лу своей ненависти,  я  ударила  Опарра  по
голове и шее. Он зашатался и упал.  Некоторое  время  он  лежал  на  полу,
стеная от боли и несправедливости.
     - Убирайся, пока я тебя не убила, - приказала я, и он убежал.
     Женщины в страхе попятились от меня. Ненависть из моих глаз  ударила,
как копье, по высокой черной вазе, которая мгновенно разбилась вдребезги.
     - Вон! - крикнула я женщинам, и те с радостью удрали.
     Я лежала в прохладной темноте. И думала. "УЙДУ. СЕГОДНЯ НОЧЬЮ Я УБЕГУ
В ПУСТЫНЮ".
     Я грезила об этом, о коне, летящем подо мной по безлунным  просторам.
Но за мной гнался другой конь, черный и более сильный, чем мой.  И  Вазкор
схватил мои поводья и остановил меня, и я поняла, что  рада  этому.  Рада,
что не сбежала от него. Так оно и было.


     Мой ответ  отправился  к  Джавховору  вместе  с  золотым  перстнем  с
печаткой.  В  Городе  очень   обрадовались.   Прошло   пять   дней,   дней
предполагаемого очищения моего жениха.  На  шестой  женщины  принесли  мне
подвенечное платье - из  черного  бархата,  так  густо  расшитого  золотой
нитью, изображавшей феникса, что оно сидело у меня  на  теле  жестко,  как
латы. Свадьба была странной. В назначенное время я вошла  в  огромный  зал
храма, впереди меня шли девушки и рассыпали лепестки тепличных зимних роз,
белых, как снег. Я сидела на высоком троне,  а  Опарр,  выглядевший  более
крупным  и  впечатляющим  в  своем  церемониальном  облачении,  возглавлял
хоровые песнопения моему величию. Наконец, формальный вопрос - возьму ли я
себе в мужья какого-то человека? И формальный ответ: да, им будет,  как  и
подобает, Верховный владыка.
     Элегантный,  прекрасный  мальчик,  который  должен  был  стать   моим
супругом,  вышел  вперед,  безликий,  одетый  в  черно-золотое.   Казалось
недопустимым вовлекать его в этот обман. Он  был  одновременно  и  слишком
невинным, и слишком знающим,  чтобы  втягивать  его  в  такое.  Однако  он
опустился передо мной на колени и  произнес  ясным  холодным  голосом  все
хвалы и обещания, какие полагалось произнести. После чего я подняла его  с
колен и стояла с ним рука об руку, и с любопытством  обнаружила,  что  он,
при всей его стройности, намного массивней  меня;  ибо  он  показался  мне
таким молодым, что я ожидала, будто придется стоять рука об руку с  не  по
годам развитым ребенком. Снова песнопения, а затем мы вместе покинули  мою
тюрьму тьмы, отправляясь, как  мне  представлялось,  в  другую,  очередную
тюрьму.
     Мы ехали по заснеженным,  запруженным  народом  шумным  улицам  стоя,
по-прежнему держась  за  руки,  на  большой  золотой  колеснице,  влекомой
шестеркой вороных кобыл. Позади и впереди колесницы маршировали гвардейцы,
а девы пели и бросали на снег разноцветные лепестки. Стоял лютый холод,  а
поездка вышла долгой. Иной раз благодаря нашей  близости  на  колеснице  я
чувствовала дрожь моего спутника, легкий беспомощный спазм,  неподвластный
даже его самообладанию. Его рука легко лежала в моей,  тонкая  длиннопалая
рука поэта или музыканта.
     Мы достигли дворца, еще одной из огромных, многоярусных черных  башен
Эзланна. Внутри выложенные мозаикой полы,  золотые  гроздья  светильников,
теплый сквозняк от горячих труб, проходивших в стенах и под плитками пола.
     Еще час мы сидели на тронах,  пока  мимо  тянулась  бесконечная  цепь
аристократов, слагавших к нашим ногам бесценные побрякушки.
     Было сумрачно, и горели светильники. Мы остались наедине  в  округлой
комнате с двадцатью узкими окнами, выходившими на Эзланн.  Джавховор  снял
маску, которую он, казалось, не любил носить, и впервые заговорил со  мной
в тот день, если не считать его взываний  у  моих  ног  в  храме,  которые
вообще адресовались не мне.
