ответить ему; он это понял и плюнул снова, в мои
глаза.
     То,  из-за  чего  я  оказался  здесь,  было  похоже  на  мою  прежнюю
лихорадку. В голове у меня все перепуталось - рассказ Котты,  имя  Вазкор,
выброс энергии. И все-таки я осознал, что я убил вождя крарла. И, судя  по
амулетам, они считали меня  волшебником  и  пытались  защитить  себя.  Без
сомнения решив, что эти символы укрощали мои силы, они  начали  изобретать
новые игры. Я страдал от беспомощности на земле, пытаясь время от  времени
вырваться из пут и веревок и кинуться на них - хотя это было бесполезно  -
когда неожиданно воины прекратили свои забавы.
     Я откатился в сторону и  посмотрел.  Я  лежал  на  склоне  холма  над
крарлом. Внизу я различал  дым  от  центрального  костра,  и  длина  теней
говорила о том, что день клонился к вечеру.  Вверх  по  гребню  холма  шел
Сил-провидец в своей одежде из  звериных  хвостов  и  зубов.  Ветер  играл
хвостами и звенел бронзовыми  ромбиками.  Я  не  мог  видеть  его  лица  в
уксусном свете, но я мог догадаться.
     Он подошел ближе и встал надо мной,  тихо  бормоча  и  ощупывая  свою
раскрашенную черным челюсть.
     Конечно, он бы поклялся, что заклинания свалили меня  в  палатке,  те
заклинания, что усмиряли меня сейчас, но, подобно воинам,  он  хотел  быть
уверен. Он наклонился, произвел какой-то ритуальный выпад над моим лбом  и
отпрянул назад проворно, как ящерица.
     Я ничего не мог сделать. Я  был  слабее  больного  щенка,  и  он  это
заметил.
     Он схватил символ змея на своей груди и заклацал  зубами  на  воинов,
приказывая им поднять меня  и  нести  обратно  в  крарл.  Я  полагаю,  они
привязали меня на ночь  на  холме,  чтобы  удерживать  страшную  магию  на
безопасном для них расстоянии.
     Они поволокли меня вниз таким же способом, как  и  доставили  наверх.
Это было нелегкое путешествие: облака крутились колесом, а  твердая  земля
колола, подбрасывала и выбивала из меня дыхание. Кто-то сломал мне  ребра,
и вскоре мне удался девичий трюк, и я потерял сознание. Я  пришел  в  себя
уже среди палаток и высоких стогов незажженных костров Ночи Сиххарна.
     Они судили меня по закону племени.
     Вместо Эттука председательствовал Сил, и было очень  много  тех,  кто
говорил против меня. Фактически для каждого врага, который был  у  меня  в
крарле, нашелся оратор, стоявший в его одеждах.
     Как я и сознавал всегда, они только ждали случая схватить меня. Я сам
воздвиг свой погребальный костер и в значительной мере  сам  взобрался  на
него.
     Я лежал на спине, стиснув зубы, глотая собственную  рвоту,  слушая  и
иногда мельком видя лица мужчин и языки пламени,  и  вонь,  исходившая  от
Сила, терзала мои ноздри.
     Даже Чула прокралась и шептала Сил-На, а та, в свою  очередь  шептала
своему отцу. Оказывается, я занимался колдовством уже  некоторое  время  и
поэтому  выгнал  дочь  Финнука  из  своей  палатки,  предпочитая  одну  из
взращенных колдовством городских женщин... Как еще  в  самом  деле  я  мог
преодолеть масколицых в их  форте,  если  не  таинственными  заклинаниями?
Племена хорошо знали, что людям не побить городских налетчиков, потому что
те сами колдуны. Так даже мой героический подвиг был обращен против меня.
     Я подозревал, что они скоро казнят меня и уже выбрали способ, судя по
шесту, к которому я был привязан. Мерой моего плачевного состояния служило
то, что во мне не осталось духа борьбы и мне  было  безразлично,  что  они
делают. Но судьба  Демиздор  наполняла  настоящим  ужасом  мои  путавшиеся
мысли, и их обвинения  заставляли  меня  неистово  биться,  что  их  очень
забавляло. Они, конечно, убьют ее тоже, но  убьют  с  незапамятных  времен
практикуемым мужчинами способом, насилуя ее до смерти, и они повесят  меня
на шесте вниз головой, чтобы я это видел, пока не лопнут мои мозги.
