в то же  время  значила  очень  много,
потому что, даровав ее, он отступился от меня. Чего же тогда я ожидала?
     После этой ночи у меня снова  пошли  периоды  забытья.  Я  лежала  не
двигаясь, как лежала прежде в  деревенском  храме,  зачастую  с  открытыми
глазами, в своеобразном трансе. Этим я напугала девицу,  приносившую  еду,
угли и пресную воду. Она  выбежала  крича,  что  я  окоченела,  твердая  и
ледяная, как каменная глыба,  и  не  дышу.  Возможно,  это  была  правдой,
возможно, ей это померещилось,  но  после  этого  ни  одна  из  женщин  не
заходила ко мне в шатер. Нельзя сказать, будто мне недоставало их общества
или им моего. Они были расой  диких  сук,  обособленной  от  других,  как,
полагаю, и все прочие породы женщин. Они  дрались  между  собой  за  своих
мужчин, но не выезжали потом  сражаться  бок  о  бок  с  этими  мужчинами.
Одевались они в половине случаев так же, как мужчины, но стряпали, штопали
и рожали детей так рьяно, словно у них не было никакого иного  назначения,
кроме как быть самкой и подчиненной. У них имелись свои тайны, и что-то во
мне съеживалось от их блистательной  глупости  и  оседлого  очарования  их
жизни.


     Явились сны. Сияющие залы, дворы  с  их  сложными  мозаиками  плит  и
фонтанами, теперь опустевшие. В огромном зале - статуя из черного мрамора,
блестящего, как стекло.  Просто  одетый  мужчина  с  уличными  волосами  и
короткой бородой. Здесь не было того преследовавшего меня лица, которое  я
позже встретила в Дараке. Это был другой незнакомец.
     Где находилось это место, руины моего дома? Я должна его найти.  А  я
сидела здесь, в разбойничьем шатре.
     Во мне поднимался молчаливый  гнев  на  себя.  Кусок  нефрита  лежал,
холодя вне кожу, но моя жизнь пребывала во тьме.
     Так проходил день за днем.
     Стан оказался в общем примерно таким, как я и представляла:  усеянное
коровами, овцами и козами пастбище,  фруктовый  сад  -  остатки  какого-то
старого хутора, ныне лежащего в руинах, в южном конце ущелья. От  него  же
остались виноградные лозы и несколько грядок овощей.  Это  хозяйство  было
заботой женщин. Мужчины же охотились, когда не уезжали по другим делам,  и
привозили дымящиеся окровавленные туши с поникшими головами.
     В ущелье жило много людей, и  оно  было  рассадником  склок  и  ссор.
Отголоски  их  доходили  и  до  меня  -  просьбы  о  любовных  напитках  и
смертельных отравах,  которые  не  удовлетворялись.  Что  же  касается  их
больных, то когда они верили, что я  могу  им  помочь,  мне  это,  похоже,
удавалось. В противном  случае  я  была  бессильна.  Это  заставляло  меня
бояться. Я была в их среде отверженной. В конце концов они  набросятся  на
меня и разорвут на части, как стая собак разрывает на части хромую собаку,
когда та падает. У меня уже появились враги - девица, у которой  я  отняла
нефрит, разбойник, которого я пнула  по  гениталиям,  а  теперь  и  многие
другие, рассерженные, что я не  навела  по  их  наветам  порчу.  Дарак  не
обращал на это  внимания.  Далеко  от  нас  шла  война  -  за  горами,  за
равнинами, горным кольцом и  широкой  рекой,  в  регионах  южной  пустыни,
великие древние города которой по-прежнему стояли словно  монолиты.  Земля
эта была для разбойников чуть ли  не  другой  планетой,  но  она  снабжала
добычей. На юг шел караван, набитый военным снаряжением, бронзой,  железом
и золотом. Дарак захватывал все это, а потом обменивал в  розницу  степным
племенам, приобретавшим вооружение для собственных менее крупных сражений.
Или, возможно, сам ехал на юг (он уже дважды проделывал это), и  заявлялся
в горные городки, выдавая себя  за  купца,  чтобы  продать  там  товары  и
доспехи.
     О планах его я знала мало. Как подобало моему  положению  женщины,  я
ловила  кое-какие  сплетни.  Ночью,  когда  он  лежал  в  синем  шатре,  я
подслушивала у костров; днем обрывки слухов  долетали  до  меня,  когда  я
проходила по ущелью из конца в конец и обратно.
