ня звучал голос: "Чарпон, Длинный Глаз, Лайо, Лели, Малмиранет".
     - Ведь ты же хотел уплыть куда  угодно,  чтобы  уйти  от  масрийского
закона. Почему  бы  тебе  не  подобрать  немного  золота,  если  оно  тебе
попадется? К тому  времени,  когда  ты  вернешься  назад,  они  перестанут
охотиться за твоим кораблем, а если нет, то тогда ты сможешь купить  их  с
потрохами.
     - Тебе надо, чтобы это  сработало  со  мной,  не  так  ли,  шриец?  -
произнес он и посмотрел на меня, ухмыляясь: - Ты можешь грести?
     Казалось, удача сама шла мне в руки.
     - Я могу грести, но не как раб.
     - Среди моих людей нет рабов. С тех пор, как  вонючие  солдаты  стали
охотиться за нами, это свободный корабль.  Тогда  вот  мое  условие  -  ты
гребешь, а я  везу  тебя  за  работу.  Когда  доберемся  до  острова,  там
посмотрим.
     - Очень хорошо, - сказал я.
     - Очень хорошо, - повторил он за мной. Выдернул нож и  указал  им  на
меня. - Что ты еще можешь делать, волшебник?  Можешь  наколдовать  хорошую
погоду для нас? Можешь вызвать нам на завтрак рыбу из моря?
     Я подумал: "Я мог  бы  пойти  на  это:  трехмесячная  прогулка  через
лазурный океан, полеты на облаке, когда устану, объятия русалок,  когда  у
меня возникнет желание". Моя Сила  казалась  нелепой  и  смешной.  Она  не
выглядела такой раньше.
     - Ты нанимаешь меня как гребца, и ничего больше.
     На палубе я прочитал название корабля, написанное  вдоль  фальшборта:
"Чайка". Первый раз за долгое  время  я  встретил  корабль,  имя  которого
подходит для моря.


     За час до восхода солнца, когда "Чайка" выходила из  бухты,  все  еще
шел дождь.
     Ее паруса были цвета тусклой серо-зеленой открытой  осенней  воды.  Я
находился внизу и не видел, ни как берега исчезали за  завесой  дождя,  ни
как взошло солнце.
     На борту "Вайн-Ярда", корабля  Чарпона,  бывшего  предтечей  "Чайки",
какую-то часть дня я греб веслом, которое  было  предвестником  этого.  Но
сейчас не было никаких оков, никаких надсмотрщиков с нетерпеливыми цепами,
а только трое мужчин, без сомнения сбежавших с других галер рабов-гребцов,
по собственному желанию применявших свои навыки, которым их  принудительно
научили.
     Я вспомнил, как на корабле Чарпона я играл  в  гребца,  выжидая.  Моя
Сила была козырной картой в рукаве. Тогда я греб, развлекаясь, только ради
игры, потому что знал, что в любой момент могу  возобновить  свою  главную
роль - роль бога-волшебника. Теперь я греб без надежды на это превращение.
Моя Сила была как лев, посаженный  на  цепь.  Я  бы  освободил  ее,  чтобы
исцелить или защитить себя, это происходило  непроизвольно.  Я  больше  не
собирался выпускать на свободу мои способности, господствовать над другими
просто потому, что это было удобно мне и сохраняло мне монеты и труд. Если
я чего-нибудь и боялся еще, то по-моему я боялся, что нарушу это решение.
     Тяжелая однообразная работа веслами натерла мне  кровавые  мозоли.  В
Бар-Айбитни я разнежился, и это горькое лекарство пойдет мне на пользу.
     Мы покидали одну пустыню для другой, ибо море  -  это  тоже  пустыня.
Кроме того, существуют  пустыни  души,  даже  более  обширные,  чем  любое
пространство мира с побелевшими костями. Я все еще находился в  пустыне  и
буду оставаться в ней, пока не найду ответы на вопросы  моей  жизни,  если
вообще когда-нибудь они будут найдены. Величественный  размах  миндального
ландшафта, свободного от комфорта, был совершенно  пуст:  колодцы  дружбы,
привязанности, любви, из которых пила человеческая душа, пересохли. Передо
мной через весь простор маячила цель из белого камня: обиталище колдуньи -
пусть даже в конце пустыни или просто на горизонте, с другой  пустыней  за
ним, я не смогу рассмотреть ее, пока не дойду туда.



