившегося  кисти.
Благодарно улыбнувшись серыми  запекшимися губами,  он  перехватил копье  левой
рукой и исчез в дыму, накатывавшемся из горящей саванны.
     Так она -  где ползком,  где перебежками - облазила всю деревню. Женщины и
дети сидели по домам,  такова была воля Мбори.  Пострадавших среди них пока еще
не  было.  Килембе,  завидев Верку,  стрелой бросился к  ней  и  больше уже  не
отставал, несмотря на все уговоры вернуться.
     Картина боя,  гремевшего за стенами деревни,  более или менее прояснилась.
Воины саванны дрались за свои дома и  за свои семьи,  а потому цель у них могла
быть только одна:  перебить пришельцев или,  по  крайней мере,  прогнать их  за
реку.  Ни о сдаче на милость победителей, ни о бегстве с поля боя не могло быть
даже и  речи,  как  в  прямом,  так и  в  переносном смысле -  таких слов,  как
"капитуляция" и "отступление", на языке племени просто не существовало.
     Понимая, что отсиживаться за хлипкими стенами деревни смысла не имело, - к
тому же копейщик, ясное дело, не ровня автоматчику, особенно это сказывается на
дальних расстояниях,  - Мбори приказал выгнать скот из загонов и пустить его на
врага,  как  живую  стену,  за  которой  могут  укрыться  воины.  Саванну,  уже
достаточно увядшую к  тому времени,  подожгли тоже по  его  распоряжению -  дым
застил глаза и  тем и  другим,  но  прицельную стрельбу вести мешал,  тогда как
копье находило свою жертву и во мгле пожара.
     В   настоящий  момент  схватка  представляла  собой  нечто  вроде  жуткого
аттракциона,  состоявшего в том, что среди клубов удушливого дыма и мечущихся в
панике коров одни люди должны были разыскивать других и  поступать с ними самым
беспощадным образом. Тут уж шансы обеих сторон почти сравнялись - на расстоянии
нескольких шагов  решающее  значение  имеет  уже  не  тип  оружия,  а  реакция,
твердость руки, изворотливость и боевой опыт. Воинов саванны не мог напугать ни
грохот  выстрелов -  разъяренный носорог ревет  пострашнее;  ни  огонь  -  сами
столько раз устраивали палы, чтобы выгнать на открытое место дичь; ни тем более
вид чужеземцев - еще и не таким приходилось потроха выпускать.
     И неизвестно,  чем бы закончился этот бой -  шансы были примерно пятьдесят
на пятьдесят,  -  если бы с неба,  хмурого, как всегда, вдруг не хлынул ливень,
такой редкий в последнее время и такой несвоевременный.
     Потоки воды затушили огонь,  а  когда дым и  пар рассеялись,  враги воочию
увидели друг друга. Черные воины прикрылись щитами и взяли наперевес ассегаи, а
белые - навели на них прицелы. Все дальнейшее было уже не боем, а бойней.
     Верка и  несколько женщин посмелее влезли на  ограду,  чтобы лучше видеть,
как умирают их мужья,  сыновья и братья, неуязвимые духом, но не имевшие другой
защиты от пуль,  кроме щитов из шкуры бегемота.  Многие,  прежде чем погибнуть,
успели одолеть часть расстояния,  отделяющего их  от врагов (кое-где копье даже
опередило автомат),  другие умерли на  месте,  но  никто не сделал даже полшага
назад.
     Бой  кончился,  и  почти  сразу  прекратился  злополучный  дождь.  Люди  в
камуфляжной одежде растягивались в цепь, окружая деревню и на ходу прикрепляя к
стволам автоматов штык-ножи.
     Верка подхватила Килембе на руки и  опрометью бросилась к хижине Ингбо.  В
опустевшем доме вождя ей  делать было нечего,  разве что перерезать кастильским
клинком собственное горло.
     Самого Ингбо на месте не оказалось,  видно,  и он лежал сейчас за оградой,
весь изрешеченный свинцом, а жена его, даже в этом ужасе не утратившая аппетит,
жевала что-то,  забившись в  дальний угол.  К ней прижималась старшая сестренка
Килембе - хилая, слабоумная девочка.
