╤ЄЁрэшЎ√: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
54 -
55 -
56 -
57 -
58 -
59 -
60 -
61 -
62 -
63 -
64 -
65 -
66 -
67 -
68 -
69 -
70 -
71 -
72 -
73 -
74 -
75 -
76 -
77 -
78 -
79 -
80 -
81 -
82 -
83 -
84 -
85 -
86 -
87 -
88 -
89 -
90 -
91 -
92 -
93 -
94 -
95 -
96 -
97 -
98 -
99 -
100 -
101 -
102 -
103 -
104 -
105 -
106 -
107 -
108 -
109 -
110 -
111 -
112 -
113 -
114 -
115 -
с интеллектуальными существами, - высказал
предположение Джим. - Стоило бы еще повозиться вот с этими геометрическими
фигурами.
Он принялся ощупывать треугольники и трапеции, изображенные на стене, под
экраном. Вначале Джим прикасался только к одной фигуре, но это не
приводило к видимым результатам. Выдав свое пророчество на будущее,
касавшееся их обоих, экран светился ровным розовым светом. В зале стояла
полнейшая тишина.
Затем Джим пустил в ход обе руки и начал водить ими по разным изображениям
одновременно. На экране возник розовый конус и сразу же исчез, как только
Джим отнял руки.
- Погоди-ка! - вскричал Варьям. - Это все же "клавиатура"!
- Давай испробуем сочетания разных фигур в четыре руки, - предложил Джим.
Пальцы их забегали по фигурам, что вызвало появление на экране причудливых
сочетаний треугольников, квадратов, трапеций. Одни фигуры быстро исчезали,
стоило лишь отнять руку, другие продолжали жить в цветном изображении. При
этом квадраты были зелеными, треугольники - синими, трапеции - красными.
Конус оставался неизменно розового цвета. Он возник и застыл на экране,
когда были нажаты два квадрата, равнобедренный треугольник и трапеция.
- Запомни это сочетание, - сказал Джим, - это наверняка ключ к памяти
машины.
- Похоже, - согласился Варьям, - во всяком случае надо зафиксировать все,
что дают нажатия на определенные сочетания символов.
* * *
Когда они вернулись в лагерь, оборудованный у подножия лесистого холма, у
Джима едва хватило сил на то, чтобы выпить чашку кофе. Оба едва держались
на ногах от физического и эмоционального перенапряжения. Джим забрался в
палатку, затем под противомоскитную сетку и затих. Варьям еще некоторое
время слушал переливчатый звон цикад.
...Утром друзья стали советоваться, что предпринять дальше.
- Не обойтись без твоего персонального компьютера, - сказал Варьям. -
Инопланетный корабль обладает способностью "видеть": в этом мы уже не раз
убеждались. Но главное - ключ к памяти ЭВМ корабля.
- Покажем ему сюжеты земной жизни и компьютерные игры, - предложил Джим. -
Правда, с играми у меня всего несколько дискет.
Решено было, что Джим передохнет в охотничьем домике, а Варьям съездит в
Майсур и привезет из гостиницы "Лалита Махал" оставленный там компьютер в
знаменитом алюминиевом кофре. ЭВМ, как они надеялись, должна была помочь
им упорядочить их понятия о программном обеспечении компьютерного
комплекса инопланетного корабля.
После отъезда Варьяма Джим во время прогулок по заповеднику продолжал
размышлять о предстоящей работе. ЭВМ корабля на много порядков сложнее и
совершеннее любого земного компьютера... Была еще одна проблема. Скоро
должен был наступить момент, когда они, выполнив основную часть работы,
должны будут решить, как сообщить о факте контакта с инопланетным кораблем
и результатах его исследования прессе и другим средствам информации.
Многое будет зависеть от того, что им удастся узнать от бортовой ЭВМ.
Джим лег спать после полуночи и, засыпая, слышал, как возле охотничьего
домика в темноте бродили слоны.
* * *
Компьютер, привезенный Варьямом Нандом из Майсура, представлял собой
сверхсовременную персональную ЭВМ с плоским матричным дисплеем. Набор
программ обеспечивал обработку данных при исследовании проблем
искусственного интеллекта. Несколько часов с его помощью они показывали в
холле корабля сюжеты из земной жизни. Изображение непостижимым образом
дублировалось на сферическом экране. Варьям предположил, что таким образом
осуществлялась запись земных программ. Потом настала очередь компьютерных
игр. На этот раз сферический экран оставался чистым.
