и  принялся
оттаскивать от меня.
     - Помягче, - сказал я.
     Она выглядела достаточно хрупкой, чтобы сломаться в  его  лапах.  При
этих словах она бросила на меня внезапный взгляд, повернулась  и  кинулась
через лужайку, прочь от лотка на колесике, от служанки, которая  подбежала
помочь ей, от всей глазеющей толпы, топча рассыпанные  сладости,  на  ходу
выкрикивая, как ребенок:
     - Посмотрите! Какая я стройная теперь и какая красивая!
     Я надеялся, что  слепой  парень  и  его  проститутка  окажутся  более
сдержанными и, взяв деньги, не поверят обещанию. Но они пришли попробовать
воды и, найдя ее свежей, были готовы попить. Через  две  или  три  секунды
после того, как убежала Лели, сына Кечама вытащила вперед его милка  -  не
женского пола, несмотря на употребление Лайо местоимения "она", а еще один
Тэи,  и  не  столь  привлекательный.  У  сына  Кечама   было   заболевание
конъюнктивы, которое мог бы вылечить хороший доктор, если  бы  он  вовремя
этим занялся, но,  боюсь,  у  девочки-мальчика  не  было  богатств,  чтобы
заплатить доктору.  Ну,  для  меня  это  было  легко,  и  я  опять  ничего
особенного не почувствовал. А когда мальчик обнаружил, что он  уже  больше
не слеп, он начал плакать, а его любовник  бросился  ему  на  шею  и  тоже
заплакал. Это было умилительное зрелище.
     Однако я был разочарован, ожидая появления Фунлина со своим  почечным
камнем. Вообще-то, мне он был  не  нужен.  Праздношатающиеся  в  Роще  ста
магнолий, перешептываясь и вскрикивая, припомнили свои недуги  и  кидались
на меня со всех сторон, падая на колени среди разбросанных Лели конфет,  и
целовали мою обувь. Я оставался на месте  и  выдавал  свою  магию.  Должно
быть, я исцелил дюжины три жизней за эти часы, а мелких недомоганий -  без
счета, но толпа все прибывала и требовала моего внимания.  Да,  слово  обо
мне наконец распространилось. Богатые вместе с  бедными  бегом  бежали  по
Янтарной дороге, через Площадь Крылатой лошади в  Рощу.  Кочес  с  красным
лицом застыл возле меня, в панике повторяя,  что  нас  раздавит  неистовая
толпа. Я черпал свои силы,  гораздо  большие,  чем  когда-либо  ранее,  из
какого-то холодного опьянения, и это чувство имело  очень  мало  общего  с
тем, что я сейчас делал. Я не чувствовал ни смущения,  ни  сочувствия  при
виде толпы,  окружившей  меня.  То,  что  держало  меня  здесь,  заставляя
возлагать на них руки, больше всего  напоминало  презрение.  Их  несчастья
напоминали мне червей, копошащихся на дне какой-то бездонной  пропасти.  Я
оставался там, пока не устал от чудес.
     Я не представлял, как мне объявить о моем уходе. Наверное,  мне  надо
было бы превратиться из лекаря в разрушителя, и пробивать  себе  проход  в
толпе при помощи убивающих импульсов. На самом деле задача была решена при
помощи другой силы. Раздались резкие крики, и часть толпы на площади  и  у
ворот Крылатой лошади заволновалась. И сразу  над  гомоном  толпы  полетел
перезвон кованых копыт и рев рожков.
     Один  из  хессекских  матросов,  оставшийся  на  посту  возле   меня,
закричал:
     - Джердиеры! Джердиеры!
     Кочес пробормотал:
     - Кто-то сообщил в Цитадель. Они унюхали волнения и подняли гарнизон.
     Толпа, прекрасно сознавая, что для нее хорошо, а что плохо, раздалась
в стороны, и по этой щели галопом скакали около двухсот всадников -  пятая
часть джерда.
     Все лошади были соляно-белые, одна или  две  из  них  имели  пятнышки
каштанового или черного цвета, попоны на них были  белые.  Джердиеры  были
одеты так же, как и статуя Масримаса  в  заливе:  сапоги,  широкие  штаны,
складчатая юбка из белой кожи, украшенная полосками белого  металла.  Выше
пояса цвет менялся. Красные  кожаные  доспехи  с  нагрудной  пластиной  из
бронзы, бронзовый воротник и наплечники,  бронзовые  рукава  по  локоть  и
латные  рукавицы  из  красной   лайки.   Остроконечные   бронзовые   шлемы
соединялись с  накидками  из  медной  сетки,  похожей  на  парик  забавных
заводных людей-кукол; сетка, спускаясь, соединялась с черной  бородой.  Из
масрийских анналов было хорошо известно, что их первые  военные  успехи  в
землях, где не было лошадей,  объяснялись  экипировкой  их  кавалерии.  До
пояса белые, ярко-красные  выше  пояса,  сидящие  на  белых  лошадях,  они
сливались с животными и даже  с  небольшого  расстояния  казались  народом
четвероногих монстров. Те дни славы, однако, прошли.
