- Если в вас есть хоть капля здравого смысла, вы в  постели  оставите
друг друга в покое, пока все это не закончится.  Мужчина  правит  лошадьми
головой, руками, ногами и чреслами. Что же касается твоей женщины, то если
ты сейчас случайно сделаешь ее  беременной  -  ты  пропал.  Когда  у  тебя
месячные? - добавил он, обращаясь ко мне. - Надеюсь, не в день скачек? - Я
ответила ему, что не знаю. У меня пока не наблюдалось никакого ритма,  как
у других женщин. - Я достану тебе одно снадобье, - пообещал Беллан. -  Оно
просушит тебя до  окончания  скачек.  Эти  женщины...  -  он  сделал  жест
отвращения. - Не будь ты гением с луком, я б  тебя  никогда  и  близко  не
подпустил к этому делу.
     На десятый вечер, за шесть дней до скачек,  мы  сидели  за  ужином  с
Распаром. Мерцали свечи, цветные блики на серебряных  блюдах  и  ониксовых
чашах. За окном стрекотали в теплых сумерках сверчки.
     - Вы подтвердили то, что я предвидел в вас, - сказал Дараку Распар. -
Вы удержали их, пронесясь сквозь Огонь. Прошу заметить, их еще  жеребятами
обучали смотреть пламени в глаза. Я видел, как люди выезжали на  Сагари  с
неприученными к огню лошадьми и увижу это еще не раз. Дурацкий  прием.  Он
всегда кончается. - Он снова налил вина себе и Дараку. - Я уже  внес  ваше
имя в список участников.
     Дарак кивнул.
     - Вы будете участвовать как Даррос из Сигко, а не  как  мой  человек.
Так будет лучше. Анкурум знает, что вы привели караван и  удивится  вашему
подвигу. Вы - прославленный герой. Обо мне ничего упоминаться не будет, но
я отправлю своих людей потолкаться по трибунам стадиона, чтобы  объяснить,
кому принадлежит прекрасная тройка вороных. Этого вполне достаточно. -  Он
улыбнулся своей дружеской полуулыбкой. - Вы сказали,  что  сделаете  своим
цветом  алый.  Это  очень  хорошо.  Ни  один  житель  Анкурума  не  посмел
участвовать в этих скачках, а алое - гербовой цвет Анкурума - от лозы.  За
это вас  будут  приветствовать  громкими  криками.  Афиши,  по-моему,  уже
приколочены. И вы победите.
     Дарак  усмехнулся,  напряженный,  позабавленный,  вызывающий.  Распар
взглянул на меня.
     - Я не вижу лица вашей дамы под ее  шайрином.  У  нее  есть  какие-то
сомнения?
     - Беллан блестяще разбирается в колесницах, - сказала я, -  но  можем
ли мы доверять его суждению? Разве его не гложет  желание  быть  на  месте
Дарроса?
     - Вы имеете в виду какую-то вызванную горечью оговорку или отсутствие
совета? - Распар снова  улыбнулся.  -  Я  вижу,  вы  мало  разбираетесь  в
человеческой душе. Ну, вам не к чему опасаться. Он захочет,  чтобы  Даррос
участвовал в этих скачках по очень веской причине. В Сагари примет участие
один человек  -  Эссандар  из  Коппайна.  Именно  его  колесница  толкнула
колесницу Беллана на Скору тамошнего стадиона. Те скачки  были  отнюдь  не
Сагари, на порядок попроще, но все же  опасные.  Ось  колесницы  от  удара
погнулась, левая крайняя лошадь упала. Беллана  швырнуло  на  преследующую
тройку. Он ненавидит Эссандара и вполне заслуженно. Всего я  не  знаю,  но
как я понял, дело заключалось не столько в  невезении,  сколько  в  личных
счетах между ними из-за какой то девушки.
     Когда мы покинули конеферму, было уже поздно.
     - С завтрашнего дня вы будете ночевать здесь, - решил Распар. - Знаю,
что вы любите присматривать за своими людьми, и судя по тому что я  слышал
о них в городе, это очень даже правильно. Но передайте руководство  вашему
Эллаку. Больше никаких  поездок  взад-вперед.  После  дневных  трудов  вам
понадобится расслабиться. Я пришлю массажистов для вас  обоих,  мужчину  и
женщину. Кроме того, теперь, когда вы приобрели мастерство на  треке,  вас
представят здешней публике. Завтра некоторые из дам Градоначальника явятся
посмотреть, как прославленный и красивый Даррос управится  с  упряжкой,  и
они вполне могут остаться отужинать со мной. Захотят наведаться и  богатые
бездельники, желающие оценить,  в  какой  вы  форме,  чтобы  сделать  свои
ставки.