Джим и Варьям перебрали множество сочетаний совместного задействования
геометрических символов, вводя в персональный компьютер наиболее
характерные. Количество всех возможных сочетаний определялось по известной
математической формуле и составляло несколько сот. Если бы друзья прибегли
к обычным методам, они провели бы на вершине холма, в джунглях, не один
месяц. Составленная Джимом и введенная в персональный компьютер программа
позволила выполнить весь объем работ за два с небольшим дня.
Наконец на дисплее появился долгожданный ответ: ключ к памяти бортового
компьютера выглядел не совсем так, как первоначально предполагалось. Когда
Джим и Варьям впервые увидели на сферическом экране различные сочетания
геометрических символов, они были убеждены, что это два квадрата,
равнобедренный треугольник и трапеция. Оказалось, что ключом служит
сочетание из двух равнобедренных треугольников, квадрата и конуса.
- Да, изображение конуса неизбежно должно было присутствовать в этой
формуле, - заметил Джим - Ведь розовый конус - символ самого корабля!
Своего рода визитная карточка...
- А может быть, это - визитная карточка инопланетной цивилизации? -
предположил Варьям.
- Так оно, вероятно, и есть.
Еще полтора суток ушло на составление программы, дававшей бортовому
компьютеру ключ к пониманию языка землян. "Лингвистическую" программу
ввели в машину.
Джим сверился с таблицами, составленными компьютером. Доступ к памяти
машины не представлял трудностей. Настало время задавать вопросы.
Конус, трапеция, прямоугольник... - Кто послал корабль на Землю?
Квадрат, прямоугольник, ромб... - Координаты планетарной системы?
Два квадрата, треугольник... - Время существования цивилизации?
Сферический экран отреагировал быстро. Не прошло и полминуты, как на нем
появился ответ:
Кто: Цивилизация разумных ящеров.
Откуда: Альфа Центавра.
Время: 21 тысяча земных лет назад.
...Языком компьютера с ними разговаривала погибшая цивилизация!
_______________
* "Сон" - фантастический роман, последнее произведение Кеплера. (Примеч.
автора)
* Один из лучших сортов индийского чая (Примеч. автора.)
Н12
На суше и на море, 1991-92: Повести. Рассказы. Очерки. Статьи / Б. Т.
Воробьев (сост.) и др. - М.: Мысль, 1992. - 526,
В тридцать втором выпуске научно-художественного географического
ежегодника "На суше и на море" авторы в яркой и увлекательной форме
поведают читателям о настоящем и прошлом, о природе и людях нашей Родины и
зарубежных стран, о путешествиях и исследованиях. В сборник включены
материалы по охране окружающей среды, зарисовки из жизни животного и
растительного мира. В ежегоднике представлена фантастика советских и
зарубежных авторов.
ББК 84
НА СУШЕ И НА МОРЕ
Научно-художественный географический сборник
Редактор В. И. Андросов
Редактор карт Д. Г. Фаттахова
Художественный редактор А. Л. Сальников
Технический редактор В. Н. Корнилова
Корректор И. В. Шаховцев
ИБ № 4041
Сдано в набор 12.02.91. Подписано в печать 20.01.92. Формат 60х901/16.
Бумага офсетная, №2. Гарнитура "Таймс". Офсетная печать. Усл. печатных
листов 33. Усл. кр.- отт. 132,75. Учетно-издат. листов 39,69. Тираж 55 000
экз. Заказ 2105. С-2.
Издательство "Мысль".
117071. Москва, В-71, Ленинский проспект, 15.
Ордена Трудового Красного Знамени Тверской полиграфический комбинат
Министерства печати и информации Российской Федерации.
170024, г. Тверь, пр. Ленина, 5.
Фантастика - стр. 356 -453
OCR В. Кузьмин
Jan. 2001.
Проект "Старая фантастика"
http://sf.nm.ru
На суше и на море, 1989: Фантастика
ФАНТАСТИКА
Михаил Булгаков ЛУЧ ЖИЗНИ
Адам Вишневский-Снерг ОАЗИС
Уильям Самброт ОСТРОВ
Владимир Щербаков МЕЧ КОРОЛЯ АРТУРА
Михаил Булгаков
ЛУЧ ЖИЗНИ
ФАНТАСТИЧЕСКАЯ
ПОВЕСТЬ
Профессор Персиков
16 апреля 1928 года, вечером, профессор зоологии IV Государственного
университета и директор Зооинститута в Москве Персиков вошел в свой
кабинет, помещающийся в Зооинституте, что на улице Герцена. Профессор
зажег верхний матовый шар и огляделся.
