Танит ЛИ
Белая ведьма 1-3

В ПОИСКАХ БЕЛОЙ ВЕДЬМЫ
ВАЗКОР, СЫН ВАЗКОРА
ВОССТАВШАЯ ИЗ ПЕПЛА




                                Танит ЛИ

                          В ПОИСКАХ БЕЛОЙ ВЕДЬМЫ




                              КНИГА ПЕРВАЯ


                       ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ВЕЛИКИЙ ОКЕАН


                                    1

     Лодка, которую украл Зренн,  была  яликом,  очень  похожим  на  лодку
Квефа, но плавать под парусом на ней было можно.  Раб  установил  мачту  и
развернул груботканый квадратный  парус,  чтобы  поймать  утренний  ветер,
который дул порывами с материка. Потом он рассказал мне, - со мной он  был
необычайно разговорчив, - как люди его племени плавали  туда  и  назад  по
Дикой реке, занимаясь торговлей, и чувствовали корабли и лодки так же, как
чувствовали богов, - наследственная мудрость, переходящая от отца к  сыну.
Эта голубая река тянулась на миллионы миль к западу и к северу.  Он  сидел
на веслах с детства, пока на него не обрушилось ярмо рабства и  он  вместе
со многими другими не был уведен в Черный Эзланн,  потом  его  обменяли  в
Со-Эсс и наконец после налета он оказался в Эшкореке.
     Длинный Глаз был на четыре года младше меня, а выглядел вдвое старше.
Он рассказывал, что девушки его племени достигали брачного возраста лет  в
одиннадцать - даже в диких племенах это считалось  рано.  Не  удивительно,
что бедные женщины изнашивались прежде, чем достигали двадцати, выглядели,
как иссохшие ведьмы, к двадцати пяти и через пару  лет  умирали.  Мужчинам
было немногим лучше. Сорокалетний старейшина встречался редко и был весьма
почитаем.  Их  волосы  седели  на  двадцатом  году.   Я   имел   наглядное
свидетельство этому, так как в шевелюре  Длинного  Глаза,  цвета  воронова
крыла, уже блестели серебряные  нити.  Странно,  но  его  лицо  оставалось
чистым. Я ему даже завидовал, так как густая поросль  на  моей  челюсти  и
верхней губе лезла неудержимо.
     Длинный Глаз поднял парус, чтобы поймать ветер, свободно поставил его
и взял весла, когда ветер стих.  Ночью  лодка  дрейфовала,  но  с  помощью
разных ухищрений он держал ее  по  курсу.  Мы  должны  были  двигаться  на
юго-юго-восток, как говорила его старая карта. Мы наживили леску провизией
покойного Зренна и наловили рыбы. В лодке был даже  небольшой  мангал,  на
котором мы могли испечь рыбу, и две глиняные бутылки, в них  Длинный  Глаз
налил свежей воды из  ручья  на  острове.  В  океане  чувство  дискомфорта
исчезло. Океан не оставил меня равнодушным. Высокое небо,  большие  облака
по краям, которые казались такими близкими,  что  хотелось  их  потрогать;
свет ясного дня, проникавший сквозь воду, как сквозь стекло;  блеск  рыбы,
сияющей холодным огнем в темноте; море, одетое в фосфоресцирующие кружева:
весла, задевая их, становились серебряными.
     Оглядываясь на это отчаянное приключение, я пытаюсь вспомнить, что же
я должен был чувствовать, с фантастически мрачным оптимизмом обрекая  себя
на неизведанное. Думаю, что моя жизнь двигалась слишком быстро для меня, а
я лишь торопился за ней. Это могло бы объяснить и  мое  самодовольство,  и
странное тяжелое чувство ожидания, проглядывавшее за ним.
     Так прошло пять дней. Погода была обманчива и, как  я  мог  заметить,
угрожающе  спокойна.  Вниз,  под  днище  лодки,  уходило  сине-зеленое   и
прозрачное море, превращаясь в травяной лес, населенный рыбами.
     К концу пятого дня, когда невинное небо заворачивалось в алый  закат,
что-то нависло над восточным краем моря; полоса скал, освещенная  красным,
протянулась с юга на север, пропадая из виду.
     Ветер стихал, море было густым, как сироп. Длинный Глаз убрал мачту и
стал грести. Мы добрались до скал, когда последние  блики  погасли.  Берег
был крутой.  Основание  склона  было  замусорено  водорослями  -  зелеными
волосами морских русалок. Должно быть, они наслаждались любовью  на  голых
рифах. На ночь мы вытащили лодку на берег, и обнаружили, что его  посетили
