леку  от  озера.  Большие
участки обгоревших деревьев, хрупких, но все  еще  стоящих;  ночной  ветер
ломал их ветки и нес мелкую черную пудру нам в лицо. Только вода  казалась
чистой. Всходила луна, красная и  смазанная  с  одного  края,  словно  она
подтаяла и стала ущербной.
     В некотором смысле я была удивлена, что он не повалил меня на землю и
не поимел, как только мы вошли в этот  ужасный  лес.  Он  был  разгорячен,
немного  испуган,  сам  того  не  сознавая,  сексуально   возбужден,   как
чувствовала я. Он все еще держал меня за руку, и теперь я высвободила ее.
     - Здесь достаточно далеко для богини?  -  спросил  он  с  язвительной
вежливостью. Я гадала, не спросит ли он вслед за  тем,  так  же  ехидно  и
застенчиво, не расстелить ли ему для меня плащ?
     - Нет, - сказала я, - чуть дальше. Есть место для всего, но это не то
место.
     Я шла теперь впереди, к берегу. Мне помнились большие  острые  камни,
которые я видела там.
     Шагая по пеплу вперед, по направлению к воде, я попросила его:
     - Оглянись вокруг нас. Убедись что здесь никого нет.
     - Посмотри ты, богиня, -  предложил  он.  -  Твои  бессмертные  глаза
должны видеть получше моих.
     И поэтому я посмотрела. А затем припала  к  земле,  сделав  ему  знак
сделать то же, вытягивая руку словно для того, чтобы опереться,  и  находя
не глядя настолько идеальный камень, что я могла б намеренно подложить его
здесь. Моя правая рука легла на крючок маски, и он смотрел,  завороженный,
наперекор себе: старое гнилое  суеверие  снова  одолевало  его.  Дышал  он
учащенно, глядя мне в глаза, и моя левая рука метнулась вперед,  и  камень
ударил его по лбу  около  виска.  Удар  должен  был  оказаться  достаточно
сильным, чтобы убить его, но наверное я сама была в таком же  неустойчивом
положении, в каком был он; кроме того он в последний миг понял и попытался
броситься в сторону, и оказался очень проворен и силен. В любом случае мне
было трудно убить Дарака: он значил для меня больше, чем мой гнев позволял
мне понять.
     Поэтому удар получился неудачным. Он оглушил его, а  не  убил,  и  он
упал набок, и щетина на его широких  скулах  выглядела  очень  длинной.  Я
поднялась и  побежала  от  него,  как  преследуемая  кошка,  спотыкаясь  в
темноте.


