сделай его храбрым,  какой
он в сущности и есть, даруй ему победу, которую он желает, а если  смерть,
то пусть она будет быстрой и чистой. Для обоих".
     Глаза у меня горели. Я опустила их, и в этот миг жрец заговорил.
     - Она слышит, - сказал он.
     Любопытно, но  он,  казалось,  точно  это  знал.  Затем  он  внезапно
протянул руку и сорвал два красных листика с  венца  богини.  Оказывается,
венец был настоящий, а не нарисованный.
     Он повернулся, взял мою руку и вложил в нее листья.
     - По одному на каждого, - сказал он.
     Мои пальцы сомкнулись вокруг них, прохладных  и  свежих,  у  меня  на
ладони. Жрец кивнул и снова ушел через узкую дверь.
     Я посмотрела на лицо Дарака, и увидела, что  его  мрачное  настроение
прошло. Значит - это сработало. Суеверие против суеверия; я  тоже  ощутила
чувства радости и освобождения.
     Мы вышли, и день стал еще теплее. Я вложила  один  лист  лозы  в  его
руку. Он ничего не сказал, но когда мы шли обратно к конеферме,  я  знала,
что он охвачен уже нетерпением, думает о колеснице, тройке, ревущей толпе,
летящей Прямой, славе и призе. Я не знала, что из всего этого  выйдет,  но
он снова стал Дараком. И это для него был День Победы.


     Сперва  он  сходил  на  конюшню  поухаживать  за   тройкой   вороных,
проявлявших во время чистки нетерпение и  норовистость,  словно  чуя,  что
время пришло. И уже много  позже  пришел  поесть  скудную  трапезу:  хлеб,
кусок-другой холодного мяса, вино и  вода  в  равной  мере.  Беллан  вился
вокруг нас, удерживая в узде наши аппетиты. Я не ела, не могла  рисковать,
что явятся те боли и отвлекут меня, но  все,  что  мне  нужно,  я  приняла
предыдущим вечером. Распар отправился в Анкурум прежде нас. У  него  будет
собственное отличное место на трибуне, неподалеку от ложи Градоначальника.
Повсюду бегали конюхи, и вскоре колесница  и  тройка  тоже  отправились  к
конюшням Сиркуникса для традиционной проверки. Мы - Беллан, Дарак,  Маггур
и я - поехали после, в сопровождении других конюхов.
     - Каждому колесничему нужна собственная армия, - заметил Беллан, -  в
этот день войны.
     Своего собственного  коня,  крепкого  гнедого,  он  направлял  одними
коленями, зацепив поводья за пряжку пояса; но он принадлежал  ему  и  знал
его. На наш отъезд смотрели из-за стен и оград немало мужчин и женщин,  по
большей части работавших в имении. Они подняли  приветственный  крик,  так
как мы теперь оделись для  арены,  и  не  возникало  никаких  сомнений  ни
относительно нас, ни относительно наших цветов: черный - в  честь  тройки,
алый - в честь лозы. Дарак носил  облегающие  черные  легины,  кончавшиеся
завязанными  на  лодыжках  ремнями,  черный   кожаный   пояс   с   красной
эмалированной пряжкой, с которого свисали до середины бедер толстые полосы
жесткой черной кожи - защита, дававшая, однако, ногам свободу движения. На
ногах были черные сапоги до колен, с густо шедшими вокруг голеней красными
кисточками.  Выше  пояса  он  фактически  был  голым,  если   не   считать
щита-кирасы - дубленой черной кожи, повторяющей форму тела, но закрывавшей
только низ спины, живот и ребра, оставляя  руки  и  плечи  свободными  для
управления тройкой. С боков она тоже была  открыта  и  удерживалась  тремя
ремнями из черной кожи с гранатовыми пряжками. На кирасе спереди  и  сзади
горело алое солнце, повторявшееся,  в  свою  очередь,  на  широких  черных
железных браслетах, усиливавших запястья колесничего.  На  плечах  у  него
висел завязанный на руках кроваво-яркий плащ, не менее очаровательный, чем
сапоги с кистями.
     Я, лучница, была его эхом, одетая точно так же, за исключением  того,
что у меня не было выше пояса никакой защиты, кроме алого плаща, в который
я сейчас и завернулась и который на стадионе будет сброшен. И носила я  не
два браслета, а один - для усиления левого запястья.  На  правом  запястье
будет черный железный щит с горящим красным  солнцем,  висевший  сейчас  у
меня за седлом. Волосы я заплела  на  затылке  в  косу  и  сложила  вдвое,
завязав алыми ремешками.
