ью жестов и мимики они  дали  мне
знать, что я вольна путешествовать с ними и делить с ними убежище.  Взамен
они не просили ничего. Они показали одну из черных палаток, где  я  должна
спать в обществе двух молодых незамужних женщин. Я подумала, что  тех  это
может возмутить, но они не проявляли никаких признаков  негодования.  Одна
из них взяла меня с собой, показала уединенный пруд, где я могла вымыться,
и дала мне  черную  одежду  взамен  моих  лохмотьев.  Я  уже  забыла,  как
управляться с длинным подолом: среди камышей и куманики  ткань  зацепилась
за колючку, и я споткнулась. Девушка  схватила  меня  за  руку  и  помогла
освободиться, степенно улыбаясь, когда я поблагодарила ее. Я  думала,  что
разница в цвете нашей кожи может сделать меня объектом  ненависти,  однако
не почувствовала в ее прикосновении никакой неприязни. Она заставила  меня
понять, что ее зовут Хуанхад.
     Сумерки окутали камыши, и тогда она приготовила небольшую трапезу  на
костре у нашей палатки. Две девушки уселись есть и  снова  предложили  мне
пищу. Я покачала головами. Хуанхад показала на  мой  шайрин.  Похоже,  она
думала, что я не могу есть в нем. Женщины черного крарла ходили без масок,
но явно были знакомы с женскими табу других племен;  Хуанхад  не  пыталась
снять с меня маску, хотя и помогла мне снять изодранную "рубашку". Я снова
покачала головой, и они вернулись к еде.
     Спать  они  отправились  рано,  но  сперва  поместили  у  полога  три
сероватых лепешки и кувшинчик с водой - совсем как  в  тот  раз,  когда  я
пришла к ним, чтобы украсть пищу. Той ночью это меня озадачило, но  позже,
когда я стала понимать их язык, то выяснила, что лепешки и  вода  являлись
подношением их богам, выставляемым каждую ночь  во  всех  палатках,  чтобы
любое скитающееся божество  могло  поесть  и  выпить,  если  оно  случайно
наткнется в темноте на крарл.  Неудивительно,  что  когда  они  обнаружили
исчезновение ритуальных лепешек, то подняли крик.
     Утром, прежде чем мы направились к реке, к палатке подошел их  вождь.
Он сумел  сообщить  мне  о  предстоящей  переправе  и  о  том,  что  племя
направляется на восток, однако не к плодородным землям, как я думала, а  к
морю. Его звали, как он объяснил, Квенекс, и он  вежливо  выразил  желание
узнать, как зовут меня. Так как я плохо понимала их речь, личное имя могло
быть существенно важным, наверное, даже могло спасти мне жизнь, если  меня
окликнут во время опасности. Я указала, что никакого имени у меня нет.  Он
не проявил особого удивления. Мягко  коснувшись  моего  лба,  он  произнес
единственное слово: "Марда". Так,  как  я  выяснила  впоследствии,  у  них
называлась слоновая кость.


     Мы провели два дня, путешествуя по  ивово-зеленой  стране  за  рекой.
Мимо нас струились небольшие речки, направляясь,  как  и  мы,  к  морю.  В
сумерках второго дня, выходя из-за деревьев, я увидела  у  ручья  ниже  по
склону небольшой табун лошадей. Они были дикими,  в  этом  не  могло  быть
никаких сомнений, равно как и в их красоте; не относились они и  к  породе
лошадей-людоедов  из  долин  Эшкорека.  Их  длинные  морды  опускались   и
подымались, изогнутые шеи поворачивались, а черные овальные самоцветы глаз
пристально смотрели на людей. Я думала, что они прыгнут в ручей  и  убегут
от нас по обычаю всех диких лошадей, но они не сделали ни единого движения
с целью ускакать. Мы тихо прошли мимо них, и они уступили  нам  дорогу.  Я
увидела, как Хуанхад протянула руку, а черная шелковая голова потянулась в
свою очередь к ней, задев ее плечо. Их вожак кивнул  Квенексу,  когда  тот
шел мимо. Лошади не казались ни испуганными, ни надменными. Наверное,  они
чувствовали, что, по крайней мере, эти люди не вскочат  им  на  спину,  не
станут их душить, объезжать и выжигать их сильные легкие в угоду войне или
человеческой  корысти.  Думаю,  мне  не  померещилось,  что  от  меня  они
отвернули головы, вежливо и с достоинством игнорируя мое существование.
