- не неистовство стадиона, а тихий  сон-транс  веры.  При  виде
этого во мне что-то шевельнулось, так как я  поняла,  что  они  у  меня  в
руках. Я стояла совершенно неподвижно в своем черно-белом платье, держа  в
руках медные предметы, а потом пошла между  ними  к  богу.  И  засмеялась,
обращаясь к богу, когда шла к нему. _Т_ы_ - _ч_т_о _т_ы _т_а_к_о_е_? И  он
мне не ответил, ибо здесь властвовал жрец, а не бог, бедный пустой камень.
     С легким лязгом я расставила  перед  ним  медную  утварь.  Насыпав  в
круглую чашу на треноге порошок ладана, я  воскурила  его,  сунув  вощеный
фитиль в уже горевший в жаровне огонь. Повалил дым, голубой и  насыщенный.
Я подняла руки, словно в молитве, и услышала позади  ответное  бормотание.
Затем я бросила сушеные зерна, красные, коричневые  и  черные,  и  изучила
образованный ими на каменном выступе перед Сиббосом узор. Дело здесь не  в
мистике.  Просто  видишь  то,  что  считаешь  разумным  увидеть,  или   же
истолковываешь увиденное так,  чтобы  значение  получалось  именно  такое,
какое тебе хочется. Я различила извилистую фигуру, красную среди  черного,
черную фигуру, довольно похожую на собаку, и изогнутую дугой фигуру,  тоже
черную. Поэтому я повернулась к ним и истолковала увиденное.
     - Дорога, волк и арочный вход.  Сиббос  велит  вам  идти  дальше,  по
дороге к горному туннелю, не страшась ни волков, ни снега.
     Уасти объяснила мне, что так будет лучше всего - оттепель  не  всегда
бывает  добра  или  пунктуальна,  и  предложение  Герета  могло  оказаться
опасней, чем прорыв через снега. Но если бы дело обстояло иначе, я  вполне
могла бы сказать, что  волк  преграждал  нам  дорогу,  указывая,  что  нам
следует оставаться в укрытии пещеры - увиденного мной арочного входа.
     Вслед за тем подошли Оролл,  Герет  и  несколько  других,  и  я  дала
каждому из них по маленькому закрытому медному  сосуду.  Герет  беспокойно
посмотрел на меня, но сосудик взял и ничего не сказал, однако глаза у него
часто вспыхивали. Я подняла щипцами чашу с ладаном и высыпала содержимое к
их ногам. А затем коснулась каждого сосуда, одного  за  другим.  И  каждый
державший сосуд открыл его и извлек  то,  что  находилось  внутри.  Каждый
предмет - очень маленький, но символ, и считается, что их значение следует
читать в порядке, в  котором  они  извлекаются.  Сперва  появился  красный
глиняный диск, символизирующий солнце, а  после  этого  черный  деревянный
прямоугольник, означающий неудачу. После них белая бусина, символизирующая
снег, зеленая бусина, обозначавшая теплую  погоду,  желтый  овал  удачи  и
голубой круг, внутри которого вырезан еще один круг, означающий,  что  бог
доволен.
     Сосудов этих всего двадцать с чем-то, и целительница должна  принести
их все и раздать наобум - бог, естественно, направит ее руку. Однако,  эти
сосуды нетрудно пометить так, чтобы опознавать  -  крошечная  царапина  на
меди, ощутимая для  чувствительной  руки  -  и  все  же  в  этом  не  было
надобности. Ведь значение-то можно вывернуть, как тебе  заблагорассудится.
Сегодня оно было таким: Сиббос говорил нам, что ожидание оттепели - солнца
- приведет к неудаче, поскольку будут сильные снегопады и никакой  хорошей
погоды. Удача придет, если мы положимся на помощь Сиббоса и поедем  дальше
к туннелю. Было бы так же  просто  сказать:  ждите  оттепели,  пробиваться
через сугробы - к неудаче. Настанет хорошая погода - и придет удача, и бог
улыбнется нам.
     Тем не менее, истолкование целительницы является окончательным.
     Оролл и  другие,  хотевшие  двигаться  дальше,  хмыкнули  и  кивнули.
Прочие, похоже, помрачнели. Выступить посмел только Герет.
     - Я не согласен с таким прочтением. Его должна была  провести  Уасти.
Эта девушка - не настоящая вещунья. Я не доверяю ее суждению.
     В пещере воцарилась напряженная тишина. Лишь потрескивали  поленья  в
кострах.
     - Ты споришь со своим богом, Герет? - спросила я.
     - Не с богом, а с тобой.
