шмой,  тканями,  мехами,  пурпуром,  античной
бронзой с архипелагов Симы и Тинзена.
     Однажды вдали  от  земли  ветер  внезапно  стих.  Рабы-гребцы,  спины
которых напоминали крокодильи от ударов,  как  дождь  сыпавшихся  на  них,
ругались  и  потели,  задыхаясь  от  ненависти  над  шестами  с  железными
лопастями. Только приговор к смертной казни обрекает  человека  сидеть  на
веслах, и проходит лет десять, а то и больше, прежде чем они убьют его.
     Прекрасный корабль, раскрашенный, как куртизанка, красивый, как  паж,
и названный именем одного из них, он приводился в движение болью и гневом,
бушевавшими в его утыканном веслами  чреве.  В  полночь  он  встретился  с
ураганом, одним из тех чужеземцев, с которым не совершишь сделки.
     Ночь и часть дня галера боролась с бурей.
     Свернутые  паруса,  порвав  крепления,  ветер  разорвал  в  лоскутья.
Бесполезные весла закрепили. Помещение для гребцов, хотя и находилось  под
палубой, было затоплено водой, проникшей через люки. Кругом лежали мертвые
- как обычно лежат они,  неаккуратно  и  беспомощно;  надсмотрщик  пытался
переиграть погоду и заплатил за это увечьями  и  жизнью  гребцов.  Корабль
метался по воле кипящего холодного моря и черного шторма.  Он  был  хорошо
сделан для такой работы, иначе бы он не выдержал.
     Около полудня они вошли в застывший глаз урагана. Матросы, многие  из
которых еще недавно были рабами, а следовательно, людьми сухопутными,  как
и я, ничего не знающими о море, думали, что гнев шторма улегся. Они лежали
ниц на палубе, вознося молитвы своим амулетам, так же лежали они, молясь и
блюя, когда свирепствовал шторм. Другие знали,  что  такое  спокойствие  в
вортексе, и собирались бросить ценный груз  за  борт,  чтобы  умилостивить
море. Офицеры, чья алчность была сильнее треноги и  предрассудков,  решили
по-иному. Навигационные инструменты были разбиты или разладились, берега в
пределах видимости не было. Капитан придирчиво осматривал  свою  плетку  с
янтарной ручкой. Даже в самый разгар суматохи капитан по имени Чарпон  был
скорее  угрюм,  чем  встревожен.   Чарпон   был   сыном   "новой"   крови,
незаконнорожденным представителем элиты,  недавних  завоевателей  древнего
города.  Он  чувствовал  себя  на  корабле  как  дома.  Его  чувства  были
ограничены  корыстолюбием,  скрытой  гордостью,  некоей  грубой,  лишенной
воображения сообразительностью и любовью к мальчикам.
     Пока "Иакинф Вайн-Ярд", странно спокойный  между  двух  стен  шторма,
мягко покачивался под ним, Чарпон, с лицом, похожим на кулак, с плеткой  в
руке, стоял на носу корабля. Он не думал о смерти, скорее всего,  счеты  в
его голове подсчитывали убытки  -  потерянных  рабов,  утраченные  товары,
поврежденное судно.  Галера  воплощала  для  него  двенадцать  лет  жизни,
которые он потратил, чтобы купить ее. Ураган все разрушил.
     Через два или три часа, когда небо позолотилось, а море стало похожим
на шелк, более нежный, чем крашеный хлам в  трюмах  галеры,  экипаж  снова
опустился на колени, чтобы возблагодарить океан.
     Перед  идолом  в  возведенной  на  палубе  часовне   были   воскурены
благовония. Статуя изображала воина-бога мужского пола с молниями в руках,
сидящего верхом на рыбе-льве с эмалированными крыльями синего  и  зеленого
цветов. Это был  демон  волн  Хессу,  дух,  почитаемый  моряками  Хессека,
принадлежавшими к "старой крови". Чарпона это не волновало.
     Корабль встал на якорь - зализать свои раны. Все рабы были  разделены
на группы, чтобы залатать  и  поставить  паруса,  залить  течи  разогретой
смолой и выбросить за борт бесполезных мертвецов. Капитан и его  помощники
готовились прокладывать новый курс.
     День ушел в ночь. На судне была выставлена вахта,  десять  измученных
человек по-прежнему немного опасавшихся, что  ураган,  как  тигр  в  ночи,
может  снова  напасть.  Они  суеверно  беседовали  с   красными   бусинами
хессекских шейных четок, обещая на берегу принести жертвы всем духам.