     Но камень почему-то по-прежнему был у меня в руке. Похоже, я не могла
выпустить его, и это замедляло мое бегство. Я не понимала толком, зачем  я
цепляюсь за него, но, думается, я знала, что он погонится за мной, и тогда
мне опять понадобится защищаться. И, похоже, держа его,  я  так  замедлила
свой бег, что Дарак мог догнать  меня,  готовую  в  тот  же  миг,  как  он
догонит, драться с ним.
     Этот двойной импульс затуманил мне мозги,  и  хуже  того,  мой  голод
набросился на  меня,  словно  зверь.  С  подгибающимися  коленями,  ощущая
головокружение, я обнаружила наконец,  что  нахожусь  неподалеку  от  края
воды, направляясь обратно к вулкану. Поняв  это,  я  остановилась,  тяжело
дыша, повернула в сторону  и  попыталась  подняться  по  склону.  К  этому
времени я должна была порядком удалиться от деревни. Но пепел, голая почва
и сланцевая глина осыпались у меня под ногами, и я заскользила, извиваясь,
вниз, кое-как цепляясь свободной  рукой  и  создавая  такой  шум,  что  не
услышала шагов позади  меня,  пока  не  стало  чересчур  поздно.  А  когда
услышала, то обернулась, и там стоял он.
     - Иди сюда, прах тебя побери!
     Его голос рассек ночной ветер. Я потеряла опору под ногами,  оставила
с  трудом  завоеванную  территорию   и   упала   обратно,   ободранная   и
запыхавшаяся, в нескольких футах от него. На лбу у него наливался,  словно
гневная  звезда,  кровоподтек,  и  глаза  его  почернели  от  ярости.   Он
пошатывался, все еще ошеломленный, но в общем и целом я не  причинила  ему
большого вреда. Он  обругал  меня  каким-то  ругательством  своих  горцев,
которое я поняла только в общем, а потом приблизился ко мне, и я  была  на
ногах, сжимая в левой руке камень самым острым концом к  нему.  Он  с  миг
постоял не двигаясь, немного кашляя от нашего пробега  по  шлаковой  пыли;
его рука тоже не была больше пустой. В ней  поблескивал  скверный  на  вид
нож, тонкий, но прочный, с приваренными и  торчащими  из  середины  клинка
колючими кусочками металла.
     Мы кружили друг около друга, оба нервные, в растерянности, снова  оба
наполовину во власти друг у друга. А потом он вспомнил, что он ведь Дарак,
и мужчина, и что я - всего лишь жалкая женщина -  нечто  такое,  что  надо
победить, подавить и вернуть в вечное подчинение, не достойная его ножа, и
он замахнулся другой рукой, ударив меня по ребрам  и  животу,  и  тут  все
оборвалось.
     Я лежала под вертящимся черным небом, кружившем на вороньих  крыльях,
опускаясь все ниже и ниже, с камнем - в  миллионе  миль  от  моих  рук,  и
руками - в миллионе миль от моего мозга.
     Я достаточно помнила, чтобы закрыть глаза, когда он  стянул  с  моего
лица маску Той.
     Время остановилось.
     Я наконец открыла глаза, и, думается, до того я на  несколько  секунд
потеряла  сознание,  потому  что  он  сидел  чуть  в  стороне,  наполовину
повернувшись ко мне спиной, а я не слышала, как он удалился от меня, и  не
почувствовала, как он уронил маску мне на грудь.
     Он глубоко дышал.  Я  не  видела  чулком  его  лица,  чтобы  прочесть
выражение на нем. Я повернула голову к камню, и он лежал теперь так близко
от меня, что мне подумалось, будто он переместился  сам  собой.  Затем  он
изменился, и стал ножом, который  мне  показал  Карраказ,  ножом,  который
всегда будет тут как тут для меня, чтобы я могла покончить с жизнью.  И  я
знала, что могу велеть ему поразить меня, и он послушается; и смерть будет
утешением. Но мои губы  одеревенели,  а  рот  забило  пылью.  Я  не  могла
воззвать к нему.
     Затем Дарак сказал:
     - Эта деревня всегда бесила  меня.  Я  помню  только  побои,  которые
получал здесь в детстве, но всегда приезжаю снова,  чтобы  получить  новые
удары по спине. Вот так я приехал к ним опять и попытался им помочь, а они
призвали тебя и взывали к твоему имени. Пусть себе катятся тогда.
     После этого он ненадолго умолк. Ветер мягко волновал озеро,  и  пепел
шелестел, как сухие листья.
     - Ты, - сказал наконец он. - Я не знаю, кто ты - возможно человек, но
не нашей расы. Не мужчина и не  женщина.  Даже  не  зверь.  Да.  Наверное,
богиня.
     Я зацепила за уши крючки маски. Нефрит, повешенный мной на шею, лежал
ледяной каплей у меня над сердцем. Я  поднялась,  повернулась  и  пошла  к
более плоской местности рядом с озером, где я могла выбраться на  волю,  и
идти куда пожелаю.
     Когда он окликнул меня, мне хотелось и обернуться и не оборачиваться,
а когда он снова окликнул, мне не хотелось, но я обернулась.
     Он остановился в нескольких ярдах от меня и сказал:
     - Оставь эту деревню. Поехали с нами в горы. Я хочу лишить  их  тебя,
этих хнычущих дураков. Ты умеешь исцелять, я знаю это. Исцеляй моих людей.
Я позабочусь, чтобы ты была сыта и одета - более чем.
     На его лице проглядывал своего  рода  страх,  но  именно  собственный
страх-то и завораживал его. Он хотел понять причину, а не бежать от  него.
Я увидела тогда в нем великую силу человека, который способен взглянуть на
себя со стороны, каждый раз по-новому.
     И он посмотрел мне в лицо - на мое безобразие. И я любила его  телом,
без надежды или  особого  желания,  и  презирала  его,  и  знала,  что  он
захлопнет меня в капкан, и не может быть никакой истинной  близости  между
нами - ни телом, ни мыслью, ни душой.
     И я знала, что отправлюсь с ним.