                                    4

     Как я и рассчитывал, мечта о западном золоте завладела Ланко. Вот уже
тринадцать дней стояла теплая гнетущая  ветреная  погода.  "Чайка"  бежала
между внешними островами, заходя в порты в поисках таверн,  секса,  сделок
или грабежа, время от  времени  улепетывая,  как  ошпаренный  черный  кот,
перебежавший дорогу перед  погрузкой  в  масрийском  порту.  Острова  были
скалистые, торчавшие из глубин океана толстыми ломтями.  Холмы  внутренней
части островов были покрыты лесами, где бегали дикие бараны. Там жили люди
старой   крови,   занимавшиеся   преимущественно   рыбной    ловлей.    На
возвышенностях догорали большие  ритуальные  костры,  все  еще  дымящиеся,
когда корабль проходил мимо. Это был праздник древних хессеков -  Сжигание
Лета, - целью которого было умилостивить зиму,  несущую  штормовые  ветры,
дожди и бурное море.  Команда  гребцов  была  разделена  на  две  вахты  и
менялась через два часа. Ночью  корабль  шел  под  парусами.  Когда  судно
заходило в порт, гребцы  тоже  сходили  на  берег,  чтобы  попировать  или
расслабиться так, как им того  хотелось.  Они  делили  награбленное  добро
наравне со всей командой и после тяжелой вахты  запивали  вином  и  куисом
соленое мясо и сухари. Они были  неотъемлемой  частью  команды,  когда  их
преследовали масрийцы или когда они сами преследовали какое-нибудь  судно.
Я  сделал  это  открытие,  когда  однажды  ночью  нес  вахту  на  "Чайке",
ввязавшейся в такую историю.  Сначала  я  подумал,  что  мы  спасаемся  от
преследователей, пока нелестные крики несчастных в мой  адрес  не  открыли
мне глаза. Маленький торговец, сбившийся с  курса  на  пути  с  Тинзена  и
стоявший на якоре у какого-то острова, был обнаружен хищным взором Ланко.
     Барабанщик бил как сумасшедший, скалясь и подбадривая криками,  в  то
время как  мы  рвали  руки  о  весла.  Вскоре  "Чайка"  протаранила  этого
невезучего торговца.  Последовал  удар  шпангоутом,  и  люди  попадали  со
скамеек, а в следующий момент какой-то бешеный пират  карабкался  на  борт
судна, чтобы принять участие в грабеже.
     Я выбрался на палубу и увидел, что торговый корабль  заваливается  на
бок.  В  его  правом  борту  зияла  пробоина,  верхняя  палуба  освещалась
факелами. Это было не масрийское судно, а галера  с  Тинзена,  черная  как
смоль, с единственным красно-черным парусом. Железная  абордажная  лесенка
помогла людям Ланко в их опасном деле. Пираты сражались около нее, а затем
возвращались с мешками и бочонками. Тинзенцы не  дали  достойного  отпора,
они трусливо отступили в свете  факелов,  молясь  своим  древним  богам  и
призывая обрушить на судно  Ланко  самую  злую  чуму,  подобную  той,  что
обрушила на Бар-Айбитни Возлюбленная Масри.
     Когда все успокоилось и мы продолжили свое плавание в  ночи,  оставив
позади ярко горящее, стонущее судно торговца, команда "Чайки"  веселилась,
запивая все это куисом. Пираты показывали друг другу нитки черного жемчуга
и фигурки их молочного жадеита. Возник вопрос: зачем теперь идти на запад?
     Я прислонился к поручням, наблюдая за всем этим. Я понимал, что  этот
корабль был для меня средством достижения цели,  однако  мне  не  хотелось
заставлять Ланко что-нибудь предпринимать по этому поводу. Вопрос разрешил
сам Ланко, появившись в грязном вельветовом масрийском кильте и рубашке.
     - Мы поплывем на запад, потому что я так  решил  и  потому  что  этот
полуголый шрийский господин, стерший себе руки о наши весла,  обещает  нам
золото. Реки золота, озера золота и драгоценные камни, растущие на кустах.
Не так ли? - Он кивнул мне. Я ничего не ответил. Ланко оглядел  команду  и
продолжал: - Неужели мы забыли, что  корабль  повешенного  Джари  вернулся
оттуда так нагруженный богатством, что чуть не  утонул?  -  Опьяневшие  от
добычи и куиса псы Ланко затявкали в его и мою честь.  Они  называли  меня
благодетелем и заявили, что тинзенская галера была ограблена ими благодаря
моей удаче. Ланко, сверля меня маленькими глазками,  предложил  мне  часть
добычи. Я отказался. Он сказал:
     - Давай, шриец, не путешествуй налегке. Что  из  того,  что  в  твоих
пожитках лежит кошелек с серебром?
