╤ЄЁрэшЎ√: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
54 -
55 -
56 -
57 -
58 -
59 -
60 -
61 -
62 -
63 -
64 -
65 -
66 -
67 -
68 -
69 -
70 -
71 -
72 -
73 -
74 -
75 -
76 -
77 -
78 -
79 -
80 -
81 -
82 -
83 -
84 -
85 -
86 -
87 -
88 -
89 -
90 -
91 -
92 -
93 -
94 -
95 -
96 -
97 -
98 -
99 -
100 -
101 -
102 -
103 -
104 -
105 -
106 -
107 -
108 -
109 -
110 -
111 -
112 -
113 -
114 -
115 -
- Сероводород, - пояснил всезнающий Панкин.
И опять никто не откликнулся. Только чмокали, тяжело разбрасывая грязь,
сапоги, осторожно ступавшие по узкой хребтине тропы. Огневки не
показывались. Или улетели, или спали где-нибудь в кипящей воде. Мы шарили
глазами по сторонам, пытаясь отыскать в рассеивающемся тумане следы этих
диковинных гейзеров, пока Прохоров, возглавляющий нашу цепочку, не крикнул:
- Справа кипит!
Я увидел то же самое, что и в первый раз: ржавая вода в бочажке кипела,
как в чайнике, а затем что-то свернулось трубкой и двинулось к нам над
стрелками опаленной осоки, словно на воздушной подушке.
Прохоров замешкался, но шедший за ним по пятам охотник успел нажать боек
огнетушителя. Струя пены ударила прямо в центр огненной трубки. Она
съежилась, сморщилась, сломалась, как смятая в руке сигарета. Пена
буквально съедала самую ткань огневки. То, что могло стать
огненно-багровым листом, потонуло в ржавой воде, словно старая грязная
тряпка. Даже вода нигде не вспузырилась.
- Клево, - сказал охотник.
Настроение у всех поднялось. Прошлое ощущение беззащитности как рукой
сняло. Уже не подводный горбыль тропы откликался на каждый шаг наш, а
прогибавшиеся в холодной грязи самодельные лыжи-плетенки, да и близость
острова уже ощущалась и в густоте окружающего тумана, как бы собирающегося
сюда со всего болота, и в более частом кустарнике на кочках. Но ничто не
выдавало присутствия поджидающего нас зверя. Да и можно ли было назвать
это нечто зверем? Кто знает, может быть, на неведомой нам планете то был
растительный организм вроде летающего цветка-мухоловки. Огонь внутри? А
разве наша крапива" не обжигает? Только природа ожога и его сила сделали
эту летающую крапиву смертельно опасной.
Остров на болоте - клочок торфяной суши, окруженный вязкой ржавой топью с
проплешинами осоки и ряски, яркой даже в эти белесые утренние часы. Солнце
уже взошло, хотя из лесу его видно не было, но в хлопьях тумана на берегу
уже проступали переплетения кустарника, почти черного по сравнению с
болотной зеленью. Болото мелело, теряло вязкость, плетеные лыжи уходили
под воду. Прохоров снял их и стоял по колено в грязи.
- Лыжи оставим вон на той горбинке, - он указал на полосу подсохшей рыжей
грязи, полого подымающейся за его спиной к кустам, цеплявшим туман, как
новогодняя елка вату.
- Отсюда начнем, сюда и вернемся. Пойдем в растяжку, полукольцом, как на
зверя. Ничего не пропускай, какая бы пакость ни встретилась. Любую туши.
- А ежели не горит? - спросил кто-то.
- Все одно пропенивай.
Мы ринулись напрямик сквозь кусты, ломая и раздвигая их. Никакой внеземной
жизни кругом - только цепкий таежный кустарник, продираться сквозь который
с нашим необычным охотничьим снаряжением было адски трудно. Казалось, мы
преодолевали проволочные заграждения на особо укрепленном участке. Все
молчали, будто боясь неосторожно вырвавшимся словом насторожить врага.
И лишь тогда, когда кусты расступились под напором замшелых елей и
лиственниц, Прохоров, тяжело вздохнув, проговорил:
- Не пойму что-то.
- Чего именно?
- Подлесок разросся. Всего три месяца назад по весне здесь лазил. Никакой
чащи.
- Да и трава на луговине разрослась как подкормленная. В траве цветы -
какие-то белые пучки на жирных стеблях, а между ними...
- Стой! - крикнул Прохоров.
