машины;
она была любовницей - он показал ей, что она  -  как  одежда,  висящая  на
стене, и хозяин пользуется ею редко и только  тогда,  когда  сам  захочет.
Некоторые женщины такие и есть, но не Карраказ. Он зарвался с ней,  как  и
со всем прочим. Вскоре удача изменила  ему:  империя  рухнула,  его  армии
разбежались, и  шакалы  завыли  похоронную  песню  его  могуществу.  Затем
наступил день, когда ее чаша терпения переполнилась. В отчаянии, она вдруг
обнаружила, что может превзойти его. Она убила его Силой, как  иногда  это
можно сделать, как, думаю, сделал бы и я, если бы жил как его сын, если бы
он истязал меня морально и физически, как истязал других. В самом деле,  я
должен был ненавидеть Вазкора самой черной  ненавистью,  какую  когда-либо
испытывал. Если бы Карраказ сама подставила шею под такое ярмо  -  навечно
принадлежать ему, - она не могла бы понравиться мне.
     Колдовская Сила покинула Карраказ в момент его смерти. Она не думала,
что вновь обретет ее.  Она  родила  меня  в  палатке  на  Змеиной  дороге,
счастливая, что освобождается от последних уз, связывающих ее с  Вазкором.
Но ее радость не была продолжительной. Ее преследователи приближались.  Ей
не оставалось ничего другого, как отдать ребенка первому встречному,  даже
если она и хотела сохранить меня. Так я стал ее  подарком  Тафре,  которая
была моей матерью (я не мог  называть  ее  по  другому)  и  спасла  ее  от
немилости, притеснения и, возможно, черной работы. Я  был  магом,  который
отводил несправедливости Эттука  от  Тафры  в  течение  девятнадцати  лет.
Только ее боги знают, была ли в этом какая-то радость для нее, но  я  хочу
надеяться, что была.
     Когда я поднял  голову,  мои  глаза  горели,  а  разум  смягчился.  Я
чувствовал себя опустошенным, словно стены крепости моей души рухнули. Ибо
истины, которые я так бойко нарисовал себе, оказались намертво  припертыми
к стене.
     - Благодарю, - сказал я, обращаясь  к  фигуре  под  вуалью,  сидевшей
передо мной тихо, как каменная. - Я приму решение, как  мне  отнестись  ко
всему этому, как-нибудь и другой раз, но допускаю, если ты  ввела  меня  в
заблуждение, то только потому, что сама заблуждалась. Между нами  пустота,
леди. Таков итог.
     - Тогда уйди отсюда без злобы. И без ненужной задержки. Уходи.
     -  Если  вы  так  желаете.  Но,   леди,   неужели   вы   никогда   не
интересовались, что стало со мной? Вы считали меня мертвым или что?
     - С некоторых пор я чувствовала твое приближение к  этому  месту,  ты
искал меня. Я никогда не думала, что ты достигнешь такой Силы. В тебе есть
все, что любая мать могла бы пожелать увидеть в своем  сыне:  принц  среди
людей. А что до колдуньи, что может быть  лучше,  чем  сын  -  искуснейший
колдун? Однако слишком поздно для родства.
     Ее бесплотный голос меланхолично звучал в моем черепе. Я  понял,  что
за все это время она ни слова не произнесла вслух.
     Я громко сказал:
     - Но я никогда не видел ваше лицо. Даже в  тех  психических  видениях
нашего прошлого, я никогда не видел его.
     - Лели показала тебе мое лицо, - сказала она. Значит, она читала  мои
мысли, хотя я не пытался читать ее. Неважно. Я не чувствовал, чтобы от нее
исходила угроза.
     - Кошачью морду, маску старой кошки. Не вашу, конечно. Леди, - сказал
я. У меня пересохло горло, и я с трудом прошамкал, как старик: - Позвольте
мне взглянуть на ваше лицо, и я с миром покину вас.
     Она не отвечала. Я ждал. Она все еще не отвечала.
     Это не было гневом бога или капризом избалованного ребенка,  которому
в чем-то отказали. Таково  было  мое  воспитание  в  племени,  которое  не
позволило мне продешевить в этой сделке.
     Она была богиня Карраказ, но в этот момент я опередил  ее.  Я  послал
свою Силу, как шквал зимнего ветра, чтобы сдернуть  покров  с  ее  тела  и
лица.