     Солнце, совершив свой круг под морем, поднялось из него  на  востоке.
Внезапно один из вахтенных завопил в ужасе:
     - С_'_в_а_х_ а_й_! - Этот вопль приблизительно  означает  "Да  хранят
меня боги!"
     Зазвучал свисток, сбежались матросы. К этому времени  вахтенный  упал
на палубу. Вскоре появился Чарпон со свернутой плеткой в руке.
     - Что говорит этот слабоумный?
     Моряки заразились чумой страха, и  хотя  знали,  что  их  капитан  не
религиозен, колебались, говорить ли ему. Поцелуй плетки, однако,  развязал
их языки.
     -  Л_а_у_-_й_е_с_с   (хессекское   слово,   выражающее   почтение   и
повиновение). Кай говорит, что видел человека в море.
     При этом  Кай  начал  бормотать  и  стонать,  и  трясти  головой  как
помешанный. Чарпон ударил его.
     - Говори сам, червяк.
     - Не  человека,  лау-йесс,  бога,  огненного  бога  королей  Масри  -
Масримаса, одетого в пламенные сполохи солнца. Я видел его, лау-йесс, а он
шел, шел по морю.
     Матросы испуганно переговаривались. Чарпон одарил Кая вторым ударом.
     - Мой экипаж сошел с ума. Блажь в башке. В море нет ничего.  Возьмите
этого червяка и держите его в кандалах, пока  повиновение  не  полезет  из
него. Он не будет есть и пить, пока не поправится рассудком.
     Но  когда  незадачливого  Кая  утащили  прочь,  закричал   еще   один
вахтенный. Голова Чарпона дернулась. Матросы вцепились в поручни. На  этот
раз - никакого волшебства. Два человека, выжившие, хоть и с  повреждениями
после шторма, плыли на обломках. Один из них слабо шлепал по  воде,  чтобы
привлечь внимание.
     Чарпон кивнул.  Он  видел  не  людей,  переживших  шторм,  но  замену
гребцам, если, конечно, они останутся живы.  Некоторая,  в  конце  концов,
компенсация, которую можно учесть на счетах, щелкавших в его голове.


     Зная, что я мог бы пройти  по  воде  и  пешком  добраться  до  судна,
наблюдая, как сотни две человек в панике падают ниц,  или,  того  хуже,  в
смятении хватаются за оружие,  я  предпочел  быть  обнаруженным  в  образе
беспомощного бедняка. Я слышал крик ужаса того вахтенного, и это было  для
меня достаточным предупреждением. Я и Длинный Глаз легли в море. Левитация
избавила нас от необходимости плыть, я поддерживал нас  на  поверхности  и
позволил мелкой волне нести нас к кораблю.
     Наконец нам были брошены веревки. Мы побарахтались  и  схватились  за
них, и  по  обшивке  из  железного  дерева  мимо  написанного  иероглифами
названия корабля нас втянули на палубу.
     На нас упала тень Чарпона.
     Он был высокого роста. "Новая" кровь завоевателей проявлялась  в  его
росте, широких костях, смуглой коже. Его  волосы  были  немного  завиты  и
намаслены и напоминали черную лакированную чашу. У  него  были  белые,  но
неровные зубы, напоминавшие шипы, кое-как воткнутые в цемент. В его  левом
ухе качалась длинная золотая сережка - в форме символа их  огненного  бога
Масримаса.
     Чарпон ткнул меня ручкой своей плетки.
     - Сильны, псы, - сказал он, - пережили шторм. Ну, посмотрим.
     Он потрогал серьгу в ухе и спросил меня:
     - Говоришь по-масрийски?
     - Немного, - ответил я, не желая показать, насколько  хорошо  я  знаю
этот язык.
     Хотя масрийский вошел в мое сознание, как любой другой язык,  который
мне встречался. Это был язык  завоевателей,  названный,  как  и  их  раса,
именем их бога. Чарпон кивнул на Длинного Глаза.
     - Нет, - сказал я. - Он просто мой слуга.
     Чарпон милостиво улыбнулся. Дни моего обладания  какими-либо  слугами
были, несомненно, сочтены.
     - Откуда вы?
     - С севера, с северо-запада.
     - Из-за стены скал?
     Я вспомнил огромные утесы поперек моря. Возможно, торговцы слышали  о
северянах, но не забирались так далеко на протяжении веков.
     - Да. С берега древних городов.