Начало ужасающей катастрофы нужно считать заложенным именно в этот
злосчастный вечер, равно как первопричиною этой катастрофы следует считать
именно профессора Владимира Ипатьевича Персикова.
Газет профессор Персиков не читал, в театр не ходил, а жена профессора
сбежала от него в 1913 году, оставив ему записку такого содержания:
"Невыносимую дрожь отвращения возбуждают во мне твои лягушки. И всю жизнь
буду несчастна из-за них".
Профессор больше не женился и детей не имел. Был очень вспыльчив, но
отходчив, жил на Пречистенке, в квартире из 5 комнат, одну из которых
занимала сухонькая старушка, экономка Марья Степановна, ходившая за
профессором, как нянька. В 1919 году у профессора отняли из 5 комнат 2.
Тогда он заявил Марье Степановне:
- Если они не прекратят эти безобразия, Марья Степановна, я уеду за
границу.
Нет сомнения, что, если бы профессор осуществил этот план, ему очень легко
удалось бы устроиться при кафедре зоологии в любом университете мира, ибо
ученый он был совершенно первоклассный, а в той области, которая так или
иначе касается земноводных или голых гадов, и равных себе не имел, за
исключением профессора Уильяма Веккля в Кембридже и Джиакомо Бартоломео
Беккари в Риме. Читал профессор на 4 языках, кроме русского, а
по-французски и немецки говорил, как по-русски. Намерения своего
относительно заграницы Персиков не выполнил, и 20-й год вышел еще хуже
19-го, и в террариях Зоологического института, не вынеся всех пертурбаций
знаменитого года, издохли первоначально 8 великолепных экземпляров
квакшей, затем 15 обыкновенных жаб и, наконец, исключительнейший экземпляр
жабы суринамской.
Подобно тому как амфибии оживают после долгой засухи при первом обильном
дожде, ожил профессор Персиков в 1926 году, когда соединенная
Американо-русская компания выстроила, начав с угла Газетного переулка и
Тверской, в центре Москвы, 15 пятнадцатиэтажных домов, а на окраине 300
рабочих коттеджей, каждый на 8 квартир, раз и навсегда прикончив тот
страшный и смешной жилищный кризис, который так терзал москвичей в годы
1919-1925.
Вообще это было замечательное лето в жизни Персикова, и порою он с тихим и
довольным хихиканьем потирал руки, вспоминая, как он жался с Марьей
Степановной в 2 комнатах. Теперь профессор расширился, расположил 21/2
тысячи книг, чучела, диаграммы, препараты, зажег на столе зеленую лампу в
кабинете.
Институт тоже узнать было нельзя: его покрыли кремовой краской, пронесли
по специальному водопроводу воду в комнату гадов, сменили все стекла на
зеркальные, прислали 5 новых микроскопов, стеклянные препарационные столы,
шары по 2000 ламп с отраженным светом, рефлекторы, шкапы в музей. И вдруг
летом 1928 года произошло то невероятное, ужасное...
Цветной завиток
Профессор зажег шар и огляделся. Зажег рефлектор на длинном
экспериментальном столе, надел белый халат, позвенел какими-то
инструментами на столе... Гул весенней Москвы нисколько не занимал
профессора Персикова. Он сидел на винтящемся трехногом табурете и
побуревшими от табаку пальцами вертел кремальеру великолепного цейсовского
микроскопа, в который был заложен обыкновенный неокрашенный препарат
свежих амеб. В тот момент, когда Персиков менял увеличение с 5 на 10
тысяч, дверь приоткрылась, показалась остренькая бородка, кожаный
нагрудник, и ассистент позвал:
- Владимир Ипатьич, я установил брыжейку, не хотите ли взглянуть?
Персиков живо сполз с табурета, бросив кремальеру на полдороге, и,
медленно вертя в руках папиросу, прошел в кабинет ассистента. Там, на
стеклянном столе, полузадушенная и обмершая от страха лягушка была распята
на пробковом штативе, а ее прозрачные слюдяные внутренности вытянуты из
окровавленного живота в микроскоп.
- Очень хорошо! - сказал Персиков и припал глазом к окуляру микроскопа.