Раздвигая цветы, на нас без всякой опоры медленно плыли в воздухе, а может
быть, подпрыгивали, отталкиваясь от стеблей и листьев, желтые и синие
"авоськи", в каких хозяйки приносят с базара зелень, только более емкие и
редкие, с широкими переплетениями, словно у гамака. То сжимаясь, то
раздуваясь, они приближались к нам совершенно бесшумно, как в любительском
фильме, который не захотели или не сумели озвучить.
Первым ударил из огнетушителя Прохоров, потом я. Две струи пены смяли
диковинные создания, спутали их плетенку и погасили цвет. Упали они в
траву, рыжие, как ржавая вода в в болоте, и расползлись жижицей.
- Капут, - сказал Прохоров. - Подождем-поглядим, что это за сеточки.
Может, еще выплывут. Сама паутина на мух идет.
- А где же мухи-то?
- Н-да... - огляделся Прохоров, - нет мошкары. Ни паука, ни комарика. И
клещей твоих, должно быть, тоже нет.
Действительно, лес как вымер. Ни одной мошки не промелькнуло перед
глазами, ни одной бабочки не вспорхнуло с цветка. Ни стрекота, ни цокота,
ни птичьего свиста.
- Выделяют углекислоту в комплексе с аттрактантами, - сказал Панкин.
Все-таки он кое-что знал, этот новосибирский завхоз. Аттрактанты - это
всего-навсего вещества, привлекающие насекомых. Я это знал, а Прохоров
спрашивать не стал, только нахмурился: огнетушитель у Панкина по-прежнему
болтался под локтем, а в руках сверкал линзами "Зоркий". Я уже давно
приметил фотоаппарат, да помалкивал. Пока двух огнетушителей хватает -
пусть щелкает. Ведь и ученой экспедиции надо что-то предъявить взамен
живой "авоськи". Отловить ее, думаю, не мог бы самый опытный зверолов.
Справа кто-то вскрикнул, раздалось шипение огнетушителя, отчаянный вопль:
"Держи!" И тут же из кустов выпрыгнуло какое-то странное сооружение,
членистоногое и членистотелое, если можно так выразиться, потому что
собственно тела не было, а двигался некий скелет из гибких велосипедных
спиц-трубок, по которым струилась то и дело менявшая цвет жидкость. Головы
у существа не было, или она находилась в центре конструкции и напоминала
никелированную зажигалку, увеличенную раз в десять.
Щелкнул "Зоркий", потом еще раз. Но тут пенная струя из моего огнетушителя
рубанула диковинного "паука" или "кузнечика", рассекла его надвое и
мгновенно превратила останки в рыжие хвостики, торчащие из пены. "Зоркий"
опять щелкнул.
- Штучки-дрючки, - неодобрительно сказал Прохоров. Но Панкина смутить было
трудно: он знал, что делал.
- Вот эта штучка оставляет науке то, что вы разрушаете.
А разрушили мы все, что не было порождением окружающего болота и леса.
Одна за другой две пенные струи смыли в грязь еще трех "кузнечиков". Погиб
и огромный темно-зеленый шар, спрыгнувший на нас с высохшей елки. Шли мы
настороженно и медленно. Все труднее становилось дышать. Где-то поблизости
утечка кислорода из воздуха и приток углекислого газа происходили быстрее,
чем восстанавливалось природное равновесие.
- По-моему, это и есть центральный очаг, - сказал Панкин.
- Чего? - не понял Прохоров.
- Внеземной жизни Должно быть, здесь и упал контейнер.
- Погодите, - насторожился Прохоров, - я сейчас передам по цепочке. Знаю
где. В Митькином логе.
Я уже не спрашивал, откуда у него такая уверенность. Минут пять мы
прождали в зловещей тишине леса без насекомых и птиц, пока бесшумно, как
индеец, не появился Прохоров.
- Ермолая Корогкова обожгло, - сквозь зубы проговорил он. - Замешкался, не
успел ударить струей. Хорошо, другие помогли. Пошли, - Прохоров ринулся в
темный строй наполовину сожженных елей. Какой пожар здесь бушевал, было
ясно.
До сих пор я шел, охваченный только возбуждением и любопытством. И страха
не испытывал ни чуточки. Понимать-то я понимал, на что иду, а вот оценить
опасности не мог. А сейчас бешеные глаза Прохорова, его нехотя, сквозь
зубы брошенная реплика, словно в прорубь меня окунули. Даже сердце
заледенело и судорогой икры свело. Душа в пятки ушла. Все-таки есть что-то
в этой прилипшей к языку поговорочке.
