нул своих тюремщиков:  построив для  нужд  кастильского войска
монгольфьер из  промасленного шелка,  он  сбежал  при  первом же  испытательном
полете да еще прихватил с собой жену коменданта замка.
     Бабка-колдунья  и   рыболовы-содомисты,   пройдя   сквозь  все   мытарства
следствия,  публично покаявшись и признав над собой примат католической церкви,
были тем не менее осуждены на пожизненное заключение с конфискацией имущества.
     Смыков,  на милицейской службе поднаторевший во всяких юридических уловках
да  еще  имевший возможность видеть кухню  следствия изнутри,  выбрал для  себя
совершенно иную тактику защиты.
     Священный трибунал главной своей  задачей считал  борьбу с  еретиками,  то
есть с верующими,  отступившими от общепринятых догматов религии. Можно ли было
обвинять в  чем-то  подобном человека,  под  покровительством церкви никогда не
состоявшего,  святых  таинств  не  принявшего и  об  истинном  боге  ничего  не
ведающего?  Юридически нельзя, точно так же, как нельзя обвинить в дезертирстве
солдата,  не принявшего присягу. На это Смыков и упирал: ничего не знаю, ничего
не ведаю,  жил в глуши, о христианском учении слышать не довелось, миссионеры в
наши края не  забредали,  до сих пор пребываю в  первобытной наивности,  а  что
наговаривает на меня эта ведьма Анхела - сплошной вымысел.
     На коварные предложения войти в лоно матери всех страждущих - католической
церкви - он отвечал уклончиво: сделать это можно не раньше, чем позовет душа, а
та еще дремлет, как невинный ребенок.
     Конечно,  провести инквизиторов было трудно,  на  то  они  и  инквизиторы.
Смыкова доставали с разных сторон -  не только увещевали,  вразумляли и пугали,
но  и  пытали  потихоньку,   следуя  принципу,  что  телесные  страдания  очень
просветляют душу.  Он же твердо стоял на своем,  понимая,  что лучше лишний раз
получить плеткой по заду, чем подняться на костер или до окончания века гнить в
одиночке.  Впрочем, к тому времени он уже лично знал всех палачей, а те, хоть и
были  большими  формалистами,  относились к  необычному узнику  с  определенным
пиететом.
     Очередной сеанс убеждения с пристрастием выглядел примерно так.
     - Привет,  сеньоры, - говорил Смыков, входя в полутемный сводчатый подвал,
где на  жаровнях калились клещи,  в  котлах кипела вода,  скрипела под потолком
дыба, а служитель торопливо засыпал песком свежие кровавые лужи.
     - Привет и вам, благородный сеньор, - вежливо отвечал палач.
     - Чем займемся на этот раз?
     - По плану. Сначала вырвем вам ноготок на левой руке, а потом пытка водой.
     - На левой руке уже рвали. Можете полюбоваться.
     - Ах, простите... Сейчас загляну в дело... Действительно, ноготок на вашей
левой руке уже рвали...  Да еще в  присутствии кардинала.  Тогда будем рвать на
правой.
     - Может, не стоит? В плане ведь конкретно сказано: на левой.
     - Вы же знаете наши порядки, сеньор...
     - Ладно, приступайте.
     - С какого пальчика сорвем?
     - Да с любого. Только поаккуратней.
     - Тогда   с   указательного.   Мизинчик  трогать  не   будем.   Он   самый
болезненный... Рвать?
     - Рвите.
     - А может, примете крещение?
     - Не собираюсь даже!  Чтобы меня после этого обвинили в ереси и послали на
костер? Рви!
     - Не  обижайтесь,  сеньор.  Мы люди маленькие.  В  тяжких трудах свой хлеб
зарабатываем.
     - А-а-а!
     - Ну как? Не очень больно?
     - Я же просил, собака кастильская, поаккуратней!
     - Не гневайтесь,  сеньор.  Приложите вот это снадобье. Сейчас все пройдет.
Передохните немного и перейдем к пытке водой.
     - Вода теплая?
     - Теплая, сеньор... А может, все же примете крещение?
     - Ну что вы ко мне привязались? Сто раз уже сказано: нет!
     - Ах,  сеньор, к чему такое упрямство? И вам неприятности, и нам морока...
Извольте пройти к  этой бочке.  Будем держать вашу голову под  водой до  первых
признаков утопления. Потом вернем в чувство. И так до пяти раз.
     - Может, сегодня трех хватит? Я немного переел за обедом.
     - Так и быть, сеньор... Четыре. Уж вы потерпите.