Очевидно, что-то очень интересное можно было рассмотреть в брыжейке
лягушки, где, как на ладони видные, по рекам сосудов бойко бежали живые
кровяные шарики. Персиков забыл о своих амебах и в течение полутора часов
по очереди с Ивановым припадал к стеклу микроскопа.
Разминая затекшие ноги, Персиков поднялся, вернулся в свой кабинет,
зевнул, потер пальцами вечно воспаленные веки и, присев на табурет,
заглянул в микроскоп, пальцы он положил на кремальеру и уже собирался
двинуть винт, но не двинул. Правым глазом видел Персиков мутноватый белый
диск и в нем смутных бледных амеб, а посредине диска сидел цветной
завиток, похожий на женский локон. Этот завиток и сам Персиков, и сотни
его учеников видели очень много раз, и никто не интересовался им, да и
незачем было. Цветной пучочек света лишь мешал наблюдению и показывал, что
препарат не в фокусе. Поэтому его безжалостно стирали одним поворотом
винта, освещая поле ровным белым светом. Длинные пальцы зоолога уже
вплотную легли на нарезку винта и вдруг дрогнули и слезли. Причиной этого
был правый глаз Персикова, он вдруг насторожился, изумился, налился даже
тревогой. Не бездарная посредственность на горе республике сидела у
микроскопа. Нет, сидел профессор Персиков! Вся жизнь его, его помыслы
сосредоточились в правом глазу. Минут пять в каменном молчании высшее
существо наблюдало низшее, мучая и напрягая глаз над стоящим вне фокуса
препаратом. Кругом все молчало.
Запоздалый грузовик прошел по улице Герцена, колыхнув старые стены
института. Плоская стеклянная чашечка с пинцетами звякнула на столе.
Профессор побледнел и занес руки над микроскопом так, словно мать над
дитятей, которому угрожает опасность. Теперь не могло быть и речи о том,
чтобы Персиков двинул винт, о нет, он боялся уже, чтобы какая-нибудь
потусторонняя сила не вытолкнула из поля зрения того, что он увидал.
Было полное белое утро с золотой полосой, перерезавшей кремовое крыльцо
института, когда профессор покинул микроскоп и подошел на онемевших ногах
к окну. Он дрожащими пальцами нажал кнопку, и черные глухие шторы закрыли
утро, и в кабинете ожила мудрая ученая ночь. Желтый и вдохновенный
Персиков растопырил ноги и заговорил, уставившись в паркет слезящимися
глазами.
- Но как же это так? Ведь это чудовищно!.. Это чудовищно, - повторил он,
обращаясь к жабам в террарии, но жабы спали и ничего ему не ответили.
Он помолчал, потом подошел к выключателю, поднял шторы, потушил все огни и
заглянул в микроскоп. Лицо его стало напряженным, он сдвинул кустоватые
желтые брови.
- Угу, угу, - пробурчал он, - пропал. Понимаю. По-о-ни-маю, - протянул он,
сумасшедше и вдохновенно глядя на погасший шар над головой, - это просто.
И он вновь опустил шипящие шторы и вновь зажег шар. Заглянул в микроскоп,
радостно и как бы хищно осклабился.
- Я его поймаю, - торжественно и важно сказал он, поднимая палец кверху, -
поймаю. Может быть, и от солнца.
Опять шторы взвились. Солнце теперь было налицо. Вот оно залило стены
института и косяком легло на торцах Герцена. Профессор смотрел в окно,
соображая, где будет днем солнце. Он то отходил, то приближался, легонько
пританцовывая, и наконец животом лег на подоконник.
Приступил к важной и таинственной работе. Стеклянным колпаком накрыл
микроскоп. На синеватом пламени горелки расплавил кусок сургуча и края
колокола припечатал к столу, а на сургучных пятнах оттиснул свой большой
палец. Газ потушил, вышел и дверь кабинета запер на английский замок.
- Какая чудовищная случайность, что он меня отозвал, - сказал ученый. -
Иначе я его так бы и не заметил. Но что это сулит?.. Ведь это сулит черт
знает что такое?..
Персиков поймал
Дело было вот в чем. Когда профессор приблизил свой гениальный глаз к
окуляру, он впервые в жизни обратил внимание на то, что в разноцветном
завитке особенно ярко и жирно выделился один луч. Луч этот был
ярко-красного цвета и из завитка выпадал, как маленькое острие, ну,
скажем, с иголку, что ли.
