╤ЄЁрэшЎ√: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
54 -
55 -
56 -
57 -
58 -
59 -
60 -
61 -
62 -
63 -
64 -
65 -
66 -
67 -
68 -
69 -
70 -
71 -
72 -
73 -
74 -
75 -
76 -
77 -
78 -
79 -
80 -
81 -
82 -
83 -
84 -
85 -
86 -
87 -
88 -
89 -
90 -
91 -
92 -
93 -
94 -
95 -
96 -
97 -
98 -
99 -
100 -
101 -
102 -
103 -
104 -
105 -
106 -
107 -
108 -
109 -
110 -
111 -
112 -
113 -
114 -
115 -
ду, обсуждать который они не стали.
Все было до ужаса просто и выглядело жуткой пародией на задачи, с которых
начинают изучение арифметики: "Если шесть человек производят монтаж за два
дня, сколько..."
Для двоих кислорода хватило бы на двадцать дней, а до Венеры оставалось
лететь тридцать. Не надо было быть математическим гением, чтобы
сообразить: добраться до Вечерней звезды живым может один, только один
человек.
И, рассуждая вслух о двадцатидневном сроке, оба сознавали, что вместе им
можно лететь только десять дней, и на оставшийся путь воздуха хватит лишь
одному из них. Положение было, что называется, пиковое.
Ясно, что долго длиться такой заговор молчания не мог. Однако проблема
была из тех, что и в лучшие времена нелегко решалась полюбовно. Еще
труднее это, когда люди в ссоре.
Грант намерен был действовать честно. А потому оставалось одно: выждать,
пока Мак-Нил протрезвится, чтобы откровенно поговорить с ним.
Снова пристегнувшись ремнями к креслу пилота, Грант некоторое время
задумчиво глядел в пространство. Под конец он решил, что лучше всего
объясниться письменно, особенно с учетом нынешних натянутых отношений.
Укрепив на пюпитре лист почтовой бумаги, он написал: "Любезный Мак-Нил..."
Затем разорвал написанное и начал по-другому: "Мак-Нил..."
Еще и через три часа он не был вполне удовлетворен результатами. Некоторые
вещи так дьявольски трудно изложить на бумаге. Все же он кое-как дописал
письмо, запечатал его и спрятал в сейф. Денек-другой дело еще могло
потерпеть.
Ни на Земле, ни на Венере никто, верно, не представлял себе все
возраставшего напряжения между членами экипажа "Стар Куин". Газеты и радио
наперебой строили самые фантастические планы спасения. Миллионы людей,
кажется, только об этом и говорили. Но лишь слабое эхо поднятого обеими
планетами шума доносилось до тех двоих, чья судьба так взволновала
населенные миры.
Венера имела возможность в любое время беседовать со "Стар Куин", но
сказать-то было по сути нечего. Не станешь ведь говорить пустые слова
утешения людям, приговоренным к смерти, даже если дата ее известна лишь
приблизительно.
Итак, Венера ежедневно проводила только обычные короткие сеансы радиосвязи
и блокировала неистощимый поток бессмысленных предложений от доброхотных
советчиков-землян. Попытки же некоторых частных радиокомпаний напрямую
связаться с кораблем были тщетны: ни Грант, ни Мак-Нил и не подумали бы
настраиваться на какую-то другую волну, кроме той, что тянулась к дразняще
близкой и мучительно недосягаемой Венере.
Мак-Нил, с некоторой неловкостью выбрался уже из своей каюты, и, хотя
атмосфера на корабле была далека от сердечной, внешне жизнь потекла почти
по-прежнему.
Грант целыми часами сидел в своем кресле, производя навигационные расчеты
или сочиняя бесконечные письма к жене. При желании он мог бы поговорить с
ней, но мысль о миллионах чужих ушей останавливала его. Считалось, что
межпланетная радиосвязь осуществляется тайным порядком, но Грант никак не
мог положиться на скромность такого множества сочувствующих обывателей.
Каждый день он давал себе обещание, что завтра вручит Мак-Нилу письмо,
если тот не воспользуется такой отсрочкой, чтобы проявить мужество и
самому начать разговор. Он и мысли не допускал, что инженер может молчать
по каким-то другим причинам.
Гранта всегда удивляло, зачем Мак-Нил таскает с собой целую библиотеку
микрофильмированных книг, причем самых разных, в том числе даже просто
"развлекательных".