     Были уже сумерки, солнце зашло - я пропустил момент заката, жаль, так
как это был последний закат солнца в моей  жизни.  Сейчас  была  уже  Ночь
Сиххарна, когда духи мертвых выходили на охоту.  Мужская  половина  должна
нести дозор против духов, должны быть зажжены сторожевые костры и  факелы,
но ничего этого  не  было  сделано.  Меня  удивило,  что  они  не  увидели
зловещего предзнаменования в том, что пришлось  оставить  это  дело  из-за
меня, но,  подобно  всем  их  обычаям,  даже  более  темные  были  пустыми
формальностями.
     У меня не  было  богов,  которым  я  мог  помолиться.  В  тот  час  я
чувствовал, что мне их не хватает.
     Я начал думать также о Тафре, моей матери -  я  не  мог  называть  ее
иначе - чье тело они бросили в яму, вырытую в земле, потому что для женщин
не существовало яркого погребения в пламени, и  это  было  сделано,  в  то
время как я лежал на холме.
     Постепенно все это превратилось для меня в хаос огней и звуков,  труп
моей матери и воображаемое  распростертое  тело  Демиздор,  действительный
треск огня и черное небо, вопли и завывания крарла. И в этот бред  въехали
на конях призраки Ночи Сиххарна, потому что никто не сторожил их.
     Они были самыми четкими из всех  моих  видений.  Черные,  как  Черное
Место, из которого они вышли, верхом на черных, как они  сами,  или  белых
как кость, конях, с серебряными черепами, из которых все еще росли светлые
волосы. Я был уверен, что сплю и вижу сон, потому что я никогда не верил в
эту легенду о мертвых призраках Сиххарна, и я стряхнул с себя сон.  И  все
равно я их видел.
     Крарл тоже видел их.
     Гвалт замер на ветру, раздавалось  только  потрескивание  затухавшего
костра, стук подкованных копыт по земле, когда  всадники  появились  между
палатками, и слабый звон колокольчиков на их упряжи.
     Воины и их женщины замерли, как фигуры на гобелене.  Только  те,  кто
ближе всех стоял к месту прохода черноголовых, посторонились, пятясь,  как
в полусне. Где-то в миле от холма залаяли собаки в соседнем  крарле.  Этот
шум был из другого мира.
     Рядом со мной Сил бурно  дышал  через  рот,  и  к  его  обычной  вони
добавилась новая, его мочи, вылившейся из него от ужаса. Я бы  рассмеялся,
если бы у меня были на это силы. Я уже догадался, кто были эти всадники  и
откуда они родом. Не  из  ямы,  а  из  Эшкира.  Их  чернота  была  черными
одеяниями, а черепа - масками.
     Передний всадник поднял руку в черной перчатке и  остановил  колонну.
Затем он заговорил на языке племен, но презрительно, как будто  этот  язык
осквернял его рот.
     - У вас здесь закованный на земле. Вы отдадите ею нам.
     Это была не просьба, даже не требование. Это было утверждение.  Крарл
только прошелестел и вздрогнул. А тело  Сила  заклацало,  его  собственные
зубы и зубы на его одежде стучали от страха.
     - Среди ваших  палаток  есть  также  знатная  дама  из  Эшкорека.  Вы
приведете ее. Если ей причинен ущерб, ваш крарл  будет  сожжен.  Если  она
мертва, мы убьем ваших женщин и детей.
     Голос всадника звенел, как сухое серебро. Я хотел ответить ему.
     Прежде  чем  я  смог  составить  предложение  или   произнести   его,
деревянный шест был внезапно вздернут ввысь.
     Небо побежало вместе с землей. Я соскользнул вниз по  дереву,  прежде
чем ремни впились и удержали меня. Похоже было, что башня рухнула  на  мою
голову.
     Небо мчалось, а потом остановилось. Я  был  метком,  прошитым  болью.
Когда я дышал, нож впивался между моими ребрами.
     - Несмотря на добрые заботы его  братьев  по  копью,  он  доживет  до
Эшкорека, - сказал один.
     - Это его  беда,  -  ответил  другой  и  тихо  засмеялся.  -  Видишь,
Демиздор?
     И на фоне остановившегося неба я  увидел  лицо  серебряного  оленя  с
глазами из зеленого стекла, а позади - водопад волос, подобный золотистому
инею.
     - Да, - сказала она, - я вижу его. - Ее голос был не таким,  каким  я
его помнил.
     - Он запоет новую песню в Эшкореке, - сказал мужчина.