Просто уж такое несчастье, что на несколько секунд луч этот приковал
наметанный глаз виртуоза. В луче профессор разглядел то, что было в тысячу
раз значительнее и важнее самого луча. Благодаря тому что ассистент
отозвал профессора, амебы пролежали полтора часа под действием этого луча,
и получилось вот что: в то время, как в диске вне луча зернистые амебы
лежали вяло и беспомощно, в том месте, где пролегал красный заостренный
меч, происходили странные явления. В красной полосочке кипела жизнь.
Серенькие амебы, выпуская ложноножки, тянулись изо всех сил в красную
полосу и в ней оживали. Какая-то сила вдохнула в них дух жизни. Они лезли
стаей и боролись друг с другом за место в луче. В нем шло бешеное, другого
слова не подобрать, размножение. Ломая и опрокидывая все законы, известные
Персикову, они почковались на его глазах с молниеносной быстротой. Они
разваливались на части в луче, и каждая из частей в течение 2 секунд
становилась новым и свежим организмом. Эти организмы в несколько мгновений
достигали роста и зрелости лишь затем, чтобы в свою очередь тотчас же дать
новое поколение. В красной полосе, а потом и во всем диске стало тесно, и
началась неизбежная борьба. Вновь рожденные яростно набрасывались друг на
друга и рвали в клочья и глотали. Среди рожденных валялись трупы погибших
в борьбе за существование. Побеждали лучшие и сильные. И эти лучшие были
ужасны. Во-первых, они объемом приблизительно в два раза превышали
обыкновенных амеб, а во-вторых, отличались какою-то особенной злостью и
резвостью. Движения их были стремительны, их ложноножки гораздо длиннее
нормальных и работали они ими, без преувеличения, как спруты щупальцами.
Во второй вечер профессор, осунувшийся и побледневший, без пищи,
взвинчивая себя лишь толстыми самокрутками, изучал новое поколение амеб, а
в третий день он перешел к первоисточнику, т. е. к красному лучу.
- Да, теперь все ясно. Их оживил луч. Это новый, не исследованный никем,
никем не обнаруженный луч. Первое, что придется выяснить, - это получается
ли он только от электричества или от солнца, - бормотал Персиков самому
себе.
И в течение еще одной ночи это выяснилось. В три микроскопа Персиков
поймал три луча, от солнца ничего не поймал и выразился так:
- Надо полагать, что в спектре солнца его нет... гм... ну, одним словом,
надо полагать, что добыть его можно только от электрического света. - Он
любовно поглядел на матовый шар вверху, вдохновенно подумал и пригласил к
себе в кабинет Иванова. Он ему все рассказал и показал амеб.
Приват-доцент Иванов был поражен, совершенно раздавлен: как же такая
простая вещь, как эта тоненькая стрела, не была замечена им, Ивановым, и
действительно это чудовищно! Вы только посмотрите...
- Вы посмотрите, Владимир Ипатьич! - говорил Иванов, в ужасе прилипая
глазом к окуляру. - Что делается?! Они растут на моих глазах... Гляньте,
гляньте...
- Я их наблюдаю уже третий день, - вдохновенно ответил Персиков.
Из Германии после запроса через Комиссариат просвещения Персикову прислали
три посылки, содержащие в себе зеркала, двояковыпуклые, двояковогнутые и
даже какие-то выпукло-вогнутые шлифованные стекла. Кончилось все это тем,
что Иванов соорудил камеру и в нее действительно уловил красный луч. И
надо отдать справедливость, уловил мастерски: луч вышел жирный, сантимера
4 в поперечнике, острый, сильный.
1 июня камеру установили в кабинете Персикова, и он жадно начал опыты с
икрой лягушек, освещенной лучом. Опыты эти дали потрясающие результаты. В
течение 2 суток из икринок вылупились тысячи головастиков. Но этого мало,
в течение одних суток головастики выросли необычайно в лягушек, и до того
злых и прожорливых, что половина их тут же была перелопана другой
половиной. Зато оставшиеся в живых начали вне всяких сроков метать икру и
в 2 дня уже без всякого луча вывели новое поколение и при этом совершенно
бесчисленное. В кабинете ученого началось черт знает что: головастики
расползались из кабинета по всему институту, в террариях и просто на полу,
во всех закоулках завывали хоры, как на болоте. Через неделю ученый
почувствовал, что он шалеет. Институт наполнился запахом эфира и
цианистого калия. Разросшееся болотное поко
╧Ёшъы■ўхэш 