Мак-Нил с его широчайшим кругом интересов вообще был слишком тонкой и
сложной натурой, недоступной пониманию Гранта. Инженер любил жизнь и
жаждал наслаждений, тем более что месяцами был отрезан от них. Однако он
отнюдь не был тем распущенным, аморальным субъектом, каким считал его
лишенный воображения, несколько ограниченный Грант.
Действительно, вначале Мак-Нил совершенно пал духом, а его выходка с вином
заслуживала, по стандартам Гранта, самого строгого осуждения. Но Мак-Нил
не был сломлен - он перенес потрясение и оправился. В этом и состояло его
отличие от воздержанного, но не имеющего настоящего запаса прочности
Гранта.
Хотя по молчаливому согласию заведенный порядок был восстановлен, на
натянутость в отношениях Гранта и Мак-Нила это не повлияло. Оба всячески
избегали друг друга и сходились только за столом. При этих встречах они
держались с преувеличенной любезностью, усиленно стараясь вести себя как
обычно, что ни одному из них не удавалось.
Грант надеялся, что Мак-Нил сам заговорит о необходимости кому-то из двоих
принести себя в жертву. И то, что инженер упорно не желал начать этот
трудный разговор, еще усиливало гневное презрение Гранта. В довершение
всех бед Грант страдал теперь ночными кошмарами и почти не спал.
Кошмар был постоянно один и тот же. Когда-то, еще мальчишкой, Грант,
захваченный какой-нибудь интересной книгой, часто продолжал чтение в
постели. Делать это приходилось, конечно, украдкой, и он, накрывшись с
головой, светил себе карманным фонариком. Каждые десять минут в этом
уютном гнездышке становилось нечем дышать, и мгновения, когда он
высовывался, чтобы наглотаться свежего, прохладного воздуха, доставляли
ему особое удовольствие.
Теперь, через тридцать лет, он расплачивался за эти невинные детские
шалости. Ему снилось, что он не может выпутаться из простыней и мучительно
задыхается от недостатка воздуха.
Письмо Мак-Нилу он все еще не отдал. Вообще такая манера тянуть была
совершенно ему несвойственна, но он сумел убедить себя, что в данном
случае она единственно правильная.
Он ведь давал Мак-Нилу возможность искупить прежнее недостойное поведение
мужественным поступком. И ни разу ему не пришло в голову, что Мак-Нил
может ждать подобного проявления мужества от него самого.
Когда до последнего, буквально крайнего срока оставалось только пять дней,
Грант впервые начал подумывать об убийстве. Он сидел после "вечерней"
трапезы, с раздражением слушая, как Мак-Нил гремит в камбузе посудой.
Кому в целом свете, спросил себя Грант, нужен этот инженер? Он холост,
смерть его никого не осиротит, никто по нем не заплачет. Грант же,
напротив, имеет жену и троих детей, к которым питает соответствующие
чувства, хотя сам по непонятным причинам видит от своих домочадцев лишь
обязательную почтительность.
Непредубежденный судья без труда выбрал бы из двоих более достойного. Имей
Мак-Нил хоть каплю порядочности, он сделал бы это и сам. А поскольку он
явно не намерен ничего такого делать, он не заслуживает, чтобы с ним
считались.
Мысль, которую Грант уже несколько дней отгонял от себя, теперь назойливо
ворвалась в его сознание, и он, отдадим ему справедливость, ужаснулся.
Он был прямым и честным человеком с весьма строгими правилами. Даже
мимолетные, считающиеся почему-то "нормальными" порывы к убийству были ему
чужды. Но по мере приближения критического срока они стали появляться все
чаще.
Воздух теперь уже заметно изменился. На дыхании это, правда, пока не
сказывалось, но настойчиво сигнализировало о предстоящей беде и лишало
Гранта сна. Он не считал это большой потерей, так как бессонница избавляла
его от кошмаров, однако физически он чувствовал себя все хуже.
И нервы его тоже быстро сдавали, что усугублялось поведением Мак-Нила,
который держался теперь с неожиданным и бесившим Гранта спокойствием.
Откладывать объяснение дальше становилось уже опасно.
Достав из сейфа письмо, в котором оно пролежало, казалось, целую вечность.
Грант помедлил еще, раздумывая, не надо ли прибавить что-нибудь к
написанному. Но затем, осознав, что просто ищет новый предлог для
отсрочки, он решительно двинулся к каюте Мак-Нила.
