, принц, Белханнор оставили на наше попечение.
     Легкое удивление. Он-то ведь понял так, что Белханнор оставили на его
попечение.
     - Понимаю  вашу  озадаченность,  принц,  -  милостиво  сказала  я.  -
Естественно, вы командуете здесь всеми нашими войсками, как естественно  и
то, что ваши указы подлежат моему подтверждению.
     Он, похоже, пришел в смятение, но не подумал оспаривать это.  Ведь  я
же была, в конце концов,  Уастис  Перевоплотившаяся,  и  он  верил  в  мою
религиозную  власть,  даже  если  его   не   приводили   в   восторг   мои
посягательства на власть светскую. Он поклонился, признав сказанное  мной,
и я отпустила его. После этого  меня  донимали  всеми  мелкими  делами,  о
которых требовалось  позаботиться,  -  усмирение  очень  мелких  волнений,
размещение стражи для наведения порядка на улицах, отправка припасов нашим
армиям. Мое вмешательство ограничивалось в  основном  проставлением  своей
печати  на  документах,  уже  составленных  Атторлом  или,   скорее,   его
советниками и писцами, так  как  любая  канцелярская  работа  его  страшно
утомляла. Тем не менее,  благодаря  этому  я  сохраняла  какой-то  остаток
признания моей власти.
     Ухаживавшие за мной  принцессы  в  серебряных  платьях  были,  как  я
выяснила,  дочерьми  самого  Джавховора.  Они  стали  моими   официальными
фрейлинами, и обе носили тот громоздкий и неуместный  почетный  веер.  Они
подавали  голос  только  в  ответ  на  мои  приказания,  что  меня  вполне
устраивало, и страх их всегда присутствовал.  Их  отец,  бледный,  полный,
обеспокоенный   человек,   по   собственному   почину   явился   ко    мне
засвидетельствовать свое почтение, и присылал мне роскошные подарки в виде
драгоценностей,  шелков,   духов   и   великолепно   переплетенных   книг,
соперничавших даже с теми, которые мне достались от Асрена.


     Это было неприятное время. Как безмолвный белый снег, что не  уступал
путь весне, так и моя жизнь, казалось, затвердела и онемела под  покровом,
который я не могла прорвать.
     Казалось, у меня не осталось ничего, только эти тривиальные  атрибуты
власти, моя собственная Сила, которая  приходила  вместе  с  ненавистью  и
росла во  мне  день  за  днем,  словно  опухоль.  И  та,  другая  опухоль,
оставленная во мне им, тоже росла. Я  не  страдала  от  трудностей,  какие
испытывают большинство обыкновенных женщин, у меня не было ни тошноты,  ни
боли, только ощущение тяжести, совершенно непропорциональное тому,  что  я
носила под сердцем. С восьмидесятого дня беременности знак моей  несвободы
начал выпирать из меня. Как я понимаю, живот у меня был не очень  большим,
да и не стал очень большим, и все же тогда мне казалось, что  он  сделался
огромным и раздутым. Дело усугублялось  тем,  что  в  остальном  мое  тело
оставалось худеньким и стройным; даже груди у меня лишь чуть  увеличились.
Больше, чем когда-либо, в  тех  свободных  бархатных  платьях,  какие  мне
теперь приходилось носить, существо у меня в  утробе  казалось  навязанным
мне,  чем-то  пришпиленным   к   моему   собственному   "я",   втолкнутым,
завладевшим, преследующим меня днем и ночью.
     Трижды я пыталась от него избавиться - один раз с помощью собственной
воли; но боль была ужасной, и я не смогла заставить себя продолжать;  один
раз, просто выпив слишком много их вина, что ничего не дало. В третий  раз
я выехала из Белханнора в один из  крошечных  хуторов,  все  еще  стоявших
неподалеку от него (большинство из них Вазкор стер с  лица  земли  прежде,
чем Белханнор склонился перед ним, и на его стенах виднелись пятна  копоти
от их дыма). Секретности ради со мной поехали только Мазлек и Слор,  но  я
достаточно  хорошо  говорила  на  языке   темнокожих,   чтобы   найти   их
целительницу и попросить ее  помочь  мне.  Она  не  проявила  ни  малейшей
тревоги или удивления, с какими я столкнулась  бы  в  Городе.  Знаком  она
пригласила меня к себе в лачугу, и там я пролежала весь остаток дня и ночь
в смрадной  вони  огня,  тошноте  и  страхе.  Я  и  не  представляла,  что
существует столько разновидностей боли - боли острой и яркой, как серебро,
боли, обжигающей, как расплавленное  золото,  и  глухая  гулкая  бронзовая
боль, которая наступает потом.
