енного  движения  масрийских  дворцовых
приготовлений к церемонии коронации, я и сам стал двигаться медленно,  как
в теплой воде, не теряя берег из виду. Я тоже съел южного меда.
     Так,  понемногу  катаясь  верхом  по  необъятным  внутренним  паркам,
занимаясь пчелиной суетой  дворцовою  совета,  празднествами,  любовью,  я
заметил, как этот малиновый полдень вливался в долгие сумерки, а я все  не
хотел думать о том, что закончить его должна ночь.
     Был  назначен  вычисленный  жрецами-астрологами   благоприятный   для
коронации день. В яркий от свежей краски  и  новой  застройки  Бар-Айбитни
нахлынули толпы людей, которые непременно желали видеть  представление  и,
где могли, пытались прожить даром за счет будущего праздника. Они ехали из
далеких городов и городишек, с прибрежных равнин и архипелагов, из  замков
в безводных скалах  востока.  Лорды  и  мелкие  короли  приезжали  в  силу
необходимости  воздать  почести,  крестьяне  -   поглазеть,   торговцы   -
продавать, а неизбежные грабители - резать кошельки и горла пьяниц.
     Я плохо знал географию окрестностей, проведя  в  одиночестве  большую
часть  дней  в  Бар-Айбитни.  Разнообразие  людей  и  животных  на  улицах
заинтересовало меня, как возможность развлечься в  часы  апатии.  Особенно
мне  нравились  западные  племенные  кланы,  их  женщины  завешивали  лица
покрывалами из прозрачной кисеи, которая ничего не скрывала,  и  ходили  с
обнаженной грудью; или черные люди, торговцы слоновой костью и  сапфирами,
которые приехали из южных джунглей на серых злых чудовищах  с  морщинистой
кожей, с рогом на морде, налитыми кровью глазами и ужасными манерами.  Эти
звери походили на деформированных единорогов и были  склонны  испражняться
без предупреждения (за это  их  любили  бедняки,  использовавшие  навоз  в
различных  целях.  Я  редко  встречал   этих   ворчащих   единорогов   без
сопровождения надеющихся, вооруженных совком и корзинкой). Из Симы прибыли
маги, их лица были укутаны в красные покрывала, а за поясом  висели  мечи,
похожие на ножи  для  разделки  мяса.  На  Вселенском  базаре  они  обычно
танцевали  с  веревками,  которые  оживали  или  казались  ожившими,   или
сворачивали  свои  тела  в  маленькие  тюки  завязанных  узлом  костей.  Я
отправился посмотреть на них с одним из людей из Цитадели и, увидев  меня,
симейз поклонились почти до земли. Эти действия позабавили меня.  Заметив,
что даже чужестранцы чествовали меня  как  чудотворца,  толпа  зашумела  и
захлопала. Они не предлагали мне любовь, как Сорему, но знали о моей  роли
в уничтожении хессеков, и когда я шел, вокруг  меня  всегда  был  шум,  но
больше никто не подходил за исцелением.
     Когда я собрался уходить, один из магов подошел ко мне и потянул меня
за рукав. Мне были видны только  его  глаза  над  красным  покрывалом,  но
иногда и этого достаточно.
     - Ваша сила превышает силу людей, - сказал он мне на  языке  каких-то
дальних  стран,  который  был  непонятен  всем  вокруг  нас,   включая   и
образованных офицеров-аристократов,  которые  сопровождали  меня.  Если  я
нуждался в напоминании о моих силах, то это как  раз  оно  и  было  -  как
всегда, сразу понимать, что он  говорит,  и  быть  в  состоянии  ответить,
словно на моем родном языке.
     - Моя сила превосходит силу большинства людей, которых я встречал,  -
сказал я.
     - Верно. Но есть другой человек. Не мужчина, а женщина.
     Если бы он вытащил свой меч-голова-с-плеч, чтобы снести мне голову, я
бы и то не смотрел на него с таким удивлением, как сейчас.
     - Какая женщина?
     - Та, которую ты искал,  повелитель  волшебников.  Белая,  как  белая
рысь. Уаст.
     Денейдс стоял рядом со мной и, увидев мое лицо, спросил:
     - Что ему надо, Вазкор?
     - Личное дело, - ответил я. - Старая вражда моих предков.  -  Денейдс
кивнул и отступил в сторону. Секретные долги чести, фамильная вражда - это
были понятные масрийцам предметы. Симейзу я сказал: - Откуда вы узнали,  и
зачем вы пришли ко мне с этим?