     - Как-нибудь.
     - Решение свое не изменили?
     - И не надейтесь!
     - Тогда окунаем.
     - Буль-буль-буль-буль...
     Время от  времени в  замок доставляли новых пленников -  иногда степняков,
иногда еще более диких,  чем они,  негров,  иногда земляков Смыкова.  Общаясь с
ними в качестве переводчика,  он был в курсе всех последних событий. Ни разу не
покинув свой каземат,  Смыков знал и о распрях,  раздиравших бывший Талашевский
район, теперь называемый по-разному - то Отчиной, то Отчаиной, - и об эпидемиях
неведомых болезней,  косивших всех подряд,  и о бедственном положении Кастилии,
сражающейся на два фронта, и о многом другом.
     Располагая избытком вольного времени и  относительной свободой перемещения
внутри своей тюрьмы,  Смыков освоил язык негров и  степняков.  Последние вскоре
покинули замок.  После очередного поражения кастильцев их  пришлось обменять на
знатных  пленников,  которым грозила участь  стать  в  чужом  краю  пастухами и
табунщиками.
     На одном из заседаний трибунала,  когда секретарь с явными признаками оспы
свалился замертво,  случайно выяснилось, что Смыков владеет не только испанской
речью,  но  и  письмом.  Ему  доверили вести  протокол,  потом поручили начисто
переписывать законченные дела,  а  после соответствующего экзамена назначили на
должность квалификатора -  ученого-юриста,  следящего за  тем,  чтобы церковное
судопроизводство не  противоречило гражданскому законодательству.  Сделано  это
было,  конечно,  не от хорошей жизни - лучшие кастильские мужи пачками гибли от
стрел  степняков,  от  пуль  и  гранат талашевцев,  от  неизвестного им  доселе
сифилиса,  от  оспы и  дифтерии,  от непривычно крепких спиртных напитков и  от
черной хандры.
     Знание римского, наполеоновского и социалистического права, а также многих
хитрых   уловок,   изобретенных  юристами-крючкотворами  за   последние  четыре
столетия,  вкупе с  многолетней милицейской практикой сразу выделили Смыкова из
общей массы твердых в вере, но слабых головой местных следователей. На волю его
по-прежнему  не  выпускали,  однако  принять  крещение  больше  не  принуждали.
Естественно,  пытки  прекратились.  Вскоре  ему  даже  положили государственное
жалованье в серебряных реалах.
     Одно время он передавал свои знания молодому поколению законников, а потом
был    переброшен   на    то,    что    при    советской   власти    называлось
организационно-кадровой   работой.   Кастильцы,   всегда   питавшие  нездоровое
пристрастие  ко   всяким  бюрократическим  вывертам,   по  достоинству  оценили
нововведения  Смыкова:   личные  дела,  карточки  по  учету  кадров,  анкеты  и
регистрационные журналы.
     Особой виртуозности он достиг в составлении характеристик,  которые всегда
стряпал  на  глазах,  на  основании одних  только  архивов  инквизиции,  кстати
сказать, весьма обширных. Вот так выглядел, к примеру, один из его шедевров:
     "Дон Алонсо де  Хименес проявил себя стойким борцом за дело истинной веры.
В  достаточном объеме  владеет  рыцарским  искусством.  Постоянно работает  над
совершенствованием  своих   морально-боевых  качеств.   Здоров,   форму  одежды
соблюдает.
     У  равных  по  происхождению пользуется авторитетом,  у  рядовых рыцарей -
уважением.
     Имеет отдельные недостатки.  Дважды переходил в  магометанство,  последний
раз пробыл в таком состоянии 10 лет.  В Кордовском калифате имеет родственников
- 6 жен и 18 детей.
     При искоренении вышеуказанных недостатков дон Алонсо де Хименес может быть
допущен к участию в крестовом походе против неверных".
     Делая стремительную,  хоть и  своеобразную карьеру (он  уже жил в  верхних
покоях замка,  хотя ступать за  его  порог права не  имел),  Смыков считал себя
кем-то вроде Штирлица,  внедренного в логово врага.  Со всех важных документов,
проходящих через его руки,  он аккуратно снимал копии.  Оставалось только найти
надежного связника.
     Но  тут разразилась новая катастрофа,  закончившаяся тем,  что власть была
свергнута не только в  Кастилии и Отчине,  но даже в степи.  Замученные войной,
мором и  голодом люди  посчитали первопричиной всех несчастий своих собственных
вождей.  Может,  в этом и был резон,  но уж больно радикальные меры применялись
для исправления допущенных ошибок.  Вместе с гнойным нарывом отрезали и голову.