птицы. Одна из них стала нашим ужином.
     Удивительно, но эта стена из камня, разбившая,  как  казалось,  океан
пополам, была  всего  лишь  около  мили  шириной.  Когда  взошла  луна,  я
вскарабкался на утес-бастион и посмотрел на запад,  за  барьер,  на  новые
мили воды, окрашенные в белый цвет, и на еще один  океан  -  океан  звезд.
Может быть, здесь затонул континент, оставив лишь вершины высочайших  гор,
превращенных безразличным морем в утесы.
     Каждый день я по-детски ждал, что достигну новой земли, и думал,  что
эта коса - ее аванпост. На восходе солнца, после завтрака, состоявшего  из
двух яиц (еще две птицы потеряли шанс на  жизнь),  мы  столкнули  лодку  в
воду. Я взял весла; и  бог  чувствует  потребность  в  физической  работе.
Длинный Глаз был впередсмотрящим. Он и увидел туннель, который вел  сквозь
утесы в открытое море.
     Небо напоминало внутреннюю  часть  глазурованного  горшка.  Небольшие
светлые пряди бледно-голубых облаков - это все, что нарушало  его  гладкое
совершенство. В этот день шторма не было, он начался на следующий.
     Океан, который повсюду считается существом женского рода, подчиняется
женским законам измерения. Она хочет, чтобы вы ее любили, но  она  возьмет
вас в залог с потрохами.  Мужское  значение  и  превосходство  -  то  есть
корабли - она выносит с ласковым ворчанием, вскоре  предполагая  заглотить
вас в голодную соленую утробу. В своем милосердии  она  обещает  наказание
кнутом.
     Тот день сверхъестественного спокойствия  окончился  еще  одним  алым
медным  закатом.  Из  водяной  ряби  выпрыгивали  рыбы,   инкрустированные
рубинами вдоль спинных плавников, их крылья были расправлены,  словно  они
хотели взлететь в красные облака. Затем последовала черная ночь без ветра.
Затем - серебряный рассвет, гладкий, как металл. К  середине  утра  каждая
волосинка на моем теле была наэлектризована.
     - Что это? - спросил я у Длинного Глаза.
     - Слишком тихо. Возможно, будет шторм.
     Я посмотрел вокруг, как идиот, как человек, который ищет  что-то  ему
очень нужное, зная, что этого рядом нет.
     Мы были в дне пути от земли позади  нас,  а  впереди  не  было  видно
ничего. По бесстрастному поведению Длинного Глаза  трудно  было  заключить
наверняка, какая именно  разновидность  дурной  погоды  нам  угрожает,  но
воздух  не  сулил  ничего  хорошего.  В  один  момент  небо  потемнело  до
железно-зеленого цвета.
     - Идет, - сказал Длинный Глаз.
     Никогда еще в моей жизни не слышал я столь короткой угрозы.
     Сюда меня бросил слепой поиск, мечта о Силе, которая  неуклонно  вела
бы меня прямо к цели.
     Одеревеневшее лицо Длинного Глаза было невозмутимым. Рядом с богом он
был спокоен.
     - Длинный Глаз, - сказал я, - ты, наверное, думаешь, что я  собираюсь
поработать, чтобы рассеять бурю?
     Он  пожал  плечами,  и  эта  сверхъестественная  уверенность  разбила
остатки моей летаргии.
     Затем пришел шторм, ураган. Звуки ветра доносились до нас, смешиваясь
с плеском волн. Это было  похоже  на  вой  огромных  голосовых  связок,  и
оттого, что  эти  звуки,  казалось,  напоминали  что-то  человеческое  или
животное, ничуть не становилось спокойнее.  В  реальном  мире  для  такого
звука нет места, но  он,  несомненно,  был.  Это  был  звук,  от  которого
хотелось убежать,  хотя  бежать  нам  было  некуда.  Потом  дерево  молнии
заслонило темное небо, его ветви и сучья перекрывали небосвод от горизонта
до горизонта. Шторм шел от корней молнии, и лист твердого  и  одновременно
абсурдно  легкого  свинца  шарахнул,  как  молот,  прямо  по  лодке.   Она
подпрыгнула, как  прыгали  летающие  рыбы,  будто  хотела  освободиться  и
улететь.
     Море обрушилось на меня. Рот был полон воды. Я пытался  вдохнуть,  но
только еще больше наглотался воды. Волна катилась за волной. Лодка  храбро
пыталась удержаться на их гребнях. Под  килем  разверзся  обширный  провал
между  двумя  валами   -   черно-зеленый,   напоминавший   гниющий   моток