     Наконец в предрассветной серости она склонилась надо мной.
     - Все кончено? - спросила я ее.
     - Нет, - ответила она. Она меня никак не титуловала и не  тратила  на
меня много слов.
     - Что же тогда теперь? -  прошептала  я,  стараясь  удержать  панику,
возникающую при мысли о новых предстоящих мне ужасах.
     - Ничего теперь, - сказала она. - Любящий  ребенок.  Он  с  тобой  не
расстанется.
     Поэтому я позвала Мазлека, и они со Слором помогли  мне  забраться  в
седло и уехать. Я не видела под масками их лиц и была рада этому.
     Несколько  дней  меня  мучила  сильная   дурнота,   рвота   и   общее
недомогание, и все это время я заставляла себя потерять семя  Вазкора,  но
все оказалось бесполезным. Я страдала, и, наверное, существо тоже страдало
во мне, но не желало убираться вон.
     Через гонца до нас дошли новости о двух Городах, которые  пали  перед
Вазкором и его воинством в лесистом краю дальше на юг.



                                    7

     Шестьдесят  дней  прошло  в  Белханноре,  и  мы  вступили  в   месяц,
называвшийся в Пурпурной долине Временем Зелени.  К  началу  этого  месяца
обычно начинала шевелиться весна, но по городу  и  по  всей  долине  лежал
густой твердый снег. Росло беспокойство, страх, который  всегда  приходит,
когда нарушается установившийся порядок вещей. Облаченные в белые балахоны
жрецы местного храма приносили в  жертву  их  богине  ягнят  и  голубей  -
обычай, которого я не видела в действии с тех пор, как покинула Анкурум. Я
вспомнила За и три дня темноты, и поэтому не очень удивилась, когда Атторл
попросил об аудиенции и вошел вместе с Джавховором,  идущим  в  нескольких
шагах позади.
     - Богиня, - речитативом обратились оба, и глаза на нескрытых  масками
лицах деликатно отводили взгляд в сторону от моего живота.
     - Что вам угодно?
     - В Городе тревожатся, богиня, - сказал, поигрывая с нашейной  цепью,
Атторл. У него эта тревога, похоже, вызывала скуку. -  Возникло  некоторое
волнение из-за погоды - люди бегают, какая-то сумасшедшая баба  бродит  по
улицам, крича о Судном дне...
     - Богиня, - неловко обратился Джавховор - в  храмах  читали  молитвы,
также и в великом Храме нашей богини, но  снег  не  сходит.  Теперь  мы  в
смирении обращаем свои взоры к тебе -  Вазкор-Властелин  говорил  о  твоей
власти - смеем ли мы надеяться?..
     Я говорю,  что  не  удивилась,  но  и  особого  восторга  я  тоже  не
испытывала. Власть - да, но над стихиями и временами года? Они ожидали  от
меня слишком многого, и если у меня не выйдет - что? А если я  откажусь  -
что?
     Когда я сидела в кресле перед их смущенными  лицами,  в  моей  памяти
вдруг ожил  голос,  который  сказал:  "Чародейка,  повелевавшая  стихиями,
звездами, морями и скрытыми огнями земли".
     Не уверена, какое знание открылось мне тогда, но я поднялась на  ноги
и сказала:
     - Думается, во дворце Белханнора тоже есть храм? Тогда отведите  меня
туда и оставьте там.
     И Атторл,  и  Джавховор,  похоже,  поразились,  но  меня  провели  по
коридорам к большой двери, охраняемой шестью стражниками Джавховора.
     - Оставьте меня здесь одну, - приказала я, - и когда  дверь  за  мной
закроется, велите всем в вашем Городе молиться.
     Я  закрылась   в   маленькой   золотой   комнате.   Это   неожиданное
иррациональное  побуждение  было  настолько  сильным,  что   я   даже   не
отшатнулась бы от их богини, окажись она сестрой богини Ораша; но  она  ею
не была. Она была маленькой и  прекрасной,  с  головой,  покрытой  золотым
солнцем с лучами и увешанной кулонами из  нефрита,  занимающего  особенное
место во всех южных иерархиях. Перед ней каменная чаша на  золотых  лапах.
Пламя горело очень низко, когда я подошла к нему.