     - Ну, значит, с этим закончено, богиня. Наконец-то. Я даю тебе десять
женщин - надеюсь, этого хватит; если нет, тебе  нужно  лишь  сказать.  Они
явятся, как только ты нажмешь вон на тот  резной  цветок.  Принесут  любые
прохладительные напитки, какие тебе потребуются, приготовят тебе спальню и
будут постоянно прислуживать тебе. Дворец твой, можешь гулять в  нем,  где
хочешь. Естественно, ты пожелаешь время от времени присутствовать в храме.
Я дам тебе надлежащий эскорт всякий раз, когда понадобится.
     Держался он, как всегда, очень вежливо, но голос у  него  теперь  был
чересчур холодным.
     - А мои супружеские обязанности? - осведомилась я.
     - Никаких, - ответил он. - Ты для меня в  первую  очередь  богиня,  а
лишь потом жена, и я помню об этом. Это для меня большая честь.
     - А ты, - сказала я, - мой муж. От меня  даже  не  ожидается,  что  я
окажу честь твоей постели?
     - Меньше всего это, - сказал он.
     Я почувствовала слабенький укол разочарования, и это удивило меня.
     - Значит, ты не станешь требовать, чтобы я спала с тобой, - заключила
я, - но, как мне представляется, я могу от тебя этого потребовать.
     - Ты можешь требовать от меня лишь до определенного предела,  богиня.
Есть некоторые вещи, которые даже ты не в силах потребовать.
     Я ожидала, что он смутится, но  он  не  смутился,  а  лишь  не  хотел
объяснять, что не желает меня, что его тошнит при мысли обо  мне,  -  Той,
чье лицо превращает людей в камень, Той, которая убивает одним взглядом. И
я принадлежала Вазкору, он фактически так мне и сказал.
     - Ты недооцениваешь мои силы, - уведомила его я. - Однако  я  понимаю
твое нежелание. Спокойной тебе ночи, муж мой.
     Он поклонился и вышел. Я  нажала  резной  цветок,  и  вскоре  явились
женщины и отвели меня  в  мои  новые  покои,  которые  были  не  эзланнски
черными, а  бело-зелеными  с  золотом.  Там  я  положила  в  металлическую
шкатулку его свадебный подарок - большое ожерелье из сплетенного серебра и
золота с нефритами в виде львов.
     Оно тревожило меня, он тревожил меня,  но  я  выбросила  все  это  из
головы и уснула.



                                    6

     Нам приходилось во многих процессиях ездить рука об руку, так как это
диктовалось традицией. И смотреть, сидя рядом, множество представлений,  и
он  вежливо  спрашивал  меня,  что  именно  танцорам,  или  актерам,   или
жонглерам,  или  фокусникам  показать  мне.  Одно  время  я  боялась  этих
представлений, ожидая, что здесь гниль проявится сильней всего, но  видела
только   прекрасное   -   женщину,   превращавшуюся   в   самоцвет,   двух
львов-альбиносов, на спинах которых двое юношей-альбиносов  сплетали  свои
тела в самые невероятные узлы. Звучала также и  музыка,  сложная  и  мягко
вибрирующая, медленная мелодия, терпеливо извлекаемая из округлых  животов
струнных инструментов и раструбов серебряных рожков.
     Однако я больше думала о нем, чем о том, что видела.  На  публике  мы
сидели достаточно близко, но во  дворце  жили  врозь,  не  обмениваясь  ни
словом, за исключением тех формальных слов, какие должны были  произносить
ради его народа. Я заставала его в огромной библиотеке дворца, заполненной
прекрасными книгами с картинками и переплетами из золота с самоцветами, но
когда я заходила, он уходил. Сперва я думала, что у него никогда  не  было
женщины, и, возможно, из-за этого-то он и страшился меня, но позже узнала,
как всегда можно узнать из сплетен людей общины, что две-три из  маленьких
прекрасных, похожих на ланей, дворцовых  служанок  в  то  или  иное  время
доставляли ему удовольствие.
     Раньше я  никогда  не  бывала  по-настоящему  одинокой,  не  было  ни
времени, ни личности, чтобы вызвать такое чувство пустоты. В своих снах  я
тосковала по Вазкору, по телу и силе Вазкора,  страстно  желала  причинить
ему боль, наказать и уничтожить его, мечтала  использовать  его  так,  как
мужчина использует женщину - унизить его, и наконец стать  его  рабой.  Но
проснувшись, я думала о своем муже-Джавховоре, имени которого я не  знала.
Думала о нем рядом с ним на колеснице, чувствуя легкую внезапную дрожь  от
холода, пробегавшую иной раз по его телу, - и жаждала согреть  его  своим,
ласкать его волосы и гладкие щеки, и пойти с ним во дворец, и поговорить с
ним, и убедить его спеть мне, как он пел со  своими  девушками  с  глазами
ланей.
