просыпающихся  после  употребления
опиума. Приключенческий дух испарился, и  они  выглядели,  как  очнувшиеся
лунатики, обнаружившие себя во многих милях от дома. Что они здесь делают,
в этой ледяной водной пустыне, пахнущей снегом и чистотой?
     Мимо них, как  паруса  из  ржавого  стекла,  на  мили  дальше  к  югу
проплывали льдины. Закутавшись во все, что было под рукой, в шкуры и меха,
захваченные на ограбленном торговом судне, моряки со страхом указывали  на
лед. Раньше они рассказывали о нем разные истории, но  как-то  не  ожидали
увидеть его наяву. По крайней мере, в историях он был теплее.
     Внезапно извлекли на свет статую морского демона древних  хессеков  -
Хессу. Ее установили на носу корабля. Очевидно, в Симе  тоже  были  с  ним
знакомы. Он сидел верхом на своем льве-рыбе, держа  в  руке  молнии.  Медь
позеленела, а покрытые эмалью крылья рыбы потеряли блеск. Статую обтерли и
начали подносить всякие дары в виде вина и причудливых несъедобных штучек,
вытащенных из глубины на палубу. Чаще упоминались туземные божества Симы.
     На семьдесят четвертый день, когда я собирался воздать  должное  моей
скудной трапезе, меня никто не пригласил, и даже не надо  было  спрашивать
почему. Их ворчание, возня около меня ночью - однажды я проснулся  оттого,
что какой-то человек рылся в моих вещах и бросился прочь,  когда  заметил,
что я зашевелился, - все это говорило само за себя. Я отправился туда, где
помощник Ланко занимался раздачей пайка: серых сухарей и  полосок  вяленой
солонины. Он мигнул мне, а затем с издевкой произнес:
     - А для тебя ничего нет.
     Я протянул руку, взял кувшин с вином, разбавленным водой, и отпил  от
него, затем выбрал заплесневелый сухарь и съел. Он не  пытался  остановить
меня, но когда я закончил есть - это не заняло много времени, - он вытащил
нож и показал его мне:
     - Видишь это, милый мальчик? Ланко говорит, что ты должен голодать, и
я тоже так думаю. Если ты снова придешь  сюда,  я  вырежу  на  тебе  такие
расчудесные узоры, что ты никогда не устанешь любоваться ими.
     Разговор был бесполезным, я повернулся к нему спиной и  пошел  прочь.
Ему это не понравилось, и он метнул в меня нож. Нож  несомненно  воткнулся
бы мне под левую лопатку и попал бы в самое сердце.  Он  знал  свое  дело.
Ничто не могло меня спасти.  За  долю  секунды  осознав,  что  нож  сейчас
вонзится в меня, я тут же почувствовал прилив поднимающейся  и  обтекающей
меня энергии. Все это произошло так быстро, будто  она  лилась  по  своему
собственному желанию. Нож зашипел и отскочил в сторону, словно  ударившись
о невидимый щит. Группа зевак охнула и отступила назад. Они ждали  чего-то
подобного и не были удивлены, а только пришли в уныние: им хотелось видеть
убитым их несчастье.
     Их несчастье не удосужилось даже взглянуть на них. Я вернулся  назад,
чтобы снова взяться за свое весло, ощутив при этом затихающее покалывание,
когда щит возвращался в меня. Казалось,  что  Сила,  которой  я  почти  не
пользовался, стала теперь мощнее, чем когда-либо.
     Слух об этом происшествии распространился мгновенно.
     Какой-то человек приплелся ко мне в помещение, где находились гребцы,
умоляя сказать, доберемся ли мы до берега.
     Я знал, что мы близко от земли, и не сомневался  в  этом.  В  течение
двух дней или даже меньше она выступит из опаленной зелени океана.
     На  следующий  день  над   нами   пролетела   стая   белых   чаек   с
черно-полосатыми грудками и красными глазами. Некоторые из них садились на
мачты корабля, кричали и били крыльями, как чайки в моем видении били труп
Лайо.  Моряки  приободрились  и  пили  вино.  Один  принес  мне,  в   знак
примирения, свои обмороженные пальцы для лечения.
     На семьдесят шестой день нашего плавания от островов и  на  девяносто
шестой от Семзама они увидели то, к чему, верили, я приведу их.