     Когда мы ехали обратно  по  темной  дороге  к  Кольцевым  Воротам,  я
сказала:
     -  Говорила  же  я  тебе.  Прирученные  собаки  Распара,  натасканные
выполнять разные трюки для его покровителей и клиентов.
     Дарак рассмеялся.
     Его,  этого  бродягу,  бахвала  и  актера,  каким  он  был,  это   не
беспокоило. Пусть себе все приходят и пялятся, сколько влезет.


     И они пришли.
     Если из-за этого и возникали какие-то ощущения, то они были хуже огня
и боли: гнев, который надо было сдерживать. Как бы было приятно  для  моей
души выпустить стрелу из тетивы не по трем движущимся мишеням,  а  по  той
толпе дураков у ограды.
     Кудрявые  женщины  на  носилках  и  в   экипажах   в   переливающихся
белоснежных платьях. Я и впрямь хорошо выбрала себе платье для того  ужина
у посредника. Белое было самым модным  цветом  среди  знатных  и  богатых.
Потому что белое так легко пачкается, и только у богачей, не  обремененных
работой, оно может сохраниться неиспорченным. На своем  белом  они  носили
гроздья драгоценных  камней  всех  цветов  в  разных  оправах  -  золотых,
серебряных, медных,  а  также  из  темно-серого  металла  называемого  ими
алькум, сияющего под лучами солнца  невероятным  голубым  светом.  Мужчины
носили облегающие белые штаны, обтягивающие, как  вторая  кожа,  накладные
плечи и рукава с красными, оранжевыми и желтыми полосами.
     Женщины, а также и некоторые мужчины, ворковали и вздыхали по Дараку,
окликая его между заездами. Для мужчин у Дарака  не  было  времени,  и  он
всячески это подчеркивал; они сердились, но все же видели в нем очевидного
победителя. Многие из них провели немало  времени  на  учебном  треке,  но
никто не приближался к  стандарту,  установленному  для  нас  Белланом.  С
женщинами же Дарак был куда  податливей.  Они  показывали  в  мою  сторону
бледными окольцованными руками, и смеялись. Дарак смеялся вместе с ними.
     Несколько мужчин подошло ко мне на углу поля.
     - У нас с Клосом одно мнение. Мы действительно должны увидеть тебя на
арене. Ты ведь знаешь обычай - обнажаться до пояса. Умоляю тебя,  милашка,
не держи щит слишком близко к себе.
     Я повернулась к Беллану, стоящему чуть позади меня,  присматривая  за
тем, как конюх чистит вороных. У него,  знала  я,  нет  времени  для  этих
зевак.
     - Беллан, - обратилась я к нему, - Распар будет оскорблен как хозяин,
если я всажу этим двум нож меж ребер?
     Уголком глаза я увидела как они попятились, чуть нервно смеясь.
     - Да, - ответил Беллан. И усмехнулся. - Увы.
     - Тогда я не должна этого  делать,  -  огорчилась  я.  И  неторопливо
расшнуровав рубашку, распахнула ее, оставив груди голыми.  Они  ахнули,  и
один покраснел, смутившись. С миг я постояла, не двигаясь, в то время  как
они,   в   смятении,   пытались   придумать,   чего   б   такого   сказать
распутно-остроумного; а потом, не  спеша,  снова  зашнуровала  рубашку.  -
Итак, господа, -  сказала  я,  -  я  выполнила  свои  обязательства  перед
хозяином дома.  Когда  вы  придете  в  следующий  раз,  наденьте  поменьше
драгоценностей. Они ловят солнечные лучи и слепят  глаза  лошадям.  И  мне
тоже, когда я целюсь. Я могу промахнуться.
     Я  увидела,  что  они  поняли  мой  намек.  И  повернувшись  убрались
восвояси, а один из них пробурчал:
     - Проклятая бесстыжая степная сука.
     Беллан тихо посмеивался. В  первый  раз  он  почти  проникся  ко  мне
симпатией.
     - Я вижу, ты за словом в карман не лезешь, - сказал  он.  -  Но  будь
осторожна. Нехорошо наживать врагов перед скачками. - Улыбка сошла  с  его
лица. Левая рука у него дернулась.


     Пять дней, четыре дня. Массажисты тузили нас, пока тела не зазвенели.
А также диета, хотя для меня она была привычной - постная пища  и  немного
вина или пива. Даже когда день заканчивался, Дарак проводил много часов  с
лошадьми, разговаривая с ними, лаская их.