     Еще через три дня  равнина  уступила  место  известнякам  и  зарослям
колючих деревьев. В воздухе наблюдался  странный  привкус  близости  моря,
которого я еще не знала. Что искали они на  соленых  берегах,  я  тоже  не
знала. Они были народ молчаливый. Меня они не отвергали, но и не  заводили
со мной панибратских отношений. Наверное, именно  из-за  этой  мягкости  и
этого защищенного одиночества, а может  быть  просто  потому,  что  пришло
время,  началась  моя  печаль.  Никак  иначе  я  не  могу  определить  это
состояние. Я не  плакала  и  не  предавалась  внутренним  терзаниям.  Меня
сковала тяжесть. Она была  не  сожалением  -  сожаления  бесплодны,  и  не
отчаянием - отчаяние не обязательно беспричинно. Она не была  ужасной  или
невыносимой, хотя причиняла боль. Это ощущение продолжалось три дня и  две
ночи. И до тех пор, пока оно не прошло, ничто другое меня не беспокоило. А
потом я заплакала.
     На шестую ночь я ела с Хуанхад  у  костра;  подошла  одна  женщина  и
присела вместе с нами, держа на  руках  ребенка.  Я  уставилась  на  этого
ребенка сквозь мерцание костра; он был такого же возраста,  каким  был  бы
мой собственный ребенок, которого я бросила в крарле Эттука  усваивать  их
отвратительные обычаи, мысли  и  дела.  Прежде  я  никогда  не  испытывала
никакого ощущения потери, ибо он был частью Вазкора,  его  навязанной  мне
воли. Я была рада избавиться от него. А теперь я впервые посмотрела на все
иначе. Он ведь был и частью меня. И  более  того,  он  был  индивидуальной
жизнью, новым созданным существом, в жизни которого я, в  силу  уникальных
законов природы, заслужила право принять участие.  А  я  пренебрегла  этим
правом, выбросила этот подарок, отождествив его с ненавистным трудом.
     Я встала и медленно отошла от костра в заросли  колючих  деревьев.  Я
цеплялась за них и горько  плакала  и  ошеломленном  расстройстве  чувств.
Однако все это время холодный голос у меня в мозгу шептал:  "ЭТО  ПРОЙДЕТ,
ДУРА. ЭТО ПРОЙДЕТ. ТАКОЕ В ЭТО ВРЕМЯ НЕ ДЛЯ ТЕБЯ".
     Я заснула среди деревьев, ощущая вкус соли у себя на губах от слез  и
от морского ветра, а когда проснулась, то, думало, поняла, что и  слезы-то
для меня были роскошью, я не имела права  плакать.  Я  подумала  о  воине,
каким он станет, и о том, как он будет защищать  Тафру  -  свою  мать,  от
глумящегося племени. Я хорошо поступила, оставив ребенка  с  ней.  И  было
легко отдать то, чего я не желала.
     И все же, когда я шла в тот день к неизвестному морю, все призраки  и
грехи моей жизни являлись воочию и терзали меня. Я мчалась на колеснице  в
Сиркуниксе, смотрела,  как  умирает  Дарак,  размахивала  мечом  в  битвах
Вазкора, пятилась от алого омута его могилы. Подо мной пронзительно  ржали
белые кони, падали, защищая меня, люди с лицами Маггура, Кела,  Мазлека  и
Слора.
     На закате подошла Хуанхад и мягко  коснулась  ладонью  моей  руки.  Я
теперь достаточно знала их язык, чтобы понять почти все сказанное ею.
     - Что у тебя за беда, Марда? Ты бродишь одна - бормочешь про себя;  у
тебя жар?
     - Да, - сказала я, - это всего лишь жар.
     Я ушла в палатку и легла, уставясь на тени до тех пор, пока  меня  не
сморил сон, и я не полетела на огненных крыльях над черными утесами  своих
сомнений. Внизу огромная полоса воды, наморщенная лунным светом. Я  парила
над ней и летела на юг, видела побережье,  усеянное  разрушенными  белыми,
как кость, городами. Я развернулась к ним и полетела  над  черными  яркими
валами моря, туда, где пена рассыпалась  серебром  по  дюнам  и  бастионам
гребенчатых скал, похожих на разбросанные тела драконов, орлов, великанов.
     Но из белого скелета городов поднялась фигура  -  Дарак?  Вазкор?  Он
взлетел ко мне, размахивая  черными  крыльями,  и  улыбнулся  мне,  широко
разведя руки, - не обнять, а не подпустить  меня.  Все  ближе  и  ближе  -
теперь я хорошо  разглядела  его,  косички  его  черных  волос,  шрамы  на
обожженной солнцем коже, племенные украшения, нож на поясе.