                                    5

     Земля поднималась из  ровного  моря  цвета  платины.  Разбитая  корка
тонкого льда сверкала на поверхности океана в лучах бледного солнца.  Было
очень холодно.  Сама  земля  была  как  белоснежная  пустыня,  произвольно
покрытая холмами. Не было ни одной булочки, ни одного устья реки,  которые
позволили бы пристать к берегу. Ничего там не двигалось. Всюду возвышались
отвесные скалы.
     Мне стало ясно, что, кроме всего прочего,  мы  зашли  далеко  к  югу.
Навигационные инструменты Ланко были далеки от совершенства, и хитроумному
навигатору, который мог протащить свой корабль сквозь  игольное  ушко,  не
хватало ума правильно проложить наш курс.
     На юго-западной окраине  этого  континента  зима  приходит  быстро  и
бесповоротно, и мы пришли как раз, чтобы встретиться с ней.
     Люди собрались у поручней, изо ртов вырывались  голубые  клубы  пара,
кислые от страха. Ланко вышел из своей каюты, закутавшись в шкуру красного
тинзенского медведя, помощник следовал за ним по  пятам.  Они  направились
прямо ко мне.
     - Где золото, шриец? А?
     Помощниц прищурившись, глянул на меня и сказал:
     - Он не чувствует стужи, как нормальный человек.  Его  грязная  магия
согревает его.
     Это было сказано к тому, что  я  вышел  наверх  только  в  камзоле  и
брюках,  на  мне  не  было  подходящей  к  сезону  одежды.  Хотя,  правда,
оказалось, я действительно  мог  контролировать  температуру  своего  тела
непроизвольно, почти не думая об этом, так же как я отразил нож убийцы.  Я
воспринимал холод не больше, чем легкое неудобство. Помощник дотронулся до
моей руки:
     - Да он кипит как котел! - закричал он и отдернул руку.
     - Идем, - сказал Ланко. - Он не причинит тебе вреда. Не так  ли,  мой
дорогой? Он хорош на всякие фокусы, но у него кишка тонка подраться. Знаю,
что его знакомство с духами отразило твой  нож.  Я  говорил,  что  у  тебя
ничего не получится.
     Помощник попытался возразить, но Ланко так глянул  на  него,  что  он
заткнулся.
     Ланко положил руку мне на плечо:
     - Ну, а теперь, я спрашиваю,  где  золото?  Не  на  вершинах  же  тех
снежных скал?
     - Ты завел свой корабль слишком далеко на юг, - сказал я ему.  Не  то
чтобы я вообразил, что его действительно можно  урезонить  этим.  -  Пусть
"Чайка" пройдет на север, держа этот  берег  по  левому  борту.  Семь  или
восемь дней работы веслами, даже если  не  будет  попутного  ветра,  и  вы
увидите, что погода станет теплее.
     - Ты можешь поклясться в этом?
     - Я считаю, что так будет, да.
     - А откуда ты это знаешь, мой прекрасный  мальчик?  Так  же,  как  ты
знал, что я должен разбогатеть здесь?
     Помощник вмешался твердым, но испуганным  голосом,  пытаясь  говорить
угрожающе:
     - А  я  скажу,  Ланко,  что  он  дьявол,  заведший  нас  сюда,  чтобы
отомстить.  Может,  какой-нибудь  масрийский  волшебник  положил  на   нас
проклятие, а этот - его орудие, а, Ланко? - Он засмеялся,  пытаясь  теперь
представить все как шутку, но вместо этого сам выглядел шутом.  -  Грязный
пособник дьявола, влекущий нас в объятия нашей смерти.
     Ланко произнес, обращаясь ко мне:
     - Наши запасы истощились, волшебник. Не позаботишься  ли  при  помощи
магии о нас еще разок, загляни за эти восемь, или девять, или десять,  или
сто дней плавания вдоль побережья и посмотри, что будет с нами?
     - Ланко, - тихо произнес я, - надо просто  открыть  твои  собственные
припасы, и можно кормить весь корабль.
     Он заулыбался. Улыбались даже  его  маленькие  сверлящие  глазки.  Он
любил меня за то, что я позволял ему презирать меня.
     - А ты, - сказал он, - ни разу не попросишь в будущем еды, пока мы не
доберемся до земли. Согласен?
     - Так как припасов очень мало, то я соглашаюсь.
     - О, - сказал он и, поклонившись, взял мою руку и поцеловал ее.  -  А
теперь убирайся вниз, кровавый шрийский ублюдок. Пошел к своему веслу.