     Командир джердиеров натянул поводья своего коня, и пятая часть джерда
в безукоризненном порядке застыла позади него; этот спектакль был  доведен
до совершенства после миллиона тренировок на учебном плацу.
     При таком повороте событий навалившаяся толпа  схлынула,  предоставив
мне в одиночку встречать гнев властей.
     Сияющий  в  своих  бронзовых  доспехах  джердиер   осматривал   сцену
действия. Он был примерно моего  возраста,  такого  телосложения,  которое
нравится женщинам. Наконец он решил, что можно и поговорить со мной.
     - Вы, господин... Это вы причина волнений?
     - Это вы, господин, причина, а не я.
     Вообще-то он не очень заботился о том, что я отвечу.
     - Объяснитесь.
     - С удовольствием. Вы со своим войском опрометчиво  въехали  в  самую
середину мирного собрания,  создав,  таким  образом,  некоторые  волнения.
Надеюсь, я понятно объясняю.
     Джердиер кивнул, как будто подтверждая, что мнение,  которое  он  уже
имел обо мне, оказалось верным.
     - Будьте любезны сообщить мне ваше звание и происхождение.
     - Я приезжий в Бар-Айбитни.
     - Однако вы говорите, как масриец. Хорошо. А ваше звание?
     - Я сын короля, - сказал я.
     Он улыбнулся на это.
     - В  самом  деле,  во  имя  Пламени?  Ну,  а  что  же  затевает  этот
чужестранец-принц, возмущая толпу хессеков?
     - Я целитель, - сказал я, - среди своих пациентов.
     - Вы одеты слишком шикарно для ампутатора  бородавок.  Я  все  гадаю,
может, вы сын вора,  а  не  короля.  Наверное,  я  должен  предложить  вам
провести ночь в тюрьме Столба.
     Превосходство, однажды установленное, должно оставаться неизменным, и
я не мог позволить этим солдатам нанести мне поражение на публике. К  тому
же я устал, и он  раздражал  меня.  Я  смотрел  в  его  улыбающееся  лицо,
смотрел, как оно меняется, после  того  как  я  выпустил  из  своей  руки,
которая  от  этого  зачесалась,  легкий  заряд  энергии  в  его  нагрудную
пластину.
     Он чуть не упал с лошади, но, будучи хорошим наездником, удержался  в
седле, тогда как конь под ним ржал  и  пританцовывал  от  страха,  выкатив
глаза за серебряными наглазниками.
     Толпа стояла, глядя во все глаза.
     Солдаты сломали ряды и кинулись ко мне, но джердат  криком  остановил
их.
     Побелевшими губами он бросил мне правду, как обвинение:
     - Волшебник!
     Я сказал:
     - Прикажите людям идти домой. Они пойдут. Я на  сегодня  свою  работу
закончил.
     При этих словах начались дикие выкрики со всех сторон. Я поднял руку,
и воцарилось молчание, какого обычно может  добиться  только  пятая  часть
джерда.
     - Я сказал, что на сегодня все. Будут и другие дни. Капитан, -  я  не
отрывал от него взгляда. - Передаю дело вам.
     По требованию джердиеров толпа распалась на части и по лужайкам  Рощи
потекла прочь.  Насилия  не  было;  несколько  человек  замешкались  среди
деревьев, но опасались, что солдаты могут  их  наказать,  если  они  будут
приставать ко мне.
     В это время джердиеры поставили своих лошадей по  Фериметру  лужайки,
пониже загородки с тигром. Их кони, приученные к тиграм, как и  ко  многим
другим страхам, стояли как вкопанные, пока рыжая кошка  рычала  и  ворчала
над ними. Потом  капитан  подъехал  ко  мне.  Видно  было,  что  удар  еще
причиняет ему боль и что он наполовину оглушен; однако  он  решил  все  со
мной выяснить.
     - Вы задели мою честь, - сказал он. - Да еще сделали это перед толпой
полукровок с Янтарной дороги и перед моими солдатами.
     - И что вы решили?