     - Он умрет там, - сказала она.
     Кровь была у меня во рту, и я не мог говорить, даже если  бы  у  меня
были слова. Но у меня не было слов, потому что они говорили  на  городском
языке, и каким-то образом я мог понимать, но не мог говорить на нем.
     Потом она низко наклонилась, женщина с лицом оленя, которая была  уже
не Демиздор, и пробороздила мое лицо своими ногтями.
     - Будь счастлив, о король, - прошептала она. - Тебя ждет теплый прием
в Эшкореке Арноре.





                               КНИГА ВТОРАЯ


                      ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ЖЕЛТЫЙ ГОРОД


                                    1

     У Демиздор были родственники среди  воинов-эшкирян;  она  никогда  не
рассказывала мне о них, а я не думал об этом. Казалось, ее  прежняя  жизнь
умерла для нее, когда она вошла в мою. В этом была моя слепота и ее  тоже,
за которого нам обоим предстояло заплатить тяжелую плату.
     У ее матери, любовницы золотой маски, была сестра, а у сестры  -  два
сына, двоюродные братья Демиздор, тоже серебряного ранга. Гордые и ревниво
относящиеся к тому многому или малому, чем владели.
     Налет на весеннее собрание дагкта за рабами был безрассудной выходкой
- пари между принцами, так они развлекались в городах, играя  на  жизнь  и
свободу людей. Отряд в восемьдесят масколицых отправился в приключение, и,
имея с собой пушку, они не ожидали встретить никаких препятствий, как  оно
и было для начала. Захватив рабов, они остановились лагерем в  разрушенной
крепости, но восемнадцать человек поскакали домой в Эшкорек налегке, чтобы
сообщить об успехе. Когда же основные силы вскоре не появились,  несколько
человек вернулись назад искать отсутствующих принцев и их солдат. Войдя  в
руины, они быстро нашли все, что я и воины дагкта - а после нас  вороны  и
лисицы - оставили от их отряда. Поднялся шум. Это было  неслыханно,  чтобы
отбросы мира, недостойный прах племен, совладали с золотыми и  серебряными
лордами и скормили их пожирателям падали.
     Наконец, они сформировали отряд  мстителей,  и  в  этом  отряде  были
двоюродные братья Демиздор. То, что высокородная дама из их  семьи  должна
стать шлюхой крарла, привело их в состояние бешеной ярости.
     На достижение цели у них ушло почти все лето. Они  пошли  на  большие
для себя унижения, чтобы выполнить свою  задачу,  путешествуя  иногда  как
простые смертные среди торговцев моуи, которые были такие же светловолосые
и всегда держались близко к ним, как  ножны  к  мечу.  Передвигаясь  таким
образом с места на место, они в конце концов узнали миф,  который,  как  и
все басни, вырос из маленького зернышка истины. Согласно этому  мифу  один
воин в одиночку взял форт-лагерь с поработителями из Эшкира.  Он  убил  их
всех, оставив без захоронения, и увез городскую женщину в  качестве  своей
девки. Воин, конечно, был черноволосый, без татуировки, единственный среди
красных племен. Когда я узнал об этом мифе, я вспомнил, как  Мока  болтала
торговцам моуи о своем красивом муже и его новой льноволосой  рабыне-жене.
В группе моуи не было эшкирян, но постепенно слух прошел по желтым крарлам
и достиг нужных ушей.
     В довершение  всего,  еще  одна  характеристика  добавилась  к  моему
образу, и я вполне подошел  для  их  мести.  Какой-то  краснокожий  где-то
рассказал  о  бое  в  руинах,  упомянув  странное  имя,  которое  горожане
выкрикивали, подставляя себя под мой нож. Моуи подхватили эту болтовню,  а
скорее эшкиряне слышали ее сами. Они, конечно, знали это  имя,  и  оно  не
было странным для них. При свете дня, да к тому же разочарованные в  своих
богах,   они   никогда   не   считали   меня   восставшим    из    мертвых
богом-волшебником, как решили убитые в крепости.
     Еще  прежде,  чем  я  узнал  о  своем  происхождении,  они  по-своему
вычислили его. Они решили, что черноволосый мужчина был бастардом Вазкора,
незаконным  ребенком  от  какой-нибудь  племенной  козы,  сделанным  им  в
последние месяцы его жизни.
     Они  ненавидели  Вазкора.  Мне  предстояло  узнать,  как  сильно  они
ненавидели его.