                        ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ГОРНЫЕ СТАНЫ


                                    1

     На второй день пути в горах вулкан стал тенью, оставленной позади. На
третий я, оглянувшись, не могла больше разглядеть его.
     Это была открытая местность, высоко в горах  и  неподалеку  от  неба.
Тянулись коричневатые холмы,  покрытые  заплатами  пурпурного  утесника  и
кроваво-красных цветов. Скальные  выходы  проглядывали  из  земли,  словно
древние кости, а в черепных глазницах пещер шевелились  твари  -  медведи,
лисы, готовя запасы на голодные месяцы. Стояло позднее лето. Все  соки  из
года уже выжгло.


     Шайка Дарака была небольшой - человек двадцать.  Главный  стан  лежал
впереди, в сердце горы. Несколько деревенских парней  убежали  с  нами,  с
нетерпением покинув поля ради легкой добычи на широких дорогах  и  трактах
Юга. Мужчины ехали на лохматых горных  лошаденках,  маленьких  бочкогрудых
скакунах, сплошь увешанных кисточками, колокольчиками, золотыми монетами и
амулетами. На всех женщин имелась пара мулов, а иногда  они  ехали  позади
какого-нибудь из разбойников. Дарак ехал на  вороном  коне,  прекрасном  и
горячем, неподходящем для горных  восхождений,  шарахавшемся  всякий  раз,
когда из кустов взлетала птица. Когда он выходил на дело, думалось мне, он
ездил на каком-то ином.
     Как женщина  я  должна  была  идти  пешком.  Как  ведьма  я  получила
собственного мула, приведенного из какой-то деревенской  конюшни.  Красная
туника богини исчезла, равно как и белая маска. Я была теперь в  темном  и
носила лицевой покров - _ш_а_й_р_и_н_; его видел Дарак  у  женщин  степных
племен, которым полагалось скрывать свои лица  после  наступления  половой
зрелости. На лбу и глазах ткань  прилегала  вплотную.  Узкие  прорези  для
глаз, украшенные собственными поднятыми веками, отбрасывали тень  на  сами
глаза. От щек, над носом, ртом и подбородком свисала  свободная  вуаль  из
того же материала. Его сшила для Дарака какая-то деревенская женщина.
     Когда я выехала  с  ними,  жители  деревни  стояли  на  улицах  среди
каменного мусора, глядя на меня, мрачные и боящиеся, что я что-то отниму у
них. Дарак усмехнулся, гарцуя на своем норовистом вороном коне.  Некоторые
женщины с плачем хватали меня за рукав. Я почти не понимала  их,  мои  уши
закрылись для их деревенского наречия. Они были для меня ничем, но чем  же
тогда был горный стан Дарака? В животе у меня образовался  железный  груз,
но когда мы оставили озеро и вулкан позади, он растворился.
     После ночи на пепельном склоне Дарак больше не разговаривал со  мной.
Все его слова поступали из вторых рук, из уст других. "Дарак говорит,  что
тебе нужно то-то и то-то", "Дурак велел мне передать тебе".
     Ночью, когда он сделал привал, разбили кожаные шатры, раскрашенные  в
пять-шесть  цветов.  Один  из  них  предоставили  мне,  и  здесь  я  могла
уединяться сколько пожелаю. Я ела мало, только когда  возникала  нужда,  и
боли становились все слабее, но неизменно  возникали  всякий  раз.  Еду  и
любые другие удобства, какие, по мнению Дарака,  мне  могли  понадобиться,
приносила самая тихая из разбойниц. Она ничего не говорила, но  ее  глаза,
яркие и черные, зыркали, словно вставленные в голову агатовые осы.
     На рассвете четвертого дня заявился  разбойник,  укушенный  змеей,  с
распухшей и почерневшей  рукой.  Он  ввалился  за  полог  шатра,  стремясь
исцелиться, не потеряв руки, а также стремясь показать, что он  нисколечко
в меня не верит. Если я  помогу  ему,  он  сочтет,  что  ему  полезло.  Он
стеснялся говорить, чем он занимался, когда его ужалила змея  -  он  тогда
опустился на корточки среди камней с целью облегчиться.
     Я прикоснулась к распухшей руке и посмотрела ему в лицо. В отличие от
жителей деревни он не обладал слепой верой,  чтобы  принять  исцеление  от
меня.
     - Я не могу тебе помочь, - сказала я.
     По лицу его градом катился пот, и он страдал от боли, но тем не менее
прожег меня взглядом и поднял здоровую руку, словно готовый ударить  меня;
затем решил, что лучше не стоит.
     - Ты же целительница. Именно потому Дарак и взял  тебя.  Так  исцеляй
меня, сука.
     В  голове  у  меня  будто  открылась  маленькая  дверца.  Я   кое-что
вспомнила, но не все.
     Я вытащила у него из-за пояса нож, и  он  нервно  отшатнулся.  Окунув
лезвие в пламя маленькой жаровни, принесенной мне  ночью  той  девицей,  я
снова взяла его за руку.
     - Не двигайся, - велела я, и прежде чем он успел  возразить,  сделала
ему надрез. Он заревел как бык. - А теперь соси, - проинструктировала я. -
Соси и сплевывай.
     Он сидел с широко раскрытым ртом, изумленный моим внезапным движением
и грубым приказом.
     - Делай что тебе говорят! - добавила я. - Пока все твое тело тоже  не
распухло и не почернело.
     Это побудило его к лихорадочной деятельности. Стоя на коленях у  меня
в шатре, он заработал с неистовой скоростью, выпучив глаза.
     В разгаре этой деятельности рука Дарака откинула полог  шатра,  и  он
заглянул внутрь. До этого он избегал меня, а сегодня с утра пораньше уехал
на охоту; я не знала, что привело его сюда. С миг он в изумлении глядел во
все  глаза  на  ритмично  покачивающегося,  отсасывающего,   сплевывающего
разбойника передо мной, а затем рассмеялся.
     - Ничего себе новый ритуал поклонения богине, - промолвил он  и  ушел
прочь.
     Разбойник исцелился, но лишь благодаря везению.