     Когда мы проезжали мимо маленького храма богини лозы,  я  обернулась,
бросив благодарный взгляд. Дарак не обернулся, но я знала,  что  он  носил
под своим левым браслетом листик лозы, так же как и я под своим.
     Когда мы проехали через Кольцевые Ворота и въехали в  Анкурум,  всюду
кишели толпы. Они ревели и кричали, завидев нас - похвалы,  приветственные
слова молитвы:
     - Я поставил на тебя,  северянин,  десятую  часть  своего  серебра  -
выиграй для меня, ради любви к богам!
     В садовом квартале из окон и с балконов глядели женщины.  Пухленькие,
изнеженные, смазливые, с томным выражением подведенных глаз,  они  осыпали
Дарака цветами. Он и в самом деле выглядел похожим на одного из их  богов.
Красивый, с темно-золотым и твердым как железо телом, надменным  и  гордым
лицом и яркими, бесстрашными, посмеивающимися над собой глазами.  Если  он
победит, то сможет выбрать любую их них. Но если  нет,  если  нет...  яма,
кучка земли,  никакой  песни  и  никакой  белой  анкурумской  дамы,  чтобы
разделить с ним ложе.



                                    7

     Вещи ветшают, цивилизации угасают; только их символы  остаются  после
них. Наверное, в один прекрасный день люди найдут развалины  Сиркуникса  в
Анкуруме и скажут, что его создали великаны.
     Построили его частично из того же теплого желтоватого камня,  который
преобладал  во   всем   городе,   но   больший   участок   его   выдолбили
непосредственно   в   стальных   холмах.   Он   находился   за   пределами
первоначальной стены, но для его охвата  построили  новую  стену.  Снаружи
вздымались к небу его  собственные  стены,  увенчанные  круглыми  башнями,
словно крепостные валы. Со стороны города имелось десять ворот для  впуска
мужчин и женщин из разных слоев общества.  На  противоположной  стороне  -
только пять: Железные ворота - ворота борцов и кулачных бойцов;  Алькумовы
ворота  -  ворота  акробатов  и  танцоров;  Бронзовые  ворота   -   ворота
поединщиков и мастеров травли зверей; Серебряные ворота - ворота всадников
и колесничих; и пятые, в центре, Золотые  ворота  -  через  них  проходили
участники Сагари. Над теми воротами были высечены на большой высоте буквы,
вытянувшиеся  в  высоту,  должно  быть,  на  десять  с  лишним   футов   и
складывающиеся в надпись на анкурумском,  смысл  которой  напомнил  мне  о
другом языке, близком мне, но который я должна забыть:

                         СМЕРТНЫЙ, ТЫ ТЕПЕРЬ БОГ

     За Золотыми воротами мы съехали по длинному скату в красный полумрак,
освещенный факелами в каменных нишах. Здесь пахло лошадьми и еще чем-то  с
неясным, но сильным запахом. Ехать по скату пришлось долго, так как он вел
под высокие трибуны стадиона до уровня площадки арены.
     Наконец мы выехали  в  огромную  подземную  пещеру.  Слева  и  справа
проходы вели к баням, оружейным залам, комнатам лекарей и конюшням.  А  за
этими комплексами таились другие, более глубокие пещеры - звериные  ямы  и
крематории для тех, кто погибал здесь без родни. В  противоположном  конце
этой большой пещеры длинный коридор шириной в десять колесниц вел прямо на
арену.
     Большинство лошадей уже  развели  по  стойлам.  Наступил  полдень,  и
Градоначальник отправился обедать, но через  час  традиционная  процессия,
состоящая из его  милости  собственной  персоной,  привилегированных  дам,
представителей важных домов пройдет неторопливым шагом  через  это  место,
лениво оценивая форму участников в последний раз перед тем, как определить
окончательные ставки.
     Пещера была очень широкой и высокой, факелы со стен  плескали  желтым
светом. Она разделялась на десять частей каменными перегородками высотой с
коня, и в каждой  хватало  места  для  удобного  развертывания  колесницы,
лошадей и конюхов. Шесть колесниц стояли  на  месте,  сверкая  металлом  и
красками, а лошадей увещевали остаться в оглоблях. В  пятом  стойле  ждала
тройка вороных, достаточно терпеливо сносивших  последнюю  чистку;  ей  же
подвергалась и стоявшая позади колесница. Корпуса и  колеса  всех  повозок
сочились маслом, и оно собиралось на полу в  лужи  до  тех  пор,  пока  не
достигало стоков. Сложный аромат, состоявший из  запахов  масла,  металла,
пота лошадей и людей, кожи, лошадиного  помета,  соломы,  камня,  а  также
острого, как нож, запаха напряжения.