     Я уже знал, что кто-то копался там, не он, но ему рассказали.
     Я все еще ничего не говорил. Он ухмыльнулся моему молчанию и  оглядел
меня, обнаженного до пояса:
     - Никогда не был в битве? - спросил он.
     - Я не проиграл ни одной битвы, - сказал я.
     Я понял, что он вспомнил, как я отразил его нож.
     Улыбаясь, он ушел.


     На четвертый день они  поймали  очень  большую  рыбу.  Ее  мясо  было
сладкое на вкус, мне было наплевать на нее, но  люди  Ланко,  почитая  эту
рыбу деликатесом, восхищались и говорили, что это тоже большая удача.
     Теперь они считали себя не просто пиратами, спасающимися от закона, и
не бродягами, пустившимися в очередную авантюру, но  отважными  искателями
приключений, идущими под парусами к неотмеченным на карте землям. Теперь у
всех на языке были легенды, мифы и истории, рассказанные людьми Джари,  до
того как их повесили, об  огромных  белых  акулах,  плавающих  в  западных
морях, которые скорее  будут  играть  с  людьми,  нежели  пожирать  их.  О
девушках с рыбьими хвостами, однако не лишенных органов  удовольствия.  На
юго-западе лежат земли, в которых построенные изо льда корабли воюют между
собой, таранят  друг  друга  под  огромными  звездами.  В  северо-западном
направлении море теплее, но вершины гор покрыты шапками снега.  Однажды  в
сумерках, когда гребцы из моей вахты грызли и жевали свой ужин,  я  уловил
имя _К_а_р_р_а_к_а_з_. Этого было достаточно, чтобы взволновать меня,  как
и других. Я спросил рассказчика, о ком он говорит.
     - О, это своего рода богини, - ответил рассказчик. -  Ей  поклоняются
на том побережье.
     - А как она выглядит?
     - О! - он округлил глаза. - Она десяти футов высотой, груди у нее как
головы змей, а голова - как голова грифа, - он взорвался грубым хохотом на
мой невинный детский интерес к богине. Все, что он почерпнул из  рассказов
команды Джари, было только имя, больше он не знал ничего.
     На пятнадцатый день мы  увидели,  как  последний  остров  растаял  за
завесой дождя. Океан впереди  был  чист,  искрясь,  как  осколки  зеленого
стекла.
     Впоследствии меня интересовало, может ли быть, что каким-то  образом,
даже не желая этого, я влиял на психическое  состояние  команды.  Они  так
вдохновились и настроились продолжать плавание, что их не пугало даже  то,
что оно может длиться  год,  что  надвигается  сезон  дождей  и  штормовой
погоды. Не пугали их и дикие побасенки, в которых они не  находили  ничего
сверхъестественного с точки зрения простого симейза, хессека и выходца  из
других городов. Самым неожиданным было это странное, непонятное  отношение
ко мне. Свежий попутный ветер - значит, я послал.  Солнечный  день  -  моя
работа. Однажды впередсмотрящий заметил к северу от  нас  торговое  судно.
Пираты уже было собрались изменить  курс  корабля,  чтобы  завладеть  этим
щедрым подарком, как налетел штормовой ветер,  и  они  потеряли  судно  из
вида. Затем везде слышалось: "Это шрийский волшебник направил  нас  прочь,
потому что на этом корабле не было добычи".
     Вскоре случилось неизбежное. Какой-то матрос  с  гноящейся  раной  на
ноге подошел ко мне, чтобы я вылечил его. Однажды я уже положил конец этим
чудесам, а потом возобновил по принуждению Гайста.  Он  доказал  мне,  что
бремя страданий этих людей неизбежно ляжет на меня,  если  я  откажусь  им
помочь. Поэтому я вылечил этого матроса, наложив повязку,  так  же  как  я
проделал это с человеком из лагеря Дарга. Естественно, что этот матрос  не
послушался: сняв повязку раньше времени, он с  удивлением  обнаружил,  что
рана почти зажила. Вскоре после этого ко мне пришли все  болящие  корабля.