эшкорекского  шелка.  Лодка  качнулась,  побалансировала  на  его  краю  и
опрокинулась.
     Получалось, что непобедимый бог должен утонуть:  непобедимый  бог  не
умел плавать.
     Черная вода сомкнулась над моей головой, я оказался  в  воде,  как  в
бутылке. Удушье не давало мне выбраться из этих плещущихся чернил.
     Длинный Глаз, который хорошо  научился  плавать  в  ядовитой  голубой
реке, где и один глоток был  смертелен,  выудил  меня.  Он  заставил  меня
обхватить руками плавающую мачту. За бесценным мгновением, когда я глотнул
свежего воздуха,  последовали  пятьдесят  секунд  погружения  в  очередную
волну. Глаза и уши резал ветер. Даже  в  темноте  я  видел  лицо  Длинного
Глаза, оно было таким же  пустым  и  невыразительным,  как  всегда.  Когда
следующий вал обрушился на нас, Длинный Глаз зажал мне рот и нос  ладонью,
чтобы предохранить мои легкие от новой порции воды.  Парусным  канатом  он
привязал свою левую руку к мачте.  Теперь,  когда  море  бросало  волны  в
небеса  с  частотой  пульса,  он  кое-как  ухитрился  привязать  к  своему
спасательному плоту и мою левую руку.
     - Дурак, - сказал я, - не того хозяина ты выбрал, глупый раб.
     Для разнообразия на сей раз черное небо упало на черное море.
     На самом деле ураган, его первый акт, длился  около  трех  часов.  Не
знаю, как мы его пережили. Все, что я знаю, - я хлебнул моря и  отдал  его
назад. Удары моря и ветра пощадили меня, хотя мне казалось,  что  все  мои
переломы снова открылись. Я не чувствовал ног до самой промежности, а  там
я ощущал болезненную эрекцию,  как  будто  море  и  в  самом  деле  решило
совокупиться со мной.
     Мое лицо было исполосовано, как  выпоротая  задница,  руки  посинели,
обнимая мачту. Левое запястье, там, где была  веревка,  охватывал  браслет
моей собственной ободранной кожи, кровавое месиво сухожилий. Длинный  Глаз
был в подобном же состоянии или  даже  хуже,  его  щеки  были  ободраны  и
кровоточили.
     Вскоре мы выяснили, что обе его ноги были сломаны волнами. Но если бы
не его уловка с привязыванием, мы бы уже утонули. Да и  привязанные,  наши
тела были готовы умереть.
     Я питался рыбой, теперь  рыба  будет  питаться  мной.  В  отчаянии  я
цеплялся за  существование  -  мачту;  выживание  сжалось  до  окоченения,
отвлеченные устремления были буквально смыты водой.
     После трех часов, проведенных в аду  (я  определил  продолжительность
позже,  сравнивая  положение  солнца,  которое  едва  заметил  на   небе),
оказалось, что я дрейфую в другом море. Вода стала такой  гладкой,  что  я
подумал - она  замерзла.  Такой  гладкой,  что  после  качки,  которую  мы
перенесли и к которой я успел привыкнуть, меня затошнило. Затем,  лишенная
размеренных  ударов  моря,  моя  нечувствительность  начала   истончаться,
освобождая сотни уколов боли различной силы.
     Ураган, казалось, иссяк, море стало ровным, небо под  лучами  низкого
солнца приняло яркий пастельный тон.
     Это неестественное спокойствие было,  скорее  всего,  в  вортексе,  в
"глазу" урагана и по сути являлось лишь интерлюдией, игрой кошки с мышкой.
     Это и говорил мне  Длинный  Глаз.  Даже  в  моем  полубессознательном
состоянии эта  перспектива  привела  меня  в  ужас.  Я  посмотрел  вокруг,
неосознанно радуясь спокойному морю,  несмотря  на  то,  что  знал  -  это
ненадолго. Солнце садилось на западе, справа от меня.
     - Если у тебя есть желание проклясть меня, - сказал я, - давай.
     Я говорил, как пьяный.
     - Вы начнете действовать, когда будете готовы, повелитель,  -  сказал
Длинный Глаз.
     - Когда я готов? Неужели ты все еще не видишь, раб, дурака? Я  ничего
не могу сделать. Ну, давай, я освобождаю тебя, прокляни меня.
     Он сказал:
     - Мачта не спасет нас. Без воли повелителя мы не выживем.
     Очевидно,  он  продолжал  верить,  что  я   обладаю   неограниченными
способностями, хотя и не упрекал меня за то, что я их  не  использовал.  Я