     - Ты и они должны быть четырьмя частями единого целого, - внушал  ему
Беллан. - А ты, - сказал он мне, - ты - черная ворона на  плече  мертвеца,
ревнующая к тому, кто тебя везет. - Я в то время орудовала так называемыми
"перчеными" стрелами - больше никаких "простых",  которые  мне  вручили  в
первый раз. На арену, похоже,  всякий  мог  брать,  что  хотел  -  стрелы,
сдобренные  всем,  чем  угодно.  Чаще  всего  применяли  шнурованные  -  с
привязанным к оперению хвостом в виде  тонкой  веревки:  выстрелишь  между
ступицей и ободом, и она запутается в спицах и затормозит  колеса.  Колеса
были популярной целью. Полые  стрелы,  нашпигованные  железными  шариками,
пускали сквозь колеса: они ломались об ось и рассыпали свой  опасный  груз
под копыта коней, скачущих следом. Существовало и много других  хитроумных
устройств, но  трудность  состояла  в  том,  как  заставить  такие  стрелы
полететь. Теперь, вдобавок к расчетам на движение собственной колесницы  и
движение других колесниц, приходилось делать скидку на  изменившийся  вес,
шнуры, способные увлечь стрелы в сторону или запутаться на  втулках  твоей
же колесницы - короче, тысяча с лишним предосторожностей и трудностей.
     Три дня, два дня. Беллан лукаво посмотрел на меня.
     - С одной простой стрелой, - сказал он, - и твоим острым  глазом,  ты
могла бы  попробовать  сделать  классический  выстрел.  В  анналах  Сагари
записаны только три таких случая.
     Я спросила его, что он имеет в виду.
     - Перерезать надвое поводья возничего. Ремни разлетаются. Из его  рук
вырвано управление тройкой. Ему конец. Попробуй это.
     Десять раз я  пыталась  на  поворотах  выстрелить  так  по  одной  из
преследующих нас учебных колесниц. Но не  смогла  добиться  успеха.  Вожжи
вскидываются, двигаются, никогда не остаются неподвижными.  Я  была  рада,
что светская публика убралась наконец на скачки и не видела этого.


     Еще один день до того Дня.
     До этого момента подавить страх было почти легко. Изнурительный труд,
постоянно вдалбливаемые в оба уха советы, смахивающие  на  двух  великанов
жестокие массажисты, усталость, мертвый сон со сновидениями, похороненными
настолько глубоко, что решительно не вспоминались. Но в тот последний день
с нами обращались мягче. Мы спали допоздна и лишь в полдень вышли на  трек
испытать  колесницу,  которая  помчит  нас  на  Сагари.   Черный   металл,
блистающий как и лошади, украшенный красными эмалевыми солнцами и золотыми
побегами лозы, королева-колесница с вороными между ее алых оглобель  -  то
идеальное единство, какое мог создать  только  художник  стадиона.  Беллан
улыбнулся нашим похвалам. Колесницу изготовили  в  собственных  мастерских
Распара по проекту Беллана. На ней, мчась быстро-пребыстро, мы и взаправду
были одним целым; даже я, сидящая  ворона,  стала  его  составной  частью.
Беллан позволил нам лететь по  треку,  и  не  отзывал  нас,  разрешив  нам
вкусить разок чистую радость этого  полета.  Но  после  такого  вина  день
сделался горьким.
     Вороных отправили отдохнуть, а мы с Дараком  бездельничали  во  дворе
виллы среди лимонных деревьев в цветочных горшках и взбирающихся на  стены
лоз. Мы играли в кости с Маггуром, но нас прервал Эллак.
     Двенадцать людей Дарака отправились гульнуть в город, затеяли  пьяную
драку, избили до полусмерти нескольких  охранников  в  борделе,  и  сидели
теперь в тюрьмах  Градоначальника.  Лицо  у  Дарака  побелело.  Он  встал,
отшвыривая кости, и с силой врезал Эллаку по лицу.
     - Олух безмозглый, неужели ты и полдня не можешь  поддержать  порядок
без меня за твоей спиной?!
     Эллак привык к повиновению, но также привык и к справедливости Дарака
в рамках разбойничьего кодекса. Едва он пришел в себя, как рука его  почти
невольно потянулась к ножу. Дарак тотчас набросился на него, и  первый  же
удар шарахнул Эллака  спиной  о  стену.  После  второго  удара  он  бы  ее
проломил, если б Маггур не схватил Дарака  за  плечи.  Гнев  Дарака  мигом
утих. Он стряхнул руки Маггура, отвернулся от них обоих и налил себе вина.