     На   несколько  последних  минут  над  деревней  повисла  тишина,   только
потрескивали пожары да из саванны доносилось утробное мычание израненных коров.
Затем  послышались приближающиеся голоса,  наглые,  громкие голоса победителей,
уже  пьяных от  крови,  как от  дурного зелья,  и  сейчас собиравшихся мстить -
мстить за своих приятелей,  напоровшихся на острия африканский копий, мстить за
прошлые и будущие поражения.
     Голоса раздавались совсем рядом,  и Верка вдруг осознала,  что не понимает
слов языка, еще недавно считавшегося родным, да и не хочет понимать таких слов:
     - В пузо ей ткни, в пузо...
     - А  куда  я  ей,  мать  твою,  тыкаю?  Во  наела мозоль!  До  потрохов не
добраться...
     - Пацана добей,  зачем  ему  мучиться...  А  девка,  думаю,  пригодится...
Справная, хоть и черножопая... Гони ее к воротам.
     - Я бы ее и сам обработал...
     - Времени нет.
     - Я быстро... За щеку дам...
     - Смотри, еще откусит.
     - Пусть только попробует!  Наизнанку выверну...  Но еще страшнее этих слов
были  сопровождающие  их  звуки:   задавленный  стон,  булькающий  хрип,  резко
оборвавшийся вскрик, тонкий, подвывающий плач, тоже резко оборвавшийся, глухие,
с коротким треском удары, словно там вспарывают подушки.
     Наконец  в  соседней  хижине  наступила  мертвенная тишина  и  шаги  стали
приближаться.  Сорванная штыком циновка отлетела в  сторону,  и в дверной проем
просунулся автоматный ствол.
     - Есть кто? - заорали снаружи. - Отзовись, а не то стрельну.
     Верка с  великим трудом,  словно и  не говорила,  а свинцовую дробь языком
ворочала, ответила:
     - Не стрелять, тут только женщины и дети!
     - Во! - удивился человек с автоматом. - Что-то слышится родное...
     Не отнимая оружие от плеча,  он осторожно переступил порог хижины -  вовсе
не демон смерти,  а неприметный,  колхозного вида мужичишка,  весь перемазанный
копотью и кровью.  Таких,  как он,  Верка встречала на своем недолгом жизненном
пути сотни: сторожей, грузчиков, шоферюг - никто никогда из этой породы выше не
поднимался,  разве что  после революции в  комбедах заседал,  -  и  было  тошно
сознавать,  что,  возможно,  именно  такой  вахлак лишил  жизни  ее  сильного и
красивого мужа.
     Сзади,  немного поотстав, шел второй, помоложе, неряшливо заросший жидкими
светлыми волосами.  В  одной  руке  он  нес  канистру,  от  которой  попахивало
бензином,  а  другой на ходу застегивал штаны.  Не расслышав Веркиных слов,  он
недовольно буркнул в спину напарника:
     - Давай покороче тут... Вон уже все назад идут.
     - Я тут,  понимаешь, землячку обнаружил, - этот окурок присел перед Веркой
на корточки. - Ну что, сестричка, досталось тебе? Не заездили негритосы?
     Верка едва сдержалась,  чтобы не плюнуть в ненавистную рожу,  стертую, как
подошва старого башмака.  Нет,  нельзя этого делать,  надо терпеть - ведь рядом
часто-часто  дышит  Килембе,   а  внутри  у  нее  самой,  в  такт  собственному
надорванному сердцу, бьется другое, крохотное, как у ласточки. Надо терпеть! За
всех  нас  когда-нибудь  отомстит сын  Мбори,  потому что  только сыновья могут
рождаться в столь страшную и безнадежную годину.
     - Выходи!  - этот чувырло, этот позор рода человеческого посмел дернуть ее
за руку. - Совсем ополоумела от радости... Ай! - взвыл он, укушенный Килембе за
мякоть ладони. - Ах ты, звереныш!
     - Не трогайте нас.  Прошу.  - Верка говорила короткими, рублеными фразами,
словно выплевывала их. - Очень прошу. Эти люди спасли меня. Я обязана им. Очень
обязана.
     Человек,  на котором сейчас была сосредоточена вся ее ненависть,  повернул
голову к двери.