Единичный нейтрон вызывает цепную реакцию, способную вмиг погубить
миллионы жизней и искалечить даже тех, кто еще не родился. Точно так же
иной раз достаточно ничтожного толчка, чтобы круто изменить образ действий
и всю судьбу человека.
Гранта остановил у двери Мак-Нила совершеннейший пустяк - запах табачного
дыма.
Мысль, что этот сибаритствующий инженер транжирит на свои прихоти
последние бесценные литры кислорода, привела Гранта в бешенство. Он был
так разъярен, что в первый момент не мог двинуться с места.
Затем он медленно скомкал в кулаке письмо. Побуждение, которому он вначале
противился, над которым потом нехотя размышлял, было наконец признано и
одобрено. Мак-Нилу предоставлялась возможность равноправия, но он оказался
недостоин этого. Что ж, если так - пусть себе умирает.
Быстрота, с какой было принято это решение, не обманула бы и начинающего
психолога. От каюты Мак-Нила Гранта вместе с ненавистью прогоняло и
смутное удовлетворение. Теперь, говорил он себе, можно больше не считаться
с этим отвратительным эгоистом. Инженер сам лишил себя права на жизнь.
А Гранту только того и нужно было, чтобы успокоить свою совесть. Потому
что он принадлежал к людям, которые хоть и способны задумать и даже
совершить убийство, но и в таких случаях остаются верны собственным
представлениям о чести и морали.
Между тем Грант - уже не впервые - глубоко заблуждался насчет Мак-Нила.
Последний был заядлым курильщиком, и ему даже в нормальных обстоятельствах
для поддержания душевного равновесия требовался табак. Насколько важнее
это было сейчас, Грант, куривший от случая к случаю и без особого
удовольствия, не мог и вообразить.
После тщательных расчетов Мак-Нил пришел к выводу, что четыре сигареты в
день существенно на содержание кислорода внутри корабля не повлияют, но
для его собственных нервов, а отсюда косвенно и для нервов Гранта роль их
будет огромна.
Поскольку объяснять это Гранту было бы бесполезно, инженер курил тайком, и
самообладание, которое помогали ему сохранить эти четыре сигареты, почти
поражало его самого. Только роковая случайность позволила Гранту
застигнуть его за курением.
Для человека, лишь сейчас решившегося на убийство, Грант действовал на
удивление методично. Не раздумывая, он кинулся к аптечке, содержимое
которой предусматривало чуть ли не все несчастья, какие могут произойти в
космосе.
Предусмотрен был даже самый крайний случай, и специально для него позади
других медикаментов здесь прикрепили пузырек, мысль о котором все эти дни
подсознательно тревожила Гранта. На белой этикетке под изображением черепа
и скрещенных костей стояла четкая надпись: "Примерно полграмма вызовут
безболезненную и почти мгновенную смерть".
Безболезненная и мгновенная смерть - это было хорошо. Но было еще одно
важное обстоятельство, на этикетке не упомянутое: яд не имел вкуса.
Еда, которую готовил Грант, не имела ничего общего с произведениями
кулинарного искусства, выходившими из рук Мак-Нила. Человек, любящий
вкусно поесть и вынужденный большую часть жизни проводить в космосе,
приучается хорошо готовить. И Мак-Нил давно уже освоил эту вторую
профессию.
Грант же, напротив, смотрел на еду как на одну из необходимых, но досадных
обязанностей, от которых он старался побыстрее отделаться. И это
соответственно отражалось на его стряпне. Мак-Нил успел уже с ней
смириться, но сегодняшние старания Гранта могли бы его заинтересовать.
Если он и заметил все возрастающую нервозность Гранта, он ничего не
сказал. Трапеза протекала почти в полном молчании, но это стало уже
обычным: все возможности непринужденной беседы были давно исчерпаны. Когда
с едой было покончено, Грант отправился в камбуз готовить кофе.
Это отняло у него довольно много времени, потому что в последний момент
ему вдруг вспомнился некий классический фильм прошлого столетия:
легендарный Чарли Чаплин, пытаясь отравить опостылевшую жену, перепутывает
стаканы.
Совершенно неуместное воспоминание полностью выбило Гранта из колеи. На
миг им овладел тот самый "бес противоречия", который, если верить Эдгару
По, только и ждет случая поиздеваться над человеком.