     - Вон, - приказал он.
     Они ушли.
     Он осушил чашку, а затем швырнул, вдребезги разбив о плиты двора. Все
его тело дергалось от напряжения. Глядя на его лицо,  всегда  худощавое  и
суровое, я внезапно увидела, что оно еще больше  осунулось  и  посуровело.
Да, он был бродяга и артист, но он будет править  лошадьми,  подскакивать,
мчать. Времени для сомнений или колебаний нет.  Полученная  им  тренировка
усовершенствовала его мастерство и  была  полезна  для  тела,  но  что  же
оставалось для его алчущего, мыслящего мозга?
     - Дарак, - окликнула я.
     Он повернулся и посмотрел на меня своими черными и яркими глазами, за
которыми не пряталось ничего кроме жгучего напряжения.
     Я вошла в дом, и он последовал за мной. В отведенных для нас Распаром
покоях я стянула с него и с себя одежду, прошлась по его напряженному телу
губами, языком и пальцами, возбудила его и привлекла к себе, и когда огонь
в нем догорел, он лежал, прижавшись ко мне, молча и не двигаясь.
     - Достанется же тебе от Беллана, - пробормотал он.
     - Беллан догадается, - согласилась я.
     Вскоре он уснул, и я нежно обнимала его во сне,  но  теперь  уже  моя
душа не знала покоя.
     Смерть, смерть. Черная смерть, алая смерть. Смерть красная, как  лоза
Анкурума. Я лежала безмолвно, но мне хотелось громко кричать. В полусне  я
увидела, как валили толпой, чтобы схватить  меня,  фантомы  моей  пропащей
расы,  и  руки  Дарака,  удерживающие  меня  на  краю  пропасти,  внезапно
выскользнули из моих. И все же упала не я, а он. Я увидела его разбившимся
далеко внизу. Дарак, ты - мужчина, человек, грешник, но не  злой;  если  я
завтра потеряю тебя, то соскользну обратно во тьму. Позволь  мне  помнить,
что когда ты упадешь, я должна взять вожжи и обмотать  ими  шею  так  чтоб
несущиеся кони сломали ее. И исцеления не будет.



                                    6

     Остаток того дня прошел как в тумане; свет светильников, чуть  больше
вина чем обычно, несдержанные  шутки  и  смех,  ранний  сон,  который  нам
настоятельно порекомендовал.
     До рассвета  оставался  наверное  еще  час,  когда  я  проснулась.  Я
плакала, и толком не знала почему, но разбудил меня Дарак. Он  метался  на
постели,  борясь  с  невидимым  врагом,  вскрикивая  во  сне,  и  когда  я
прикоснулась к нему, кожа у него жарко пылала и струилась потом.
     - Дарак, - окликнула я.
     Я обняла его и попыталась мягко привести  в  сознание,  но  это  было
бесполезно; я стала тормошить  его,  а  он  не  просыпался,  и  поэтому  я
похлопала его по щекам, раз, другой, третий пока у него не открылись глаза
и он не уставился на меня.
     - О боже, - произнес он. Он сел на постели, потом поднялся, распахнул
оконные ставни и уставился на тающую за окном темноту. С конефермы приплыл
свежий зеленый запах, но поры его кожи сжались от предрассветного холодка.
     - Что, Дарак? - спросила я. - Что?
     - Колесница и тройка, - ответил он. - Она, я  и  они:  единое  целое.
Холмистая местность, быстрая езда, хорошая скачка. А  потом  -  деревни  и
озеро, то старое проклятие место детства. Я увидел  на  горе  тучу,  алую.
Позади меня стояла женщина -  не  ты  -  женщина.  "Огненные  колонны",  -
сказала  она.  И  Маккатт  раскололся.  Красная-прекрасная  кровь.  Огонь.
Повсюду огонь, деревни горят, колесница горит, мчась в огне, и эта женщина
позади меня, холодная как лед...
     Он оборвал фразу. Стояла такая тишь, лишь легкий шорох лозы на ветру,
когда та цеплялась за стены виллы.
     Он боялся, и скрывал это от самого себя. Теперь же  он  знал.  Узнать
страх в этот день было для  этого  человека  равнозначно  смерти.  Древнее
суеверие все еще разъедало его - о, нет, та женщина была не я,  и  тем  не
менее это было не совсем то, потому что ехала-то с  ним  Та,  с  ее  белым
лицом-маской и алой мантией, в пригрезившейся стране ужаса.
     Лоза шевельнулась, пробудив память и мысль.
     Я подошла к нему и обняла его одной рукой.