     Эшкорек первым из всех городов развалился с его падением. Он  потянул
его за собой, тень его честолюбивых замыслов придавила город.  Он  был  до
сих пор битком набит его  символами,  чтобы  эшкиряне  не  забывали.  Даже
серебряные маски-черепа были когда-то знаком собственной гвардии Вазкора.
     Они не могли добраться до мертвеца; он обманул их, умирая. Но  у  них
был я, заместитель  моего  отца,  заключенный  в  шкуру  человекообразного
варвара.
     Я могу воспроизвести ту часть истории, что касается Демиздор так, как
она рассказала мне позже, в последний час, который мы провели вместе.
     Пока я присутствовал на совете дагкта, Демиздор была одна в крарле. В
таких случаях скука была ее врагом; презирая женскую работу, не  имея  под
рукой книг, музыки или игр людей ее круга, она целыми днями  спала,  чтобы
они поскорее пролетели, или брала черного  коня  и  отправлялась  кататься
верхом. Занятый своим делом, я не задумывался о том,  что  ей  может  быть
страшно одной в муравейнике, который плохо к ней относился.  Конечно,  она
никогда не подавала виду ни передо мной, ни перед ними, я  полагаю.  Воины
насмехались над ее ездой на коне, но она была лучшей наездницей, чем  они.
Женщины ворчали и глазели, но ни одна не осмеливалась навредить ей теперь,
когда она была женой сына вождя. Другие мои две  жены,  Мока  и  Асуа,  не
любили Чулу. Они прислуживали ее преемнице как служанки, так же,  как  они
ухаживали за моей одеждой и военной  добычей.  Вышивание  моих  рубашек  и
расчесывание  волос  Демиздор  одинаково  были  их  заботами.  Однако  они
хихикали под вуалью над ее манерами или смотрели, разинув  рты.  Она  была
редкостная и изысканная, как разноцветная поющая птичка, которую я  привез
из похода.
     Два дня Демиздор поневоле терпела это. На третий день она ждала  меня
домой. Может быть, до нее дошел слух о родах  Тафры;  конечно,  она  потом
слышала, что я предпочел пойти к Тафре, а не к ней.  День  прошел,  солнце
село. Она, разумеется, услышала траурные причитания женщин. Без  сомнения,
она спросила у Моки, и Мока объяснила ей, что это: Тафра умерла. Наверняка
Демиздор ждала меня после этого, боясь, возможно, за меня.  Но  я  все  не
возвращался в свою палатку.
     Последним известием обо  мне  была  невнятная  болтовня  об  убийстве
Эттука и моем колдовстве, и о том, как  Сил  померился  силой  со  мной  и
победил меня, так что теперь я лежу  связанный  и  полумертвый  на  холме.
Тогда она поняла, что действительно осталась одна.
     И как уже однажды было, ей показалось, что  мир  сошел  с  ума.  Она,
должно быть, засомневалась в том, что правильно понимает речь крарла.
     Готовая бежать искать меня, она была также  готова  скрыться.  У  нее
была лошадь; она могла рискнуть на опасное долгое  путешествие  на  запад.
Однако,  подобно  многим  женщинам,  она  была  озабочена  судьбой  своего
мужчины. Поэтому медлила.
     Асуа кричала от страха, спрашивая богов, что станется с домом Тувека.
Мока пыталась уговорить ее успокоиться,  зная,  что  шум  скорее  навлечет
беду, чем молчание. Но младенцы громко плакали, и собаки, подхватив страх,
как заразную болезнь, подняли свой собственный гвалт.
     В полночь пришли  мужчины.  Они  поместили  Моку  и  Асуа  вместе,  и
началась перебранка относительно того, надо ли убивать крошечных сыновей и
дочерей, поскольку в  них  зло  семени  их  папочки.  Однако  воины  скоро
потеряли  интерес  к   этим   мерам   предосторожности,   гораздо   больше
заинтересовавшись военными  трофеями,  которые  я  накопил.  Сундуки  были
опрокинуты и перерыты, пиво выкачано, огрызающиеся собаки оттащены и  пара
из них зарезана, лошади  выпущены  из  стойла,  оседланы,  и  началась  их
безумная обкатка, как на рынке. Когда колдун надежно утихомирен, любая его
собственность - разрешенная добыча.
     Вскоре четверо из них  ворвались  в  мою  семейную  палатку  и  нашли
Демиздор.