Впрочем, Грант, по крайней мере внешне, был уже совершенно спокоен, когда
внес пластиковые сосуды с трубочками для питья. Ошибка исключалась, потому
что свой стаканчик инженер давно пометил, крупными буквами выведя на нем:
"Мак".
При этой мысли Грант едва удержался от истерического смешка, признавшись
себе, что совсем уже не владеет своими нервами.
Как зачарованный, наблюдал он за Мак-Нилом, который, угрюмо глядя в
пространство, вертел свой стакан, не спеша отведать напиток. Потом он все
же поднес трубочку к губам.
Когда он, сделав первый глоток, поперхнулся, сердце у Гранта остановилось.
Но инженер тут же спокойно произнес:
- Разок вы сварили кофе, как полагается. Он горячий.
Сердце Гранта медленно возобновило прерванную работу, но на свой голос он
не надеялся и только неопределенно кивнул. Инженер осторожно пристроил
стаканчик в воздухе, в нескольких дюймах от своего лица.
Он глубоко задумался. Казалось, он подбирал слова для какого-то важного
заявления. Грант проклинал себя за слишком горячий кофе: такие вот пустяки
и приводят убийц на виселицу. Он боялся, что не сможет долго скрывать свою
нервозность.
- Я полагаю, - тоном, каким говорят о самых обыденных вещах, начал
Мак-Нил, - вам ясно, что для одного из нас здесь хватило бы воздуха до
самой Венеры?
Неимоверным усилием воли Грант оторвал взгляд от стакана и выдавая из
пересохшего горла слова:
- Эта... эта мысль у меня мелькала.
Мак-Нил потрогал свой стакан, нашел, что тот еще слишком горяч, и
задумчиво продолжал:
- Так не будет ли всего правильней, если один из нас выйдет через наружный
шлюз или примет... скажем, что-то оттуда? - Большим пальцем он указал на
аптечку.
Грант кивнул.
- Вопрос, конечно, в том, - прибавил инженер, - кому это сделать. Я
полагаю, нам надо как-то бросить жребий.
Грант был буквально ошарашен. Он ни за что не поверил бы, что инженер
способен так спокойно обсуждать эту тему. Заподозрить он ничего не мог - в
этом Грант был уверен. Просто оба они думали об одном и том же, и по
какому-то случайному совпадению Мак-Нил сейчас, именно сейчас, затеял этот
разговор.
Инженер пристально смотрел на него, стараясь, видимо, определить реакцию
на свое предложение.
- Вы правы, - услышал Грант собственный голос. - Мы должны обсудить это.
- Да, - безмятежно подтвердил инженер, - должны. - Он взял свой стакан,
зажал губами трубочку и стал медленно потягивать кофе.
Ждать конца этой сцены Грант был не в силах. Облегчения, на которое он
надеялся, он вовсе не испытывал. Скорее его даже кольнуло нечто похожее на
жалость, хотя с раскаянием это не имело ничего общего. Просто он вдруг с
ужасом представил себе, что больше трех недель - пока не придет спасение -
должен будет провести в полном одиночестве, не зная, куда деваться от
своих страхов.
Он не хотел видеть Мак-Нила умирающим, ему стало почти дурно. Не
оглянувшись на свою жертву, он поспешил к выходу.
* * *
Раскаленное солнце и немигающие звезды со своих постоянных мест смотрели
на неподвижный, как и они, "Стар Куин". Невозможно было заметить, что эта
крохотная гантель несется с почти максимальной для нее скоростью, что в
меньшей сфере скопились миллионы лошадиных сил, готовых вырваться наружу,
и что в большей сфере есть еще кто-то живой.
Люк на теневой стороне корабля медленно открылся, и во тьме странно повис
яркий круг света. Почти тут же из корабля выплыли две фигуры. Одна была
значительно массивнее другой, и по очень важной причине - из-за скафандра.
А скафандр не из тех нарядов, которыми можно пренебречь, ничем особо не
рискуя.
В темноте происходило что-то непонятное. Потом меньшая фигура начала
двигаться, сперва медленно, однако с каждой секундой набирая скорость.
Когда из отбрасываемой кораблем тени ее вынесло на слепящее солнце, стал
виден укрепленный у нее на спине небольшой газовый баллон, из которого
вился, мгновенно тая в пространстве, легкий дымок.
Эта примитивная, но сильная ракета позволила телу преодолеть ничтожное
гравитационное поле корабля и очень скоро бесследно исчезнуть вдали.
