л здоров; как бык. Он пронес меня через  десятую  ночь  со
скоростью копья; на десятый  день  после  того,  как  я  дал  ему  и  себе
отдохнуть пару часов, он снова пустился в полет, как будто для  него  было
делом чести, чтобы я ушел от погони. И в самом деле, на одиннадцатую ночь,
последнюю в тоннеле, когда глаза у меня слипались, а голова  кружилась  от
недостатка сна, я начал думать, что моя городская  жена,  дитя  волшебного
рода, наложила на коня волшебное  заклинание,  чтобы  он  мог  лететь  без
устали.
     Мой последний факел догорел в предыдущий "день", и я присвоил золотую
лампу из одной комнаты отдыха и зажег ее. Мне не хотелось использовать  их
оснащение, но у меня не было выхода.
     Приблизительно в полночь, по моим подсчетам,  я  спешился,  встал  на
колени и приложил ухо к мостовой. Вибрации от копыт не было; без сомнения,
охотники  отдыхали  ночью.   Я   поспал   три   часа,   соблюдая   обычную
предосторожность и положив сбоку железную фляжку с водой; нужно  быть  при
смерти, чтобы не поворачиваться во  сне  примерно  через  час,  и  твердый
предмет будил меня каждый раз, и каждый раз получал крепкое  ругательство,
но без него я не проснулся бы, пока собаки не схватили бы меня за горло.
     Проснувшись и все еще не слыша шума, я пару часов шел рядом с  конем,
не садясь на него, чтобы сохранить его силы. Я не собирался расставаться с
ним даже в конце тоннеля.
     Если у тоннеля был конец. Может быть, он был  заколдован  и  не  имел
конца?
     Потом лампа затрепетала и внезапно погасла.
     Воздух испортился; у него был кислый запах.  Конь  дернул  головой  и
захрапел, а у меня перехватило дыхание. Я подумал: теперь  я  задохнусь  в
темноте - прекрасный исход моего побега. Но оказалось, что я не в темноте.
Когда глаза привыкли к темноте без лампы, я смог  различить  впереди  кучу
камня, и сквозь нее шел  серый  луч,  который,  хоть  и  очень  слабо,  но
указывал на внешний мир.
     Мы осторожно пробирались через эти дебри - у меня  было  впечатление,
что огромный кусок крыши обвалился здесь в  результате  сотрясения  земли.
Это был единственный удар по тоннелю. До тряски там была широкая  лестница
и, возможно, еще одна арка таких же размеров, что и первая, чтобы  унизить
человека. Сейчас же был только камень и выход между разбитыми глыбами.
     Скоро я дышал воздухом мира, и запах этого воздуха был ароматным, как
цветы. Конь встряхнул гривой и оттолкнулся от земли копытами.
     Тоннель выходил на дно  долины,  которая  лежала  между  видневшимися
вдали пологими холмами, черно-зелеными в предрассветный час. Выход смотрел
на юг - слева солнце поднимало  голубую  вуаль  тумана,  это  было  солнце
самого начала весны, у которого, казалось, нет тепла  и  энергии,  но  оно
все-таки очищало землю светом.
     Солнце. Как  и  воздух,  оно  было  лучшим  из  всех  солнц,  которые
когда-либо вставали над землей. Мне хотелось кричать  от  чистой  радости,
что я снова наверху.
     Я посмотрел назад; горы таяли далеко на севере и западе, их  подножия
были скрыты туманом, а вершины блестели в лучах  восхода,  как  острова  в
небе.
     Я сел в седло, и конь рванулся галопом  на  юго-восток.  Относительно
направления у меня было только два соображения. Во-первых,  преследователи
могли решить, что я отправлюсь назад на восток, север  и  даже  запад,  на
старые маршруты племен, чтобы затеряться среди своего  народа.  Во-вторых,
самый короткий путь к  морю  лежал  на  юго-восток.  Море  было  явлением,
которое сам я никогда в глаза не  видел,  но,  по  сказкам,  оно  казалось
последней и окончательной точкой судьбы-пути.  Край  океана,  край  земли,
край бездны. Кто бы решил, что преследуемый волк побежит в ту сторону?
     Свежий воздух опьянил меня оптимизмом. Продукты у меня кончились  три
дня назад; я поднял камни с дороги и использовал пояс в качестве  рогатки,
чтобы добыть  себе  зайца  на  обед,  трюк,  которому  я  научился  еще  в
мальчишестве. Теперь, когда я выбрался  из  тоннеля  и  местность  шла  на
подъем, я постоянно следил за дорогой позади  меня.  Не  увидев  признаков
преследования в течение дня,  ночью  я  развел  костер  во  впадине  между
низкими холмами, где росли молодые дубы, и зажарил зайца, в то время,  как
конь весело щипал весеннюю траву. Между деревьями был даже пруд для питья.