     Он сказал:
     - Если вы в этом городе чужой, я должен спросить, знаете ли вы Кодекс
Вызова?
     - Вызова куда?
     - На дуэль.
     - А, военные дела, - сказал я.  -  Вы  думаете,  вы  можете  со  мной
сравняться?
     - Если вы подчинитесь Кодексу. Вы заявили, что вы сын  короля  и,  по
крайней мере, производите впечатление благородного  человека.  Я  все  это
приму  на  веру,  потому  что  хочу  получить  сатисфакцию,  волшебник.  -
Выведенный из  себя,  с  горящими  глазами,  он  проскрежетал:  -  Во  имя
Масримаса, вы опозорили меня и должны дать мне что-то!
     - А если я откажусь?
     Он улыбнулся, считая, что увидел мою слабость.
     - Тогда я лично позабочусь, чтобы весь город понял, господин мой, что
вы боитесь со мной встретиться, сомневаясь в своих силах. Что не  принесет
вашему делу ничего хорошего, это я вам обещаю.
     - Положим, я принимаю вызов. То, что я сделал,  я  могу  сделать  еще
раз. Какое оружие вы выберете, чтобы нанести поражение волшебнику?
     - Если вы честный человек, вы будете придерживаться кодекса дуэлей  и
воспользуетесь единственным оружием, которое он допускает, -  мечом.  Если
вы предпочитаете шакальи уловки, вы найдете меня готовым и к ним.  Я  тоже
проходил жреческую подготовку.
     Меня привела в замешательство одна черта, которую я внезапно заметил.
Несмотря на масрийский цвет кожи, у него были голубые глаза, а это, как  я
слышал, было отличием королей династии Храгонов.
     - Скажите мне лучше, кто вы, - сказал я.
     - По вашему лицу видно, что вы угадали. Это ничего не меняет. Я принц
Сорем, сын императора. Вызов остается в силе.
     - Вы, должно быть, думаете, что я сумасшедший, приглашая  меня  убить
наследника.
     - Я не наследник, - ответил он холодно. - Моя мать - его бывшая жена,
он ее прогнал. С этой стороны вы можете не ожидать сложностей  -  я  не  в
фаворе. Я прослежу, чтобы вы были в безопасности,  если  вы  меня  раните.
Если. На этот счет особо не беспокойтесь. В течение месяца я  дам  о  себе
знать.
     Он с шиком развернул лошадь и ускакал;  колонна  последовала  за  ним
парадной рысью.
     Оглянувшись, я увидел лицо Кочеса и чуть не засмеялся.
     - Приободрись. Это я буду драться, а не ты.
     Он пробормотал, что мне будет поставлено  в  заслугу  убийство  этого
лишнего принца, который все  равно  был  в  немилости.  Принцы  без  конца
воевали друг с другом и в Цитадели, и вне ее. Сам наследник, обеспокоенный
своим будущим - а большинство  наследников  имеют  для  этого  причину,  -
найдет средства вознаградить  меня  за  смерть  Сорема:  его  трону  одной
угрозой будет меньше. Что же касается Императора, так он стал отцом многим
и сбился со счета; с возрастом он потучнел и интересовался только  ловкими
юношами, которых брал в свою постель, а с ними, ходил слух, мало  что  мог
сделать.
     Меня утомила болтовня об императорском дворе, который  казался  таким
далеким от моей судьбы. Я был потрясен поворотом дел. Кроме того, в Сореме
было что-то тревожащее, что-то, напомнившее мне самого себя, каким я  был,
а может и оставался, - молодым, вспыльчивым, не в ладах со своей жизнью. Я
праздно подумал, не была ли выгнанная жена императора некрасивой, раз  она
была выгнана. Но, казалось,  женщина,  родившая  его,  должна  была  иметь
некоторую прелесть, в нем  это  было  заметно.  Это  напомнило  мне  крарл
Эттука, Тафру, все зло, которое, я подумал, осталось позади меня. Принимая
во внимание его положение в Цитадели, влияние командира джерда,  я  решил,
что все это  было  костью,  брошенной  Сорему  в  лучшие  дни.  Совершенно
очевидно, что среди королевских дворов не очень-то распространена практика
помещать своих принцев в армию, хотя  Храгоны  и  происходили  от  воинов.