     Я не чувствовал вины  за  их  судьбу.  Они  были,  в  лучшем  случае,
грабителями, а большинство из них хуже грабителей, и кроме того, я никогда
и   не   предполагал,   что   они   погибнут   здесь.    Вопреки    широко
распространившемуся на борту мнению, я не был ни ангелом их смерти, ни  их
несчастьем. То, что я им сказал, я знал  наверняка:  к  северу  зима  была
менее суровой. Где-то была полузамерзшая в своем устье  река,  открывавшая
путь в глубь суши. Скалы были, как  крепостные  стены,  и  нам  оставалось
только искать дверь.
     Однако я все больше осознавал и то, что должно было случиться.
     По окончании моей второй вахты я спал на нижней палубе, а в то  время
на моем месте, повинуясь приказу Ланко спешно покинуть эти холодные места,
кто-то работал веслом.
     Я проснулся, без страха обнаружив людей, связывающих  меня  жилистыми
веревками. Я лежал тихо и позволил им делать то, что они  делали.  Команде
этого корабля я больше не был  нужен.  Я  чувствовал,  что  мне  предстоит
испытание. Я был близок к какому-то  знанию,  которого  должен  достичь  и
которое ожидало моего одиночества. Я не боялся и не сердился.
     Справившись с веревками, они зашептались. Открыв глаза, я позволил им
обнаружить, что уже проснулся. Толкаясь, они отступили назад,  ругаясь  от
страха. Но увидев, что я не сопротивляюсь, подумали,  что  крепко  связали
меня, и осмелели. Один пнул меня в бок, другой дернул мою голову вверх  за
бороду и отпустил так, что у меня из глаз посыпались алмазные искры. Я  не
стал защищаться Силой, а сказал: "Осторожнее", - и они, топча друг  друга,
бросились врассыпную.
     Затем из люка кто-то крикнул, что идет помощник Ланко.  Этот  храбрец
поднял меня, и вскоре я оказался на палубе под куполом блестящего  черного
неба.
     Вокруг нас негромко шумело море. Поднимался ветер, и большие паруса с
готовностью разворачивались  навстречу  ему.  Перед  богом  Хессу  курился
фимиам. Я чувствовал его запах с избытком. Ланко нигде поблизости не  было
видно. Может быть, он спал без задних ног, глотнув вина, несмотря  на  все
ограничения древних обычаев. Итак, я должен стать козлом  отпущения.  Море
сердилось на меня, его раздражало мое  присутствие.  Оно,  в  знак  своего
неудовольствия, сбило корабль с пути, испортило припасы, спрятало зелень и
золото этой земли под тяжелыми белыми доспехами. Поэтому они отдадут  меня
на съедение морю, утопят свое несчастье,  и  удача  снова  засияет  на  их
небосводе. Даже из моих вещей они ничего не оставят  себе,  а  все  бросят
вслед за мною: несчастье есть несчастье. Я не смешивал их призрачную  веру
с протестами, угрозами и ненужными чудесами...
     Должен ли я освободиться от своих  пут,  как  от  истлевших  веревок,
должен ли я остановить свое падение, и стоя  на  море,  аккуратно  поймать
свои вещи, пока мои ноги еще не коснутся воды?
     На судно Чарпона я пришел пешком по океану. С галеры Ланко я уйду тем
же путем. Смешно, но это так. В  конце  концов,  я  не  мог  плыть.  Чтобы
успокоить  банду  разбойников  и  привести  мое  возбужденное  сознание  в
состояние покоя, мудрее было идти  по  воде,  чем  погрузиться  в  ледяную
жидкость.
     Снова, и не удивительно. Никакой гордости, никакой надменности -  это
ни к чему: я был рад, что мне дано мое искусство. Позади  меня  закричали.
Сколько раз раздавались вслед эти крики, когда проходил волшебник?
     В конце концов, это такая малость - быть повелителем людей, и все  их
повелители таковы, каковы они сами.


     Я пошел к берегу.