     Я не знала, почему я делала то, что делала. Нагнувшись над  пламенем,
я прошептала: "Я сильна, даже сейчас я  сильна.  Твоя  Сила  и  моя  будут
огромной мощью".
     В мозгу у  меня  не  родилось  никаких  слов,  я  почувствовала  лишь
страшную борьбу, не похожую на физическую, но тем не менее  изнурительную.
Я сражалась с этой извивающейся тварью, и, наконец, она стала неподвижной.
Я стояла с закрытыми глазами, сжав в руках края чаши и  вытащила  из  себя
нечто напряженное, яркое и не желающее вылезать.
     Казалось, не прошло никакого времени, и  все  же  я  простояла  здесь
целую вечность. Сверкающая нить вонзилась мне в череп, а затем  вышла  над
переносицей.
     Акт этот оказался тяжелым, но мгновенным: прозвучал страшный  грохот,
сокрушительный удар грома над  дворцовой  крышей,  и  резкая  сила  молнии
опалила меня сквозь закрытые веки. Я обнаружила, что не могу из разлепить,
но тем не менее не боялась. По высоким ставням  зазвенел,  словно  стекло,
дождь, и в его шуме и свете  я  потеряла  равновесие  и  упала,  и  лежала
по-прежнему с закрытыми глазами, и знала теперь, чего именно я хотела.
     В то время это имело для меня смысл, хотя позже остались лишь неясные
его контуры. Я получила  власть  над  огромной  грозой,  которая  растопит
своими кипящими каплями снег, и чуть повернула ее, словно дикого  скакуна,
так, чтобы половина ее была обращена к армиям Вазкора. Я не знала, где они
в это время  находились,  наверно,  на  бивуаке,  у  ворот  пятого  Города
Пурпурной  долины,  в  тамошнем  лесном  краю  -  хотя  возникшая  картина
показывала замерзшую узкую реку, и до меня доносились звуки маршевых шагов
и скрип колес. Я толкнула грозу вперед, и молния ужалила меня в веки.  Все
пропало в ударе грома.
     Совершенно неожиданно я открыла глаза и поднялась на ноги. Я  дрожала
и тряслась, но чувствовала себя очень взволнованной и счастливой. Пламя  в
чаше приплюснулось, и холодный небесный огонь отражался на стенах.
     Я сидела на одном из молитвенных сидений Джавховора  и  его  семьи  и
пыталась успокоиться, но это оказалось трудной задачей.  Гроза  постепенно
утихла, а после несколько часов монотонно  барабанил  дождь.  Думается,  я
заснула, так как золотая комната внезапно  сделалась  красно-пурпурной  от
грозового заката за окнами.
     Я подошла к двери и вышла в коридор, и стражники пали передо мной  на
колени. Меня это не тронуло, я шаталась от усталости. Чуть дальше я  нашла
Мазлека, препроводившего меня к моим покоям.
     - В Городе, - проговорила я, - что?
     - Гроза, богиня. А теперь небо ясное.


     Мне снилось, что  я  с  Асреном,  странный  сон,  ибо  Асрен  казался
немногим старше ребенка, хотя я знала, что это он: его черты и его красота
отбрасывали всякие сомнения. Странный также и потому, что мы  гуляли  рука
об руку, очень счастливые, в каком-то  зеленом  саду.  Потом  пошло  много
белых лестниц и внизу одна из тех каменных  чаш,  где  поддерживали  огонь
символа Непробудившихся, символа, который  был  Карраказом.  Ребенок-Асрен
уставился в чашу, а потом вопросительно посмотрел на меня, и я улыбнулась,
показала и кивнула. В ответ на этот кивок он спрыгнул с лестницы и упал  в
чашу, и пламя закрыло его.
     Прокатившаяся гроза очистила Белханнор от  снега  и  черной  слякоти.
Небеса сделались золотыми, а воздух стал теплым. Думаю, я  забыла  о  том,
что делала или пыталась сделать в дворцовом храме,  вообще  не  думала  об
этом, пока мне не напомнили. Проходил день за днем, и на деревьях лопались
почки. За стенами убереженные от пожарищ войны поля становились зелеными и
лимонными. В Городе мне пели гимны, богине, прискакавшей уничтожить их,  а
теперь благословившей.
     У нас шел  семнадцатый  день  нашей  внезапной  весны,  когда  к  нам
добрался   первый   из   гонцов.   Это   было   драматическое   появление,
неистовствующий  человек,  кричавший  что-то  неразборчивое  в   дворцовых
воротах, под которыми рухнул замертво взмыленный конь.