Мои дни и ночи были  опрокажены  гнилыми  зубами,  ссадинами,  экземами  и
прочими милыми штучками. Моя репутация целителя, к моему удивлению, широко
распространилась по всему  кораблю.  Со  стороны  вылеченного  банально  и
неразумно считать, что ты делаешь это из любви к нему и из гуманности. Это
наивная и глупая вера, не имеющая ничего общего с порывами  моего  сердца,
заставляла меня, на самом дне моей души, чувствовать себя больной  и  злой
дворняжкой в какой-то сточной канаве.
     На двадцатый день  мы  увидели  последнюю  известную  морякам  землю.
"Чайка" запаслась водой, вином, соленым мясом  и  сушеными  фруктами.  Дух
приключений и возбуждение продолжали витать над нами. Моими самыми лучшими
часами стали те двенадцать, которые я проводил, сидя у окованного  железом
весла, безумно стремясь во тьму к неизвестной, безликой цели на  горизонте
моей пустыни.
     Плавание к западным берегам займет три масрийских месяца, это  четыре
или пять месяцев по хессекскому календарю, всего  где-то  семьдесят  шесть
дней, не считая того времени, что мы пробирались между южными островами.
     Открытое море. Некоторые дни были, как две капли воды, похожи один на
другой, а другие  разнообразила  жизнь  вокруг  нас:  прыгающие  рыбы,  то
полосатые, как тигр, то пятнистые, как кошки; птицы, летящие  к  земле  на
север. В  небе  выстраивались  шеренги  огромных  облаков:  армия  кучевых
облаков на марше. На закате они становились  похожими  на  алые  галеры  с
зелеными и серебряными парусами.  Иногда  черные  облака  в  форме  топора
предупреждали о надвигающемся шторме. Мы попали в три или  четыре  шторма,
но выстояли. Ни один из них не был таким жутким ураганом, как тот, который
я однажды усмирил.
     Отдельные дни  были  отмечены  незначительными  событиями:  некоторые
дождем, некоторые ветром, какие-то осенним штилем  и  спокойствием  вязких
зеленых  водяных  лугов  под  нами.  А   какие-то   стычками   и   шумными
перебранками. Однажды в полдень к фок-мачте подвесили для  наказания  двух
матросов. Впоследствии их принесли  ко  мне  для  лечения  с  почерневшими
губами и слезящимися глазами, чтобы я привел их  в  чувство  для  вечерней
вахты. Ночи отличались беспорядочной и не всегда добровольной педерастией,
что можно было услышать или мельком увидеть в полутьме.
     Иногда в лучах восходящего солнца мелькало  пятнышко  далекой  земли.
Позже нам попались один или два островка, где мы  набрали  свежей  воды  и
поймали краба величиной с маленькую собачку. Из  этого  краба  против  его
намерения приготовили обед для Ланко и его приближенных. Случались  всякие
происшествия. Какой-нибудь гребец с толстой  как  у  быка  шкурой  начинал
хныкать, потому что ему приснился мальчик, любовник его юной поры, который
потом стал проституткой  в  Бар-Айбитни.  Один  человек  утонул  во  время
шторма: его смыло с носа корабля. Другой исчез после того,  как  плюнул  в
глаза помощнику Ланко. Через сорок дней на море  часть  сухарей  покрылась
плесенью, и от меня потребовали, чтобы я произнес какое-нибудь  заклинание
и сделал их пригодными для еды. Оживлять мертвых больше не входило  в  мои
планы, даже мертвую еду: я живо помнил Лели  и  всякую  другую  магию,  от
которой у меня тряслись поджилки. Я отказался, и на команду это  произвело
неприятное впечатление, но я предложил отдавать собственные порции два дня
из каждых четырех - все равно я ел мало. Но этот благородный жест  остудил
их гнев. Видя упрямство волшебника, они оставили его в покое.
     Каждый день были свои заморочки, однако все дни были похожи  один  на
другой.
     Я узнал свое весло, понял его физическую сущность, как можно прийти к
физическому пониманию женщины, с  которой  проспишь  сорок  или  пятьдесят
ночей. Это была моя железно-деревянная жена с голубой лопастью,  молотящей
воду, и стройным крепким телом в моих руках, держащих ее  груди  и  бедра.