     - Твой  сын,  -  крикнул  он  мне  через  разделяющее  нас  воздушное
пространство. - Воин Эттука! Нравится тебе то, чем ты меня сделала? Я убил
сорок мужей, и у меня четыре жены и тринадцать сыновей, а через три дня  я
погибну от иноплеменного  копья  меж  ребер.  Я  мог  бы  быть  принцем  в
Эшкорек-Арноре или в Эзланне. Я мог бы  быть  королем  с  подчиненной  мне
армией, прекрасными женщинами, ублажающими меня, и Силой  заставлять  всех
людей поступать так, как я желаю. Нравится тебе то, что ты сделала?
     И  он  выхватил  из-за  пояса  нож  и,  взмахнув  сильными  крыльями,
развернулся и метнул его. Он полетел ко мне сквозь тьму.
     - Он не способен убить меня, - сказала я.
     Но затем я увидела нож таким, каким он был на самом деле,  или  каким
он стал. Нож с алтаря под Горой - тот клинок, который мог  прекратить  мою
жизнь, который показал мне Карраказ -  Нож  Легкой  Смерти.  Его  холодное
острие вошло мне в грудь, такое острое, что  я  не  почувствовала  его.  Я
вскрикнула, когда оно по рукоять вонзилось в мое тело.
     И нашла вместо смерти лицо Хуанхад и рассвет.



                                    2

     В тот день мы достигли моря.
     По выходе из болот погода все время была странной для лета - серой  и
пасмурной - и все же зачастую очень жаркой. Теперь же в полдень небеса все
еще хмурились; на контурах деревьев просматривалось предгрозовое свечение.
Дорога уже какое-то время шла под уклон.  Пересеченная  луговая  местность
вытянулась в тенистые долины. Затем впереди на  фоне  этого  серого  света
появились силуэты скального хребта, а за ними -  слабо-розовая  лиловость,
словно меловая черта на небе.
     Хуанхад остановилась и закричала: "Море! Море!"
     Другие подхватили ее крик, употребляя иные слова, которые  я  еще  не
освоила. В первый  раз  я  видела  их,  проявляющими  что-то,  похожее  на
волнение. Дети скакали и смеялись, а козы  шумно  блеяли.  Квенекс  поднял
руку и призвал нас продолжать  путь,  и  обычный  ритм  ходьбы  возрос  до
рысьего темпа. Я спешила вместе с ними, но не вполне понимала  зачем.  Эта
грязная цветная линия для меня  ничего  не  значила,  а  после  моего  сна
возникло, кроме того, и нежелание.
     Через несколько минут  облачный  покров  разорвал  раскат  грома.  По
открытой земле ударила медная молния, и полил  большими  тяжелыми  каплями
дождь. Капли тепло падали на нас, сперва редко, но постепенно чаще и чаще,
пока мы не стали продвигаться сквозь кольчугу тепловатой воды,  барабанной
дробью  молотившей  по  нашим  головам.  Молния  вызывала   розовато-белые
просветы во внезапно наступившей темноте. Я не видела, куда  мы  идем,  но
меня не покидала убежденность, что все мы свалимся  с  края  какого-нибудь
утеса, как сведенное с ума стадо свиней.
     Но они слишком хорошо знали дорогу. Хуанхад крепко схватила  меня  за
плечи и заставила остановиться, и  я  обнаружила,  что  племя  рассыпалось
цепочкой вдоль  вершины  утеса  примерно  в  ярде  от  обрыва.  Поэтому  я
посмотрела вниз и увидела море, простиравшееся далеко-далеко  от  отвесной
гряды скал в двухстах футах под нами. На другой стороне в  воду  врезались
призраки других мысов, бледные в струях дождя. Впереди  -  кипящий  котел,
волнующийся, беспредельный, исполосованный всеми цветами меняющегося неба,
соединенный у последней видимой черты с тонкой  зеленой  глазурью  пены  и
фиолетовой дымкой. Истинная красота всегда удивительна своей необычностью.
     Тут  я  поняла,  что  раньше  знала  море,  о  чем  меня  должен  был
предупредить мой сон. Я медленно повернула голову на юг,  надеясь  увидеть
обломки белых костей того Города, но глазам моим мешала стена из  дождя  и
утесов. Я не нашла на юге ничего, кроме пустой земли, каменных  берегов  и
скульптурных очертаний волн. Однако моя Сила исчезла. Откуда  же  я  могла
знать?
     Хуанхад мягко коснулась моего плеча.
     - Море, - прошептала она. - Здесь тебе будет лучше, Марда.