     Карраказ сидела неподвижно, как каменная, и неудивительна:  она  была
каменная. Сидящая женщина была создана из бледного полированного  мрамора,
одетого в женское платье, закамуфлированного и закрепленного на  троне  из
слоновой кости. Все это время я говорил со  статуей.  То,  что  обманывало
людей с континента, одурачило и меня.
     Трудно сказать, что я почувствовал.  Я  был  сердит,  но  не  потерял
хладнокровия, потому что источник голоса  Карраказ,  звучавший  у  меня  в
голове (а он не мог быть ничьим другим, кроме как  ее),  находился  где-то
рядом. Я не стал предпринимать ничего  другого,  а  набрал  полные  легкие
воздуха и закричал:
     - Где она? Пусть она выйдет. Я устал  от  этих  шуток!  На  эту  гору
опустится смерть, и  она  превратится  в  ад,  если  хоть  кто-нибудь  еще
вздумает пошутить со мной. Где колдунья?
     - Она здесь, - сказала женщина за моей спиной. Голос из плоти и крови
произнес: - Я не хотела возлагать эту тяжесть на тебя,  Зерван.  Я  хотела
только понять, что ты есть, подвести тебя, если смогу, к  восприятию  меня
не как мифа или объекта мести, но как живого создания.  Я  любила  тебя  с
самого начала. Да и как я могла не любить? Ты -  образ  Вазкора,  Вазкора,
которого я любила, а еще ты похож на другого мужчину, которого я знала как
Дарака... по какой-то странной прихоти природы ты так же  похож  на  него,
славно его семя задержалось во мне, чтобы помочь слепить тебя. Более того,
в тебе я вижу себя: не в лекторрас-альбиносах из  западных  земель,  но  в
зрелом волшебнике, мужчине моей расы,  возрожденной  мною.  Не  знаю,  что
будет дальше, но это сама  судьба.  Ты  достаточно  жил  и  вел  себя  как
смертный, и это встревожит тебя и испугает. Я  пыталась,  я  всеми  силами
пыталась, вспомни, хитрость за хитростью уберечь  тебя  от  этого  знания.
Если бы ты послушался только один-единственный раз! Ты мог бы уйти  отсюда
без этой тяжелой ноши на плечах.
     Мне не нужно было  оборачиваться,  чтобы  узнать  этот  голос,  но  я
обернулся и нашел ее совсем рядом, так близко, что можно было вновь обнять
ее.
     - Вначале, чтобы обмануть тебя, я воспользовалась именем моей матери.
Младшие лекторрас  знают  меня  только  под  этим  именем,  а  у  людей  с
континента я вычеркнула свой образ из памяти, чтобы они  не  грустили  обо
мне, когда я покину остров. Мазлек, Солор, Динал - они знают меня и знают,
кто я, и служили бы тебе, как мне.
     Я потянулся к ней, пристально глядя на  нее,  но  пелена  все  больше
застилала мне глаза.
     Мне следовало подумать об этом раньше. О том,  что  самообновляющаяся
плоть Потерянной Расы, на которой не оставалось ни пятен,  ни  шрамов,  не
имеет ни возраста, ни морщин. О том, что сорок лет или больше не  испортят
ее кожу и тело, и что она будет всегда выглядеть  девятнадцатилетней,  как
она и выглядела. Я должен был бы прочитать  в  ее  глазах  сходство  между
нами, понять правду по тому, как она отстранялась от меня, по ее рыданиям.
     Моя Рессаверн не сестра мне. Эта женщина, которую я любил, с  которой
я переспал, была Карраказ. Моя мать.
     Она  в  точности  предвидела  все,  что  случится.  Я  слишком  долго
находился среди  людей,  чтобы  отречься  от  их  морали.  Даже  любовь  с
единоутробной сестрой была  бы  меньшим  грехом,  чем  это.  Нравы,  среди
которых я вырос, оставили в моем сознании  свой  отпечаток.  Змея  укусила
себя за хвост.
     Мое мужское естество ссохлось.  Тогда  мне  показалось,  что  никогда
снова я не смогу лечь с женщиной без того, чтобы призрак  случившегося  не
напоминал мне о моем позоре. И никогда снова я не смогу идти, как  равный,
среди мужчин, потому что на моем лбу будет гореть клеймо позора. Возможно,
с самого начала я был отмечен этим, потому что мне вдруг вспомнилось,  как
Чула упрекала меня тем, что я лежал на Тафре,  и,  возможно,  грязный  рот
Чулы в тот момент пророчествовал.
     Значит, мне на роду было написано переспать  с  этой  колдуньей.  Это
было жестоко. Она не хотела этого, нет, но предвидела, что так случится. В
незнании я забрел в ловушку.