     Вороные замотали головами и потянулись к Дараку, когда тот  гладил  и
ласкал их, похожих на полированное дерево.  В  их  гривы  и  развевающиеся
хвосты было вплетено столько  алых  лент,  что  они  казались  охваченными
огнем.
     - Вы следили за колесницей и упряжкой? - сразу же  спросил  Беллан  у
своего главного конюха.
     - Да, сударь. Никто не приближался. Не было ничего такого, о чем я не
знаю. У номера семь - ренсянина - один из серых потерял  подкову,  но  это
все в порядке вещей, по-моему ничего не подстроено.
     Колесничие и  их  конюхи  толпились  по  всей  пещере,  заботились  о
тройках, шутили, выпивали.
     - Плохо, - заметил Беллан.
     Какой-то человек  в  желтом  отыскал  в  нише  Алтарь  всех  богов  и
склонился перед ним в поклоне.
     - Барл из бума, - объяснил Беллан. - Хороший возница, но  не  мастер.
Если будет держаться ровно, займет второе место. Эти  его  серые  чересчур
норовисты.
     Лучники тоже толпились тут, тоненькие юноши, уже раздетые  до  пояса,
сохранившие из щегольства только свои  цветные  плащи.  Одна  группа  вела
между собой разговор - похоже, довольно дружеский для людей, которые скоро
станут противниками. И все же я видела по их жестам - слегка женственным и
злобным - что все это  являлось  частью  игры.  Вид  у  них  был  какой-то
кошачий, а лица у  некоторых  смазливые,  как  у  девушек,  и  для  пущего
сходства еще и накрашенные. Многие носили ожерелья и серьги, а  один  даже
вплел в черный пучок волос нитку жемчуга.
     Загремели  колеса,  и  из  боковых   проходов   появились   последние
колесницы,  впереди  -  тройка  серых,  впряженных  в  пурпурную  эмалевую
колесницу, которую затем загнали задним ходом во второе  стойло.  За  ними
голубовато-золотая колесница, влекомая тройкой  атласных  гнедых.  Возница
отвел их на шестое место сам - рослый  темнокожий  мужчина  с  крючковатым
носом и большим усмехающимся ртом. Глаза  яркие  и  ищущие,  как  у  орла,
посмотрели вокруг и нашли то, что  искали.  Я  почувствовала,  что  Беллан
напрягся, твердый как скала. Значит, это  и  есть  Эссандар  из  Коппайна,
человек, который столкнул Беллана на Скору из-за "какой-то  девушки",  как
выразился Распар. Улыбка Эссандара расширилась. Он кивнул и поднял руку  в
преувеличенно подчеркнутом приветствии.
     Это  было  грозной  насмешкой.  Остальные  почувствовали  это,  и  на
мгновение в пещере воцарилась тишина. Затем один  из  лучников  рассмеялся
над чем-то, молчание нарушилось,  и  инцидент  замяли.  Эссандар  сошел  с
колесницы и осматривал упряжь. Я повернулась и посмотрела на Беллана.  Его
лицо сделалось белым. Страх, предвкушение, испуг, волнение  и  возбуждение
настолько обострили мои чувства, что я ощутила, как его боль задевает меня
за живое, но он внезапно  ушел  за  колесницу,  чтобы  проверить  вращение
смазанных колес.


     Час ожидания прошел быстро,  и,  кроме  того,  Градоначальник  пришел
пораньше. Окруженный своей стражей в красно-белых ливреях, он появился  из
проходов и прошел вдоль стойл с семенящими за ним дамами и  господами.  Их
элегантность и болтовня были здесь неуместными; похоже, они понимали это и
задержались тут ненадолго. У Градоначальника, красивого, дородного мужчины
со множеством колец на руках, нашлось милостивое слово для всех. Глядя  на
вороных, он улыбнулся и кивнул.
     -  Порода  из   конюшен   Распара.   Отличные.   А   вы   -   молодой
купец-авантюрист, не так ли?  Даррос,  верно?  Ну-ну.  Похвалите  от  меня
вашего конюха. Прекрасная работа - все это.
     Дамы задержались чуть дольше, нервно держась подальше от  "ужасающих"
лошадей.