     Пора уж мне покончить с его смутьянством. Я посмотрела на него, и его
глаза не могли вырваться из  прочного  плена  моих.  Все  произошло  очень
быстро, и я знала, что он в моей власти.
     - В таком случае, Герет, - заявила я, - ты гневишь  Сиббоса.  Поставь
его сосуд, пока он не сжег тебе руку в своей ярости.
     Герет почти сразу же заорал и выронил медный кувшинчик. Ладонь у него
покраснела и  покрылась  волдырями.  Раздался  крик  изумления,  несколько
взвизгнув, и началась толкотня, когда стоявшие поодаль пытались  выяснить,
что случилось. Я обмакнула пальцы в чашу  с  водой  и  брызнула  несколько
капель на лицо Герета. Тот сразу очнулся и схватился за свою  руку.  Оролл
кивнул мне.
     - Воистину, Уасти сделала хороший выбор. У тебя есть истинное  знание
бога. Глупец, кто сомневается в этом.
     Он посторонился, давая мне пройти.  Я  прошла  между  расступившимися
передо мной караванщиками и вернулась к фургону.
     Я расставила утварь по местам. Уасти сидела в своем кресле совершенно
неподвижно, ее глаза слегка блестели во мраке.
     - Сделано, - доложила я.
     Она  не  ответила.  И  тут  я  увидала  у  нее  на   горле   странное
кроваво-красное ожерелье. Испытанный мной ужас был  совершенно  невыразим.
Мне хотелось кричать и кричать, но я  каким-то  образом  удержала  крик  в
себе, как рвоту. Мне на миг подумалось, что в фургон забрался дикий зверь,
но никакой зверь не выполнил бы так аккуратно подобной работы. Крови  было
много, я уже покрылась ею, в неведении ступая по  ней.  А  потом  поднялся
крик, и сперва я подумала, что мой. Но он был чужим. Прислуживавшая  Уасти
девица бежала по проходам между фургонами, крича и плача, и рвала на  себе
волосы. К ней сбегались мужчины  и  женщины  и  бежали  с  ней  обратно  к
фургону. Они распахнули пологи, и в нас вонзился свет, в Уасти и в меня.
     - Это она! Она! - взвыла девица в истерике от злобы, ярости  и  ужаса
перед тем, что она сделала. - Взгляните на нее, она покрыта кровью старой!
Кровопийца!
     Ее неистовство охватило толпу как пламя сухую траву.  Набросились  на
меня исключительно женщины. Меня вытащили из фургона, опрокинув ничком,  а
затем  перевернули  на  спину.  Было  ощущение  множества  рук,   пальцев,
вцепившихся мне в волосы и одежду, стискивающихся, впиваясь  в  мое  тело,
сплошной туман лиц, зверских и сосредоточенных. Меня  душили  и  ослепляли
панический страх и шок, и я жала,  что  вот  теперь  мне  в  конце  концов
придется умереть. Удары, обрушивающиеся на меня  вновь  и  вновь,  соленый
привкус крови во  рту  от  выбитого  зуба.  Казалось,  не  имело  большого
значения, что они повредят, если мне  все  равно  предстоит  умереть  -  я
хотела только потерять сознание и не чувствовать больше этого.
     Но я не могла  совершенно  отключиться.  Где-то  за  туманом  боли  я
услышала смутный рев сердитых мужских голосов, а потом пронзительные крики
женщин, и внезапно напавших на  меня  оттащили  и  отшвырнули  и  сторону.
Теперь меня держали сильные, грубые, но помогающие руки. Меня подняли -  я
мельком увидела лица, и особенно одно  из  них,  полное  красногубое  лицо
Герета - и с удивлением обнаружила, что спасли меня именно его люди, а  не
подручные Оролла.


     Эго был его фургон, богато украшенный и  довольно  плохо  прибранный.
Над головой два светильника, выглядящих зеленовато-золотыми  сквозь  щелки
моих век, уже распухших  к  закрывающихся.  Я  потрогала  языком  зуб,  он
неприятно шатался. И все же я теперь достаточно знала,  чтобы  понимать  -
если я оставлю его в покое, к утру он снова врастет в свое гнездо. Что  же
касается моего тела, то платье изодрали в  клочья,  оставив  одни  дыры  и
разрывы, обнажив одну грудь и ноги. Кожа побагровела от  кровоподтеков,  а
голова зверски болела от выдранных клочьев волос.
     Снаружи фургона я все еще слышала крики и вопли,  но  они  постепенно
стихали.
     Я лежала и ждала Герета.