     День спустя после этого мы вышли к самым высоким и  самым  бесплодным
холмам, со смытой дождями и ветрами почвой, греющим на солнце голые  бока,
словно огромные черепахи.
     Перед нами стояла группа высоких деревьев, изящных и  тонких,  какими
могут быть некоторые женщины. Листва покоилась  на  их  верхушках,  словно
черные клочья туч. К закату  мы  начали  подыматься  к  этим  деревьям  по
естественному лестничному маршу - широким террасам одного  из  холмов.  По
понуканиям, шуткам и иной манере всех окружающих я поняла, что  мы  теперь
почти добрались до стана, но не могла определить,  где  же  он  мог  быть.
Уверенные копыта лошадей стучали под нами, словно ходики. Даже конь Дарака
поутих, стал послушнее и надежней, когда почуял свой дом. Красное небо над
нами делалось пурпурным, и сквозь  него  проступали  звезды.  Одна  упала,
похоже за горами, на тамошние равнины,  оставляя  за  собой  след  в  виде
золотого огня. Одна разбойница показала на нее, призывая  нас  посмотреть,
но та уже исчезла. Я достаточно знала их древние верования - не только  по
их рассказам, но и по тому, как они  говорили  о  многих  вещах.  Мужчины,
которые не страшились Той, были  накормлены  иным  молоком,  и  страшились
вместо этого сотрясающего землю змея или могилы убийц. В душах  их  таился
страх, как бы хорошо  они  ни  маскировали  его  бахвальствами  и  опытом.
Падающая звезда была, наверное, для разбойниц богом, отправившимся в гости
из своего небесного дома. Для других она была смертью воина, когда тот пал
в бою.
     Я уже немножко знала их. Меня связывало с ними своеобразное  родство,
выходящее за рамки того, что  связывало  меня  с  Дараком,  хоть  я  и  не
принадлежала к ним, а их обычаи вызывали у меня отвращение. Даже он,  тот,
за кем я последовала сюда, был слеплен из их глины, а не из моей.
     Небо расколол  удар  грома.  Конь  Дарака  встал  на  дыбы  и  понес,
сталкивая по нижним склонам осыпи камней. Жгучий сухой ветер обжег  нас  и
пропал, но небо вдалеке позади внезапно ожило и заалело.
     - М_а_к_к_а_т_т_! - выкрикнул один из разбойников. Так  они  называли
тот вулкан.
     Мы повернулись в  седлах  на  беспокойных  лошадях  и  уставились  на
просвет в небе.
     Один из ушедших с нами деревенских парней принялся вопить и  плакать.
Ближайший к нему разбойник ударил его, заставив умолкнуть.
     Все произошло очень быстро. Небо сделалось красным, затем  оранжевым,
потом грязно-желтым, потом кровавым и снова погрузилось во  тьму,  оставив
над самым горизонтом только свечение горящих деревьев. Звук дошел до нас с
запозданием, глухо громыхая, и пропал.
     Я посмотрела на Дарака: и его лицо сделалось суровым и замкнутым.  Но
я прочла в его глазах, что мысль о деревне преследует  его,  как  и  меня,
неотступно.
     Богиня покинула их, и следом за ней обрушился гнев горы.
     Я вспомнила алтарь Зла, далекий и почти нереальный. И вспомнила голос
внутри себя: "Ты проклята и унесешь проклятье с собой;  и  не  будет  тебе
никакого счастья."