никак не мог отгадать, во что играющим представлял он меня.
     Я отдыхал, положив голову на руку, привязанную к мачте. В голове было
пусто. Внезапно, между вдохом и выдохом, я почувствовал Силу,  зовущую  из
глубины моего подсознания: ЗДЕСЬ. ИЩИ МЕНЯ ЗДЕСЬ.
     На протяжении всей жизни вы должны быть готовы изменить  курс,  тогда
полученный сигнал не застанет вас врасплох.
     Когда я был мальчиком в крарле и учился охотиться, ездить  верхом,  и
был, в основном, своим  собственным  учителем,  так  как  окружающие  были
настроены враждебно, я должен был без конца повторять,  какие  действия  я
производил: сейчас я кладу руку сюда, а так ставлю ногу. Однажды, к своему
удивлению, я обнаружил, что я сделал все, что было нужно, инстинктивно, не
обдумывая предварительно каждый шаг: я  выучился.  Что-то  подобное  этому
случилось и в тот момент, как я позднее заключил. В  этот  час,  казалось,
черное окно разбилось внутри  меня,  а  излучение  стало  распространяться
вокруг, как откровение, подобное тем, которое люди, говорят,  получают  от
своих богов или от своей судьбы. Возможно, это  их  собственная  мудрость,
наконец приходящая к ним.
     Теперь свет был бронзовым, а плоскости волн напоминали сырье ювелира,
тяжелые сгустки янтаря и золота.
     Что-то плавилось  в  моей  грудной  клетке.  Это  заживали  переломы,
омертвевшая кожа клочьями слезала  с  ладоней  и  лица,  а  под  ней  была
совершенно новая, гладкая кожа.
     Я разорвал веревку на левом  запястье.  Затем  я  сделал  то,  о  чем
мечтают все волшебники. Я поднялся на ноги, легко, как  встают  на  палубе
лодки. Я встал, выпрямившись на  полу  червонного  золота,  и  зашагал  по
океану.
     Я осознал все это позднее. А когда это случилось, пришло нечто  вроде
рассеянности, помрачения рассудка. Корнем  этой  силы  является  вера.  Не
говорить себе, что ты можешь, но знать, что ты умеешь.
     С тех пор я достаточно много  путешествовал  в  разные  периоды  моей
жизни, чтобы понимать, что эти умения не так уж исключительны, как я тогда
полагал. Чудотворцы - боги - единственные из рожденных, кто знал  ключи  к
дальним комнатам сознания. Это их благо,  но  будьте  осторожны:  и  самые
подлые могут найти этот ключ или случайно наткнуться на него и тоже  стать
богами.
     Достигнув  одного  чуда,  остальные  я  представлял  не   более   чем
результатом вычислений математики.
     Я немного балансировал, как возница, поддерживая  свое  тело  парящим
без усилий, мои стопы  омывались  гладкими  спинами  бурунов.  Небо  снова
затягивалось тучами,  ветер  дул  угрожающими  порывами,  постоянно  меняя
направление. Я смотрел на небо, на море, сливаясь с ними и повелевая ими.
     Власть дает крылья и огонь. Власть - это  вино,  после  которого  все
остальные вина - помои. Оказалось, что очень  просто  было  контролировать
гнев шторма; связать ветер, разбить на кусочки  ураган,  окруживший  стену
вортекса. Сила на силу, бедро к бедру,  мозг  боролся  с  атаками  шторма,
лишенного разума. Порывы ветра были обращены против самих себя и разбиты.
     Ураган умер над морем, как громадная призрачная птица. В конце концов
дело было сделано.
     Позади шторма оказалось зеленое  облако,  которое  пролилось  быстрым
дождем. Мне был виден Длинный Глаз. Лежа на спине, он пытался поймать хоть
часть дождя в свою кожаную  бутыль  -  горшки  из  глины  были  разбиты  и
утеряны. Я наблюдал это с неким туповатым любопытством, двигаясь к нему по
воде.
     Над головой летели  чайки,  изгнанницы  шторма.  Воздух  был  заряжен
озоном и запахом йода от плавающих обрывков морских водорослей. И в закате
не было ничего необычного. Апофеоз был  в  человеке,  а  не  в  мире,  его
окружавшем.
     Длинный Глаз тихо лежал и смотрел на меня, ждал, пока я  вспомню  его
мольбу. Боги - эгоисты, это их право и их недостаток.
     Наконец я собрался и подошел к нему. Я исцелил его переломы, синяки и
раны одним прикосновением, как и раньше,  не  чувствуя,  чтобы  какая-либо