     Вот  то  место.  Возможно,  оно  уже  давно  ждет  меня.   В   момент
безрассудства и бреда с видениями, что время от времени случалось со мной,
я иногда допускал,  что  оно  ждало  меня.  Для  меня  философия  заменила
человеческий ужас, потому что я должен был как-то использовать  мой  мозг,
пока есть такая возможность. Порой я считал, что зимние  ледяные  просторы
юго-западных земель были плодом моего  воображения.  Или  какого-то  более
обширного и более удивительного воображения, которое думало  континентами,
мечтало мирами. Конечно, я был лучше снаряжен, чем другие, чтобы  лицом  к
лицу встретить оцепенение ледяной равнины, которая за несколько дней - или
меньше - уничтожила бы самого сильного духом человека. Мое тело оставалось
таким же невосприимчивым к холоду, как и раньше: кожа была  сухая,  но  не
трескалась и не шелушилась; глаза оставались ясными, хотя  веки  припухли;
примерно час после захода солнца, пока было еще светло, временная  снежная
слепота застилала мое зрение белой дымкой. Даже ледяные ожоги  моментально
исчезали с моих рук. Мне было неудобно, но я не  чувствовал  ни  боли,  ни
подавленности.  Никогда  прежде  мое  самосохранение  не  достигало  такой
степени. Так ребенок интуитивно учится произносить  звуки,  владеть  своим
телом, узнавать символы. Так  я,  без  всякого  усилия  со  стороны  моего
сознания, учился этим способностям и спонтанно формировал их.
     Я решил идти пешком на север, ориентируясь  по  солнцу  и  местности.
Говоря "идти пешком", я именно это и  имел  в  виду.  Я  не  подпрыгнул  в
воздух. Левитировать, или летать, как определил  бы  Тувек  в  дни  своего
пребывания в племени, - это, в конце концов, утомительно, по  сравнению  с
естественными средствами  передвижения,  известными  как  ноги.  Мне  даже
удалось подняться по прибрежным отвесным скалам без применения магии.
     Все это было просто. У меня была цель, было здоровье и тело,  которое
само себя защищало. Я не сомневался. Мне все было безразлично.
     У меня не было пищи.
     На всем протяжении моей жизни я мог обходиться малым. Иногда,  смотря
по  обстоятельствам,  мне  действительно  надо  было  очень  мало.  Я  мог
проводить много дней без пищи. Теперь  как  раз  был  такой  случай.  Хочу
сказать, что это не уменьшило мою Силу, действительно, я почти не  обращал
внимание на неудобства. Я был убежден, что  вскоре  мне  встретится  знак,
обитаемое это место или необитаемое. Итак, я питался снегом, используя его
вместо воды.
     Прошло шесть дней, потом двадцать.  Моей  последней  едой  был  кусок
сухаря, который я съел на корабле. Как ни  странно,  но  я  не  чувствовал
голода с тех пор: еще раньше я постепенно был приучен к маленьким  порциям
еды. Внезапно на  двадцатый  день  голод  вернулся  ко  мне,  как  понурый
изголодавшийся пес. Наша  на  плечах  налилась  свинцом,  живот  прилип  к
позвоночнику, и черный свет застилал мне глаза. Как  дикарь  из  какого-то
доисторического кошмара, я опустился на четвереньки, набивал рот снегом  и
с жадностью глотал его, ножом отскребая новые куски от замерзшей земли. Но
этот импровизированный обед не пошел мне на пользу. Вскоре меня  стошнило,
и я лежал лицом вниз в разрытом снегу, пока  тусклый  свет,  исходящий  из
облаков, не сказал мне, что солнце  собирается  устроиться  на  ночлег.  Я
собрал остатки сил, чтобы сделать то же самое.
     Некоторое время путь шел в  гору,  и  трудно  было  понять,  что  там
впереди, потому что мешал слабый  снегопад.  Один  или  два  раза  впереди
маячило что-то похожее на горы, может,  это  были  далекие  клубы  тумана.
Однажды мне встретился мрачный лес: ветви сломались под тяжестью снега,  и
он превратился в лес унылых столбов. Солнце бежало над  ним  и  равномерно
пронзало его лучами, как копьями. Когда стемнело, я нашел себе  убежище  в
пещере, в основном, чтобы избежать встречи с дикими зверями,  встречи,  на
которую я так  надеялся  днем.  Я  даже  развел  костер  (чтобы  отпугнуть
животных, иначе он мне тогда был  абсолютно  не  нужен),  воспользовавшись
масрийской трутницей, но не Силой, и кусочками сухого мха, который я нашел
в трещинах скал.
     Гонимый голодом, я потащился вверх по склону, перевалил через вершину
и спустился в узкую долину. Погода была ясной как никогда. В надвигающейся
темноте мне удалось разглядеть  местность.  Оказалось,  что  уже  какое-то
время я поднимаюсь в горы, а я и не знал об этом.
     Горная долина была окружена высокими пиками. Казалось, одна группа их
курилась, словно среди них был разложен сырой костер. Солнце зашло, долины
и горы погрузились в серебристые сумерки.