Шесть часов совокупления, затем шесть часов  с  другими  -  требовательная
леди. Однако она оставляла мой мозг свободным. Сколько часов скольких дней
скольких месяцев! Тени и воспоминания пересекались в  моем  уме,  когда  я
сидел в той черной, скверно пахнущей дыре, а весло стирало мои  ладони  до
крови, не позволяя образовываться мозолям, которые  защитили  бы  меня,  а
бледно-розовый свет рассвета увядал до серого  и  еще  раз  превращался  в
розовый на склоне дня. Климат стал более прохладным. Небеса, когда  их  не
закрывали облака, стали чище и бледнее.  Ночью  светили  большие  и  яркие
звезды. С ветром, который дул с запада, приходил запах  зимы,  похожий  на
запах старой доброй зимы северных  земель.  Еще  ветер  приносил  кусачие,
сволочные штормы, мокрый снег, холод с густым снегопадом.
     На пятьдесят первый день подкрался туман. Корабль плыл в  нем,  и  на
всем оседала ледяная тишина. Море под нами  было  серым,  а  в  глубине  -
ярко-голубым. Мачты ритмично раскачивались  из  стороны  в  сторону.  Люди
Ланко, проклиная все на свете, натягивали куртки и заворачивались в плащи.
Солнце  светило  как  лимонно-металлический  диск.  Никто  не  высматривал
обнаженных русалок, катающихся на ледяных столбах.
     Через это безмолвное одеяло, сквозь  которое  мы  плыли,  звук  удара
весел о воду доносился низким и приглушенным.  Южанам  было  наплевать  на
туман, но не на особенный, пронизывающий до костей, прозрачный холод. Зимы
Симы, Тинзена и Бар-Айбитни не были  особенно  холодными,  а  были  просто
холодными по контрасту с жарким летом. Дули пыльные ветра и  шли  дожди  и
град, гремел гром и клубились черные тучи. Но снег никогда не  выпадал  на
благословенные земли  юго-востока,  и  только  на  двух  или  трех  горных
вершинах архипелага  действительно  можно  было  найти  снег.  Оттуда  его
приносили  в  хитро  запечатанных,  оплетенных   кувшинах,   очевидно,   с
единственной целью - охлаждать напитки для господ.
     У своего весла я видел сны наяву (о Тафре, о Демиздор, об Эшкореке, о
Малмиранет, о серебряной  маске),  как  вдруг  услышал  ворчание  гребцов,
согнувшихся на своих местах со вспотевшими от работы лицами.
     - Волшебник завел нас сюда, пообещав золота.  Пусть  он  уберет  этот
пронизывающий до костей собачий туман.
     Я взглянул на них, они затихли, но  их  лица  были  враждебны:  удача
изменила мне.
     - Ну, - потребовал матрос с другой стороны от меня. Это был уголовник
из какого-то  южного  города,  метис  без  ушей.  -  Так  сделай  же  это,
могущественный волшебник.
     - Туман - явление природы и скоро пройдет сам, не надо его бояться.
     Метис осклабился, рисуясь перед своими товарищами, которые, как и все
мы, без перерыва сгибались, ворочая тяжелыми веслами.
     - По-моему, шрийский волшебник - тоже явление природы и скоро пройдет
сам.
     Я подумал: "Я мог бы рассеять  туман  и  заткнуть  этот  шум.  Легко,
почему бы и нет? Но с этого все и начиналось: почему бы не пройти по воде,
почему не пролететь по воздуху, почему бы не  воскресить  мертвого".  И  я
снова подумал:  "Ладно,  я  вытерплю  и  это.  Бог  свидетель,  какая  это
малость".
     Они еще некоторое время поспорили и позубоскалили на мой счет.
     Я не обращал внимания. Так я изменился.
     Пару часов спустя мы выгребли из тумана, держа курс на запад.


     На семидесятый день они затосковали по земле. Пайки были урезаны -  в
основном  из-за  жадности  Ланко   и   его   помощника   и   недостаточной
организованности на борту. Профессиональные  воры,  они  крали  и  друг  у
друга.  Однажды  Ланко  применил   экстравагантное   наказание:   матроса,
пойманного пьющим ворованный куис, опустили головой в кувшин  с  куисом  и
утопили в нем. А  затем  Ланко  предлагал  этот  кувшин  любому  желающему
выпить.  Собственные  запасы  Ланко  хранились  отдельно  и   никогда   не
подвергались набегам.
     У них была старая коричневая карта,  пришпиленная  к  столу  в  каюте
Ланко женской брошью. На этом  обрывке  бумаги  была  обозначена  западная
земля - неясные расплывчатые формы без заливов и бухт, скорее загадка, чем
точная карта. Тем не менее, согласно этой карте, земля вскоре должна  была
появиться на горизонте. Однако море, сине-зеленое и холодное, было все так
же однообразно и пустынно.
     Команда корабля напоминала людей,