     Четверо ухмыльнулись и произнесли слова, которые  мужчины  говорят  в
такой момент. Один из ник был Урм Кривая  Нога,  испытывавший  ненавистную
зависть ко мне. Он не задумываясь двинулся к ней, потому что она ждала там
в ледяном оцепенении. Я мог бы предупредить его о ее трюках, если  бы  был
там и был его другом. Она ударила  Урма  ножом  в  горло,  умным,  быстрым
ударом, но она никогда раньше  не  убивала  человека.  Она  захватила  его
врасплох, но и себя тоже. Пока она стояла, выпустив оружие, парализованная
тем, что сделала, остальные трое кинулись на нее,  и  им  не  трудно  было
справиться с ней.
     Они изнасиловали ее и принялись бы снова, потому что были сильны в ту
ночь, но Сил созвал воинов на совет крарла. Узнав об этом,  они  привязали
ее к стояку палатки и  приколотили  веревку  вокруг  лодыжек  колышками  к
земляному полу. Они много смеялись, потому что им понравилось ее общество,
и они планировали получить еще больше. Они вытащили Урма наружу  и  наспех
зарыли в землю, как поступают с женщинами, потому что он был  хромой  и  к
тому же был заколот женщиной.
     Эттук лежал в раскрашенной палатке,  холодный,  как  протухшее  мясо.
Когда они складывали для него погребальный костер, они убили его  собак  и
лошадей, которые должны были сопровождать его в Черное Место, и  говорили,
что Демиздор надо задушить и послать для услаждений вождя в Черном Месте.
     Так прошла первая ночь.
     На следующий день провидец был занят телом  Эттука,  раскрашивая  его
для погребения, выродки Эттука одевали его, полные  надежд,  с  блестящими
глазами, поскольку я сошел с дистанции, а дочь Сила заплетала его бороду.
     Воины тем временем стояли вокруг палатки  в  траурном  карауле,  хотя
время от времени кто-нибудь из них отправлялся проведать меня на холме или
Демиздор в моей палатке. Неизбежные перерывы между этими визитами очевидно
спасли мою и ее жизнь.
     Совершенно ясно, что происходило в ее голове, пока она лежала  там  в
моей палатке.  Каждый  из  мужчин,  использовавших  ее,  представлялся  ей
какой-то гранью меня, и она винила меня - что я оставил ее на них и что  я
вырос из их среды. Она хотела умереть и  ждала  смерти.  Она  намеревалась
обхитрить их, если сможет. Постепенно все ее мысли сосредоточились  именно
на этом, как освободить руки и украсть нож какого-нибудь  воина,  пока  он
трудится над ней, или как вырвать кинжал, когда они придут, чтобы  вывести
ее.
     В час едкого заката Сиххарна она услышала  крики,  когда  они  тащили
меня с холма на деревянном шесте. Она радовалась моим страданиям, неистово
радовалась, но в то же время холодела, как будто смерть уже пришла.
     Поднялся какой-то шум, и ни один вояка больше не пришел ухаживать  за
ней. Шум продолжался около часа.
     Потом наступила тишина.
     Она лежала в этой полной тишине, темнота так залепила глаза, что  она
не могла  различить  даже  свои  истерзанные  ноги  или  тусклое  мерцание
колышков, которые держали связывавшие ее веревки. Внезапно  полог  палатки
резко поднялся.
     Сердце  моей  жены  дрогнуло,  и  на  мгновение  она  была  ослеплена
безумной, слабой, ошибочной надеждой. Когда она снова смогла видеть  ясно,
она увидела невероятное: своих людей во входном проеме  палатки,  один  из
которых снял серебряную  маску-череп,  открыв  ей  лицо  ее  родственника,
Орека.
     Масколицые, несмотря на угрозу, не сожгли крарл и не убили женщин или
хотя бы нескольких воинов, которые насиловали Демиздор.
     По правде говоря, их карательный отряд растерял свои силы  за  месяцы
поисков и сейчас насчитывал только тридцать человек, у них не было  пушки,
и они отдавали себе отчет в том,  что  другие  дагкта  стояли  лагерем  на
соседних склонах к востоку и северу. Кроме того, у них был я, единственный
воин, которому они действительно жаждали отомстить, и они  получили  назад
свою даму. А для нее, совершенно очевидно, все  лица  вояк,  побывавших  в
ней, слились в одно лицо, и это было мое лицо. Я, человек,  который  силой
забрал ее из ее жизни