     Я услышала взволнованное гудение  в  коридорах  за  моими  покоями  и
послала одного из воинов Мазлека выяснить, что происходит. Мне, однако, не
понадобилось дожидаться его. Ко  мне  явился  Джавховор,  и  лицо  у  него
пожелтело от тревоги.
     - Богиня, - сообщил он, - прибыл  гонец.  Властелин  и  его  армия  в
Верхних Лесах - это тянущаяся к востоку от нас цепь скалистых  гор  -  там
гроза и обвалы, с ними обрушилась  масса  накопившегося  снега,  сломанных
деревьев и камней, всех их сорвал  с  круч  дождь,  а  река  Аш  вышла  из
берегов. Ах, богиня, много народу погибло.
     Я поднялась, холодна и сурова.
     - А он? - спросила я. - Есть известия о моем муже?
     -  В  безопасности,  -  с  радостью  заверил  он  меня,  -  в  полной
безопасности. Но численность  армии  сильно  снизилась  -  и  есть  другие
неприятности.
     Они, похоже, подступали к Анашу, Городу, господствующему на той  реке
и пятому из их целей. Теперь разрезанная обвалом на части  и  пришедшая  в
расстройство армия  оказалась  под  ударом  войск  Анаша,  которые  быстро
стремились использовать все преимущества.
     В  последующие  несколько  дней  прибыли  другие  гонцы,   с   новыми
подробностями. В ходе сражения рать Вазкора обратили в бегство.  Вазкор  и
кучка его капитанов окопались в горах, стараясь стянуть к себе  всех,  кто
остался -  даже  раненых,  больных,  дезертиров.  Зимняя  кампания  начала
наконец  брать  свое.  Свирепствовала  какая-то  болезнь,  а  пайки  после
катастрофы с обвалом стали скудными.
     Мне показалось, что в глазах белханнорцев появился блеск вызова, но я
забыла в своей глупости  про  самостоятельную  мощь  трех  все  еще  целых
Городов, и еще хуже - про  ярость  Анаша  и  Эптора,  избежавших  жадности
Вазкора. Эти два города объединились для отражения и, разгромив его  силы,
вполне  могли  обрушить  свою  месть  на  братские  города,  где  все  еще
задерживались остатки его войск.
     Прискакал  всадник  -  последний  принятый  нами  гонец.  Он   принес
известие, что Вазкора и его армий больше нет - все убиты,  или  умерли  от
болезни, или разбились на  стаи,  бегущие,  словно  шакалы,  в  горы,  где
надеялись обрести безопасность. Ничего не скажешь, внезапный конец военной
мощи. Гонец по возможности перечислил убитых,  среди  которых  оказался  и
дядя  Атторла,  после  чего  Атторл,  ясное  дело,  забился  в   рыданиях.
Несомненно, когда мне принесли известие о конце Вазкора, то ожидали схожих
результатов. Но я не почувствовала ничего, даже торжества, так как  знала,
что он не погиб.
     Потом мы  некоторое  время  ничего  больше  не  слышали.  Белханнором
овладели мрачная депрессия и беспокойство.
     У меня уже миновал сто двадцатый  день  (который,  по  подсчетам  той
ведьмы, был серединой  моей  беременности),  я  сделалась  тяжелой,  часто
бывала сонливой и голова у меня постоянно болела. И я спала, когда в Город
приплелась первая усталая группа беглецов из двух его собратьев  дальше  к
югу. Вазкор взял их легко, и теперь они бежали  от  сил  Анаша  и  Эптора,
которые, разгромив нашествие  Белой  Пустыни,  наносили  удар  в  северном
направлении, стремясь завершить дело.
     Белханнор из жалости открыл перед ними ворота, что было неразумно. Он
уже принял беглецов из Ораша. Теперь численность населения резко  возросла
- въехало множество фургонов с мужчинами, женщинами,  детьми,  скотиной  и
домашними животными. Город запрудили, загадили толпы  народа;  на  улицах,
садах и конных  манежах  разбили  палатки,  а  лабиринт  улочек  в  нижнем
квартале стал совершенно непроходимым и задыхался от избытка жителей.