     - А-а, - казалось, он знал их. Без сомнения, знал он немного.  Бедная
для торговли земля, руины и горстка варварских племен.  Я  чувствовал  его
грубое притворство, ею злобную алчность и без всякой помощи магии понимал,
что он использует меня там, где ему покажется выгоднее. Появился вопрос  -
а могу ли я читать его мысли? Я не знал границ своей силы - должна же  она
где-нибудь кончаться? Я вздрогнул от внезапного вмешательства в трясины  и
сточные трубы чужого мозга и вяло подумал, что в любом случае я  не  смогу
им управлять.
     Чарпон  не  был  склонен  устанавливать  глубину  моих   познаний   в
масрийском языке. Возможно, он считал, что на нем должен говорить весь мир
к вящей славе его незаконных наследников. Он  постучал  ручкой  плетки,  и
один из матросов принес мне горшок с водой, смешанной с  каким-то  горьким
алкогольным напитком. Длинному Глазу не предложили, и, когда я поделился с
ним своей порцией, это, кажется, задело Чарпона.
     - Мы не можем отвезти вас домой, - сказал он мне. - Мы направляемся в
сторону Дороги Солнца, этот путь ведет к столице юга.  Мы  предлагаем  вам
ехать с нами. Это расширит  ваш  опыт,  господин,  -  он  пытался  сделать
вежливым свой саркастический юмор. Его  четыре  помощника,  хорошо  одетые
громилы, у одного из которых не хватало глаза, хмыкнули.
     - Согласен, но я не могу вам заплатить. Возможно, я смогу  отработать
свой проезд? - сказал я.
     - Да, конечно. Но прежде пройдите со мной в надстройку, господин мой,
и разделите с нами обед.
     Его ухмылка  и  неуклюжие  манеры  могли  бы  насторожить  последнего
профана, однако, находясь в положении  потерпевшего  кораблекрушение,  все
потерявшего,  запуганного,  зависящего  от   его   милости   человека,   я
поблагодарил и последовал за  ним,  сопровождаемый  головорезами.  Длинный
Глаз шел на шаг позади меня.
     Надстройка располагалась в  кормовой  части  галеры,  сооруженная  из
железного дерева и выкрашенная в  цвет  индиго.  Дверь,  однако,  была  из
кованого железа с медными украшениями. Внутри была  просторная  комната  с
расположенными  вдоль  стен  плюшевыми  кушетками,  покрытыми  вытершимися
драными мехами, а подушки и занавеси больше подошли бы  борделю.  Шикарный
закуток для содержанки Чарпона. Я представил себе  капитана,  отдыхавшего,
развалясь, при дымящихся курильницах, его плетка лежит  рядом,  готовая  к
действию. Обязательная статуэтка Масримаса из позолоченной  бронзы  тонкой
работы  стояла  в  алькове,  перед  ней   порхало   пламя,   отражаясь   в
перламутровых глазах божества.
     Мы сели за стол Чарпона - я и четыре его помощника. Длинному Глазу он
позволил сесть, сгорбившись, на матах у моего  стула.  Три  юнца  принесли
еду. С детства обреченные на эту адскую жизнь, они, по масрийскому закону,
были приговорены к ней на десять лет или до  того  момента,  когда  у  них
появится возможность сбежать в каком-нибудь порту. Двое были красивы  даже
под налетом грязи, а один из них знал, в  чем  его  удача.  Он  исподтишка
немного флиртовал с лау-йессом, потираясь  телом  о  руку  капитана,  пока
устанавливал блюда в подставки на столе. Чарпон отпихнул  его  в  сторону,
как бы раздраженный его глупостью, но взял  на  заметку.  Мальчишка  будет
смышлен, если продолжит. Хотя он  был  маленький  и  легкий,  и,  судя  по
бледному изможденному лицу, принадлежал к "старой" крови, у него было  уже
масрийское   имя.   Он   смотрел   на   нас   с   нарочитым    презрением,
предусмотрительно отделяя себя от проклятых.
     Полумертвые птицы падали на палубу корабля, когда он  вошел  в  центр
урагана. Матросы свернули им шеи и теперь  подавали  тушеными.  Почитатели
пламени не марают огонь, ставя в  него  решетки  для  приготовления  пищи,
позволительно лишь мясо, отваренное в горшке или запеченное в жаровне,  да
и то полагалось держать его на почтительном расстоянии от бога.
     Чарпон принудил меня к обжорству,  так  как  обычно  я  ем  мало:  он
сказал, что я должен восстановить силы. Все таки  он  заметил,  что  я  не
столь уж был ослаблен борьбой со штормом, да и мой слуга тоже.  Как  долго
пробыл я в воде? Я соврал ему, сказав, что лодка перевернулась позже,  чем
на самом деле. Он все равно удивился. Большинство людей, находясь в  море,
давно бы погибли. Масримас благословил меня и сохранил для корабля.