Эти обычные вещи были царским даром после  скупого  великолепия  подземной
дороги.
     Я снова пустился в путь до рассвета. Выиграв время,  я  не  собирался
терять его снова.
     Местность была по большей части  холмистой,  хотя  к  востоку  лежала
плоская, туманная  равнина,  блестевшая  бесчисленными  зеркалами  зеленой
воды, так что временами казалось, что  куски  неба  упали  среди  зарослей
ивняка; край какого-то болота, которое я, к своей радости, миновал.
     На вторую ночь мне встретилась пещера. Я спал так удобно, что потерял
несколько часов езды.
     В тот  день  дорога  резко  пошла  вверх.  Местность  была  неровная,
покрытая травой и редким лесом из елей, сосен и дубов. Местами возвышались
скалы, увитые плющом, и то  тут,  то  там  мелькали  высокие  белые  холмы
известняка, старые карьеры, уже давно заброшенные  и  обрызганные  ранними
желтыми полевыми цветами.
     Поднявшись  достаточно  высоко,  я  несколько  минут  постоял   среди
деревьев, оглядывая местность внизу и позади себя. На  севере  шел  дождь,
скрывая из виду дальние горы. Вскоре между стеной дождя и солнечным светом
я различил группу темных пятнышек. Это была погоня.
     Они были уже меньше, чем в одном дне пути от меня, и двигались в моем
направлении. Возможно, они видели меня  на  фоне  горизонта  или  заметили
следы копыт на более мягкой почве пограничных с болотом склонов.
     Я  с  горькой  иронией  вспомнил,  как  я  сам  взял  след  эшкирских
поработителей через горы прошлой  весной,  ориентируясь  по  их  следам  и
отпечаткам копыт их лошадей.
     Я  разделил  зайца  на  части  накануне,  но  сейчас  не  стал   есть
сегодняшнюю  порцию,  а  продолжал  скакать  дальше.  С  восходом  луны  я
спешился, чтобы дать коню отдохнуть, но продолжал идти вперед, ведя его на
поводу. Я принимал меры предосторожности с тех пор, как рассмотрел погоню,
прячась между деревьями или крадучись пробираясь в тени холмов.
     Когда погоня была так близка, я больше нуждался и стратегии, нежели в
скорости.
     В конечном итоге я пришел к мысли, что мне придется расстаться с моим
конем.
     Старейшая уловка преследуемого - спешиться  и  пустить  коня  вперед,
чтобы сбить с толку тех, кто идет по следу, однако это нелегкий шаг. Когда
конь  уходит,  он  уходит  навсегда,  и  ты  остаешься  пешим,  наполовину
медленнее продвигаешься и становишься вдвое более уязвимым, чем прежде. Но
ты не можешь приказать своей лошади не оставлять после себя навоз  или  не
делать копытами вмятин в грязи, и если ты не хочешь, чтобы он пал мертвым,
задохнувшись  от  бега,  ты  можешь  заставить  его  гнаться   только   до
определенного предела.
     У погони был умный проводник; я  пришел  к  этому  выводу  логическим
путем. Он хорошо читал лошадиные следы. Наступил пятый рассвет, и я увидел
всадников, собравшихся в узкой зеленой лощине под холмами. Их было  только
девять или десять. Один из них, проводник, стоял на коленях среди каких-то
камней и исследовал место, где я позволил себе часовой сон.  Это  положило
конец  моим  сомнениям.  Они  настигали   меня   быстро,   проводник   был
проницательный, они предполагали, что я буду скакать  пока  не  свалюсь  с
седла от смертельной усталости.  Таким  образом,  я  должен  пустить  коня
бежать одного и надеяться тем самым обмануть их.
     До полудня я вел коня на поводу. У зеленых холмов были рваные меловые
вершины; путь между ними был  достаточно  ровный,  коню  не  будет  трудно
бежать. Ветер дул с севера, по крайней мере ему не придется спорить с ним.
Я дал ему есть, пока мы шли, и снял сбрую, нагрузил мешки у седла камнями,
чтобы глубина его следов как можно  меньше  отличалась  от  прежней  и  не
показала проводнику, что он без всадника. Я повесил фляжку с водой на  шею
и развернул коня на восток. Я  надеялся,  что  он  не  влетит  в  коварную
трясину, а будет держаться по краю. В нем был еще огромный запас скорости,
а эшкирские кони любят бег.
     Я хлестнул  его  своим  поясом,  чтобы  заставить  бежать.  Грубое  и
неблагодарное прощание с хорошим конем, но ничего нельзя было поделать. Он
ринулся вперед, из-под копыт полетела трава, и вскоре он исчез за зелеными
грядами гор, над которыми ветер гнал черные и белые тучи.