     - Слушай,  помоги, - позвал он. - У девки совсем шарики за ролики заехали.
Ничего не соображает.
     Вдвоем они стали выкручивать брыкающейся Верке руки, но ей на помощь снова
пришел Килембе - на этот раз взвыл уже патлатый сопляк.
     - Бляха-муха! За ногу цапнул! Да я его сейчас по стенке размажу!
     Он отступил назад,  опрокинув сразу забулькавшую канистру,  сорвал с плеча
автомат и  ткнул прикладом в головку Килембе,  но проворный,  как белка,  малыш
увернулся.
     - Не надо-о! - заорала Верка. - Это мой ребенок. Не надо-о!
     - Ври,  да не завирайся, - тот из подонков, который был постарше, старался
зажать ей рот твердой ладонью,  пахнущей махоркой и сгоревшим порохом. - Ему же
года четыре на глаз. Как ты такого здорового родила? Через жопу?
     Килембе  откатился к  противоположной стене,  вскочил и,  вытянув руки  по
швам, загорланил, безбожно коверкая слова:
     Ласцветали яблани и глуши, Паплыли туманы натлекои...
     - Кончай этот  хор  Пятницкого!  -  Ублюдок,  державший Верку,  уже  почти
вытолкнул ее за порог. - Во, нарвались на приключения!
     Бешеным лаем  зашелся автомат,  и  внутри сразу  полыхнуло,  словно спичку
поднесли к струе газа.  Патлатый,  с опаленными бровями и ресницами,  еле успел
выскочить из хижины.
     - Кто стрелял?  -  донеслось со стороны ворот.  -  Вот я вас, разгильдяев!
Сказано ведь было, беречь патроны!
     Пламя  столбом  прорвалось сквозь  непрочную  крышу  и  завилось  багровым
жгутом,  вокруг которого кружился жирный пепел. В хижине Ингбо было чему гореть
- в  последнее время  Верка  подкинула своим  бывшим  хозяевам немало добротных
вещей...
     Ее почти волоком дотащили до ворот и впихнули в толпу тех,  кто должен был
прямо  сейчас  возвращаться на  родину.  Верка  оказалась в  одной  компании  с
женщинами,   побывавшими  в  африканском  плену,  и  легкоранеными.  Караван  с
тяжелоранеными и добычей уже ушел,  а основные силы отряда готовились двинуться
дальше в саванну.
     Верка  шла  босая,  растрепанная,  с  остановившимся взглядом.  Можно было
подумать,  что  это  она не  из  плена домой возвращается,  а  совсем наоборот.
Патлатый недоносок,  которого начальство отрядило сопровождать женщин и раненых
до  реки,  сочувственно поглядывал на  нее со стороны и  даже пробовал завязать
разговор.
     - Ну как, отошла уже? - спрашивал он.
     - Ага, - кивала Верка. - Отошла. Все нормально.
     - И зачем было так орать? Испугалась, наверное?
     - Ага. Испугалась. Чуть в штаны не наложила.
     - А я тебя знаю. Ты в районной больнице на "Скорой" работала. С тобой один
мой знакомый гулял. Венька Быстрый. Помнишь?
     - Ага. Не помню. Мало ли с кем я гуляла.
     Исчерпав запас  красноречия,  патлатый немного поотстал,  но  потом  опять
начал приставать с  расспросами,  в  которых ясно сквозила цель познакомиться с
Веркой  поближе.  Видимо,  пресловутый Венька Быстрый рассказал своему приятелю
немало лестного о ней.
     Первый раз Верка позволила себе обернуться, когда все они расположились на
отдых вблизи высыхающего озерца, берега которого были превращены тысячами копыт
в непролазную грязь.  В той стороне,  где за горизонтом осталась деревня, стоял
столб дыма,  вернее, сразу три, сливавшиеся на приличной высоте в единое целое.
Значит, погибла не только деревня Мбори, но и две соседние, поменьше.
     Несколько десятков антилоп  и  стадо  газелей с  большой неохотой уступило
место  у  воды  людям.  Никак  не  прореагировал на  появление двуногих  только
бегемот,  умиравший посреди озерца, да стая аистов-марабу, понуро ожидавших его
кончины.