     - Я буду смотреть на тебя не  отрывая  глаз,  Даррос;  ты  безусловно
самый прекрасный человек  на  Сиркуниксе.  Тебе  следует  дать  скульптору
отлить тебя в металле - точно таким, какой ты есть сейчас.  О!  Как  бы  я
желала, чтобы они не мотали так головами! Великолепные дьяволы, я почти не
могу дольше оставаться в такой близости от них.
     После они ушли, и напряжение  натянулось,  как  тетива  лука.  Теперь
ждали, когда они займут свои места, сделают станки, а потом трубы стадиона
протрубят вызов, начало.  Мы  все  забрались  на  колесницы:  неподвижные,
застывшие  в  ожидании  этого  звука.  Лошади  тоже  почувствовали  это  и
волновались, раздувая ноздри. Последние  конюхи  прошмыгнули  и  убрались.
Беллан еще раз проверил колесницу. Лицо у него было  таким  же  бледным  и
напряженным, как лица любого из возниц и стрелков. Он кивнул Дараку и мне.
     - Никаких последних вопросов? Хорошо.  Помни,  что  я  тебе  говорил;
наращивай скорость постепенно, а  не  рывком,  утяжеляй  ее  слева,  когда
проходишь повороты один, и справа, когда  рядом  с  другими.  Да,  -  тихо
сказал он трем вороным, - вы сегодня отличитесь. Теперь у меня есть сын  и
дочь.
     Вот тут-то он и раздался.  Тот  раскат  серебряного  грома,  ужасный,
чудесный, неудержимый призыв к сердцу, внутренностям и душе.
     Все колесницы тронулись вперед. Когда тронулись вперед и мы  тоже,  я
нагнулась назад через поперечину к Беллану.
     - Беллан, - окликнула я.
     Он побежал рысью, чтобы не отстать и услышать.
     - Если я смогу, - хрипло прошептала я  ртом,  полным  огня,  -  того,
голубого - если смогу, я его  для  тебя  сделаю.  Не  чисто,  не  стрелой.
Как-нибудь так же, как он отделал тебя.
     Он отстал, а колесницы уже бежали быстро, парадной рысью.
     Темнота. Смутное мерцание  факелов.  Восемь  частей  единого  фронта,
двинувшегося вперед. Затем тусклое  свечение  -  десять  проемов  впереди,
выходы Ворот любви, где стоял, нависая над нами, мраморный бог.
     Подобное рождению движение к свету.
     Все ярче и ярче горящий свет - белый, золотой, голубой...
     Мы выехали наружу.
     Рев, гром, море, страшный шум, подымающийся со  всех  сторон,  потому
что они увидели нас, своих богов,  явившихся,  чтобы  быть  прекрасными  в
угоду их безобразию, чтобы достичь побед, которых им никогда не узнать,  и
умереть за их грехи. Свет теперь окружал нас со всех сторон. Над  головами
голубое небо давило на верхние ярусы стадиона и его круглые башни. Со всех
сторон подымались крутые ряды трибун, пестревшие знаменами домов и цветами
колесниц. Прямая, такая широкая,  пока  еще  белая  от  свеже  насыпанного
песка, один огромный танцевальный зал для смерти и  радости.  А  в  центре
Скора - помост из камня, горевший наверху гребнями  пламени  и  окруженный
десятифутовыми колоннами, сплошь обшитыми золотыми листами. В самом центре
его восемь сигнальных вех - по одной на каждую  колесницу,  все  с  шестью
гигантскими стрелами - по одной на каждый круг, сплошь  оперенных  цветами
колесницы, которую они представляли.  При  каждом  завершенном  колесницей
круге одна стрела будет выниматься.
     Препятствия пока еще не установили.  Сперва  должно  пройти  шествие,
чтобы они увидели нас невредимыми и во всем нашем блеске.
     Тот гром, тот рев рассыпался теперь на отдельные  крики  и  вопли  и,
перекрывая их, звучали голоса глашатаев, называвших, пока мы ехали,  имена
и города колесничих так, чтоб все расслышали.


     Белый цвет, тройка равных темно-седых: Гиллан из Солса.
     Пурпурный цвет, тройка неравных серых: Алдар из Нирона.
     Желтый цвет, тройка равных серых: Барл из Андума.
     Черный цвет, тройка равных серых в яблоках: Меддан из Соготы.
     Алый цвет, тройка равных вороных: Даррос из Сигко.
     Голубой цвет, тройка равных гнедых: Эссандар из Коппайна.
     Зеленый цвет, тройка, смешанная из двух серых и одного темно-гнедого:
Аттос из Ренса.