     Я спросил его, между прочим, какую  работу  я  мог  бы  выполнять  на
галере, чтобы расплатиться с ним. Он ответил, что я буду  занят  на  общих
для команды работах. Теперь я знал наверняка,  что  он  отправит  меня  на
гребную палубу.
     Я обернулся и сказал Длинному Глазу на языке черных людей:
     - Он хочет, чтобы мы обнимались с веслом. Следи за ним.
     Чарпон решительно сказал:
     - Будете говорить по-масрийски.
     - Мой слуга говорит только на своем языке.
     - Неважно. Лучше делай, как я сказал.
     Его громилы засмеялись. Один сказал мне:
     - Вы, должно быть, принц среди варваров. Спасли  ли  вы  какие-нибудь
драгоценности со своей лодки?
     Я сказал ему, что у меня ничего  нет.  Другой  запустил  руку  в  мои
волосы.
     - Вот что. Если юному повелителю  варваров  захочется  расстаться  со
своей роскошной шевелюрой,  в  Бар-Айбитни  немало  старых  шлюх,  готовых
отдать связку золотых монет за такой парик.
     Я слегка повернулся, чтобы посмотреть на этого человека -  его  звали
Кочес, - пока он гладил меня. Его глаза расширились. Он отдернул руку, как
будто обжегся, его лицо посерело. Остальные  как  раз  пили  и  ничего  не
заметили.
     После чуда на море мои способности, казалось, как меч, лежали в своих
ножнах. Я стоял перед выбором. Я мог бы  загипнотизировать  целую  комнату
разбойников, убить их или парализовать  белой  энергией  моей  мысли,  или
выкинуть еще какой-нибудь пугающий колдовской  трюк,  чтобы  заставить  их
трястись от страха.
     Было  ошибкой  чувствовать  себя  всемогущим  на  досуге.   Внезапное
нападение сзади изменило мои мысли, но было уже слишком поздно. По  голове
меня стукнули чем-то достаточно тяжелым, чтобы растрясти мои мозги.
     Я был, однако, в полном сознании и знал, что  меня  тащат  на  нижние
палубы, что было ничуть не лучше смерти в шторм.
     Меня тащили волоком. Подняли какую-то крышку, обменялись  парой  слов
насчет нового тела вместо мертвого. Меня  положили  и  оставили  лежать  в
вонючей темноте, в клоаке отчаяния. Гребцы,  раскинувшись,  крепко  спали,
храпели и мычали, гребя в своих снах.  Ко  мне  привалился  Длинный  Глаз.
Крышку захлопнули.


     Через некоторое время сквозь мои веки засиял свет  лампы.  Надо  мной
склонились надсмотрщик и барабанщик, чьей задачей было отбивать  ритм  для
взмахов весел. На шаг позади них  стоял  один  из  двух  "успокоителей"  -
необходимая должность на галерах с рабами; успокоители должны были  ходить
по проходам между рядами гребцов и  "успокаивать"  своими  плетками-цепами
тех, кто валился со скамьи от непосильного  труда.  В  сравнении  с  этими
цепами плетка Чарпона была просто бархатной ленточкой.  Каждый  инструмент
имел по три веревки из плетеной кожи с железными крючьями на  концах.  Мои
глаза  были  закрыты,  в  голове  шумело.  Передо  мной  предстало  скорее
мысленное, чем натуральное изображение этих людей на основе их  бормотания
и движений, а позднее и на основе личного опыта. Отчасти меня разочаровала
их объяснимость, как объяснимость монстра на детском  рисунке.  Каждый  из
них был неизбежно таким, каким его представляли -  некое  человекообразное
воплощение растленной порочности и близорукого невежества.
     - Вот этот очень сильный, -  заметил  надсмотрщик,  помяв  меня,  как
густое тесто.
     Барабанщик сказал безразлично:
     - Они не долго тянут, надсмотрщик, даже сильные.
     Где-то один из гребцов во сне невнятно попросил пить. Раздался  треск
цепа. Ближайший успокоитель засмеялся.
     Следующим осмотрели Длинного Глаза, и были сказаны те же слова.  Будь
перед ними строй в  пятьдесят  потенциальных  гребцов  без  сознания,  нет
сомнения, они все повторяли бы одно и то же: "Этот сильный.  Даже  сильные
недолго протягивают".