     Я покинул ее и ее гору. Я ни  слова  не  сказал  ей,  просто  не  мог
заставить  себя.  Я  позорно  бежал  с  того  места,  потеряв   все   свои
способности.
     Я не пошел по океану к берегу, а поплыл и, чуть не утонув, выполз  на
берег, отплевываясь соленой водой и пытаясь вместе  с  ней  выплюнуть  мое
отвращение к себе.
     В этих лихорадочных действиях я  старался  похоронить  самое  ужасное
отчаяние, существующее на свете. Многие месяцы я старался похоронить  его.
Она никогда не была мне матерью и никогда  не  будет  ею.  Моя  мать  была
Тафра, а Карраказ - когда-то мой враг,  теперь  только  женщина.  Красивая
женщина, конец света, сердце жизни, эти  фразы  произносятся,  как  пустой
звук, но никогда не достигают души, потому что там они не  нужны.  Тем  не
менее я ее любил. Эта любовь была горой на моих плечах, клеймом уголовника
на моем лбу. Я любил ее, мой грех и мой стыд.



                                    3

     Я направился в глубь континента и путешествовал от города к городу по
западным землям. Иногда я лечил больного, но редко. Как бог или  колдун  я
не скопил ничего; то, что я делал, я делал из жалости, чтобы облегчить мою
вину, как предсказывал мне Гайст. Я  мог  бы  быть  благодарен  Гайсту,  с
которым разговаривал  в  тех  краснокрыших  городах.  Мне  не  запомнились
никакие знакомства. В одном городе мне повстречалась женщина, бежавшая  за
мной три мили по дороге. В конце концов, я  все  же  оставался  достаточно
сильным мужчиной, несмотря на бремя моего греха.
     Больше мне  никогда  не  снился  Вазкор.  Та  темная  тень  полностью
покинула меня. Тень костра, отражение пламени на стене. Как мало  я  тогда
принимал во внимание сам костер!
     О ней я никогда не думал. Мой ум был закрыт  для  нее.  Мне  осталось
только память о той ошибке. Здесь была самая  странная  часть  всего,  что
произошло, потому что, хотя чувство греха вызывало у меня отвращение, я не
мог даже теперь считать ее виновной.
     Только природа изредка возвращала ее ко мне. Звук  волн,  бьющихся  о
безлюдный, холодный берег,  луна,  пробивающаяся  сквозь  пелену  облаков,
лесная птица, кричащая перед рассветом, весна, которая,  в  конце  концов,
разлилась по земле.
     Со временем волна весны  достигла  и  материка,  где  я  в  терзаниях
спрятался от мира. Дикие фруктовые  деревья  в  долине  у  полуразрушенной
хижины, что приютила меня, буйна покрылись белым  и  зеленым,  какими  они
стали теперь и в долине горы-острова, и я не мог  больше  продолжать  свою
медленную смерть, которая звалась жизнью.
     Мне нужен был совет, который только она могла дать мне. Она и я, боги
знают, сколько еще продлится  наше  существование  на  этой  земле.  Будут
сменяться времена года, и империи, и века, а мы останемся неизменными. Она
- на своем острове, или куда там забредет, и я, скитающийся по дорогам, не
пересекающим ее пути, у которого нет ни народа, ни  дома,  ни  страны,  ни
родины. Боже милостивый, она только родила меня, но не она вскормила и  не
у нее на глазах я вырос. Она ничему меня не учила и никогда не знала меня,
кроме как любовником, вернувшимся к ней.
     Я видел, что в деревнях иногда случается любовь между родителем и его
ребенком. Говорят, в результате  этого  рождаются  слабоумные,  ибо  любая
слабость при таком близком родстве усиливается. Но у нее и у меня не  было
слабости. Если мы размножимся, то Сила сольется с Силой. Мои сыновья также
будут и моими братьями, но сыновья с  Силой,  чтобы  летать  в  небесах  и
бежать через моря. Ее раса начнется снова, и двое  поведут  ее,  двое  без
предрассудков, прошедших сквозь огонь и понявших свое назначение.
     Я никогда даже не мечтал, что мечта о ней утешит меня.