     - По-своему, господин мой, я тоже маг, - сказал он немного  иронично.
- Здесь рассказывают странные истории о пожаре в Старом городе на болотах,
о духах, которые бродят там. Не все из них духи. Я не ищу выгоды и не хочу
поймать вас в ловушку, господин. Если вы пройдете со мной в мой  шри  -  я
покажу вам кое-что.
     Денейдс услышал слово "шри" - симейзский фургон для путешествий  -  и
сказал:
     - Если он предлагает вам пойти куда-нибудь с ним, то я не советую.
     - У меня нет выбора, - ответил я Денейдсу. - У  него  есть  сведения,
которые мне нужны. Не беспокойтесь. Со мной ничего не случится, и  с  этим
Красным Занавесом тоже, если он будет вежлив.
     Симейз понял; по морщинкам вокруг глаз я догадался, что он улыбается.
Пока он улыбался, я проник  в  его  сознание,  контакт  был,  как  всегда,
недолгим, потому что мне, наверное, никогда не понравится такой взлом,  но
этого было достаточно, чтобы почувствовать его  честность,  и  еще  -  его
загадочные мистические познания.
     - Тогда мы подождем вас здесь, - сказал Денейдс, - а может быть,  мне
или кому-нибудь из нас пойти с вами?
     - Спасибо, но я пойду один.
     - Сорем насадит меня на меч, если с вами что-нибудь случится.
     Его глаза были  игривыми.  Он  дал  мне  почувствовать  все  значение
сказанного. Денейдс сопровождал Сорема во  всех  битвах,  и,  как  собака,
защищал его спину, однако и он тоже отпускал шуточки, а  я  уже  устал  от
них.
     - Ведите меня, - сказал я симейзу. Он поклонился и повел  меня  через
рыночную площадь, на него глядели во все глаза те, кто мог видеть, и  даже
пара "слепых" нищих.
     Симейзские маги разбили свой лагерь в поле по соседству  с  лошадиным
базаром. Шесть черных фургонов, увешанных алой  бахромой  и  амулетами  из
меди и  кости  стояли  полукругом  на  объеденной  лошадьми  траве.  Горел
маленький костер, из учтивого  отношения  к  масрийскому  обычаю  накрытый
железной решеткой, и две женщины готовили на нем обед. Они были в  богатой
одежде, на шеях ожерелья из золотых монет, их лица были открыты, и  только
волосы были спрятаны под красными тюрбанами. Странная традиция - открывать
женщину и закрывать мужчину, но я решил, что это было связно с их магией.
     Вокруг дерева - в тени и на солнце - лежали пять больших белых волов,
с подозрением глядевших на лошадей по другую сторону  ограды.  В  Симе  не
было  лошадей,  пока  масрийцы  Храгона  не  заявили  свои  права  на  эту
территорию, а легкие фургоны-шри до сих пор путешествовали цепочкой -  два
или  три  сразу,  сцепленные  вместе  медными  соединениями,  в   передний
запрягали пару волов или буйволов. Путь по суше из Симы  в  Бар-Айбитни  -
длинный и извилистый,  и  занимает  даже  больше  дней,  чем  считается  в
масрийском месяце, не оставляя возможности прибыть задолго  до  коронации.
Отсюда я заключил, что все они прибыли сюда на корабле - мужчины, женщины,
фургоны, волы и все остальное.
     Женщины у костра посмотрели на меня и  хихикнули.  Одна  послала  мне
воздушный поцелуй. Казалось, моего провожатого это нисколько не смутило.
     - Вы даете своим женщинам большую свободу.
     - Нет, - ответил он. - Бог дает, а мужчины шри не отнимают ее у  них.
Мы в самом деле не симейзы, господин мой Вазкор, но более старая  раса,  и
наши пути различны.  У  нас,  шри,  есть  поговорка:  "Держи,  что  можешь
удержать, а что не можешь - отпусти, оно и так уже ушло".
     Мы вошли в один из  фургонов.  Там  было  темно  и  пахло  ароматными
травами, висевшими в связках на дугах каркаса. Он зажег лампу, затем  снял
с колышка медный диск и положил его на половики. Мы сели, и он привлек мое
внимание к диску, который был отполирован, как девичье зеркало, я,  честно
говоря, и решил, что это зеркало.
     - Повелитель видел мои мысли, - сказал он, - но пути  мыслей  грязны,
даже для тех, кто должен жить с ними. Поэтому я предлагаю вам это средство
- медный диск. Это способ шри. Мысли одного мага проецируются  на  диск  и
открываются для другого. Здесь не может быть ни вариантов,  ни  обмана,  и
такой тесный контакт не может быть неприятен.