По всей Кастилии вновь запылали костры,  только жгли на них уже не еретиков,  а
инквизиторов и их многочисленных пособников.
     При  штурме Санта-Короны Смыков спасся тем,  что  вернулся в  свою прежнюю
камеру и сам на себя надел кандалы.
     Приняв непосредственное участие в уничтожении архива святого трибунала, он
сумел-таки отыскать в нем мешок со своим имуществом.  На родину Смыков прибыл в
своем прежнем милицейском мундире,  за  что  едва не  был  расстрелян Зябликом,
принявшим  его  за  тайного  агента  аггелов.   Спасло  Смыкова  заступничество
какого-то  степняка,   ранее  сидевшего  в  Санта-Короне  и  хорошо  помнившего
вежливого, предупредительного переводчика.

     Агиларская  дорога  оказалась  обыкновенной караванной тропой,  а  часовня
Святого Доминика -  собачьей будкой,  в  которой еле помещалось грубое изваяние
соответствующего мученика. Вокруг расстилалась плоская, как стол, известняковая
равнина, кое-где опушенная скудной травой.
     Зяблику это место не понравилось.
     - Даже заснуть в тенечке негде, - сказал он удрученно.
     Зато Смыков остался доволен.
     - Никто,  однако,  незамеченным сюда не подберется. На десять верст вокруг
все просматривается.
     Показавшуюся на горизонте точку Смыков и Чмыхало заметили одновременно.
     - А вот и гонец, - сказал Смыков. - Изо всех сил скачет. Видно, с хорошими
вестями.
     - Конь плохой, - добавил Чмыхало. - Арык. Кляча. А может, засекся.
     - У хорошего ездока конь не засекается. - Зяблик козырьком приложил ладонь
ко лбу. - Ты, Смыков, со мной согласен?
     - Всякое  бывает,   братец  вы  мой,  -  рассеянно  ответил  Смыков,  тоже
всматриваясь в даль.
     Когда до всадника осталось метров сто,  Зяблик выстрелил в воздух и знаком
приказал тому спешиться.
     - Скажи,  чтобы лапы поднял,  - бросил он приятелю. - А не то еще шарахнет
гранатой.
     - Манос  арриба!   -  крикнул  Смыков.  Гонец,  оставив  коня,  и  вправду
незавидного,  охотно вскинул вверх руки и засеменил к драндулету. Был он жалок,
грязен,  чересчур смугл даже  для  кастильца,  плохо одет  и  походил скорее на
бродягу, чем на божьего слугу.
     - Поспрошай его, - тихо сказал Зяблик. - Проверь.
     - Считаешь, его могли подменить аггелы?
     - Чем черт не шутит.
     - Рогов-то вроде не видно.
     - Что они,  совсем дураки,  чтобы рогатого посылать? У них всякой твари по
паре имеется.
     Смыков что-то спросил у гонца,  но тот,  страдающе скривившись, заскулил и
стал тыкать пальцем себе в рот.
     - Чего это он? - удивился Зяблик.
     - Может, немой, - подал голос Цыпф, все еще. переживающий свой позор.
     - Сейчас проверим... Ко мне! Бегом!
     Гонец  остался стоять  на  прежнем месте,  переводя заискивающий взгляд  с
одного чужестранца на другого.
     - Не понимает вроде по-нашему. Или прикидывается. - Зяблик, шагнув вперед,
ухватил гонца за подбородок и заглянул ему в рот.  -  Мать честная! Языка-то на
самом деле нет! По самый корень. Рвала их ваша инквизиция?
     - Рвала. Но чрезвычайно редко.
     Немой  между  тем  вытащил из-за  пазухи свернутую трубкой и  запечатанную
висячей  печатью  бумагу.  Из  рук  Зяблика она  перекочевала к  Смыкову.  Тот,
осторожно взяв свиток за торцы,  внимательно осмотрел его,  даже понюхал и лишь
после этого развернул.
     - Ну что там? - нетерпеливо спросил Зяблик.
     - Кардинал шлет нам привет и сообщает, что сей верный человек проводит нас
туда, куда нужно.
     - Ты почерк кардинала знаешь?
     - Станет кардинал перо в  руки брать.  Для того писцы имеются.  Но  печать
точно его. Могу гарантировать.
     - Тогда поехали.
     Смыков отдал гонцу короткое распоряжение, и тот принялся торопливо снимать
упряжь с коня.