     Было одно возвышенное место неподалеку от начала  водопада,  куда  я,
бывало, забиралась и сидела там часами.  Деревья  здесь,  напоенные  водой
мелких ручейков и каналов, вырастали толстыми и  темно-зелеными.  Остро  и
сладко пахло сосновой смолой и разными пробившимися сквозь почву  цветами.
Белые колокольчики росли среди валунов, а  по  мере  приближения  к  ручью
сменялись красными и голубыми. Некоторые  цветы  росли  и  в  самой  воде,
похожие на тонкие лавандовые пузыри; они твердели и становились пурпурными
на противоположной стороне, где стояли, прислонясь  друг  к  другу,  горки
камней. От падающих брызг над этим местом подымались легкие пары  воды.  В
дневную жару они освежали.  Иногда  я  спала  здесь,  радуясь  возможности
сбежать из тюрьмы моего раскрашенного шатра к  другой,  более  совершенной
уединенности, так как сюда, похоже, никто не забредал. Ниже,  где  водопад
образовал круглый бассейн, женщины приходили за водой или умыться. Я  ясно
видела их, маленьких, как куклы, и иногда до меня долетали  обрывки  слов,
всегда приглушенных ревом воды. Еще ниже я могла  разглядеть  все  ущелье,
шатры,  животных,  людей  Дарака,  борющихся  и  стреляющих  по   мишеням,
сдирающих с убитых  животных  шкуры  на  кожу.  Со  склона  все  выглядело
достаточно невинным и домашним, возможно потому,  что  я  больше  не  была
частью всего этого. Я видела Дарака, крошечного и хрупкого, как насекомое,
идущего на конское пастбища и берущего  своего  вороного  или  его  белого
товарища и  скачущего  на  них,  кружа  и  прыгая,  подымал  их  на  дыбы,
кувыркаясь и опускаясь на  уверенные  ноги.  Дарак  -  бродяга  и  артист,
бахвал,  нуждавшийся  в  восхищении,  как  в  еде,  и  все  же,  казалось,
понимавший что к чему. Я видела его и ближе, когда он въезжал  на  конское
пастбище со смеющимся лицом, по-мальчишески открытым, но  когда  он  после
выходил под аплодисменты и приветственные крики, это выражение исчезало.


     Посреди ночи у моего шатра все вопила и вопила какая-то женщина.
     Я поднялась, откинула полог. Две девицы, одна  со  смоляным  факелом,
который опалил мне глаза своим резким светом. Лица их были осунувшимися  и
несколько раздраженными. Третью женщину держал на руках рослый  темнокожий
мужчина, один из "капитанов" Дарака, как я давно  догадывалась.  В  данный
момент ее тело выгибалось дугой и напрягалось, а руки сжались в кулаки.
     - Что случилось? - спросила я их.
     Девица без факела шагнула вперед, и я ясно разглядела  ее  лицо.  Она
смотрела не в глаза, а на мою шею, где, как она правильно  угадала,  висел
отнятый мной у нее нефрит. Шуллат.
     - Илка рожает ребенка от Дарака, и роды идут тяжело. Мы пришли, чтобы
ты навела на нее чары и спасла ее ребенка.
     Говорила она презрительным тоном и открыла  рот,  чтобы  сказать  еще
что-то, по тут снова начались вопли.
     Разбойник, державший ту, которую назвали Илкой, свирепо рявкнул:
     - Не дергайся, проклятая брыкливая кобыла.
     - Принеси ее в шатер, - распорядилась я.
     Он нагнулся под пологом и уложил все еще изгибающуюся дугой и  воющую
девицу на мою постель из ковров.
     Я посмотрела на нее: живот у нее был почти плоский.
     - Рожает? - переспросила я. - Сколько она его вынашивала?
     - Пять месяцев, - отрезала Шуллат.
     Илка явно мучилась, почти теряла сознание, кроме тех  случаев,  когда
схватки вызывались автоматически.
     - Я скажу ей, - заговорила другая женщина, -  у  нее  выкидыш,  а  не
роды.
     - Где Дарак? - спросила я.
     - Уехал.
     Не знаю,  зачем  я  спросила.  У  меня  было  смутное  ощущение,  что
некоторые из этих мук должны были обрушиться и на него, повинного  в  них.
Но будь он и стане, его ждал бы шатер с нарисованными голубыми глазами или
какой-нибудь другой.
     Я склонилась над Илкой и не знала, чем я могу  ей  помочь.  Глаза  ее
широко раскрылись от боли и страха, и я была  еще  одной  тенью,  вьющейся
вокруг ее страданий, куда мне не было доступа. Она не  испытывала  никакой
веры в ведьму.