     Я сел. Точно не зная ничего, я все же верил ему, потому что он вызвал
мое полное расположение. Хоть я и мог превзойти  его  Силой,  он  заставил
меня почувствовать, что я мальчик перед мужчиной.
     По его глазам и ладоням я заключил, что ему около пятидесяти лет,  он
был крепок и проворен - его мудрость была  закаленной  и  отточенной,  как
дождь и ветер закаляют и оттачивают камни в пустыне.  Сидя  перед  ним,  я
ощущал то же чувство бренности, как и в ночь восстания, когда я выехал  из
Цитадели, чувство, что слишком быстро человек оказывается в могиле, а  все
ураганы и горы его жизни  -  месть,  любовь,  сила  победы  -  малы,  если
сравнить с этой совсем небольшой кучкой праха в конце.
     Наконец  я  вспомнил,  зачем  пришел   сюда,   склонил   голову   над
метафизической медью и сконцентрировался над ней. В этот момент моя  кровь
застыла, как лед, и чувство реальности оставило меня.
     Они прибыли морем, как я и предполагал, и их высокая галера проходила
со спущенными парусами мимо неосвещенного берега ночного болота. С палубы,
почуяв магию, как гончая чует льва, вот что увидел на берегу шриец:  белую
фигуру, уменьшенную расстоянием до размера его мизинца.
     Я видел на диске, как видел он, и я, как и он, почувствовал дым Силы,
поднимавшийся оттуда.
     Он вздрогнул, почувствовав это. Он слышал, как сожгли  Бар-Айбитни  и
какие вещи случались там, но это, он знал, не было иллюзией. Белая женщина
с белыми волосами и белой  ненавистью,  которая  росла  из  ее  души,  как
огромное дерево. И ее Сила была не меньше моей.
     Вокруг нее на этом пустом глинистом берегу находились темные  тени  с
серыми хессекскими факелами в руках. Шум  прибоя  и  скрип  весел  и  мачт
заглушали все звуки, которые производили эти люди.
     Старая отрава незаметно подкралась ко мне.
     Медный диск  внезапно  опустел,  а  май  хозяин  уже  протягивал  мне
агатовую чашу с вином.
     Я выпил, и он сказал:
     - Я узнал ее имя. Она написала его в ночи для  всех,  кто  может  его
прочесть. Я узнал также, что она наметила вас своей жертвой. Эта метка  на
вас, как клеймо. И, мой  господин,  весь  город  мечен.  Не  только  люди,
разорившие Бит-Хесси, и не только те, кто мечтал о его разорении. На самом
деле  черная  туча  -  над  золотыми  башнями  Бар-Айбитни,  возлюбленного
Масримасом. Черная туча, которая скроет его солнце.
     Я встал, мои ноги дрожали. Должно быть, я выглядел, как смерть.
     - Как же мне померяться с ней силами, - как-то по-детски закричал я и
совсем не ему. - Сила, которой я пользуюсь, питает ее. Ее.  Я  пытался,  я
избавился  от  нее,  но  она  опять  появилась.  Все,  что  я  ни   делал,
оборачивается против меня.
     Мои мысли скакали. Я уже решил пойти прямо на этот берег, на проспект
мертвых кораблей, почерневших руин и убить ее там. Это было бы исполнением
моей клятвы. Или, может быть, я стану  жертвой.  Она  пометила  меня,  так
пусть следует за мной. Оставить весь Бар-Айбитни, где Сорем - император, а
на Троне лилий в Малиновом дворце - Малмиранет, моя женщина, думающая, что
я сбежал, как трус...
     Он взял меня за руку.
     - Я посланец, - сказал он, - не более. Я не могу дать вам  совет.  Но
если потребуется моя помощь - меня зовут Гайст.
     Я  бы  очень  хотел,  чтобы  он  помог  мне,  но,  несмотря  на   его
проницательность, он не  мог  этого,  и  я  слишком  хорошо  это  понимал.
Парадокс. Я превосходил его Силой, но дрожал, как испуганный малыш.
     Я поблагодарил его. В его глазах была покорность  судьбе.  Город  был
под ее проклятием, и он  оставался  в  нем.  "Что  не  можешь  удержать  -
отпусти, потому что оно уже ушло  от  тебя".  Похоже,  и  жизни  это  тоже
касается.