     - Волкам на обед оставляет,  - недовольно пробурчал Зяблик. - Может, лучше
нам его на мясо прирезать? Как ты считаешь, Чмыхало?
     - Не-е,  -  покачал головой Толгай. - Это не мясо, это узагач. Дерево. Зуб
сломаешь.
     Отпустив расседланного коня на  волю,  гонец с  опаской забрался на заднее
сиденье драндулета.
     - А  дальше?  -  спросил Смыков.  -  Куда?  Гонец замычал и ладонью указал
вперед.  Спустя час  по  его  указанию драндулет свернул с  Агиларской дороги в
чистое поле,  долго ехал по  высохшему руслу ручья,  а  потом снова выбрался на
какую-то караванную тропу, вдоль которой подозрительно часто торчали деревянные
кресты, отмечавшие безымянные могилы путников.
     - Таким манером мы скоро в Гиблую Дыру заедем,  -  сказал Зяблик, озираясь
по сторонам. - Ты, Смыков, хоть бывал в этих краях?
     - Что я здесь потерял...
     - Уж это точно.  - Зяблик сплюнул за борт драндулета. - Терять тут нечего.
Зато приключений на  свою задницу найти можно.  Это же надо придумать -  немого
гонца прислать! Как они еще слепого не прислали. Одно слово - иезуиты!
     Впереди уже маячили какие-то  живописные развалины,  и  гонец,  перехватив
взгляд Смыкова, согласно кивнул: прибыли, мол.
     - Давай сначала вокруг объедем,  - сказал Зяблик Толгаю. - Глянем, что это
за осиное гнездо такое.
     Лет сто назад,  а может, и больше здесь возвышался прекрасный мавританский
дворец,  от которого остались только груды тесаного камня, несколько толстенных
стен  с  узкими стрельчатыми окнами,  две-три  чудом уцелевшие ажурные арки  да
полуобвалившийся купол со следами бирюзовой глазури.
     Описав вокруг развалин петлю,  Толгай загнал драндулет в  какую-то  весьма
схожую с капониром рытвину.
     - Ох,  неладно тут, чует моя душа! - Зяблик швырнул в сторону разрушенного
дворца камень.  - Ни одна ворона даже не чирикнет! А в таком месте птицы должны
гнездиться... Эй, кто там есть, отзовись!
     Словно в  ответ на  его  крик,  в  пустом проеме окна  показался кардинал.
Насколько можно было судить с такого расстояния,  одет он был точно так же, как
и  в  момент освобождения.  Энергично помахав рукой,  он снова скрылся во мраке
развалин.
     - В прятки играет,  старый черт, - скривился Зяблик. - Ты, Лева, остаешься
здесь. С этого безъязыкого глаз не спускай. А мы короткими перебежками вперед.
     Первым под  свод ворот,  где  все заросло буйной зеленью,  вбежал Смыков и
словно в пруд нырнул - так здесь было прохладно, сумрачно, влажно. Совсем рядом
журчала вода  и  тихо  стрекотали насекомые.  Зяблик,  тенью проскользнув мимо,
исчез где-то в  верхних ярусах руин.  Чмыхало нырнул в  подземелье,  прорубаясь
саблей сквозь чащу плюща и мирта.
     Надо  было  выбирать позицию получше,  и  Смыков через  внутренний дворик,
представляющий  собой   открытые  сверху   каменные  катакомбы,   устремился  к
увенчанной  куполом  башне,  сквозь  дыры  в  которой,  словно  спинной  хребет
мертвеца, проглядывала винтовая лестница. При этом он не забывал посматривать и
по сторонам, и себе под ноги - в таких развалинах чужака мог подстерегать любой
сюрприз: змея, замаскированная ловчая яма, капкан, мина.
     На  пределе дыхания Смыков взлетел по лестнице наверх,  выбрался на карниз
купола, залег и огляделся. Руины дворца и вся прилегающая местность отсюда были
как на ладони.  Горизонт, насколько хватало глаз, был чист. Единственный хорошо
заметный след принадлежал драндулету.  Цыпф,  словно любопытный сурок, стоял на
его капоте и,  представляя собой завидную мишень, глядел на разрушенный дворец.
Немой гонец, сгорбившись, сидел на прежнем месте.
     С  той  стороны руин,  где им  показался кардинал и  где сейчас должен был
находиться Зяблик,  раздался резкий короткий свист.  Он означал крайнюю степень
опасности и не требовал отзыва. По этому сигналу полагалось затаиться и ждать.