     Пять месяцев я пытался убежать от  себя,  но  я  не  изменился.  Стыд
прошел и больше не появлялся. Я справился  с  этим.  Жернов  на  моей  шее
потерял вес. Кровосмешение между Хвенит и Квефом казалось  такой  малостью
перед лицом смерти, а наша еще меньше перед лицом вечности. Я снова  пошел
к Белой горе, и увидел ее лик  в  океане  с  чувством  возвращения  домой,
которого никогда не испытывал прежде. Затем, как ребенок, я  подумал,  что
может быть она ушла, бросив своих лекторрас, с  плохой  памятью  обо  мне,
отправилась в путешествие в какой-нибудь маске, которую даже моя  Сила  не
сможет разгадать.
     При этом я понял наверняка, что не должен  потерять  ее,  потому  что
земля не земля, если рядом с тобой нет какого-нибудь  источника  света,  а
она была моим светом.
     Затем, взглянув вверх, я заметил ее на тропинке между скал надо мной,
я не мог больше идти против себя.
     Мне ничего не надо  было  объяснять  ей.  Она  все  поняла  сама.  Ее
мудрость и спокойствие останавливали все извинения и объяснения. Там,  где
она стоит, голубое небо, голубая горная вершина за ней, голубое платье  на
ней, оставлявшее обнаженными ее белые девичьи плечи и тонкие сильные руки.
Там, где она стоит, находится конец  этого  хаоса,  горизонт  пустыни,  за
которым открывается другая земля.
     Никто не будет мне судьей, кроме  нее.  Никто  другой  не  знает  мою
жизнь. Наконец, она моя, и теперь она  не  отрицает  меня,  потому  что  я
больше не изгнанник судьбы, которая  связывает  нас.  Я  вижу  ее  стоящей
передо мной - и это  последний  драгоценный  камень  в  круге,  в  который
замкнулся наш путь до того, как мы родились.
     Поклоняемся мы им или отрицаем их, в конце  концов  мы  все  в  руках
богов.




                                 Танит ЛИ

                            ВАЗКОР, СЫН ВАЗКОРА





                               КНИГА ПЕРВАЯ


                           ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. КРАРЛ


                                    1

     Однажды летом, когда мне было девять лет, змея укусила меня в  бедро.
Я очень мало помню из того, что было  после,  только  отрывочное  ощущение
времени и безумный жар, как будто все тело в огне, и как я метался,  чтобы
избавиться от него. А потом все кончилось, и мне стало лучше,  и  я  снова
бегал по зеленым склонам среди белых камней. Позже я узнал, что должен был
умереть от яда змеи.  Тело  мое  стало  от  него  серо-голубым  и  желтым;
хорошенькое зрелище я, должно быть, представлял собой. Однако я не умер, и
от укуса не осталось даже шрама.
     И это был не единственный случай, когда я  соприкоснулся  со  смертью
Когда меня отлучили от груди, я  отрыгивал  все,  что  мне  давали,  кроме
козьего молока. Судьба другого ребенка  на  этом  бы  и  закончилась,  ибо
жители крарла великодушно оставляют своих слабых на съедение волкам. Но  я
был сыном вождя дагкта от его любимой  жены  и,  несомненно,  мольбы  моей
матери  спасли  меня.  Вскоре  я  окреп,  и  терпение  моего   отца   было
вознаграждено.
     Я выжил в борьбе, и мои дни были наполнены ею. Когда я не сражался за
свою жизнь, я сражался со всеми детьми мужского пола в крарле,  поскольку,
хоть я и был сыном Эттука, моя мать не была женщиной этого племени, а я  с
первого дня  жизни  был  во  всем  похож  на  нее.  Иссиня-черные  волосы,
шелковистые у нее и как львиная грива у меня, и ее черные глаза,  глубокие
как покров ночного неба.
     Мои  самые  ранние  воспоминания  -  о  матери.  Как  она  сидела   и
расчесывала мои волосы, раскинутые по плечам. Она снова и снова  погружала
деревянный гребень в эти космы, исполненная чувством собственничества всех
матерей. Она гордилась мной, а я был горд тем, что она гордится мной.  Она
была красивая, Тафра, и она любила, как я облокачивался на ее колени, пока
она расчесывала меня, и даже тогда, я помню, костяшки  моих  пальцев  были
покрыты кровью. Я порезал их о чьи-то зубы, которые я расшатал за то,  что
они обзывали ее. С самого начала я сознавал свою  необычность  и  то,  что
выделяюсь из общей массы. Я не забывал об этом ни на час. Это  укрепило  и
закалило  меня,  и  научило  держать  язык  за  зубами,  что  потом  очень
пригодилось. Моя мать  Тафра  сверкала  как  звезда  среди  краснокожих  и
желтокожих людей. Даже ребенку, каким я тогда  был,  было  ясно,  что  они
ненавидят ее за ее обаяние и положение, а меня они ненавидели как  символ.