     И я боялась. Вазкор, подобно черной  тени  смерти,  протягивал  руки,
чтобы схватить и заменить своего повелителя.
     Спустя несколько дней после брака, когда я  приехала  в  храм,  чтобы
народ мог порасшибать носы об пол передо мной, я отыскала Опарра.
     - Передай это письмо Вазкору, - приказала я.
     Но так и не дождалась письменного ответа. Наверное, теперь Вазкор еще
больше не доверял мне, ибо я написала: "Ты знаешь, что Джавховору известно
о твоей Силе? Ты понимаешь,  что  он  догадывается  о  твоих  честолюбивых
устремлениях? А он не дурак".
     Опарр явился ко мне несколько дней спустя и, когда мы остались  одни,
тихо передал мне:
     - Ответ, богиня, таков: "Некоторые люди,  видя  перед  собой  смерть,
идут к ней, вместо того, чтобы бежать от нее. От того, кто продолжает идти
к смерти, нетрудно избавиться".
     Тем вечером я пошла к Джавховору в библиотеку. Он сразу же  поднялся,
поклонился и повернулся, готовый уйти.
     - Мой господин, - в первый раз я обратилась к нему как к равному.  Он
остановился, с любопытством посмотрев на меня.
     - К твоим услугам, богиня, - отозвался он. - Чем могу помочь?
     - Ты в опасности, - предупредила я,  губы  мои  казались  под  маской
похолодевшими и одеревеневшими. - Ты, должно быть, понимаешь  это...  твои
шпионы... не знаю, смогу ли _я_ тебе помочь - не думаю, что мне удастся  -
но ты наверняка можешь помочь  себе  сам,  сейчас,  пока  еще  не  слишком
поздно.
     -  Ты  хочешь,  чтобы  я  казнил  всех  своих  капитанов?  -  тут  же
отпарировал он. - Несколько непрактично.
     - Не нападать, а защищаться, - сказала я.
     Он пересек библиотеку и посмотрел на меня, слегка улыбаясь.
     - Ты не можешь понять, богиня, - сказал он. - Я с  трех  лет  живу  с
сознанием смерти. Для смертного эти вещи не столь важны, богиня.
     Я невольно протянула руку и коснулась его лица.  Такая  мягкая  кожа,
такие тонкие косточки... Он отпрянул; затем, поправляя мой  непроизвольный
жест, на мгновение взял меня за руку, а затем отпустил ее.
     - Я пришлю кого-нибудь зажечь светильники, - сказал он,  -  чтобы  ты
смогла здесь почитать.
     Я могла бы удержать его там, посмотрев ему в глаза и парализовав  его
волю, но была не в состоянии это сделать.
     Словно глупая, влюбленная дурочка, я наблюдала за ним из окон, стояла
в дверях комнат, где он сидел, не ведая обо мне.
     Я тайком пригласила к себе фокусника, и его трюки помогали  заполнить
время.
     С Вазкором я не разговаривала сорок шесть дней.


     И вот настало утро, когда я проснулась с чувством неразумного страха.
Кожа моя покрылась потом, ночная сорочка и маска для сна  пропитались  им.
Долгое время я лежала, пытаясь успокоиться, а потом  уселась  на  постели,
чтобы подняться. Бледная комната накренилась, и казалось, что табун  белых
лошадей нес ее, словно колесницу вокруг и вокруг Скоры - моей  постели.  Я
снова легла, и все тело у  меня  ныло  и  дрожало.  Тогда  я  поняла,  что
заболела,  и  не  могла  понять  отчего.  Мое  тело,   такое   сильное   и
самоисцеляющееся,  что  пережило  даже  смерть,  наконец   предало   меня,
поддавшись какой-то лихорадке от  холодной  погоды.  У  меня  хватило  ума
нажать резной цветок у постели для вызова женщин, но после  этого  я  мало
что помню. Вроде бы собрались лекари, не смевшие  прикоснуться  ко  мне  и
предписавшие много одеял и жаровни вокруг  постели,  но  это  не  принесло
никакой пользы. Помню, мельком видела Опарра, беспокойного  и  смущенного,
наблюдавшего за мной, полагала я, для гарантии, что  я  не  буду  в  бреду
возводить какую-то клевету на Вазкора. Он был мне решительно ни к чему,  и
я, наконец, заставила его понять, что не потерплю его присутствия рядом  с
собой.