     Снаружи небо было таким же голубым, как те сапфиры, что  черные  люди
привезли на своих страшных единорогах с юга. Не было видно ни облачка.


     Денейдс и его капитаны остались,  чтобы  дождаться  меня.  Он  поднял
брови и сказал:
     - Значит, плохие новости. Я надеялся, что нет.
     Никто  из  них  не  знал  о  моей  предыдущей  жизни  ничего,   кроме
незначительных моментов, и все горели желанием при случае узнать побольше.
     - Жив кое-кто, кого я считал мертвым, - ответил я.
     - Да? И что теперь, Вазкор? Вы  будете  придерживаться  теперь  наших
традиций, кодекса вызова?
     - Вызов уже брошен и принят.
     Денейдс  рассматривал  меня,  в  его  взгляде  боролись  одобрение  и
недоверие.
     - Однако, это едва ли подходящий момент, мой Вазкор, - за два дня  до
коронации Сорема.
     Я пришпорил  лошадь  и  поехал  через  рынок,  такой  яркий,  шумный,
красочный йод безоблачным сапфировым  небом.  Денейдс  держался  рядом  со
мной.
     - Сорем знает?
     - Узнает в течение часа.
     Он нахмурился и замолчал.
     Волей-неволей я принял  бесшабашный  вид.  Слабость  переполняла  мое
тело. В детстве мне снился сон, позже ой стал немного  другим  -  какое-то
дикое животное, которое я выследил и убил на охоте, тут же опять вскочило,
его смертельные раны кровоточили, и опять кинулось, чтобы вцепиться мне  в
горло.
     Тем временем Денейдс повернул лошадь к Цитадели,  конечно  же,  чтобы
сообщить новости.
     Мне придется сражаться. Другого выбора у меня не  было.  Сражаться  и
сражаться, сколько бы раз ни бросался на меня убитый зверь. Я не  брал  на
себя обязательства спасти ни этот город, ни жизнь или честь  кого-либо  из
мужчин или женщин в нем. Это был мой собственный ужас. Я предпочитал лицом
к лицу встретиться со злодейкой, чем повернуться к ней  спиной.  Я  думал,
что она мертва или - что то же самое, - что у меня будет  время  выследить
ее, даже, может быть, - забыть. Теперь Уастис должна потешаться надо мной,
сидя в своих развалинах.



                                    7

     Я вошел в Малиновый дворец, как я, казалось, много раз входил туда во
время этого бесконечного полдня. Солнце, плавая в верхних  рамах  западных
окон, полосовало пыльными лучами красно-розовые стены и розовые  мраморные
полы.
     Сорем был занят советом и жрецами, он репетировал слова, которые надо
будет говорить на коронации. За день до нее он должен будет войти  в  храм
Масримаса и оставаться там, такова традиция подготовки к церемонии. Вообще
с тех пор, как мы взяли Небесный город,  я  мало  его  видел.  Однажды  мы
поехали охотиться на диких кабанов, специально прирученных и выпущенных из
клетки в охотничьем парке с одной единственной целью - чтобы  аристократия
могла загнать их; потом я подумал, что это  идиотский,  развратный  спорт,
хотя тогда и не возражал. Сорем, которому это не понравилось так же, как и
мне, пообещал, когда у нас появится для этого время, лучшую охоту на южных
холмах на пуму или льва и разных водяных зверей в тамошних долинах. В этот
полуденный месяц он все время мне что-нибудь  обещал  и  посылал  подарки,
когда  был  занят  с  советом,  так  что  было  бы  неблагодарно  от   них
отказываться. Находясь чаще с его матерью, чем  в  своих  апартаментах,  я
почти  не  обращал  внимания,  когда  их  приносили,  но  теперь  я   стал
задумываться, что, может быть, он мне не  доверяет  и  пытается  подачками
укрепить мою лояльность.
     Насмет прибежала ко мне на своих позолоченных ножках, когда я  лежал,
печально глядя на солнце. Она вложила в мою руку цветок. Это был сигнал от
Малмиранет.  Насмет,  очевидно,  нисколько  не  расстраивалась,  играя   в
любовную связь со мной, хотя на самом деле эта связь соединяла меня  с  ее
госпожой. Обычно я бывал в хорошем настроении и был рад видеть девушку.
     Сегодня она заметила во мне перемену и сказала:
     - Она не будет вас держать, если у вас где-то дела.
     - Дела могут быть с тобой, - сказал я, и  мой  страх  придавал  всему
какой-то извращенный аромат. - Ты бы этот хотела, - я положил руки  на  ее
талию. Я не хотел ее, на я бы переспал с ней, если бы она захотела.