     Через некоторое время  Квенекс  позвал  их,  и  они  один  за  другим
повернулись  к  нему,  словно  с  неохотой  отводя  взгляды  от  моря.  Мы
потащились сквозь дождь параллельно обрыву. Я спотыкалась о белые  выступы
известняка. Мы шли по кривой и  вверх,  и  внезапно  впереди  вырос  белый
силуэт, приземистый, потрепанный, и мы добрались  до  обвалившейся  башни,
открытой дождю и с брешами в сотне мест. Наверное, в былые  дни  она  была
сторожевой или маячной. У нее имелось что-то общее с той башней на болоте,
где я впервые нашла их крарл.
     Дождь начал стихать так же быстро, как и полил. При последней  мороси
племя образовало кольцо в нескольких фугах от башни вокруг ее основания  и
стояло совершенно неподвижно,  словно  ожидая.  Воцарилось  молчание.  Над
небом мерцали грязновато-розовые огни. Было что-то  тайное,  загадочное  и
даже мистическое в том, как они стояли вокруг башни. Я, дрожа, вышла из их
круга и тоже ждала.
     Квенекс поднял руку, один лишь узкий черный силуэт  на  фоне  бледных
обвалившихся руин. Он отдал честь башне. А  затем  двинулся  к  одному  из
проломов, нагнулся и зашел внутрь.
     Далеко в море свирепо кричала чайка. И никакого иного звука.
     Квенекс вышел из башни, в руках он нес деревянный  бочонок,  покрытый
белой крошкой от лежавших на нем сверху камней.
     С помощью ножа он отковырнул  крышку.  Крышка  отвалилась.  Внутри  -
тусклый отблеск, какой-то предмет - металлический?
     Он  вынул  его  на  свет,  и   предмет   оказался   большой   книгой,
переплетенной сплошь листовым золотом. Сперва  во  мне  шевельнулась  лишь
память об Эзланне, За, Белханноре и книгах Асрена  Джавховора,  украшенных
множеством самоцветов, сверкающих при пламени свечей и бесценных.  Квенекс
вынес книгу и обошел круг, подходя по очереди к каждому из них,  и  каждый
мужчина, женщина, ребенок очень осторожно прикасались к книге, словно  она
была для них слишком горячей или слишком холодной. Тут я и вспомнила,  что
мне рассказывала Уасти, целительница караванщиков, о  бродячем  племени  и
золотой книге, содержавшей легенды о Сгинувшей Расе. Сердце мое  ударилось
о ребра. Я потянулась через круг и положила  свою  ладонь  на  поверхность
золотой книги. Квенекс посмотрел на меня. Он позволил мне  прикоснуться  к
священному предмету, но большего он  сделать  не  разрешит.  Уж  это-то  я
видела. Что там сказала Уасти? Никакой женщине не дозволялось  заглядывать
в нее. Однако я почувствовала надпись,  смазанную  временем  и  множеством
прикосновений, ощупав ее ладонью, словно ползущей змеей. Я подняла руку  и
увидала те слова, какие были написаны по зеленой пыли на полу фургона.
     БЕФЕЗ - ТЕ - АМ. В этом - Истина.
     Затем Квенекс отошел  от  меня,  поднося  книгу  другим,  ждавшим  не
двигаясь и томясь.
     Я содрогнулась и, прежде чем  смогла  остановить  себя,  рассмеялась.
Они, казалось, не заметили этого. Они, мирные  черные  из  болот,  которые
носили грех и печаль того, что создало меня, которые  поклонялись  анналам
гордыни и глупости; анналам, которые, наверное,  являлись  ключом  к  моей
утраченной  Силе,  к  тому,  что  я  должна  узнать  о  себе,  и  даже   к
местонахождению зеленого утешения, сродственника моей души, Нефрита.


     Огромный красный гонг, быстро опускавшийся на луга  в  глубине  суши,
был первым и последним появлением солнца, увиденным нами в тот день.  Свои
черные палатки они разбили между морем и башней и  по  тянувшейся  за  ней
кремнистой поросшей кустарником местности. Их бивачные костры  протестующе
шипели и коптили на мокрой транс. Они занялись своими обычными делами,  за
которыми я видела их каждый вечер, и все же я пробыла  с  ними  достаточно
долго, чтобы ощутить в их действиях нечто  иное.  Женщины  болтали  больше
обычного, а мужчины - меньше. Дети бегали и кувыркались по лугам, где козы
щипали траву и таращились на них яркими  и  безумными  глазами,  улавливая
носившееся в воздухе  предвкушение  чего-то  необычного.  Когда  полностью
стемнеет, будет какая-то церемония, пир или  ритуал.  Какое-то  ликование,
имевшее отношение к морю и древней книге.