     Женщины,  в  спешке покинувшие свое  жилье,  ничего не  успели захватить с
собой,  и сейчас легкораненые угощали их, чем могли. Завязывался незамысловатый
походный флирт.
     Патлатый,  уже считавший себя чем-то вроде Веркиного покровителя, протянул
ей свою фляжку.
     - На, хлебни спиртяги.
     - Не могу, - покачала головой Верка.
     - Почему?
     - Врачи запрещают. Недавно только вылечилась.
     - Юморная ты девка!  -  Патлатый отхлебнул сам и рукавом вытер выступившую
слезу. - Ох, люблю я таких!
     - Так в чем же дело? - Верка заставила себя ухмыльнуться.
     Патлатый слегка растерялся от столь недвусмысленного намека,  однако новый
глоток спирта добавил ему смелости.
     - Так это самое... Может, прогуляемся? - вкрадчиво предложил он.
     - Ага. Прогуляемся. Запросто.
     Небритый,  нестриженый да  вдобавок еще и  давно не мытый кавалер галантно
предложил Верке ручку,  но та встала сама,  даже не встала,  а вскинулась,  как
распрямившаяся пружина. Внутри у нее была огромная, опасная пустота, можно даже
сказать,  бездна,  в которую бесследно канули все дурацкие предрассудки,  вроде
норм человеческой морали и божьих заповедей.
     Покинув  берег  озерца,  они  направились  к  маячившей  невдалеке  рощице
низкорослых акаций,  по  случаю  засухи  уже  сбросивших листву.  Патлатый  шел
впереди,  выбирая дорогу,  а Верка с садистским любопытством наблюдала за ним -
ведь  не  каждый день  можно увидеть человека,  столь старательно отыскивающего
место для собственной могилы.
     - Тебя как зовут? - вдруг спросила она.
     - По паспорту -  Павел.  А для друзей - Павлуша, - патлатый оглянулся. - А
тебя?
     - Леди Макбет, - обыденным голосом ответила Верка.
     -Как-как?  -  лицо его стало предельно глупым. - А Венька Быстрый говорил,
что тебя Верой зовут...
     - По паспорту. А для друзей - леди Макбет. Ну что, пришли?
     Земля,  едва смоченная недавним дождем,  была тверда, как камень. Пожухлая
трава еле прикрывала ее.  Поодаль торчал муравейник -  против тех муравейников,
которые  Верка  видела  в  родных  лесах,  как  пирамида Хеопса  против  ларька
"Соки-воды".
     - А жестковато не будет? - Павлуша осклабился.
     - В самый раз. Раздевайся.
     - Прямо так, сразу? - что-то в Верке не только привлекало, но уже и пугало
Павлушу.
     - Слушай,  -  она смерила его презрительным взглядом,  -  не люблю я  этих
телячьих нежностей.  Ты  для  чего  меня сюда привел?  Болтовней заниматься или
трахаться?
     - Сейчас...  -  он глотнул из фляжки,  прислонил автомат к стволу акации и
запрыгал на одной ноге, стаскивая грубый армейский ботинок. - А ты сама?
     - Я-то всегда готова, - Верка расстегнула платье, под которым у нее ничего
не было.
     Стащив левый ботинок,  Павлуша прыгал теперь в  другую сторону,  стаскивая
правый. Верка взяла автомат и, держа на отлете, принялась рассматривать его.
     - Эй,  не  балуй!  -  крикнул Павлуша,  занятый уже своими штанами.  -  Не
игрушка ведь!
     - Без тебя знаю, - ответила Верка. - Штука знакомая.
     Она действительно умела обращаться с автоматом -  уроки военной подготовки
в школе даром не прошли, - хотя до этого никогда не стреляла боевыми патронами.
Сейчас она  твердила про  себя  три  заветных слова:  "Предохранитель,  затвор,
спуск...  Только в таком порядке...  Предохранитель,  затвор, спуск... Господи,
лишь бы не забыть..."
     Павлуша остался в одних трусах,  линялых от пота, а спереди пожелтевших от
мочи. Чувствовал он себя как-то неуютно, но храбрился - лыбился, скреб пятерней
впалую грудь, пританцовывал на месте.