     - Всего лишь сон, - утешила я. - Сны ничего не значат. Мне  ли  этого
не знать. Сегодня в храме приносят подношения богам  Анкурума  те  семеро,
что участвуют в скачках вместе с нами. Богам  света,  богам  битвы,  богам
лучников, богам лошадей. Но мы скачем за Анкурум, а не за Сигко: наш  цвет
- цвет лозы. Богиня знает это. - Он даже не взглянул на меня. И я заявила:
- Я иду в храм богини лозы, чтобы принести подношение и молить ее защитить
честь ее красного цвета.
     - Иди, если хочешь, - отозвался он.
     Моя идея могла исцелить рану, нанесенную ему суеверием.
     - Идем со мной, - призвала я.


     Для Игр не существовало никакой плохой  погоды.  Это  было  последнее
теплое улыбающееся время, которое наступало перед дождями.  Но  этот  день
был наилучшим из всех. Рассвет окрашивал зеленым и розовым скалистые холмы
и сельскохозяйственные угодья, расцветил сотней  оттенков  бледно-розового
склоны горы. Неистово пели  птицы,  из-за  стен  садов  на  дорогу  падали
созревшие яблоки. Земля купалась в росе. Мы надели простые темные  одежды;
я распустила волосы, и они свисали у меня  за  спиной.  Великолепие  арены
было еще впереди.
     В  храме  было  очень  тихо,  его  окружала  тень.  Мы  прошли  между
лакированных колонн в царивший внутри полумрак.
     А там было такое  блаженное  ощущение  покоя.  Этот  храм  совсем  не
походил на деревенский, с его теснотой и пряным запахом. Здесь царствовали
древность, тишина и спокойствие. Длинный  темный  проход,  три  квадратных
каменных колонны по  обе  стороны,  поддерживающие  крышу,  а  в  конце  -
небольшое возвышение из мрамора с красными прожилками, где стоял кумир,  а
перед ним - алтарь, покрытый зелено-алой тканью. Странно, разве алтарь  не
должен быть  голым  камнем,  чтобы  можно  было  легко  смывать  кровь  от
жертвоприношений? И рядом должна быть канавка для  ее  стока.  За  алтарем
открылась узкая дверь, и вышел жрец. Я думала, он не увидел нас,  так  как
он принес к алтарю железную чашу, установил  ее  там,  наполнил  маслом  и
зажег огонь.
     И, не оборачиваясь сказал:
     - Добро пожаловать. Не могу ли я вам чем-нибудь помочь?
     - Можете, - прошептала я в тишине. -  Мы  пришли  сделать  подношение
богине.
     Он обернулся и жестом пригласил нас пройти вперед. Лицо у  него  было
стариковское, но спокойное, доброе и мудрое. "Именно он-то, - подумала  я,
- и пропитал этот храм исходившим от него ощущением покоя".
     - Богиня, - ответил он, улыбаясь, - не просит подношений.
     Я изумилась. Мне доводилось видеть храмы Анкурума с их заточенными  в
священных  загонах  волами,  овцами,  козами  и  голубями,  готовыми   для
принесения  в  жертву,  и  пополнявшими  казну  храма,   даже   пока   они
умиротворяли бога.
     - Что же тогда... - начала было я.
     - Посмотрите ей в лицо и попросите ее о том, чего  хотите,  -  сказал
жрец, - как попросили бы добрую мать.  Если  она  сможет,  то  обязательно
выполнит вашу просьбу.
     - Ваша богиня для нас слишком мягка, - холодно произнес Дарак.  -  Мы
хотим, чтобы она помогла нам на Сиркуниксе, потому что мы носим ее цвета.
     Улыбка жреца не изменилась; лишь чуть потемнели глаза, вот и все.
     - Если вы молите о смерти другого, она не прислушается, что правда то
правда, - сказал он, - но если вы молитесь о своей  безопасности,  то  это
другое дело.
     Я кивнула. Жрец повернулся и поднял взгляд  на  кумир.  Глаза  Дарака
устремились туда же, и мои тоже Она походила на куколку: в  белой  мантии,
черноволосая, с красной лозой вокруг лба. Куколка, и все же...
     "О, кроткая, - мысленно прошептала я, - я проклята и мне не следовало
бы говорить с тобой, но будь ко мне добра, ибо сердце  мое  открыто.  Если
один из нас должен умереть, то пусть это буду я, а не этот  человек  -  не
столько ради него, сколько ради меня. Если ты существуешь,  то  ты  знаешь
меня и мою беду. Пожалей нас обоих и спаси его;