     Но она сказала:
     - Я немного хотела бы. Но не хочу расстраивать Малмиранет. Я люблю ее
больше, чем смогу полюбить когда нибудь какого-нибудь дурака-мужчину,  как
бы он ни был красив или хорош в постели. Кроме того, - и ее глаза изменили
выражение, - она бы убила нас обоих.
     Ее верность и ее проявившаяся  враждебность  смешивались  с  какой-то
почти ненастоящей гордостью, как если бы с ножом Малмиранет в своем сердце
она сказала: "Смотрите, это и есть гнев императрицы", - и все это  привело
меня в чувство. Наверное, я был бы озадачен,  если  бы  другие  заботы  не
висели на мне  свинцовой  тяжестью.  Я  спрашивал  себя,  идя  за  Насмет,
расскажет ли она Малмиранет о моих неуклюжих ухаживаниях. Я  подумал,  что
какая-то часть меня хотела бы вырвать желания  и  привязанности  из  моего
тела, моего сознания, моего сердца. Умирать без этого будет легче.
     Затем двери распахнулись, я увидел ее, и все переменилось,  как  я  и
надеялся.
     Думаю, я никогда, приходя к ней, не  заставал  ее  одной  и  той  же.
Всегда была незаметная перемена в ее  настроении,  убранстве  комнаты,  ее
одежде. Это было ее умение,  не  знаю,  инстинктивное  или  достигнутое  в
результате воспитания - всегда быть переменчивой и неизменной,  как  смена
времен года в саду.
     Помню, как ее тонкое белое платье из тинзенского газа,  ловя  красное
отражение солнца на разрисованной стене, казалось, тлело  на  ее  коже,  и
складчатый дым был пойман поясом рубинового шелка. Ее волосы  были  убраны
наверх и свободно завязаны. Она иногда укладывала их  таким  образом,  так
что я легко мог их распустить. Она играла с котенком  леопарда,  маленьким
желто-коричневым мяукающим дьяволом, который катался по  мозаичному  полу,
вцепившись в концы ее  шелкового  пояса.  Она  повернулась  ко  мне,  свет
освещал ее сзади,  и  стройная  темнота  ее  тела  была  оттенена  светлым
ободком, а я внезапно вспомнил Демиздор, хотя они ничем не были похожи.
     - Я слышала любопытную новость, - сказала она. - Ты опять собираешься
драться на дуэли?
     Я был озадачен скоростью распространения марийских сплетен.  Но  я  и
сам собирался рассказать ей об этом.
     - Да. Это то, чего не избежать.
     Она развязала свой поясок и отдала его леопардику,  затем  подошла  и
положила руки мне на плечи.
     - Я признаю, что ты привел моего сына к  трону  императора,  что  без
тебя и твоего коварного дара он был бы холодным трупом, а я - объемом  для
той или иной гнусности. Я признаю все и покоряюсь тебе. Но не  делай  это,
не делай сейчас, за два дня до коронации Сорема. Он доверяет  тебе,  ценит
тебя. Если ты умрешь, умрет и какая-то его часть тоже. Я не говорю  уже  о
своем горе.
     Даже она ничего не  знала  о  моем  прошлом,  кроме  того,  что  было
известно всем. Мы полюбили друг друга так просто и  так  мало  лгали  друг
другу; она в отличие от большинства женщин, не выспрашивала у меня никаких
подробностей о моем прошлом, как будто каждое освеженное в памяти  событие
- соединяющее двоих звено, как будто у вас не должно быть  никакой  другой
жизни, кроме той, что вы ведете  сейчас.  Малмиранет  из  меня  ничего  не
вытягивала, но знала меня таким, каким я был.
     Увидев мое лицо, ока тихо сказала:
     - Ты все же сделаешь это? Никакие мои мольбы не переубедят тебя.
     - Нет. Это выше твоих слов и моих. Выше всех нас.
     - Ты скажешь, что заставляет тебя идти на это?
     - Сказал бы, если бы это помогло нам. Не поможет.
     Она притянула меня к себе, обняла и сказала:
     - Ну, хорошо. Я ни о чем больше не спрошу.
     Если бы я когда-нибудь плакал с тех пор, как стал мужчиной, то  я  бы
заплакал тогда. Я предвидел и мою смерть и  ее  так  же  ясно,  как  видел
солнечный свет на красной стене.
     В этот момент не нужны были резкие звуки, однако дверь  распахнулась,
и вбежала бронзо