Когда я сражался с ними, я сражался  за  нее.  Она  была  скалой  за  моей
спиной. Моей мечтой было превзойти их всех, чтобы  утвердить  ее  права  и
заслужить  ее  одобрение.  Это  мое  желание  превосходства   и   нелюбовь
распространялись и на отца.
     Эттук был грубым  краснокожим  мужчиной.  Красная  свинья.  Когда  он
входил в палатку, меня охватывало раздражение. Другим он говорил: "Вот мой
сын", хвастался моим ростом, моими крепнущими мускулами, хвастался, потому
что это он сделал  меня,  как  хорошее  копье.  Но  когда  я  вызывал  его
неудовольствие, он бил меня, однако не совсем так, как  воин  бьет  своего
сына, чтобы вложить разум или выбить дурь через задницу, в зависимости  от
того, что требуется; Эттук бил меня с удовольствием, потому что я был  его
собственностью и он мог меня бить, но не только поэтому.  Позже,  когда  я
стал старше, я понял, что  каждый  из  этих  ударов  говорил:  "Завтра  ты
станешь сильнее меня, так что сегодня я буду сильнее тебя, и если я сломаю
тебе спину, это только к лучшему".
     Кроме того, я совсем не был похож на него. Его  свиной  мозг  терзало
неясное подозрение, что Тафра зачала меня от кого-то из ее племени еще  до
того, как он сжег их крарл и взял ее в качестве  военной  добычи.  У  него
были сыновья от других женщин, но Тафру он высоко ценил. Я видел,  как  он
стоял  и  смотрел  на  какой-то  из  награбленных  браслетов,  который  он
собирался надеть на нее, и его член вздыбливал леггинсы на нем  только  от
этого. Я мог бы убить его тогда,  этого  красного  борова,  хрюкающего  от
желания обладать белым телом моей матери. Возможно, это самая древняя,  но
всегда новая ненависть мужчины к мужчине. Одним словом, он  и  я  не  были
друзьями.
     Время Обряда  для  мальчиков  наступило  для  меня,  когда  мне  было
четырнадцать. Обряд всегда приходится  на  месяц  Серого  Пса,  второй  из
месяцев Пса, во время зимней стоянки.
     Весной племена  уходили  в  поисках  плодородных  земель  за  пределы
Змеиной Дороги; во время листопада они возвращались и поднимались в  горы.
Долины,  расположенные  высоко  в  горах  и  укрытые  между   зазубренными
вершинами, меньше страдали от резких ветров и снега.  В  некоторых  местах
долины лежали ниже линии снегов; там цвели травы и вечнозеленые  растения,
и стремительно летели вниз водопады, слишком  быстрые,  чтобы  замерзнуть.
Здесь паслись олени и  бродили  медведи,  медлительные  и  неповоротливые,
легкая добыча для охотничьих стрел.
     Эттук зимовал обычно по соседству с другими  крарлами,  отличавшимися
от дагкта. Это были краснокожие  скойана  и  хинга  и  желтоволосые  моуи,
располагавшиеся  на  расстоянии  не  более  пяти  миль,  все  в  состоянии
натянутого мира. Это время было слишком холодным для ведения войн. Мужчины
строили длинные тоннели из уплотненного снега, камней, козьих шкур,  глины
и  веток,  и  палатки  ютились  под  ними  или  в  пещерах,   напоминавших
перегородки в подножии гор.  Зимой  занятий  было  мало.  Время  проходило
главным образом за рассказами, выпивкой, азартными играми, едой и  сексом.
Иногда эту монотонность нарушали стычки между  соперничающими  охотничьими
группами. Если один мужчина убивал другого во время перемирия,  он  должен
был платить Кровавый Выкуп, поэтому воины убивали друг друга с оглядкой  и
редко. Ритуал крарла был единственным оживляющим событием.
     Обряд для мальчиков был одним  из  таинств  мужской  жизни.  Ни  один
мужчина не становился воином, не пройдя через него. С тех  пор,  как  себя
помню, я знал, что это мне предстоит, эта веха моей жизни, и  я  испытывал
ужас, совершенно не понимая почему. Но я скорее  проглотил  бы  язык,  чем
признался в этом. Даже матери я не признавался. Я не мог допустить,  чтобы
она видела мою слабость.
     В листопа