     Атторл, как я слышала, пытался по мере сил организовать  оборону,  но
болел от нервозности и  страха  и  не  добился  никаких  успехов  на  этом
поприще. Главные боевые машины Белханнора Вазкор присвоил себе и забрал  с
собой на юг. И теперь выкатили ржавые пушки,  торчавшие  из  стен,  словно
проведенные по ошибке не туда  водосточные  трубы.  Солдаты  в  Белханноре
действовали умело, хотя это был небольшой  гарнизонный  отряд,  не  больше
четырехсот  воинов:  достаточно  для  усмирения  штатских,  но  при  таких
обстоятельствах  -  безнадежно   мало.   Нерешительные   попытки   Атторла
рекрутировать простых людей, особенно из числа беглецов, потерпели провал.
     Вазкор рассчитывал только на постоянный успех, никак  не  готовясь  к
неудаче, которая рано или поздно обязательно бы постигла его.
     Я не испытывала никакого чувства вины из-за грозы -  я  считала,  что
просто устроила неизбежную катастрофу чуть раньше.


     Анаш и Затор прискакали быстро, сметая  все  на  своем  пути  к  нам,
неуемные  и  стремительные  от  бешеной  ярости.  Мы  могли  наблюдать  на
горизонте признаки их приближения с наших высоких  башен  -  облако  дыма,
черное и грязное - какая-то горящая деревня; а ближе  -  пылание  бивачных
костров ночью. Интересно, что некоторые из тех,  кто  бежал  в  Белханнор,
упаковали свое добро и снова бежали  из  него.  Они  были  мудрее;  другие
испытывали  в  его   стенах   ложное   чувство   безопасности.   Как   мне
представляется, у меня, должно быть, тоже водились схожие  мысли,  хотя  и
неосознанные. Я чувствовала себя слишком тяжелой и мрачной, чтобы пытаться
бежать.  Мною  овладел  черный  юмор:  меня,  некогда  осаждавшую  Ораш  и
Белханнор, теперь осаждали эти Города, которых я даже не видела.


     Они добрались до нас бодрящим горько-зеленым  вечером,  когда  лил  с
перерывами весенний дождь, вечером, подходящим  для  ностальгии  и  старых
любовных песен.
     Атторл умолял разрешить ему использовать мою стражу для обороны стен,
а я предоставила решать Мазлеку. Тот кивнул, вероятно,  не  видя  никакого
иного пути. Теперь я сидела в своих спальных  покоях  в  одном  из  резных
кресел.  Передо  мной  лежала  на  наклонном  столике  из  слоновой  кости
раскрытая книга в переплете, украшенном самоцветами. Столик  был  полезной
вещью,  благодаря  ему  я  могла  удобно  приблизить  к  себе  книгу   над
непристойностью, которая была теперь моим животом. Книга эта  рассказывала
о легендарных животных и зверях - саламандрах, единорогах - и страницы  ее
блистали великолепными красками мастерских иллюстраций. Я в общем-то и  не
читала ее, всего лишь любовалась ею, когда вдруг  обнаружила  единственное
слово, написанное на полях. Мне думалось, что эта книга - один из подарков
белханнорского Джавховора, и я не представляла, что  держу  одну  из  книг
Асрена, ту, в которую никогда  раньше  не  заглядывала.  Я  не  знала  его
почерка, - мне доводилось видеть его личную печать, не больше - и все же я
сразу узнала его. Без завитушек, четкий, прямой, мудрый и все же открытый,
наивный до ущербности - все это я увидела  в  единственном  написанном  им
слове. Я протянула руку, чтобы коснуться слова кончиком пальца, и  в  этот
миг раздался страшный гром, разбивая мир  вдребезги.  Спальня  дрогнула  и
успокоилась. Я оттолкнула столик, подошла к ближайшему окну и  увидела  на
реке  красноватое  свечение,  отбрасываемое  горящими  домами   в   Нижнем
Квартале. Осаждающие выстрелили через стену, и ядро попало в цель. Я и  не
сознавала мощи этих железных птиц смерти.
     После этого грохот раздавался еще не раз, то близкий, то далекий,  но
всегда ужасающий. Постепенно дымная завеса покрыла красное небо.
     С наступлением ночи  обстрел  прекратился,  хотя  тогда  я  этого  не
заметила.  Когда  наступила  тишина,  я  по-прежнему  сидела  у  окна  как
прикованная,  в   беспомощной   завороженности.   Но   тишина   эта   была
относительной. Ветер доносил вместе с пеплом треск горящих домов, крики  и
издаваемую трубами тревогу.
     Я не покинула своих покоев. Дворец  наводнили  перепуганные  женщины.
Мою  дверь  караулили  трое  моих  стражников:  когда  их  сменят  другие,
возможно, будут какие-то новости.
     В полночь пушки проснулись внов