     Казалось, только много месяцев спустя я начала медленно  возвращаться
к самой себе.  От  меня  мало  что  осталось.  Кожа  сделалась  дряблой  и
изношенной, как у старухи, и мысли путались в голове.
     Потом, когда я лежала на  подушках,  словно  высохший  труп,  женщины
запорхали, словно птицы, и исчезли, а рядом со мной стоял мой муж.  С  его
приходом голова моя,  казалось,  прояснилась.  Он  положил  свою  маску  у
постели и был очень бледен. Мне на мгновение подумалось, что это от заботы
обо мне. Но это было глупо.
     - Мне очень жаль, что ты больна, - сказал он серьезно и мягко.
     - Я не знаю, сколько я проболела, - проговорила я, раздраженная,  ибо
мне никто этого не сказал.
     - Девять-десять дней, - сообщил он. - Я приходил и раньше, но ты меня
не узнавала.
     По телу у меня внезапно пробежал холодок, и я спросила:
     - Горожане знают, что их богиня больна?
     - О, да, - тихо произнес он. - Знают.
     Я со страхом заключила:
     - И теперь они сомневаются, что  она  богиня,  потому  что  она,  как
всякая смертная, может заболеть.
     - Нет, богиня, ты не права. Они  волнуются  от  страха  за  тебя.  Но
никаких сомнений нет и в помине. Опарр днем и ночью  возглавляет  всеобщие
молитвы за тебя. Женщины терзали себе волосы и грудь ради тебя,  и  каждое
утро отправляли на заклание черного быка.
     - Какое бессмысленное разбазаривание, - пожалела я.
     - Но теперь ты выздоравливаешь, - сказал он.
     Я взяла его за руку, и, хотя увидела, что он чуть-чуть отпрянул, руки
он не высвободил, и я не отпускала его.
     Должно быть, я уснула.
     Через некоторое время - золотое пятно от светильника у меня на веках.
Я приоткрыла глаза, и он по-прежнему был тут, около меня. Хоть я  еще  как
следует не проснулась, мною овладело чувство уверенности и неотложности.
     - Ты в опасности, - сказала я. - Ты должен исчезнуть. Они убьют тебя.
     Мои глаза затуманились, и я не видела выражения его лица.
     Он мягко сказал мне:
     - Знаю.
     - Исчезни сейчас же, исчезни, - прошептала я, слабо толкая его обеими
руками.
     - Это не имеет значения, - отказался он, -  я  всю  жизнь  ждал  этой
минуты.
     Я беспомощно почувствовала, как сон увлекает меня на дно. Я боролась,
пытаясь удержать его, но не смогла этого добиться.
     Я видела, как в темном коридоре он спокойно шел к пылающей,  страшной
яркости. Я побежала за ним, призывая  его  вернуться,  зовя  его  вновь  и
вновь, но, похоже, не могла докричаться до него, он  не  оборачивался,  он
продолжал идти, шагая так спокойно,  свободно  свесив  руки  по  бокам,  к
пожирающему свету.


     Во дворце царил жуткий шум: рычал и топотал дикий зверь.
     Я проснулась и села, выпрямившись, на золотом ложе. Было очень темно,
и шум гремел вокруг спальни. Внезапно сквозь  окна  сверкнула  белая,  как
лед, молния.
     Гроза.
     Теперь  я  различила  отдельные  звуки  бушующего  ветра,   хлещущего
дождя-снега,  молотящего  кулака  грома.  В  комнате   никого   не   было;
светильники задуло. Все еще раздраженная из-за болезни, я нажала на резной
цветок. Но никто не явился.
     Через некоторое время я вновь различила другие звуки, которые слышала
во сне и которые гроза  заглушала.  Крики  и  вопли,  пронзительные  крики
восторга  или  ужаса,  чего  именно,  не  определишь.  Я  вновь  и   вновь
безрезультатно нажимала на резной  цветок.  Наконец  я  вытащила  себя  из
постели и начала добираться до двойных дверей спальни. Дело это  оказалось
небыстрым и трудоемким. Я не смела идти по  открытому  пространству  пола,
который, казалось, ускользал из-под ног,  а  пробиралась,  держась  обеими
руками за стены. На темноту обрушилась еще одна пылающая вспышка молнии, а
затем сразу же еще одна,  но  на  сей  раз  золотая,  а  не  белая.  Двери
распахнулись. В дверях много черных фигур, жрецов и жриц, а  впереди  всех
Опарр. Он поднял руки и громко крикнул своим храмовым голосом:
     - Хвала и любовь! Богиня в безопасности! Уастис невредима!