     Погрузившись теперь  в  молчание  при  все  еще  горящем  позади  нас
красноватом светильнике, мы час спустя приблизились к деревьям.
     Всадник рядом с Дараком  дважды  гортанно  тявкнул,  подражая  горной
лисице, потом еще пару раз и получил из  леса  ответ.  Трое-четверо  наших
людей выскочили из тени и метнулись наверх. Я увидела блеск ножей, но  это
было чистой формальностью. Они, должно  быть,  заметили  нас  много  часов
назад.
     Несколько мгновений ушло на переговоры, жесты в сторону  Маккатта,  а
потом мы поехали дальше, через лес,  среди  высоких  выпирающих  из  земли
скал. Еще три остановки и обмен сигналами с дозорными - сложными  птичьими
криками и паролями - этими яркими игрушками  взрослых,  опасных  и  хорошо
организованных людей.
     Затем земля перед нами словно разверзлась. Я посмотрела  на  скалы  и
увидела прорезавшее горы длинное ущелье. Оно было примерно в  четыре  мили
длиной и навербую в милю шириной,  и  над  ним  со  всех  сторон  нависали
уступы. По склонам кренились деревья, сосны и заносчивые  лиственницы.  Во
впадине росла трава, и там располагались пастбища, где будут пастись бурые
короны и маленькие дикие овцы. На восточной стороне  обрушивался,  подымая
тучу брызг, водопад, а также клубились  облака  дыма  над  блеском  густых
скоплений бивачных костров, окружавших кожаные шатры.
     Спуск в черной ночи  оказался  трудным  и  коварным.  Люди  ругались,
лошади спотыкались, а  мелкие  твари  шмыгали  прочь,  поблескивая  яркими
глазами.


     Все  ближе  и  ближе  пятно  костра,  запах   пищи,   скученности   и
замкнутости. Казалось, что теперь пути назад нет.
     Дорога расширилась. Мы поехали по ровной земле.
     Дарак спрыгнул с коня, и разбойники последовали его примеру.  Подошли
парни и забрали их лошадей в загоны у  склона,  но  коня  Дарака  увели  в
какое-то иное место. Все вокруг дрожало в свете  костров,  неустойчивое  и
неопределенное.
     Я по-прежнему сидела на муле, ожидая.
     Дарак внезапно повернулся и подошел ко мне.
     Я бросила взгляд на его лицо, но оно постоянно  менялось  в  неверном
свете. Я не могла уловить, что говорили мне его глаза или выражение лица.
     - Тебе поставят шатер вон  там,  около  водопада.  Я  пришлю  девушку
позаботиться о твоих надобностях - своего рода служанку, но она  не  будет
особо распространяться об этом. Если тебе что-нибудь потребуется, дай  мне
знать. Ты вольна здесь делать все, что хочешь.
     - Да ну? - мягко произнесла я.
     Его узкие  глаза  раскрылись  еще  больше,  пока  не  превратились  в
сверкающие белки.
     - Да.
     Между нами повисло молчание, невзирая на шум вокруг. Затем он сказал:
     - Меня ждет работа, нужно многое сделать. Сама понимаешь.
     Он повернулся и пошел прочь. Из зарева перед  ним  появилась  высокая
стройная женщина с тучей черных волос. Когда они встретились, у него  и  у
нее на руках сверкнули кольца. Он поцеловал ее прямо  у  меня  на  глазах.
Казалась, не существовало никакой логической причины, почему бы ему  этого
не сделать.
     Затем она увела  его  в  шатер  с  нарисованными  на  нем  голубиными
глазами.
     Я соскользнула с мула, и беспокойные взгляды разбойников метнулись  в
мою сторону, головы поворачивались, когда я шла мимо в темноту, в то время
как позади всех нас продолжалось неощутимое горение в небе.



                                    2

     Итак, я могла делать все, что хочу.
     Эта славная свобода, дарованная мне королем, обрушилась на мою  душу,
словно тяжкий груз. Он привез меня сюда - из собственного любопытства -  и
теперь, теряя интерес, вручил мне эту странную вольную, которая ничего  не
значила на самом деле, так как  узнав  об  их  крепости,  я  сделалась  их
пленницей во всех смыслах слава; но