     Когда он вошел, я мельком увидела  сквозь  полог  кольцо  его  людей,
охранявших фургон.
     - Ну, - сказал он, посмеиваясь. - Неважное зрелище, совсем  неважное.
Здорово они тебя потрепали,  женщина-воин.  Что  теперь  сказало  бы  твое
племя, а? Воин, не сумевший отбиться даже от стайки девчонок.
     Я не потрудилась ответить;  кроме  того,  это  причинило  бы  слишком
сильную боль.
     Он опустил светильники  на  цепочках  и  подкрутил  им  фитили.  Свет
сделался очень тусклым и сумрачным, но я все еще достаточно видела,  чтобы
знать, когда он снял с себя плащ и стащил лосины, и направился  ко  мне  с
болтающимся разъяренным мужеством. Он содрал остатки платья, но не  тронул
шайрин. Этот субъект нисколько не интересовался лицами. И у него также  не
нашлось времени заметить еще что-либо.
     Закончив, он откатился в сторону и лежал на спине.
     - Эй ты, - сказал он, - степная кобыла. Сообрази наконец,  что  Герет
объездил тебя. Я знаю, что ты недостаточно сильна,  чтобы  наброситься  на
меня, но на случай, если ты думаешь иначе, снаружи стоят двадцать человек,
и мне стоит только крикнуть.
     Я гадала, сколько в этом правды, вспоминая  тот  первый  день  и  как
подручные усмехались при виде его неловкости. Но, наверное, в этот раз  он
лучше подобрал себе охрану.
     - Я тебя не изувечу, - сумела произнести я.
     Он выругался.
     - Ты хоть понимаешь, что они тебя прикончат за убийство старой  суки?
И  к  тому  же  не  самым  приятным  образом.  Женщины  очень  ценят  свою
целительницу. Возможно, мне и удастся спасти твою шкуру - то, что  они  от
нее оставили. Но я спрашиваю себя,  стоит  ли.  Не  знаю,  как  ты  сумела
проделать тот фокус с медью, но мне он совсем не понравился.
     Меня клонило в сон. Я научилась укрываться там, где находила укрытие,
и знала теперь, что надо сделать. Уасти научила меня чему-то большему, чем
искусство глаза и руки, которое и так  уже  дремало  во  мне,  хотя  и  не
развитое тренировкой. И я не скорбела по Уасти, так как она  не  нуждалась
ни в жалости, ни в печали даже в смерти. Ее лицо над  перерезанным  горлом
было спокойным и безмолвным.
     И ее месть уже близилась.



                                    4

     Я  проснулась  рано,  чувствуя  наступление  дня  без  всякой  помощи
обоняния или зрения, там, где мы засели как в норе. Пока я  изучала  себя,
Герет храпел, лежа на спине, в пьяном забытье. Я исцелилась. Только  самые
глубокие царапины и порезы  оставили  слабые  розовато-лиловые  шрамы,  но
прежде чем закончится день, исчезнут и  они.  Зуб  во  рту  сидел  прочно.
Пропали даже прорехи в волосах.
     Я взяла стоявший в фургоне Герета кувшин с ледяной водой и обтерлась,
не заботясь о том, какие лужи образовались на его одеялах. Взяв  щетку  из
свиной щетины, которой он скреб свои жидкие кудри, я расчесала собственные
волосы. Вслед за тем я порылась в его сундуке с одеждой  и  нашла  зеленый
плащ с застежками спереди и отверстиями для рук. Он  сидел  на  мне  очень
свободно, но не был чересчур длинным, так как этот вожак караванщиков  был
человеком невысоким, приземистым.
     Почувствовав себя готовой, я подошла к нему и пнула его в бок.
     Он крякнул и проснулся. Глаза его сразу же  сосредоточились  на  мне,
затуманенные, сердитые глаза навыкате.
     - Это ты, да? Чего же тебе надо?
     - Встань, - велела я. - Пойди скажи караванщикам, что Сиббос  требует
правосудия за преступление против целительницы.
     Он  недоверчиво  рассмеялся  и  перевернулся,  приготовившись   снова
уснуть. Я взяла кувшин и вылила ему на голову  остатки  ледяной  воды.  Он
сразу же вскочил, отплевываясь от воды и ярости. Еще миг, и он поднялся на
ноги, с руганью надвигаясь на меня, с руками, готовыми  оставить  от  меня
мокрое место. Но он смотрел мне в лицо. Я  почувствовала,  как  мои  глаза
расширяются, чтобы поглотить Герета и его жалкое маленькое сознание; и  он
тут  же  остановился  как  вкопанный,  с  отвисшей  челюстью,  неподвижным
взглядом и все еще поднятыми руками.