     К_н_и_г_а_. Я была одержима ею. Она лежала сейчас в палатке Квенекса,
и вокруг нее  стояло  кольцо  воинов-охранников.  Охрана  эта  диктовалась
больше традицией, чем чем-либо иным; в конце  концов,  кто  же  в  племени
нарушит покой Книги? Однако я не могла прорваться сквозь цепь из  копий  и
людей. Я рыскала по лагерю, переходя от костра к костру,  пытаясь  уловить
обрывки их разговоров и понять их. И ничего не узнала.
     Овальная луна пронзила тучу, и море под ней вспыхнуло белым  от  края
до края. Под нами разбивались с легким содроганием могучие валы.
     Их трапеза закончилась. Женщины смеялись. С козьих пастбищ  прибежала
стайка детей с охапками бледных цветочков. Они бросили  их,  и  я  увидала
лежащие на траве бессчетные гирлянды. Их подбирали женщины и  надевали  на
головы себе и своим мужчинам. Что-то заставило меня  стать  напряженной  и
испуганной, и я отступила от них  вдоль  утеса.  Я  видела  слишком  много
церемоний, непонятных, ненавистных и пустых, чтобы приветствовать эту.  Ко
мне подошла Хуанхад, а чуть позади нее шел  воин,  оба  в  гирляндах.  Она
протянула цветы и мне тоже.
     - Ты - не из наших, - медленно произнесла она так, чтобы я поняла,  -
но ты вполне можешь порадоваться вместе с нами, если желаешь.
     Моя рука оставалась, словно примерзшая к боку, но я подумала о Книге.
Протянув руку, я взяла цветы, надела их поверх волос и  поблагодарила  ее.
Они повернулись и пошли обратно в стан, и я последовала за ними.
     На лугу развели новый костер, немного поодаль от башни, и теперь  они
образовали вокруг его дымного пламени  новое  кольцо,  взявшись  за  руки.
Высокий мальчик, лет эдак пятнадцати,  заиграл  на  длинной  узкой  дудке,
сделанной из прочного стебля какого-то  камыша.  Из  этой  дудки  полились
странные тонкие  звуки,  не  имевшие  ничего  общего  с  мелодией.  Кольцо
принялось раскачиваться то в одну, то в другую сторону. Хуанхад, ее воин и
я проскользнули в круг. Руки расцепились, чтобы принять нас, а потом снова
сжались. Я раскачивалась вместе с ними, и костер замельтешил в глазах, вой
камышовой дудки спутал мои мысли и чувства. Круг тронулся налево и  вокруг
костра, сперва рысью, а вскоре и бегом. Я  видела  за  пламенем  смазанные
лица. Топот ног перекрывал потрескивание влажных прутьев и  шум  гремящего
внизу моря. Внезапно мужской  голос  закричал  за  пределами  круга.  Круг
распался, руки расцепились, мужчины, женщины и дети отступили от костра  и
побежали вперед, вслед за мальчиком с дудкой и  Квенексом,  который  опять
нес в руках золотую Книгу.
     На небе холодно горела луна, и  на  фоне  все  еще  голубого  неба  я
увидела  тонкие  очертания  бегущих  фигур,  растянувшихся  вереницей,   с
развевающимися под серебряными брызгами летних цветов волосами.
     Я не знала, ни куда они бежали, ни что все  то  для  них  значило.  Я
слепо следовала за ними, без их экстаза, продираясь сквозь высокие травы и
спотыкаясь на острых камнях. Казалось, прошло много времени, и  дыхание  у
меня стало частым, а под грудью покалывало. Я боялась потерять их  -  я  и
так уже бежала последней и сильно отстала. Тяжело дыша, я перелезла  через
белые камни и увидела, что они пропали. Я вгляделась вдоль линии утеса, но
никого впереди не  было.  Я  задержала  дыхание  и  прислушалась,  надеясь
услышать звуки дудки, но и та умолкла. Они  могли  исчезнуть  с  таким  же
успехом.
     А затем я догадалась взглянуть вниз с края утеса и увидела, что  валы
разбивались теперь далеко  впереди,  оставляя  длинный  участок  открытого
берега. Вот на этом берегу и лежало племя, словно люди,  отдыхающие  после
трудного пути, на спине, соединив руки, совершенно  неподвижно;  сочетание
их тел опять же представляло собой круг, выражающий бесконечность,  ибо  у
него нет ни начала,  ни  конца.  На  мгнове