     Крик подхватывали вновь и вновь. Жрицы вбежали ко мне  в  спальню,  и
Опарр закрыл за ними двери.
     Я была сбита с толку и очень слаба. Мне все  представлялось  каким-то
неопределенным и странным, и все прочее поэтому не было более  странным  -
то, что жрицы раздели меня и натерли кремом, делавшим мою кожу золотой,  и
одели меня для храма, и увешали меня храмовыми драгоценностями, и  наконец
надели мне на голову кошачью маску поверх моих гладких прямых волос и даже
поверх самой спальной маски. Я смутно поняла, что женщины испуганы.
     Когда я была готова, одна из них  позвала,  и  двери  снова  открыли.
Опарр шагнул вперед.
     - Сойдет, - решил он, а затем мне: - Народ боялся за тебя, богиня; ты
должна показать им, что ты жива и здорова. Мы тебе поможем.
     Они не несли меня, но с обеих сторон шли  жрецы  и  держали  меня  за
локти, чтобы я не упала. Что-то в этих людях говорило мне, что  они  вовсе
не жрецы. Они шли широким солдатским шагом.
     Через некоторое время Опарр  их  остановил.  Он  приблизился  и  тихо
сказал:
     - Мы почти пришли, богиня. Ты должна  запомнить  только  одно.  Когда
военачальник, который тебя спас,  опустится  перед  тобой  на  колени,  ты
должна коснуться его плеча  и  произнести:  "Бехеф  лекторр".  Только  эти
слова, вот и все, что тебе нужно запомнить. Когда он опустится на  колени.
Ты понимаешь?
     Я кивнула. Я могла запомнить слова, но они не имели  тогда  для  меня
большого смысла, эти два слова на Старинной речи.
     Впереди появился красный свет. Мы свернули за угол и вошли в  длинный
зал, выходивший  на  широкую  террасу  над  Городом.  Двери  террасы  были
широкими, и на фоне черного несущегося неба струился  алый  свет  факелов.
Внизу столпились тысячи людей, запрудив сады и  дорожки,  и  они  кричали,
звали и выли в неистовстве гнева и страха единственное имя:
     - Уастис! Уастис! Уастис!
     Гроза утихла. Выпал град, и плиты террасы сделались очень скользкими.
Здесь стояли люди,  неподвижные  черные  фигуры,  с  серебряными  черепами
вместо голов. А неподалеку от края террасы стоял в одиночестве  человек  с
золотой волчьей головой. Опарр  остановился.  Человек  с  волчьей  головой
повернулся к нам, а затем опять  к  народу.  Он  поднял  руки,  и  грянули
крещендо нестройные крики с барабанным боем песнопений. Он медленно отошел
от края и двинулся к нам.
     - Отпустите ее, - приказал  он  державшим  меня  жрецам-солдатам.  Он
посмотрел на меня, и глаза его  за  стеклянными  щитами  были  неистовыми,
достаточно сильными, чтобы удержать меня на  ногах.  -  Теперь  ты  должна
выйти туда, где тебя смогут увидеть, - сказал он. - Они  очень  боятся  за
тебя, и ты должна успокоить их.
     Его  глаза  держали  меня  крепко;  мое  тело  напряглось,  и  плиты,
казалось, перестали крениться у меня под ногами. Я начала деревянно шагать
к краю террасы, а Вазкор  на  шаг  позади  меня  твердо  держал  меня,  не
прикасаясь, двигая как механическую игрушку.
     Толпа внизу увидела меня и начала петь и кричать.
     Я уставилась на нее безо всяких мыслей в голове, а он  подсказал  мне
сзади:
     - Дай им свое благословение, богиня.
     И я, не думая, подняла руки и сделала знак толпе,  который  делала  в
храме.
     Тут толпа стихла, и в этой тишине Вазкор подошел  и  встал  рядом  со
мной на колени, склонив голову.
     Я очень устала и хотела спать, но не забыла. Нагнувшись, я  коснулась
его плеча и произнесла два слова, которые ничего не значили -  по  крайней
мере, для меня. Не уверена, что там услышали мой голос;  он  был  немногим
громче  шепота.  Полагаю,  в  расположении  террасы  заключалась  какая-то
хитрость, позволявшая шепоту разноситься.
     Вазкор поднялся. Его глаза приказали мне повернуться и идти обратно в
зал. Я не поняла этого приказа, лишь подчинилась ему.
     Я шла впереди него, прочь от шума, прочь от света  и  служителей.  Не
осталось никого;  даже  Опарр  пропал.  В  слабо  освещенном  кор