     - Разве у вас нет повитухи? - спросила я.
     - Нет, - презрительно скривилась Шуллат.
     - Я не могу помочь этой девушке.
     Шуллат торжествовала.
     - Не можешь ей помочь? Зачем же тогда Дарак  привез  тебя  сюда  есть
наше мясо, пить наше питье и разгуливать где взбредет в голову  по  нашему
дому?
     Илка пронзительно закричала.
     Я опустилась рядом с ней на колени. На  землю  стекала  кровь.  Я  не
знала, что делать. Положив руку на лоб девушки, я заглянула  ей  в  глаза.
Сперва не возникало никакого контакта, но затем,  через  некоторое  время,
между нами что-то шевельнулось. Мне удалось проникнуть в ее  глаза,  в  ее
рассудок и охладить разгоряченный болью мозг.
     - Никакой боли больше нет, - прошептала я.
     - Что? - вскинулась позади меня Шуллат, вытягивая шею поближе к нам.
     Но лицо девушки  расслаблялось,  а  ее  тело,  изогнувшееся  в  новом
спазме, выпрямилось. Она улыбнулась.
     Другая женщина воскликнула:
     - Ты спасла ее!
     Но это было не так; ни у нее, ни у меня не хватило веры для спасения.
Я просто держала ее, неподвижную и спокойную, шепча о прекрасных вещах,  и
миром наполнилась душа ее до самых глубин. Через некоторое время глаза  ее
постепенно закрылись. Она сделалась деревянной и очень холодной.
     Я встала. Мужчина уже ушел. Роды и их сложности были не по его части,
и он не хотел иметь к ним никакого касательства. Обе девицы были  все  еще
тут, но суетилась, истекая  ядом,  только  Шуллат.  Другая  помалкивала  в
благоговейном ужасе перед этой тихой, безропотной смертью.
     - Ты _у_б_и_л_а_ ее, - обвинила Шуллат.
     Я стояла и смотрела не нее. Отвечать было ни к чему.
     - Ты убила ее, - повторила она. - Ты навеяла ей ведьмин сон, и у  нее
не осталось никакой воли к борьбе! Она не могла чувствовать, как рвется на
волю ребенок - ребенок Дарака. Илку убила ты, и ребенка Дарака убила ты  -
зачем, ведьма? Что заставляет тебя так завидовать его подаркам?
     В сумрак шатра проник Карраказ. Зло явится ко мне, и я  приму  его  с
радостью. То, что я сделала, помогая исходившей криком девушке, и  считала
благословением для нее в этой безнадежной муке - не было ли это всего лишь
самообманом? Выжила ли бы она - предоставь я ей обороняться в одиночку?  У
меня, как инстинктивно догадывалась Шуллат, имелись свои мотивы.
     Черноволосая девица из шатра с нарисованными голубыми глазами  -  как
легко было бы избавиться от нее. Какой-нибудь напиток, какая-нибудь  мазь,
даже благовония. Мои познания в ядах и коварство томились в ожидании.
     - Забери Илку, - велела я Шуллат и другой девице, - я сделала для нее
все, что в моих силах, но ваша богиня родов не хотела появления еще одного
ребенка в разбойничьем стане. Когда вернется Дарак, сообщите ему.  Если  у
вас есть жалобы на меня, я отвечу на них ему, а не вам. Здесь он вождь,  а
вы - ничто.
     Этот  психологический  прием  сработал  достаточно  хорошо.  Мысль  о
Мужчине,    Вожде,    и    ей     самой,     женщине,     которая     была
никем-ничем-и-звать-никак, заставила ее присмиреть.  Она  нахмурилась.  Ее
темные глаза моргнули в пылании факела.  Другая  направилась  к  выходу  и
кого-то позвала. Вошла еще одна женщина, постарше, с безучастным лицом.
     Эта троица общими усилиями подняла тело Илки. Теперь  оно  ничего  не
стоило, и ни один мужчина не понес бы его.
     Кровь впиталась в ковры. Я подняла их, выкинула наружу и увидела  при
слабом свете луны женщин, шмыгавших между шатрами, словно маленькие  крысы
в тенях. Шепотки: "Илка умерла!". Шуллат объяснит, что ее убила ведьма.
     Значит, это время пришло.



                                    3

     Дарак  не  возвращался  три  дня.  Я  не  знала,  где  он   был,   но
догадывалась,  что  ниже  в  горах,  поближе  к  проезжим   дорогам,   где
размещаются главные посты его королевства, и наверное его ждало там дело.