Так и двинулись мы вслед за Прохоровым, даже словом не обмолвились. Должно
быть, и до Панкина дошло: снял с плеча огнетушитель и шепотком попросил:
- Покажи, как действовать. Сроду в руках не держал.
Я показал наскоро и побежал, боясь потерять Прохорова в этом, вдруг
ставшем каким-то неземным, лесу. Митькин лог находился, оказывается,
буквально в двух шагах - этакая рыжая ложбинка метров десяти в поперечнике
с черной водой на дне. По дороге прикончили еще два скелетных созданьица,
любопытно, что вся эта тварь погибала беззвучно, не пискнув, не простонав,
должно быть, не было у нее органов, способных воспроизводить звуки, а как
она угадывала наше приближение, можно только гадать.
Мы очутились на краю ложбины, освещенной еще низким нежарким солнцем, но
туман уже растаял, и все было видно как на ладони. По мелководью плавали
зеленые шары - точь-в-точь арбузы на бахче, только вдвое крупнее, а по
обеим сторонам ложбины на подсохшем торфе близко-близко друг к другу
валялись скрученные, как ковры и коврики, знакомые рыжие листы, почти
неотличимые от торфяной ржави. Сколько их было, я не считал, вероятно,
больше десятка. Лежали они беззвучно, но не мертво, то и дело ворочались и
потягивались, словно утреннее ласковое солнце доставляло им явное
удовольствие. Что это были за организмы, растительные или животные, и что
ими руководило, инстинкт или разум, думаю, никто не сумел бы ответить. Но
перед нами была жизнь, и жизнь враждебная. Любой из ковров и ковриков мог
развернуться и обнажить свое огненное нутро, в тисках которого плавилась
даже сталь.
С огнетушителями в руках, нацеленными как автоматы, стояли мы молча,
неподвижно, стараясь ничем не выдать своего присутствия. Но огневки
обладали каким-то локатором: не прошло и минуты, как "ковры" и "коврики"
начали набухать. Вероятно, то же самое, только в миниатюре, видел и
Кросби, наблюдая за своими "листиками-трубочками" в пластмассовой камере.
Только он не предвидел последствий, а мы их знали и потому не мешкали.
Пенные струи с двух противоположных краев одновременно ударили по ложбине.
Я успел заметить, что Панкин в последний момент все же сменил свой
огнетушитель на "Зоркий". Но и без его помощи сражение было выиграно. За
какие-нибудь полторы-две минуты в ложбине будто выпал снег. В хлопьях его
сразу же угасли шары, они так и не выбрались из-под густого слоя
губительной пены. Но огневки боролись. То одна, то другая, стряхнув брызги
пены, разворачивалась, докрасна накаленная, но в тот же миг в нее ударяла
смертоносная струя, лист съеживался, мельчал, таял, смешиваясь с белыми
пенными хлопьями. Некоторым удалось подняться метра на два, но тут их
настигали щелочь и кислота. Я уже давно взял огнетушитель Панкина. Забыв
обо всем, он даже спустился со своей камерой в ложбину и чуть не погиб,
подвернувшись под огненное крыло огневки. Мой огнетушитель срезал это
крыло, как нож. Оно съежилось и погасло. А Панкин словно и не заметил
ничего, пока чья-то пенная струя не ударила ему прямо в лицо. Отплевываясь
и ругаясь, он выбрался из ложбины, чтобы сменить кассету.
Не более десяти минут продолжался бой. Сейчас рассказ об этом может
показаться даже забавным - подумаешь, как пожар потушили десятком
огнетушителей. Но тогда нам было не до смеху. "Не на волка идем", -
охарактеризовал предстоявший бой Прохоров, сразу понявший, какую угрозу
несли эти твари, способные восстанавливать свою структуру даже после
взрыва гранаты. И кто знает, нашла бы наша наука так быстро столь простое
и надежное оружие, какое подсказал случай английскому школьнику Родди.
Когда пена улеглась и перестала пузыриться, покрыв погребенные в ней
останки нерожденных Землею созданий, Прохоров подошел ко мне. Его глаза
горели уже не закипающим бешенством, а благостным торжеством победы.
- Ну как? Кажись, справились. Прочешем еще раз островок - и домой.
Мы уничтожили еще десяток синих и желтых "авосек", притаившихся в мелком
ельнике, несколько зеленых шаров, дремавших на отмели, и одну огневку,
вероятно как-то уцелевшую в хлопьях губительной пены. Маленький коврик был
покрыт большим, двухметровым. Переждав немного, он потом выполз на
торфяной откос, отделавшись двумя-тремя выщербленными пеной кусками. Но
все учитывающий Прохоров вернулся и добил огневку.