     - А теперь, Герет, - сказала я, - тебе пора узнать,  что  я  нахожусь
под защитой Сиббоса. Ты обесчестил меня и должен быть за это  наказан.  О,
Сиббос! - воскликнула я. - Накажи этого человека.
     Я подождала с миг, и Герет начал стонать. Я сказала:
     - Бог поднес огонь к подошвам твоих ног. Они горят.
     И почти сразу же лицо у него исказилось от боли. Он заорал и завопил,
подпрыгивая  на  месте,  хватаясь  за  ступни  в  тщетных  попытках  сбить
несуществующее пламя.
     Я наблюдала за ним, а затем сказала:
     - Я заступилась за тебя перед богом, и он погасил огонь.
     Тихо вскрикивая от расстройства, Герет бессильно опустился на  мокрые
одеяла.
     - Теперь есть только прохлада и никакой боли, - уведомила я его, и он
зарыдал от облегчения. - Но в следующий раз, -  добавила  и,  -  наказание
будет более суровым и длительным.  Мой  хранитель,  Сиббос,  гневается  на
тебя. В будущем ты должен делать, что я тебе говорю, и не противиться мне.
А теперь проснись, и не забудь.
     Затем я подошла к нему и похлопала его по щекам.  Транс  покинул  его
глаза, но он все помнил и  теперь  в  них  таилось  выражение  предельного
ужаса.
     - Ты будешь мне повиноваться, Герет, - сказала я ему.
     - Да, степнячка. Да.
     - Не степнячка. Теперь и  Уасти,  ваша  целительница.  Ступай,  скажи
караванщикам, что Сиббос разгневан и требует суда. Скажи им, что он  будет
испытывать огнем.
     Он встал, завернулся в плащ и ушел нетвердой походкой.
     Все казалось тогда таким легким, но меня вдруг охватил страх,  что  я
забыла какую-то жизненно важную деталь, и мой план  не  сработает.  Но  он
обязательно должен сработать.
     Я уже взяла себе ее имя, и это привяжет их ко  мне  ее  узами.  Через
некоторое время они перестанут  замечать  разницу  между  нами,  словно  я
всегда была их целительницей. Что же касается испытания  огнем,  то  такое
зрелище им должно понравиться. Им  очень  захочется  увидеть,  как  убийца
корчится от боли, и поэтому они удержатся от разрывания меня на части, так
как это испортит развлечение.
     Отсутствовал Герет долго, и шум  снаружи  сбивал  с  толку.  Наконец,
явились пятеро его людей и знаком  велели  мне  выйти.  Я  пошла  с  ними,
удаляясь от убежища.
     Толпа стояла там, где и раньше, и все же совсем иная. Они  толкались,
ненавидя меня. Несколько женщин  выкрикнули  проклятья,  но,  насколько  я
могла судить, на меня они не нападут.
     Мы дошли до конца пещеры, где все еще стоял  бог  в  красно-желтом  и
драгоценностях. Герет тоже стоял  там,  пожелтевший  и  нервный.  Когда  я
подошла, он кивнул.
     - Я им передал.
     - Хорошо, - сказала я. - А теперь распорядись принести тело  Уасти  в
ее деревянном кресле и поместить его перед богом.
     Герет сделал, как я сказала, и поднялся громкий  ропот.  Женщины  уже
перевязали шею,  омыли  ее  тело,  одев  его  в  черные  одежды  со  всеми
побрякушками и бусами, а потом прилепили к  векам  круглые  черные  диски,
чтобы держать их закрытыми. Все это диктовалось их традицией, делалось  из
страха. Они страшились  духов  умерших,  особенно  убитых.  Четверо  людей
Герета отправились за трупом, и возвращались они, чувствуя себя не в своей
тарелке, с бледными лицами.
     Толпа притихла и отступила, и многие  женщины  разразились  плачем  и
проклятиями.
     Уасти сидела совершенно окоченев, но это  придавало  ей  определенное
пугающее величие. Мне не понравилось то, что сделали с ее лицом,  ибо  они
раскрашивают своих умерших словно кукол - белое лицо с красными  губами  и
щеками и алые ногти. И все же во мне шевельнулось  лишь  отвращение  к  их
обычаям - ничего больше.  Эго  была  не  Уасти,  а  лишь  сухой  сломанный
стебель. Люди Герета поставили кресло и отступили, и она сидела там, глядя
черными дисками своих глаз.
     Я шагнула вперед и подняла руку, и раздалось глухое рычание.