сила исходила от меня. Я  спросил  его,  не  чувствовал  ли  он  боли  или
необычных ощущений. Я был  жаден  до  фактов,  не  зная  многого  о  своих
талантах. Он сказал, что это было похоже на дрожь от разряда,  полученного
от шерсти животного в летний день. Я положил ему  пальцы  на  лицо,  чтобы
обновить его кожу: он сказал, что было похоже, будто пауки бегают по лицу.
Его ноги окоченели, и необходим был массаж,  чтобы  он  мог  ими  двигать.
Когда он смог двигаться, я отвязал его от мачты и велел ему встать и  идти
за мной.
     Его лицо, почти невидимое сейчас, так как ночь была  темной,  а  луна
еще не взошла, слегка изменило выражение.
     - Я раб повелителя.
     - Если я скажу тебе делать, как я, то у тебя получится.
     Он мог бы умереть, останься он в воде еще немного. Его  непоколебимая
уверенность, его человеческий разум, который  и  спас  нас,  были  вещами,
которые я оценил с внезапным эмоциональным пылом, новым для меня.  Я  взял
его за плечи.
     - Ты ведь знаешь, что я могу сделать так, что и  тебе  это  будет  по
плечу.
     - ТВОЙ ЕСТЬ ПЛАЩ, ПОКРЫВАЮЩИЙ МЕНЯ, - сказал он. Это была  ритуальная
фраза, сохранившаяся с незапамятных времен.
     Он отпустил мачту -  она  была  совершенно  измочалена  штормом  -  и
раскинул руки, как бы балансируя. Схватив за плечи, я  поставил  его,  как
стоял сам, на слегка волнующуюся поверхность тихого ночного моря.
     Там мы и оставались между небесами и океаном:  над  головой  медленно
проплывали облака, под ногами мягко плескались волны.
     Длинный Глаз начал плакать, не стыдясь и не сдерживаясь.  Он  оскалил
зубы, откинул голову и, гримасничая и рыдая, пристально  смотрел  в  небо.
Через минуту он провел ладонью по лицу и посмотрел на меня. Он  опять  был
столь же невозмутим, каким я и привык его видеть, будто вместе со  слезами
он стер и всякое выражение со своего лица.
     Я повернулся и пошел на восток, в том  направлении,  куда  вынес  нас
шторм. Длинный Глаз последовал за мной.  Ничто  не  могло  поколебать  его
веру. Он уперся взглядом мне в спину и припустил через море.
     Теперь, обладая Силой, превосходящей любые человеческие ожидания,  да
и мои собственные тоже, я не чувствовал ни смущения, ни возбуждения.
     В это  время  я  не  думал  о  своем  отце.  Не  думал  я  и  о  ней,
женщине-рыси, которую  представлял  некой  лампой  где-то  впереди,  и  я,
вооруженный молнией, однажды погашу эту лампу, как она погасила его темный
свет.
     Я думал о том, что было во мне, о себе самом.
     Старше своих лет, моложе, чем цыпленок, я шагал по  мозаичному  полу,
который был черным и серебряным, и вдруг разбился желтыми брызгами,  когда
солнце, как колесо, выкатилось с востока. Ночь  минула,  как  будто  крыло
сложилось. И я увидел корабль, словно выгравированный вдали,  неподвижный,
будто ожидающий меня на берегу острова.



                                    2

     Для людей южного океана море - женщина, а то, что  способно  оседлать
ее и должно быть сильнее, - мужчина. Так что  корабль,  который  стоял  на
якоре ярким утром, занесенный бурей далеко  от  торговых  путей  юга,  был
мужского рода.
     Этот корабль-галера, корабль-самец возвышался, как башня,  над  водой
своими двухэтажными палубами, оснащенными сотней весел. Две высокие  мачты
с остатками такелажа, оборванного ураганом, чертили зигзаги в  подожженном
восходом небе.
     Под парусом он представлял славное зрелище - длиной в двадцать четыре
человеческих роста от носа до кормы;  надстройка  над  настилом  железного
дерева выкрашена голубым, как летние сумерки; позолоченный нос и  обширный
изгибающийся китовый хвост  кормы;  паруса  индигового  цвета  с  охряными
фигурами; треугольный парус на корме (его еще называют "акулий  плавник").
Имя корабля было написано на боку южными иероглифами: "ИАКИНФ ВАЙН-ЯРД".
     Он ходил в северо-западные земли, этот корабль, набивая трюмы красным
янтарем и черным жемчугом,  я