Обратный путь прошли молча и почему-то вдвое скорее, может быть потому,
что ничто не настораживало, не тревожило, не отвлекало внимания. Сложили
огнетушители во дворе у Прохорова и разошлись по домам, будто ничего
особенного и не случилось, так, удачная охота, не больше.
Только Прохоров, прощаясь, предупредил:
- Завтра ученые прибудут. Никому далеко не уходить.
Панкин тяжело вздохнул, но ничего не сказал. И только у Прохорова,
согреваясь чаем с медовым настоем, проговорил, опустив глаза:
- А меня, наверное, с работы снимут.
- За что?
- За самовольство. Огнетушители дал.
- Ты же не давал. Мы сами взяли.
- А думаешь, вам сойдет? Соображаешь, что потеряла наука? Уничтожить
единственный очаг внеземной жизни. Судом, по-моему, пахнет. И не районным.
Я даже растерялся, не зная, что ответить завхозу. Меня опередил Прохоров.
Его черные глаза буравили Панкина со знакомым мне бешенством.
- Ты вот что скажи. Эта твоя неземная жизнь людям враждебна? Враждебна?
Признаешь? А за сколько дней, по-твоему, она опериться может?
Панкин, как школьник, считая загибал пальцы.
- С падения контейнера, думаю, дней двенадцать прошло.
- А через пяток они уже вылетывают. И нападают. Сколько людей в больнице?
И еще хорошо отделались. Скажешь, огневки, мол, жгли, а не "арбузы". А ты
ел этот "арбуз"? Может, он сам съел бы тебя, сойдись с ним один на один.
Неземная жизнь! Да кто знает, зачем ее к нам забросили. И с какой
быстротой она плод дает. И можно ли ее приручить или огородить, как в
зоопарке. И твои ученые на это не ответят. Поглядят на твои картинки и
будут гадать. Хошь верь, хошь не верь, так все и выйдет.
Никого из нас, понятно, не судили. Панкина с работы не сняли и даже
вынесли ему благодарность за находчивость. Как-никак он дал науке
ценнейший материал для изучения спор внеземной жизни. Фотоснимки Панкина,
размноженные в миллионах экземпляров, появились в печати и на телеэкранах
всех континентов, изучались и обсуждались на симпозиумах и конгрессах. И
все же мировая наука так и не смогла дать ответа на вопросы, бесхитростно
сформулированные Прохоровым.
Пожалуй, единственно бесспорным документом оказалась выпущенная
одновременно в СССР и Англии (не без моего участия) красочно
иллюстрированная "История хейлшемского и усть-хотимского метеоритов", из
которой я и заимствую все здесь рассказанное, опуская многочисленные,
порой смелые, но едва ли достаточно обоснованные научно гипотезы.
Об авторах
Абрамов Александр Иванович. Родился в 1900 году в Москве. Окончил
Литературный институт имени В. Я. Брюсова, Институт иностранных языков,
член Союза писателей СССР. Печататься начал еще в 20-х годах и как
журналист, театральный критик, и как автор повестей и рассказов. С конца
50-х годов им опубликованы повести: "Я ищу Китежград", "Прошу встать",
"Когда скорый опаздывает". В жанре научной фантастики выступает вместе со
своим сыном С. А. Абрамовым.
Абрамов Сергей Александрович. Родился в 1942 году в Москве. Окончил
Московский автодорожный институт. С 1961 года выступает в периодической
печати с репортажами, очерками, критическими статьями. Вместе с А. И.
Абрамовым является автором сборника научно-фантастических рассказов "Тень
императора", фантастических романов "Всадники ниоткуда", "Рай без памяти",
"Селеста - 7000".
Сейчас авторы работают над новым фантастическим романом. В нашем сборнике
выступают второй раз.
Юрий Моисеев
ТИТАНИЯ! ТИТАНИЯ!
Научно-фантастический рассказ
Вселенная не только более необычайна, чем мы представляем, она более
необычайна, нежели мы можем себе представить.
Дж. Холдейн
1
- О-ox! - протяжный стон длился, казалось, бесконечно, наконец резко
оборвался на высокой ноте и замер в дальнем конце зала.
- Выше болевой порог, Иван! - стремительно повернулся к дежурному
испытатель, сидевший у главного пульта.
- Есть, Майкл! - хмуро ответил дежурный, пробежав гибкими пальцами по
клавиатуре дублирующего пульта, укрощая вздыбившуюся изумрудную кривую на
экране, пока она не пошла медленной ровной волной.