     Я  нашел  пещеру.  У  входа  в  нее  от  самой  седловины  вверху  до
зеленоватого зеркала водоема внизу - вознесся  стройный  столб  бугристого
ледяного стекла. Временами с его солнечной стороны лед трескался  и  около
двух часов в день вода стекала вниз на замерзший водоем.
     Пещера была мелкой и темной. У стены валялась белая кость. Эта  кость
для меня была очень важным знаком: раньше пещерой пользовались,  она  была
связующим звеном между человеком и зверем.
     Я редко оставался один так долго. Таким одиноким душой и разумом, да,
но кто же не оставался? Рядом никого не было. Ни толпы, ни свидетелей,  ни
женщины, на которую можно было бы лечь, ни мужчины,  чтобы  подраться,  ни
врагов, чтобы перехитрить.  Здесь  была  только  тишина.  Звуки  и  формы,
которые я видел, были производными от этого ландшафта. Не летали птицы, не
выли волки. Когда по горам проползала тень, легкая, как взмах крыла, - это
проплывало облако.
     Первая ночь. Я наскреб мха и сухих корней, чтобы  развести  в  пещере
костер.  Отколов  кусок  от  неподвижного  водопада,  я  стал  сосать  эту
безвкусную  сосульку.   Каким-то   странным   неопределенным   образом   я
почувствовал холод, а мои руки тряслись от голода. Я погрузился в  сон,  и
мне снилось, как в рассказах голодающих людей, жареное мясо, горы хлеба  и
причудливая стряпня городов. В этих снах я жадно ел, набивая свое брюхо, и
никак не мог насытиться. Перед рассветом я  со  стоном  проснулся,  дрожа.
Голод усилился. Это напоминало  мне  чуму,  и  вскоре,  когда  силы  опять
покинули меня, я снова погрузился в сон.
     Проснулся я  около  полудня,  слишком  слабый,  чтобы  двигаться,  за
исключением тех случаев, когда  мне  надо  было  отползти  в  угол,  чтобы
облегчиться. Мой живот был пуст, но, как если бы я ел гнилые фрукты,  меня
несколько раз пронесло, в животе все бурлило, хотя изнутри я уже был,  как
выскобленная тыква.
     День перешел в ночь.
     Я  лежал  на  спине,  мой  шрийский  плащ,  сложенный,   служил   мне
изголовьем. Я задумчиво смотрел наружу, минуя взглядом  почерневший  пепел
моего костра, на огромные алмазы звезд: некоторые из них были голубоватые,
а другие - зеленоватые и розовые. Моя голова была ясна. Я даже не  боялся.
Я знал, что не умру, хотя меня начинало интересовать, что со мной  станет.
Может быть, при помощи  Силы  я  смогу  притащить  себе  пищу  -  выманить
какое-нибудь животное из его зимнего логова или привести человека  мне  на
помощь. Однако, попытавшись сконцентрироваться, я осознал, что внутри меня
только пустота непригодного  для  использования  мира.  Ни  шороха  жизни.
Теперь линия берега тянулась на восток. Передо мной, на севере, был другой
выход к морю, но как далеко, сотни миль, дни пути... Мой разум помрачался,
когда я думал об этом, и по телу растекалась слабость.  Моя...  Сила  была
совсем маленькой и еле теплилась,  как  искорка  пламени.  Замерзшие  руки
одеревенели и побелели. Если так будет продолжаться и  дальше,  то  пальцы
отвалятся, но вырастут ли новые? Некоторое время  назад  я  предчувствовал
испытание, оно даст мне знание, которого я должен  достичь.  Было  ли  все
происходящие вот этим  испытанием,  этим  знанием:  голодание,  ослабление
моего  физического  состояния  до   рвоты,   до   положения   беспомощного
полуобмороженного младенца, лежащего на земле в пещере?
     Со временем боль прошла. У меня совсем не осталось  сил,  их  хватило
только на то, чтобы доползти до  входа  в  пещеру  и  взглянуть  на  белую
долину, на давящую блеклость гор, дымящихся как котел. Возможно, это  были
вулканы. Я держал в руках найденную кость. Меня  уже  не  интересовало  ни
мнимое будущее, ни трудности настоящего. Я думал. Я постигал  непостижимые
символы бесконечности, невидимые символы надира.
     Ощупывая кость и размышляя над ней, я пришел к пониманию ее  истории,
ничтожной и  призрачной.