     В эти дни ко мне никто не приближался. Никакой еды, питья  или  углей
для тепла - но меня это  не  особенно  волновало.  Когда  я  спустилась  к
круглому водоему за водой, группа женщин там попятилась  и  уставилась  на
меня, враждебная, но побаивающаяся. Им не терпелось забросать меня камнями
и избить голыми руками. Скоро они наберутся смелости сделать это.
     На третий  день  явился  один  разбойник  и  сказал,  что  собирается
переместить мой шатер повыше,  подальше  от  других.  Выглядел  он  слегка
смущенным, так как этот визит был  работой  женщин,  и  ему  неловко  было
находиться под их влиянием. Тем не менее, мужчины вовсе не симпатизировали
мне. Их радовало, что нарыв наконец прорвался, и я буду убрана с дороги.
     Три разбойника переместили мой шатер и установили  его  за  лошадиным
загоном на возвышенной голой скале. Отсюда остальные жилища казались ночью
роем маленьких, ярких и беспокойных светляков.
     Вскоре я покинула шатер  и  отправилась  жить  в  то  найденное  мной
цветочное место, куда, похоже, не  забредал  никто  из  них,  и  где  воды
имелось  в  избытке.  Я  нашла  здесь  и  ягоды  за  ручьями  меж  камней,
прислоненных друг к другу, и пригоршнями жевала горьковатую траву - и  мне
этого хватало.
     Казалось, мне будет легко сбежать от них. Я могла уйти  ночью,  вверх
по крутой дороге, которая была единственным известным мне безопасным путем
из ущелья.  Часовых  наверняка  я  сумею  миновать;  я  теперь  достаточно
натренировалась ходить бесшумно. Но должен был вернуться Дарак, а с ним  -
мое испытание, поэтому мысль о бегстве больше не тревожила меня.


     И я увидела, как он вернулся. Одной неумытой зарей, когда в небе  еще
ярко горели звезды, в стан въехала группа людей, но  не  с  дороги,  а  из
какого-то прохода  в  стене  ущелья  на  южном  конце.  Всадники  миновали
развалины хутора, сады и находились примерно в миле от  шатров,  когда  из
них высыпали мужчины и женщины и побежали навстречу через пастбище.
     Дарак остановился. Он слушал, что они говорят. Мне показалось, что он
смеется. Затем он поехал дальше, и они разбежались прочь. В стан он въехал
очень быстро, и я могла определить, что он рассержен  -  маленький  черный
муравей  на  черном  муравье-лошаденке.  Рассержен,  конечно,   на   меня.
Рассержен, что такие пустяки мешают его планам.
     Потом было новое совещание. Он ел,  сидя  перед  собственным  большим
шатром, и женщины приносили ему еду и пиво в круглых глиняных  кувшинах  -
заодно с жалобами на меня. Истерия совершенно не соответствовала масштабам
события, но у них в  природе  заложено  набрасываться  на  непохожих.  Все
должны быть овцами.
     Наконец он встал и дал какому-то разбойнику  пощечину.  Этот,  должно
быть, оскорбил  самого  Дарака.  Когда  обидчик  рухнул  на  землю,  Дарак
повернулся и направился к моему одиноко стоящему на скале  шатру.  Я  едва
сдержала смех, наблюдая, как он вошел, а затем снова  появился  и  свирепо
замахал руками, и его люди разбежались  по  ущелью  во  всех  направлениях
искать меня. Но сердце мое начало гулко стучать потому, что он  направился
к водопаду и стал взбираться по скалистому склону, словно чувствовал,  где
я должна быть.
     Я  следила  за  его  подъемом:  сперва  такой  далекий  от  меня,  он
становился все более и более близким, все  более  реальным  и  угрожающим.
Внизу у водоема он остановился, посмотрел по сторонам, потом  вверх.  Меня
он не увидел. Нахмурился и снова продолжил восхождение.
     Я присела у прислоненных друг  к  другу  камней  и  положила  на  них
ладонь, так как нарастала жестокая  дневная  жара,  а  они  были  все  еще
прохладными, твердыми и надежными. Я задрожала, у меня екнуло сердце, и  я
жалела, что не страх был тому причиной.
     Я слышала его шаги по камням, по воде. Дважды  он  останавливался,  а
потом опять двигался дальше.
     Затем он свернул с тропы и вырос передо мной на  фоне  густеющего  на
восходе неба. На этом  светлом  фоне  он  выглядел  темным,  но  я  вполне
различала его лицо.
     Он посмотрел на меня и хрипло произнес:
     - Ну конечно. Где ж ты еще могла быть?
     Он шел вдоль края мелких ручьев, но не пересекал их.