- Теперь следующая серия. - Испытатель проглядывал стопку перфокарт и,
морщась, отогнал ладонью дымок сигареты. - Параметры те же, напряжение
повышай постепенно. Пошли!
Иван повел тумблер настройки, пристально глядя на экран и проверяя на слух
щелчки делений. В тишине зала из динамика раздались звуки, напоминавшие
учащенное дыхание. Рубиновый огонек пульсометра замигал в ускоренном
ритме. Скачками, увеличивая амплитуду, понеслась синусоида. Вдруг тумблер
сразу прошел несколько делений. И долгий вздох динамика кончился вскриком.
Иван резко снял напряжение.
- А, черт побери! - яростно дернулся испытатель. После тягостной паузы он
устало махнул рукой. - Ладно, на сегодня хватит. Мы явно работаем на
Финнегана.
На крайних панелях машины погасли красные огни, словно сомкнулись
немигающие зрачки хищной птицы, налитые кровью. Растаяла непроницаемая
дымка сплошной стеклянной стены, и прозрачный вечер заглянул в зал, как бы
недоумевая: неужели никому не нужны синева высокого неба, захватывающая
дух, и ясность великих вод, и пьянящий воздух, и цезарский багрянец заката?
Они постояли у окна, отдыхая. Иван поглядел на расстроенное лицо
испытателя, на его вздрагивающие руки и наконец осторожно сказал:
- Майкл, ты слишком остро воспринимаешь. Этак тебя надолго не хватит. Ты
сам выбрал экстремальный режим, и досадовать не на кого. Мы обычно
предпочитаем постепенно подходить к предельным условиям.
- Все это хорошо, но, скажи на милость, зачем потребовалось конструировать
электронно-вычислительную машину, которая реагирует криком боли на
отступление от намеченных параметров? Если бы не ее уникальная память, я в
жизни бы не связался с нею.
- Историю машины ты знаешь не хуже меня, - спокойно возразил дежурный,
вешая в шкаф халат и натягивая пиджак на широкие плечи. - Конструктор
хотел, чтобы испытатели ни на секунду не забывали: они вторгаются в самые
сокровенные глубины материи, чтобы не забывали о том, что за участие в
экспериментах человека множество животных нашей планеты заплатили своей
жизнью. Человек не имеет права рассматривать животное только как источник
мяса, шкур, костей и информации. - Бледное лицо Ивана порозовело и в
голосе послышались металлические ноты.
- Не означает ли это, - холодно взглянул на него Майкл, - что испытателям
внушается некий комплекс вины?
- Вряд ли это входило в намерения конструктора.
Спустившись в холл, Майкл направился к выходу, но Иван жестом остановил
его и подвел к витрине, где лежало несколько книг в темно-багровых
переплетах, а поодаль - фолиант в обложке радостного пурпура.
- Вот наши книги жизни и смерти. Это, - легко коснулся Иван книг в
переплетах цвета запекшейся крови, - книга смерти. Здесь животные и птицы
планеты - жертвы человеческой цивилизации. А в этой книге жизни, - лицо
его словно засветилось, когда он открыл первую страницу пурпурного
фолианта, - названы животные, возвращенные к жизни. Конечно, - уточнил он,
- не только нашим Генетическим Центром, но и остальными Центрами на
материках. Эти новые страницы истории человечества, точнее, человечности -
самое драгоценное наше завоевание.
- Может быть, ты знаешь, Иван, - задумчиво сказал Майкл, рассматривая
витрину, - в древнем зоопарке Нью-Йорка за клетками со львами и тиграми
был павильон, в котором содержалось "самое опасное животное на Земле", как
гласила надпись. Когда посетитель опасливо заглядывал за бронированную
решетку, то обнаруживал себя: задняя стенка клетки была зеркальной. И
все-таки все было бы блестяще, - продолжал Майкл, - если бы не ваш излишне
сентиментальный "Феникс", которого вы практически обожествляете. Не
удивлюсь, если окажется, что вы ежедневно совершаете перед ним намаз и
только после этого приступаете к работе.
- Ты слишком преувеличиваешь нашу правоверность, - усмехнулся Иван, -
атавистическую веру в святость авторитетов. В конце концов мы никогда не
устраивали аутодафе для еретиков.
Майкл скептически хмыкнул, скользнув взглядом по его напряженному лицу,
потом примирительно сказал:
- Ты знаешь, я с детства не любил всякие торжественные церемонии, шеренги
марширующих девиц во главе с тамбурмажо