     Серый цвет, тройка неравных гнедых: Вальдур из Ласкаллума.


     Мы проехали не совсем полный круг. Завернув за поворот,  мы  достигли
той точки, над которой располагалась ложа Градоначальника. Она  называлась
Тетивой, Тетивой лука, если титуловать полностью, и здесь от Скоры до края
трибун  тянулась  веревка,  туго  натянутая  двумя  блоками.  По   сигналу
Градоначальника она будет поднята, и колесницы свободно полетят по Прямой,
словно стрелы.
     Здесь мы и выстроились в ряд, отдали честь Градоначальнику,  и  снова
стали ждать. Сперва из двери  в  подножье  трибун  величественно  выкатили
стену, которая была столпами Земли. Чтобы вытащить ее на  позицию  поперек
Прямой, потребовалось двенадцать запряженных  цугом  лошадей.  Теперь  она
стояла как раз на краю поворота Скоры прямо перед нами - она будет  первым
препятствием.  Выглядела  она  такой  же  прочной,  как  утес:   немыслимо
столкнуться с ней и остаться целым. Ворота были достаточно широкими, чтобы
пропустить только одну колесницу, и их, конечно же, было  только  четверо.
Толпа  подняла  гвалт,  когда  металлические  стойки  закрепили.   Лошадей
распрягли и увели, затем впрягли в ремни, привязанные к  каменным  глыбам,
накрывавшим естественные ключи  под  ареной.  Ход  этой  операции  от  нас
частично скрыли столы Земли, и, кроме  того,  она  была  делом  медленным.
Голоса с трибун выкрикивали советы и жалобы на потраченное время. А  потом
глыбы удалили - высоко забили потоки воды, которая до этого,  сдерживаемая
каменными пробками, стекала в глубину. Обрушивая водопады,  забили  четыре
гигантских фонтана с достаточным пространством  между  ними  и  достаточно
прочной  сетью  над  ними,  чтобы  колесница,  налетевшая   на   них,   не
провалилась. Тем не менее, вес этой  обрушивающейся  воды  просто  ужасал.
Двенадцать лошадей отправились дальше, на этот раз стащить каменные  глыбы
с двойных столпов Воздуха, которые были пяти футов в окружности и тридцати
футов глубиной. Этого нам было и вовсе не видно,  так  как  все  полностью
скрывала Скора, но гвалт поднялся вновь, и лошадей увели  с  арены.  Отряд
людей принес последних наших врагов, и, повернувшись в колесницах, мы ясно
увидели их - три огромных деревянных столпа,  покрытых  на  фут  с  лишним
слоем смолы. Их закрепили на  местах,  и  толпа  затаила  дыхание.  Из-под
трибуны выбежал молодой человек, поджарый, коричневый, а на голове - парик
из длинных оранжевых волос.  В  одной  руке  он  держал  горящий  факел  и
пробежал с ним почти всю Прямую, пока не добрался до столпов Огня. Затем с
криком, подхватываемым вновь и вновь на переполненных трибунах, он поразил
один столп за другим. Они вспыхнули, словно желтые  свечи,  плюясь  огнем,
воняя и дымя, создавая огненную сеть искр между  ними.  Парень  с  факелом
прыгнул в сторону трибун, где для него была открыта другая дверь, и исчез.
     Прогремела труба. Конюхи арены выбежали и стояли,  ожидая  -  один  в
голове, другой в тылу каждой колесницы. Колесничие сняли сапоги и плащи  и
повесили их на конюхов; лучники сделали то же самое. Было очень  тихо,  но
когда я сняла свой плащ, тут и впрямь поднялся шум - восклицания,  немного
смеха, крики и оклики. В Анкуруме явно не все знали, что на алой колеснице
едет женщина-стрелок. Другие лучники вдоль ряда уставились на  меня,  один
или  два  с  откровенным  негодованием.  Эссандар,   шестой   в   ряду   и
соседствующий с нами, откинул голову назад и нарочито рассмеялся.
     Я взяла лук и надела на правую руку щит, и  из  толпы  до  меня  ясно
донесся чей-то мужской голос:
     - Вот-вот, хорошенько охраняй этих красавиц, девочка.
     Это вызвало буйное веселье. Я повернулась туда, откуда долетел голос,
и отдала ему честь, как мы это делали по отношению к Градоначальнику.  Все
заржали и захлопали.
     А затем снова труба, и снова тишина. Полная, гробовая тишина.
     Градоначальник встал, подняв золотой