Однако он хорошо держался и был превосходным наездником. Он также упомянул
подготовку жреца. Может быть, все это были плоды, которые он сам для  себя
сорвал. Нельзя было не заметить, что его люди к нему хорошо относились. Он
пользовался тем, что было у него под руками, и довольно хорошо это  делал,
но права, принадлежавшие ему по рождению, были для него более желчью,  чем
медом: со всех сторон толпы, ждущие, что он упадет, чтобы  посмеяться  над
ним. Не удивительно, что у него была болезненная гордость. Услышав о толпе
хессеков в Роще, он, как молодой лев, выскочил, готовый к  бою.  Обнаружив
меня, он понял, что боги послали ему новое испытание.  Он  убил  бы  меня,
если бы мог. У меня не было другого выбора, кроме как изменить его цель. И
это меня раздражало.



                                    3

     Когда  я  ушел  из  Рощи,  красно-кирпичное  солнце   опускалось   за
черепичные крыши в далекое болото на западе.
     Бар-Айбитни на закате окрасился новым цветом  -  лихорадочно,  мрачно
мерцали черепичные крыши и оштукатуренные разноцветные  стены.  В  высоких
молельных башнях Пальмового квартала жрецы  пламени  пели  гимн  огненному
солнцу Масримаса.
     У стены Рощи слонялся какой-то человек. Увидев меня, он поклонился  и
коснулся  пальцами  груди  -  так  масрийцы   приветствовали   религиозных
иерархов.
     - Блистательный господин, мой хозяин послал меня умолять вас  нанести
ему визит. Его дом - ваш дом, он даст вам все, что вы пожелаете,  если  вы
избавите его от мучений.
     - Что за мучения?
     - Камень, ужасный камень в мочевом пузыре.
     Фунлин, богатый купец, которого  обещал  мне  Лайо,  решил,  наконец,
рискнуть.
     Я сказал, что пойду с этим человеком, управляющим  Фунлина,  и  велел
ему проводить меня.
     Если бы кто-нибудь наблюдал за нами, милое зрелище предстало бы перед
ним: по улице не торопясь идет молодой высокий щеголь в сопровождении трех
разодетых корабельных офицеров, похожих, тем не менее, на  разбойников,  и
шести грязных хессеков, похожих на полоумных.  Не  было  бы  удивительным,
если бы перед нами закрыли ворота, однако все-таки этого не случилось.
     Дом был расположен в фешенебельном  квартале  города  ближе  к  Стене
Храгона и к Пальмовому кварталу. В саду  с  черными  стрижеными  деревьями
высился особняк, украшенный лепниной и изразцами на фронтонах, опираясь на
позолоченные колонны, украшенные  резьбой  и  напоминающие  ствол  пальмы.
Узкая полоска бассейна смягчала дневную  жару.  Фонтан  представлял  собой
льва из белого камня, глядящего в  воду.  У  него  были  женские  груди  и
орлиные крылья, а из окруженных  бородой  губ,  сложенных  трубочкой,  как
будто он собрался свистнуть, вылетала сверкающая струя воды,  и  это  было
единственным движением и единственным звуком в тишине.
     В окнах особняка не было света.
     Фигура, закутанная в покрывало, открыла нам дверь и зашлепала впереди
нас по полу маленькими босыми ногами.
     Управляющий попросил моих слуг остаться внизу и повел меня  вверх  по
лестнице на второй этаж. Пока мы здесь  ожидали  возвращения  девушки,  он
сказал мне:
     - Простите, господин, за плохое освещение. Это причуда моего хозяина.
     - Почему?
     Казалось, вопрос его озадачил.
     - Это касается старой веры, - сказал  он.  -  Я  прошу  прощения.  Мы
думали, вы посвящены в хессекскую веру.
     - Я похож на священника? Я не жрец. Но ведь это масрийский дом.
     - Отчасти, господин. Тем  не  менее  когда  человек  в  отчаянии,  он
обратится куда угодно. Но если  вы  сами  не  придерживаетесь  масрийского
канона...
     - Я чужестранец, - сказал я. - Расскажите мне о старой вере.
     Прежде, чем он ответил, что-то промелькнуло в  моем  мозгу,  какой-то
намек, воспоминание о разговоре на борту корабля. Старая вера...  Темнота,
противопоставленная  яркому  свету  Пламени,  солнце  и  факел  -  символы
Масримаса, нечто темное  и  мистическое,  заплесневелая  пыль  с  гробницы
древнего хессека.
     - Я сам, - сказал твердо  этот  человек,  чувства  и  разум  которого
противостояли сомнениям, оставшимся, казалось, только в костях. - Я сам не
верю в эти предрассудки. Я тоже масрийской крови, и если бы я склонялся  к
какому-нибудь богу, это был бы Повелитель  пламени.  Это  ясно.  С  другой
стороны, это распространено в старом городе  на  болоте.  Бит-Хесси...  Вы
знаете, что после заката даже джердиеры туда не заходят?