     - Вели им дать мне говорить, - сказала я Герету, и тот прикрикнул  на
них, а когда шум не прекратился, его люди,  размещенные  по  всей  пещере,
тычками и толчками заставили всех умолкнуть.
     - Вы считаете виновной меня, -  крикнула  я  затем  им.  -  Но  я  не
виновата в этом зверском преступлении. Вы видите, что  я  не  страшусь  ни
мертвой, ни бога.  Вчера  женщины  терзали  мое  тело.  Многие,  думается,
помнят, что они сделали, - сразу же  раздались  визгливые  крики  злобного
согласия. - Тогда смотрите, - призвала я  и,  расстегнув  застежки  плаща,
сбросила его и стояла там, нагая и исцелившаяся. По толпе  пробежал  шепот
удивления. На мне оставили много тяжелых отметин, но на  теле  у  меня  не
было ни царапины.
     Затем одна девица протолкалась в  первый  ряд  толпы,  нырнула  между
охранниками Герета и закричала:
     - Ты сделала это с помощью своего  колдовства,  злодейка!  Не  думай,
будто собьешь нас с толку, стоя тут голая и бесстыжая в своей греховности.
     Это была девица, прислуживавшая Уасти, и толпа сразу же начала  лаять
с ее голоса.  Герет  снова  прикрикнул,  на  этот  раз  без  моей  указки,
охранники потолкались, и снова наступила тишина.
     - Нет, - сказала я. - Бог убрал с меня следы ваших рук, дабы показать
мою невиновность. Но я  дам  вам  и  другое  доказательство.  -  По  толпе
пронесся шорох предвкушения. - Вели принести незажженный факел, -  сказала
я Герету, - и подставку для него.
     Один из его людей принес факел из сложенной  поблизости  кучи,  в  то
время как другой поспешил за подставкой. Напряжение в пещере нарастало,  и
задержка на время доставки вещей увеличила сгиб. Моя нагота  тоже  сбивала
их с толку; сами они постеснялись бы раздеться при таком скоплении  народа
и даже немного смущались смотреть на меня.
     Когда факел установили, наколов на шип подставки,  я  сунула  вощеный
фитиль в жаровню алтаря и  зажгла  его.  Руки  у  меня  дрожали,  когда  я
повернулась к ним спиной и предстала перед Сиббосом, словно бы в  молитве.
Могла ли я это проделать? Ну, если и нет, то теперь уж слишком  поздно.  Я
уставилась на ярко-голубой  камень  у  него  на  груди,  пока  у  меня  не
затуманились глаза, а в мозгу мало-помалу открылся путь -  и  я  пошла  по
нему. Когда я повернулась к толпе, казалось, что я раздвоилась: во-первых,
я сама, тяжелая  словно  во  сне,  сознающая  свое  тело  лишь  настолько,
насколько его сознают в полусне, совершенно без всякого контроля над  ним;
а во-вторых, - существо холодное, будто кристалл льда опустили на  макушку
моего черепа, идеально  контролирующее  свое  тело,  как  не  могла  этого
сделать первая "я".
     Я повернулась лицом к ним и положила свою руку на руку Уасти.
     - Я не виновата в твоем убийстве, умершая, - провозгласила я,  и  все
же не я, а другая "Я" - голос, вибрации которого  я  не  ощущала  в  своем
горле. - Если все так, как я сказала, пусть огонь не обожжет меня.
     Я услышала, как они задержали  дыхание,  единое  задержанное  дыхание
толпы, всех разом.
     А затем я нагнулась вперед к факелу, и пламя лизнуло мне плечи, грудь
и живот. Я совершенно не почувствовала жара; даже подожги оно меня, я  все
равно не должна бы его почувствовать, но этот  желтый  огонь  скользил  по
моей коже, словно вода, и не оставлял никаких следов. Из  толпы  раздались
крики и возгласы. Я выпрямилась, сняла онемевшими руками факел  с  шипа  и
провела им вверх-вниз по всему телу. Он пылал на моей коже, но  без  дыма.
Шум снова спал. Стояла полная  тишина.  Тогда  я  вернула  факел  на  шип,
повернулась к богу и голубому камню и  отключила  охвативший  меня  транс.
Произошло странное схождение  двух  частей  меня  -  такое  же  быстрое  и
потрясающее  в  возвращении,  сколь  медленным   и   подобным   сну   было
расхождение. Слух, зрение, обоняние и осязание сделались вдруг  словно  бы
невыносимо  острыми,  почти  мучительными,  но  у  меня  не  было  времени
приходить  в  замешательство.  Мое  тело  было  целым,  я  доказала   свою
невиновность,