     Я надеялся, что земля  здесь  достаточно  твердая  и  не  выдаст  мой
собственный след. Я повернул на юг, неся сбрую с собой, чтобы не оставлять
ключа к разгадке, и пустился ритмичным бегом, которому мальчиков обучают в
крарле. Если у тебя крепкие ноги и здоровые легкие,  ты  можешь  сохранять
эту скорость довольно долго и покрыть приличное расстояние.
     Потом все мои старания пошли насмарку.
     Ветер расколол небо. Вспыхнула белая молния,  и  дождь  хлынул  серой
простыней. Еще три вспышки, и меня поглотила стена воды.
     Теперь   случится   следующее:   дождь   смоет    обманчивые    следы
коня-приманки; к тому же он образует грязь, которая, если  потоп  кончится
танк же внезапно, как начался, засохнет с превосходными  отпечатками  моих
собственных следов. Тем  временем  я,  продираясь  вслепую  сквозь  мокрую
стену, оставлю столько любезных знаков своего  продвижения,  сколько  есть
вокруг невидимых  кустов  и  веток,  на  которые  я  наткнусь  и  обломаю.
Существовала еще одна приятная  возможность.  Некоторые  лошади  не  хотят
бежать в бурю. Может быть, мой эшкирский конь замрет на месте  или  рванет
назад по тому пути, что я послал его, и с пустым  седлом  влетит  прямо  в
гущу моих преследователей.
     Я стоял под  разрываемым  молниями  дождем  и  заклинал  себя  думать
дальше. Мне казалось, что следует добраться до ближайшего укромного  места
и тем самым оставить как  можно  меньше  сигнальных  знаков.  Конь,  если,
несмотря на мои сомнения, он продолжает двигаться  вперед,  оставит  метки
для проводника. И, что бы ни случилось, им  не  придет  в  голову,  что  я
прячусь у обочины. Они решат, что я упорно продвигаюсь вперед.
     Я поднялся по соседнему склону к естественной башне из известняка  на
вершине. Здесь, между двумя пористыми отрогами, в черной клейкой  грязи  я
приготовился переждать бурю.
     Ждать предстояло долго-долго.
     Гроза бушевала на холмах, иногда  бросаясь  в  сторону,  потом  снова
возвращаясь. Дождь и ветер не утихали. Должно быть, прошло четыре часа,  и
я  начал  ругать  себя;  я  должен  был  предвидеть  плохую  погоду,  было
предостаточно признаков того, что я должен был  сохранить  лошадь,  должен
был бежать на юг, рассчитывая на то, что дождь запутает мои следы.  Короче
говоря, я должен был сделать все, чего я не сделал.
     Вскоре на  нижний  склон  вылетели  пять  всадников,  направляясь  на
юго-восток.
     Очевидно, поисковая партия разделилась, так как они не были  уверены,
в каком направлении я двигаюсь.
     Все они были люди Кортиса. Даже сквозь дождь  я  различил  их  черные
одежды, их серебряные лица-черепа с черными  стеклянными  глазами.  Только
командиры Кортиса Феникса Джавховора носили униформу гвардии  моего  отца.
Все еще жаждут возмездия?
     Я гадал, как далеко они уйдут, прежде чем  встретят  мою  лошадь  или
вернутся назад в укрытие. Я также гадал, куда направились  другие  четверо
или пятеро, и есть ли среди них люди Эррана, хотя я не представлял  больше
интереса для Эррана и он не очень сильно заботился  о  мести,  существовал
еще вопрос его научных философских экспериментов с моей плотью.  Возможно,
он предложил  за  меня  вознаграждение,  и  обнищавшие  командиры  Кортиса
скакали за ним. Немарль тоже мог послать людей. Однако  я  заметил  только
десять человек.  Немного  за  шкуру  Черного  Волка,  сына  Черного  Волка
Эзланна. Возможно, где-то были и другие группы, которых я еще не видел.
     Догадка омрачила меня, я рассердился на себя,  на  свое  положение  и
недостаток удачи.
     Внезапно из дождя возникли еще  три  всадника,  эти  ехали  медленно.
Когда они поравнялись с моим укрытием, первый спешился, встал на колени  в
грязи и начал обследовать землю. Лошадь  этого  всадника-проводника,  была
меньше и коренастее, и он был без  маски.  Темный  раб.  Два  командира  в
капюшонах показали мне свои черно-серебряные головы-черепа; затем один  из
них рассеянно протянул руку, чтобы стряхнуть дождинки  с  пучка  травы  на
склоне. Это был бессмысленный женственный жест изящной руки в  перчатке  с
тонким запястьем; я узнал его - родственник Демиздор, Орек.
     - Ну, - обратился второй к рабу, - что ты разглядел?