     Кто-то  длинный,  темный,  кого Смыков поначалу принял за  огромную кошку,
стремительно метнулся сверху, оттуда, где могли жить одни только птицы. Получив
в  прыжке пулю,  он пролетел мимо,  попытался ногтями вцепиться в  покатый край
крыши и,  опознанный уже  как  человек,  заработал еще  одну  пулю  между глаз.
Короткий  вопль  и  шум  падения  еще  не  успели  умолкнуть,  а  в  развалинах
часто-часто,  почти как автомат, застучал пистолет Зяблика. Все это заняло пару
секунд, не больше, затем вновь наступила тишина.
     Спустя минут пять раздался голос Зяблика, неузнаваемо искаженный акустикой
руин:
     - Отдайте наших баб,  мудаки,  и  разойдемся!  Нас вы  живыми все равно не
возьмете!
     Кто-то громко, как в рупор, расхохотался и ответил с издевкой:
     - Ты  нам  пока не  нужен,  Зяблик.  Тебе ведено было привести сюда Белого
Чужака.
     - Это ты, что ли, Песик? - после короткого молчания спросил Зяблик.
     - Меня зовут Ламех. Я семя Каиново.
     - Говно ты собачье! Зачем старика замучили?
     - Он запятнан кровью братьев наших. Нашел кого жалеть.
     Снова загрохотал пистолет Зяблика,  и развалины словно ожили.  Из каменных
гротов,  из подземных нор, из густых зарослей появились люди в черных колпаках.
Смыков оказался на своем куполе,  словно медведь,  неосмотрительно позарившийся
на дупло диких пчел,  -  пули роем визжали вокруг, обдавая его пылью и каменным
крошевом.  Попытка отползти назад  закончилась неудачей -  башню  здесь  сверху
донизу разрывала широкая трещина.  Тогда он  вскочил и  что  было  мочи побежал
вперед,  прикрываемый бортиком карниза лишь до колен. Спасло Смыкова только то,
что  все  стрелявшие находились значительно ниже  его  и  вынуждены были палить
почти в  зенит.  Так или иначе,  душераздирающий дивертисмент лопающихся струн,
сопровождавший  этот  бег,   мог   доконать  любого  менее  опытного  и   более
впечатлительного человека.
     Преодолев половину окружности башни,  Смыков оказался за спинами тех,  кто
уже собирался с верхней площадки лестницы перебраться на купол. Сквозь какую-то
отдушину он хладнокровно перестрелял их всех. Впрочем, большого искусства тут и
не требовалось -  человека, взбирающегося на такую высоту по узеньким, лишенным
перил приступкам, достаточно просто зацепить пулей.
     Теперь  аггелам,  до  этого  державшим Смыкова под  обстрелом,  надо  было
перебираться на другую сторону руин, в обход башни. Он позволил им это сделать,
перещелкав половину,  как куропаток,  а потом бросился по карнизу назад, внутрь
купола, и слетел по лестнице вниз.
     Двое аггелов,  лежащих у  ее подножия,  не подавали признаков жизни,  зато
третий, упавший не на камни, а на тела товарищей, еще шевелился. Смыков трогать
его не стал,  а  только выгреб из карманов все патроны и отобрал черный колпак.
Рогов у аггела не было, да и выглядел он пацан пацаном.
     Из башни Смыков выбрался не через дверной проем, а через ту самую трещину,
что до  этого едва не  погубила его.  Натянув колпак на  самые глаза,  он сетью
рвов-катакомб, расположение которых хорошо разглядел сверху, стал пробираться к
руинам,  где  засел  Зяблик.  Полутемные  коридоры  первого  этажа  были  полны
пороховым дымом, но грохот стрельбы указывал дорогу лучше любого маяка.
     Аггелы,  осаждавшие помещение, куда им удалось загнать Зяблика, не ожидали
удара в спину,  к тому же и пресловутый колпак ввел их в заблуждение.  Внезапно
оказавшись под  перекрестным,  да  еще и  кинжальным огнем,  они не  выдержали:
кто-то  удрал на  верхние ярусы,  кто-то  выпрыгнул в  окно,  кто-то  попытался
сдаться.
     Свистнув особым способом -  свои,  не  стреляй!  -  Смыков воссоединился с
приятелем.  Тот,  припорошенный пылью и  слегка закопченный,  торопливо набивал
патронами последнюю обойму.
     - 3-заманили,  г-гады, в ловушку! - щелкая зубами от ярости, прохрипел он.