     - Исподники-то снимай,  -  скривилась Верка. - Или меня стесняешься? Зачем
же мужскую красу скрывать?
     Мужская  краса  оказалась  бледной,   сморщенной,  немного  кривоватой,  с
красной,   как   у   мухомора,   натруженной  головкой.   Создавшаяся  ситуация
волей-неволей принуждала мужчину к  действию,  и Павлуша шагнул вперед,  однако
Веркиных прелестей достичь не  смог  -  помешал автоматный ствол,  с  которого,
слава богу, мундштук уже был снят.
     Павлуша  еще  не   сообразил,   как  тут  следует  поступить:   удивиться,
оскорбиться или  рассмеяться -  девка и  впрямь оказалась шутейная,  -  но  два
металлических  щелчка  разной  интенсивности,  последовавшие  друг  за  другом,
отчетливо подсказали ему, что пришла пора испугаться, да и не на шутку.
     - Ты это...  чего?  -  его детородный орган,  до этого довольно вялый,  от
страха встал торчком. - Брось... Не надо...
     - Что ты с той девочкой сделал,  которой свой поганый хрен в рот затолкал?
- спросила Верка скучным голосом. - Убил?
     - Она же...  черная,  -  козлиная бородка Павлуши затряслась.  - Она же не
человек...
     - А кто?
     - Так... мартышка...
     - Вот мартышке бы и совал. Она бы тебе его быстро уполовинила.
     - Ты против своих,  значит... Продалась, к... кх-х - ругательство застряло
у него в горле.
     - А ну повтори!  -  Верка толкнула его стволом автомата так,  что на серой
пупырчатой коже остался глубокий круглый отпечаток. - Повтори, гад!
     - Я говорю... зачем так... Мы же свои... Друг друга надо держаться...
     - Твои друзья в  тамбовском лесу остались.  Нечего тут  рассусоливать.  За
тобой много всякого числится.  Но сначала нужно с девочкой разобраться. Убил ты
ее или нет?
     - Нет!  -  Павлуша замотал головой так энергично,  что патлы разлетелись в
стороны.
     - Врешь, - сказала Верка. - Убил. По глазам вижу.
     - Я не виноват! Приказ был!
     - Над детьми издеваться?  -  на ребрах Павлуши появилась новая отметина. -
Сейчас я  с  тобой за эту девочку рассчитаюсь.  А  потом за того мальчика,  что
"Катюшу" пел. Я ведь тебя, гада, просила не трогать его.
     Тут уж Павлуша вообще сглупил - попытался вырвать у Верки автомат. Убивать
она  его  не  стала,  а  только дала  очередь под  ноги,  правда,  чуть-чуть не
рассчитала -  большой палец  на  Павлушиной правой ноге  стал  короче на  целую
фалангу.
     Бедняга, истошно вопя, запрыгал на одной ноге.
     Сомнений относительно своей участи у  него уже не оставалось,  но в  самом
темном уголке души еще билась дикая,  звериная надежда -  авось пронесет, авось
выкручусь, авось это еще не смерть...
     - Иди туда, - Верка указала стволом автомата на муравейник.
     - Зачем? - большей глупости он и придумать не мог.
     - Мне так хочется.
     - А если не пойду?
     - Значит,  прямо на этом месте подохнешь... Причитая и повизгивая от боли,
Павлуша  доковылял до  этого  грандиозного шедевра муравьиной архитектуры и  по
требованию Верки встал возле него на колени.
     - Так,  -  сказала Верка,  критически осматривая уготовленное для  Павлуши
орудие пытки.  -  Ближе подвинься.  Еще.  Теперь засовывай туда свой конец. Что
значит  -  не  лезет?  Правильно,  это  не  девичий  ротик...  Сначала  пальцем
расковыряй...  Больно?  А ей не больно было?  Если хочешь жить,  терпи,  -  она
приставила автомат к его затылку. - Дернешься, башку снесу.
     Уже  через минуту стало ясно,  что  Павлуша испытывает боль,  сопоставимую
разве что со страданиями человека, сунувшего свой член в кипяток. Другой на его
месте давно бы спровоцировал Верку на выстрел и тем самым положил бы конец этим
мукам,