     - Здесь ты находишь покой, не так ли? - сказал он.
     В его голосе и выражении лица было  нечто,  от  чего  что-то  во  мне
съежилось. Я ничего не сказала. Казалось, я тонула в его  присутствии,  но
тут уж было ничего не поделать.
     - Они говорят, - он ткнул большим пальцем в сторону ущелья, - что  ты
убила какую-то девчонку потому, что та носила  от  меня  ребенка.  Вызвала
снадобьем выкидыш, а потом опоила ее и дала ей умереть.
     Говорить, казалось, не было смысла, но он явно ждал ответа.
     - Нет, - ответила я.
     - Нет, - повторил он. - Конечно же  "нет".  Зачем  тебе  это  делать?
Шуллат говорит о тебе так, словно  ты  женщина,  с  женскими  чувствами  и
злобой, но ты холодна как речная глина. Возможно, в тебе есть  порочность,
но не такая заурядная, как ревность. Кроме того,  богиня,  боги  принимают
только необходимое. Если им нужно, они берут не спрашивая.
     Я почувствовала потребность ухватиться за эту фразу, циничную  и  все
же куда более глубокую, чем тот смысл, который он в нее вкладывал.  Но  на
это не нашлось времени.
     - Сам толком не понимаю, зачем я привез тебя сюда.  Заболеют  овцы  и
коровы - и это припишут тебе. Они не будут довольны, пока ты не исчезнешь.
     - Тогда я уйду, - сказала я.
     - О нет, это не так-то просто, богиня. Ты знаешь, где наша  крепость.
Когда я говорю "исчезнешь", то имею в виду исчезнешь с  глаз  людских  под
землей со стрелой в сердце или со сломанной шеей. Впрочем, - добавил он, -
если я отрежу тебе язык и пальцы...
     - Нет! - выкрикнул визгливый голос. - Убей ее! Твои люди тоже  желают
ее смерти, Дарак.
     Позади Дарака возник женский силуэт, говоривший голосим Шуллат.
     Дарак полуобернулся.
     - Кто тебя просил следовать за мной, Шуллат? Только не я.
     - Я знала, что она будет здесь - вместе с Камнями - и знала,  что  ты
не сделаешь того, о чем мы просили - убить и сжечь ее, и избавить  нас  от
ее грязного проклятья.
     Я встала, и кровь заиграла у меня в жилах. Меня  должны  умертвить  и
сжечь, потому что так потребовала эта сука. Я шагнула через ручей,  и  она
внезапно бросилась на меня с ножом в руке. На этот  раз  настал  ее  черед
проявить проворство. Лезвие рассекло мне плечо, и  кровь  быстро  окрасила
воду, словно вино, превращая лавандовые цветы в пурпурные, а розовые  -  в
алые. Я схватила ее руками за горло, упершись коленом ей в бок. Дура,  она
могла бы оттолкнуть меня тысячью разных способов,  но  она  снова  пырнула
меня ножом в руку, и под воздействием боли  я  толкнула  ее  тело  в  одну
сторону, а голову - в другую, переломив ей шею.
     Все произошло слишком быстро, чтобы подумать: "_А_ д_а_р_у_ю_-_т_о_ я
С_м_е_р_т_ь_!_"  Импульс  шел  из  глубины  моего   "Я",   безудержный   и
неодолимый.
     Она лежала в цветах, и моя кровь капала ей на лицо.
     - Ты никогда не дерешься как женщина, - услышала я слова Дарака. - Ей
бы лучше помнить об этом.
     Я почувствовала тошноту, но сказала:
     - Она выше меня ростом и весит больше, но огонь - великий уравнитель.
Унеси ее тело немного подальше вниз, а потом сожги  его.  Покажи  им,  что
осталось, а я пойду своей дорогой. Не бойся, что я выдам это место. Сделав
это, я ничего не выиграю.
     - Ты, - только и произнес он.
     Его рука легла мне на плечо. Он развернул меня лицом к  себе,  и  его
глаза заглянули в мои сквозь прорези шайрина.
     - Я не вижу тебя, - сказал он. - Что ты  ощущаешь  теперь,  когда  ты
убила? Ничего?
     Его рука соскользнула с моего плеча на левую мою грудь, и сердце  под
ней екнуло, готовое выпрыгнуть и  лечь  ему  на  ладонь.  Затем  его  рука
съехала прочь. Лицо его сделалось напряженным и сосредоточенным.
     - Послушай меня, -  сказал  он.  -  Я  отнесу  ее  вниз  к  водопаду.
Непо