Все это время другая фигура неподвижно стояла в шлюзе. Теперь наружный люк
закрылся, яркое круглое пятно пропало, и на затененной стороне корабля
осталось лишь тусклое отражение бледного света Земли.
Следующие двадцать три дня ничего не происходило.
* * *
Капитан "Геркулеса", облегченно вздохнув, повернулся к первому помощнику.
- Я боялся, он не сумеет этого сделать. Какой невероятный труд одному
вывести корабль из орбиты, да еще когда и дышать-то нечем! Сколько времени
нам нужно, чтобы встретить его?
- Около часа. Он все еще несколько отклоняется в сторону, но тут мы сможем
ему помочь.
- Хорошо. Просигнальте, пожалуйста, "Левиафану" и "Титану", что мы идем на
сближение и чтобы они тоже стартовали. Но я не стал бы до завершения
стыковки давать информацию вашим приятелям из отдела новостей.
Помощник вспыхнул и с некоторой обидой возразил:
- Я и не думаю. - Он нажал клавиши счетно-решающего устройства и остался
не вполне доволен мгновенно возникшим на экране ответом. - Не стоит,
по-моему, вызывать другие буксиры, пока мы сами не подойдем к "Куин". Он
все еще отклоняется в сторону. Что зря тратить горючее?
- Вы правы. Скажите, чтобы "Левиафан" и "Титан" были наготове, но не
стартовали без нашего сигнала.
Пока это сообщение пробивалось сквозь толщу облаков к планете, первый
помощник задумчиво спросил:
- Интересно, что он сейчас чувствует?
- Могу вам сказать. Он так рад своему спасению, что все остальное ему
безразлично.
- Не думаю все-таки, чтобы мне было приятно бросить в космосе товарища
ради возможности самому вернуться домой.
- Такое никому не может быть приятно. Но вы слышали их передачу, они мирно
все обсудили и приняли единственно разумное решение.
- Разумное - возможно... Но как ужасно позволить кому-то спасти тебя ценой
собственной жизни!
- Ах, не сентиментальничайте. Уверен, случись это с нами, вы вытолкнули бы
меня в космос, не дав перед смертью помолиться!
- Если бы вы еще раньше не проделали этого со мной. Впрочем, "Геркулесу"
такое едва ли угрожает. До сих пор мы ни разу не были в полете больше пяти
дней. Толкуй тут о космической романтике!
Капитан промолчал. Прильнув к окуляру навигационного телескопа, он пытался
отыскать "Стар Куин", который должен был уже быть в пределах видимости.
Пауза длилась довольно долго: капитан настраивал верньер. Потом с
удовлетворением объявил:
- Вот он, километрах в девяноста пяти от нас. Велите команде стоять по
местам... ну а его подбодрите, скажите, что мы будем на месте через
тридцать минут, даже если это и не совсем так.
Тысячеметровые тросы натянулись, преодолевая инерцию обоих кораблей, и
вновь расслабились, когда "Стар Куин" и "Геркулес" начали сходиться ближе.
Электрические лебедки, вращаясь, выпускали швартовы, точно плели паутину,
пока "Геркулес" не подошел наконец вплотную к "Стар Куин".
Тут-то и началась самая тонкая часть работы. Люди в скафандрах приложили
немало усилий, чтобы полностью выровнять борты кораблей и соединить их
стыковочные узлы. Когда это было сделано, наружные люки открылись и в
переходных отсеках свежий воздух смешался с удушливо-тяжелым. Первый
помощник с "Геркулеса", стоя с кислородным баллоном в руках, ожидал
появления спасшегося космонавта и старался представить себе, в каком тот
окажется состоянии. Вот уже открылся и внутренний люк "Стар Куин".
Остановившись в противоположных концах короткого коридора, мужчины с
минуту молча смотрели друг на друга. Первый помощник с удивлением и
некоторым разочарованием отметил про себя, что элемент драматизма здесь
начисто отсутствует.
Сколько исключительных событий должно было произойти, чтобы этот момент
стал возможен, а когда он наступил, напряжение вдруг сменилось спадом.
Первый помощник капитана "Геркулеса" - неисправимый романтик - хотел
сказать что-нибудь очень значительное, что вошло бы потом в историю, как
та знаменитая фраза: "Доктор Ливингстон, я полагаю?"*
Но на самом деле он сказал только:
- Привет, Мак-Нил, рад ва
╧Ёшъы■ўхэш 