     Два успокоителя подняли меня. Они  обращались  со  мной  без  всякого
интереса, так как я был не совсем в сознании, не совсем живой,  не  совсем
восприимчивый, и любовь между нами  еще  не  началась.  Больше  всего  они
любили  крепких,  упрямых  рабов,  которые  взвивались  от  ударов   цепа,
закованные в кандалы, пытались бороться, освободиться и убить палача  даже
без всякой для себя пользы.
     Весьма скоро они нашли для меня свободное место.
     Под скамьей лежал мужчина в цепях, во сне  его  грудь  вздымалась  со
ржавым скрипом.
     Вонь от скамеек была густой, как слизь в ноздрях.
     Успокоитель наклонился, укрепляя железки на  моих  ногах  и  примеряя
ноги к скамье.  Обе  конечности  были  прикованы.  Позднее  железный  пояс
соединит меня с самим веслом.
     Прежде чем уйти, один из успокоителей ударил меня по спине так, чтобы
я, проснувшись, вкусил прелести своей новой жизни.  Я  быстро  приходил  в
себя и, сконцентрировавшись, тут же залечил  след  от  удара,  чего  он  в
темноте не заметил.
     Кандалы были из закаленного синего  железа,  в  северных  землях  его
называют алькумом. Я осторожно ощупал их, как всегда раздумывая, смогу или
не смогу. И наручники открылись, как будто они были из теплого воска. Лежа
под скамейкой, я засмеялся тихонько, радуясь своему магическому умению,  и
звук  смеха,  незнакомый  человеку  рядом  со  мной,  моему  совесельнику,
разбудил его.
     Судя по его крикам, ему снились страшные сны,  он  тонул  в  холодных
морях, затянутый в кишку погружающегося корабля, из которой не  выбраться.
Он был симейз,  изжелта-бледный,  со  свалявшимися,  как  шерсть,  черными
волосами представителя "старой" крови. Ему  осталось  жить  едва  ли  год.
Приходя в себя, он смотрел на меня со злобным  сочувствием,  сожалея,  что
другой должен был разделить его участь, и вместе с тем радуясь этому.
     - Удачи не было с тобой, - обратился он ко мне на арго южных торговых
путей,  этот  язык  включал  немного  масрийского,  немного   хессекского,
понемногу еще из десяти южных языков.
     - Тогда она, наверное, с тобой. Как тебя зовут?
     -  Меня  зовут,  -  повторил  он.  Он  закашлялся  и  сплюнул,  чтобы
прочистить легкие. - Когда-то меня звали Лайо. Где  они  тебя  поймали?  -
спросил он не из любопытства, а лишь следуя  ритуалу,  по  которому  новая
жертва должна быть расспрошена.
     - Они меня не поймали, Лайо. Смотри, - я показал ему оборванные  цепи
на моих ногах. Железо казалось оплавленным.
     Он взглянул и опять закашлялся, прежде чем сказать:
     - Ты подкупил их, чтобы они не приводили тебя в  порядок?  А  то  они
опять сделают это.
     Пальцами я поднял кусок цепи, она распалась  перед  его  глазами.  Он
моргнул, пытаясь понять, в чем дело.
     - Ты хочешь быть свободным, Лайо?
     - Свободным? - спросил он.
     Он посмотрел на меня, потом на кусок цепи и снова начал кашлять.
     - Ты болен, - сказал я ему. -  Через  два  месяца  у  тебя  откроется
кровотечение в легких.
     Что-то прошло по его лицу, мысль о весле в бескрайнем море; его ребра
были сломаны, боль в груди рвала ее на части, как тряпку.  В  его  взгляде
мелькнул и угас испуг.
     - Смерть - не чужая нам. Пусть приходит. Ты - смерть?
     Я потянулся и положил руку на  его  живот.  Болезнь  свернулась,  как
змея, которую прижали палкой. Он задохнулся, сбился с дыхания  и  в  ужасе
отпрянул от меня, ахнул и закрыл лицо ладонями.
     - Скажи, что ты чувствуешь, - сказал я ему.
     И тут он ответил спокойно:
     - Ты - бог.
     - Который из них?
     - Каким назовешься.
     - Зови меня Вазкор, - сказал я.
     - Что ты сделал со мной?
     - Я вылечил твои легкие.
     - Освободи меня, - сказал он. - Освободи меня и можешь  распоряжаться
моей жизнью.
     - Спасибо. Ты предлагаешь то, что я и так возьму.
     Он держал ладони у лица. Это был ритуальный жест -  уничижение  перед
Необъятным.
     - Притворись, что между нами н