     - Скажите, а как зовут этого бога хессеков? Я думаю, они  поклоняются
океану, или чему-нибудь еще в этом роде.
     - Да, господин, - сказал он. - Но это не бог. Это -  его  антипод.  Я
лучше помолчу. Я и так сказал слишком много. Понимаете, мой хозяин  Фунлин
в отчаянии обратился к этому, но основ не  понимает.  Говорят,  надо  быть
чистокровным хессеком,  чтобы  заниматься  этим...  Вот  и  девушка  идет,
господин.
     Он оборвал разговор, и закутанная в  покрывало  служанка  вбежала  на
своих мышиных ножках и прошептала,  что  хозяин  почтительно  просит  меня
войти.
     Там было очень темно. Я прошел в другую дверь, остановился в темноте.
Я услышал чье-то дыхание - резкое от боли и  возбуждения  или  от  страха.
Внутренним взглядом я увидел его страх - этого когда-то толстого, а теперь
кожа да кости человека с болью в боку и смертью в уме.
     - Успокойтесь, - сказал я. - Я чудотворец Вазкор, я  пришел  исцелить
вас.
     На подставке стояла лампа. Я подошел к ней, снял стеклянный колпак  и
положил на нее руку. Я умел сделать так, чтобы энергия, плавно  поднявшись
во мне, могла зажечь  фитиль  и  заставить  его  гореть.  Фунлин  задержал
дыхание. Пламя занялось, разбрасывая блики света по стенам, когда я закрыл
его стеклом.
     Теперь я мог его видеть. Он лежал в  кресле,  моргая,  и  смотрел  на
меня. Его завитый парик был  прошит  серебряной  нитью,  край  его  одежды
отделан серебром, на пальцах перстни. Лицо ею было бритым. Я видел, что он
отдал бы мне все за один час без боли. Здесь я мог получить плату.
     - Я пробовал нескольких - никому не удалось. Я много на них истратил.
На тебя, возможно, тоже зря потрачусь, несмотря на твой фокус с лампой,  -
он смотрел на меня с унылой злостью. - Ты совсем мальчик.
     - Это ваша болезнь заставляет вас забываться. Я избавлю вас от нее, а
потом обсудим наше дело.
     Я возложил на него руку и сразу  почувствовал  камень,  "увидел"  его
ладонью, он был как черный узел на белой ветке. Я  подумал:  "Это  я  тебе
сегодня оставлю. Уберу только боль, пока не получу то, что мне надо".
     Богач Фунлин застыл. Он схватился за подлокотники  кресла  и  молчал,
чтобы увериться.
     - Она... отпустила, - сказал он. Его лицо выражало страстную просьбу.
     - Вы еще не излечены, - сказал я.  -  Это  на  завтра,  если  вы  мне
заплатите.
     Он вздохнул и закрыл глаза.
     - Даже за это, - сказал он, - я бы тебя вознаградил. Во имя  Пламени,
как это приятно. Если ты сможешь меня вылечить, назначай свою цену.
     Я коротко расспросил Кочеса об этом купце и был хорошо подготовлен.
     - Назову свою цену. Десять мер золота, взвешенных по рыночным меркам,
пятнадцать мер серебра. А также небольшая доля в ваших делах -  пшеница  и
виноградники, я думаю, и жемчуг. Я прошу только то, что  может  обеспечить
мне подходящий доход, пока я в городе, скажем, по  двадцать  процентов  от
каждой сделки по винограду  и  драгоценностям  -  по  рыночным  расценкам,
конечно.
     - Собака, - сказал он. - Ты думаешь, я такой богатый? Ты высосешь мою
кровь, как паразит. Какое право ты имеешь столько просить?
     - Такое же, как и вы, полагая, что должны жить. Выбирайте.
     - Ты разоришь меня.
     - Смерть это сделает еще лучше, чем  я,  -  сказал  я.  -  Я  вернусь
завтра, вы скажете мне, приемлемы ли мои условия.
     Я не чувствовал жалости к нему, пытаясь завладеть сразу и его жизнью,
и его богатствами. Время моей жалости еще не пришло, по крайней мере, не к
таким людям, как Фунлин.


     Вдоль фронтона "Зубов Дельфина" горели факелы в колпаках из  голубого
и желтого стекла. В вестибюле и в коридорах я не встретил никого,  кто  бы
не таращился на меня.
     Как и ожидалось, новость рас