     Раб что-то пробормотал на неестественном городском языке.
     Этот командир сказал:
     - Мы потеряли его, Орек, если только удача нам не улыбнется.
     Орек яростно развернулся в седле.
     - Нет, клянусь душой. Мы найдем его. Ах, почему Повелитель Кортис  не
дал нам бронзовых?
     - Он считал это напрасным усилием. Он не  хотел  посылать  войска  на
поимку волчьего пса Эррана.
     Орек ударил себя кулаком по бедру - жест, характерный для  девиц  или
девоподобных мужчин, предполагающий изобразить силу характера.
     - Эрран не получит его, когда мы его схватим,  нет,  клянусь  золотой
шлюхой.
     Потом его голос дрогнул как у мальчика, как будто  он  заплакал.  Эго
удивило меня. Я подумал: неужели Орек даже плачет, когда сердится?  Прежде
чем я смог ответить на этот вопрос, он немилосердно хлестнул  свою  лошадь
плетью с серебряным наконечником, она рванулась вперед и прочь - в  дождь,
за остальными.
     И в следующий момент в игру вступил абсурд.
     Оставшийся серебряный командир спешился и повел лошадь  по  склону  в
направлении моего убежища, обращаясь через плечо к рабу:
     - С меня хватило купанья, парень, я за  то,  чтобы  переждать  здесь,
пока утихнет гроза. Поезжай и скажи Зренну, где  я.  Скажи  ему,  что  они
будут  скакать  вслепую  до  полуночи.  Мы  не  найдем  следов,  пока   не
прекратится этот ливень.
     Проводник сел на свою лошадь и поскакал на север, где, вероятно, вела
поиски вторая часть группы. Серебряный командир продолжал  подниматься  по
холму в моем направлении.
     С меня было довольно сидения в луже, и я был сыт погоней.
     Я быстро вынул из  ножен  украденный  мной  у  бронзовой  маски  меч,
подождал, пока серебряный обойдет вокруг первого отрога, а потом  поднялся
и рассек его насквозь от груди до спины.
     Его  остекленевшее  ошеломление  было  видно  даже  через   маску   и
запотевшие стекла. Я стянул с него маску, и дождь заплясал на его зрачках.
     Лошадь, привычная к грозе и бурным сценам, стояла спокойно, глядя  на
меня с безразличием. Я посмотрел на мокрые  черные  одежды  мертвого,  его
маску, его лошадь, и подумал: почему бы и нет?
     Четверть часа спустя вниз  по  склону  ехал  серебряный  командир,  в
маске, в перчатках, с  опущенным  капюшоном,  оставив  полуодетый  труп  в
меловой грязи на вершине холма.
     Командир не успел отъехать очень далеко,  когда  с  севера  подъехали
двое, приветствуя его криками и новостями.
     - Зренн отправился на юг с семеркой Немарля и рабом. Он считает,  что
Вазкор пошел в том направлении, и Зренн  собирается  искать  по  кольцу  и
поймать его между двумя группами.
     - Вот как? - сказал серебряный командир.
     Двое всадников подскакали к нему,  кутаясь  от  дождя.  Если  бы  они
знали, как близки они  к  сухой  пыли,  они  смаковали  бы  каждую  каплю.
Серебряный командир наклонился к ближайшему из них и  ударил  ножом  между
ребрами. Когда он перевернулся, его сосед, выругавшись, схватился за  свой
меч. Но недостаточно быстро. Уже окровавленный меч командира вонзился  ему
в шею, прервав ругательство, его намерение и жизнь.
     Этот серебряный командир, совершенно очевидный выродок и сумасшедший,
развернул свою лошадь и помчался на юго-восток, и  дождь  на  ходу  смывал
кровь с его оружия.
     Мы видим, что видим. Если кажется, то так оно и есть.
     Скоро я встретил еще  троих  серебряных.  Гроза  наконец  ослабевала,
проносясь  стихающими  порывами.  Дождь  поредел,  и  стало  видно  темное
пурпурное небо с медным молотообразным пятном в том месте, где должно было
закатиться солнце. Под нависшей скалой трое выкручивали свои мокрые плащи,
и говорили о Зренне и семерых командирах Немарля, и о  нехватке  бронзовых
воинов, и, заметив меня, приветствовали и скоро лежали в траве, один - без
головы.
     Из преследуемого я превратился в охотника, и это мне нравилось.
     Эти люди, которые презрительно смеялись надо мной, когда я корчился в
Эшкореке, теперь окончили свои поиски на лезвии моего оружия.  Мой  конец,
если бы они поймали меня, не был бы таким деликатным. Я не старался скрыть
их трупы от проводника и команды. Найдя своих мертвых, живые должно  быть,
вообразили, что по юго-восточным холмам гуляет черная магия.
     Из отрывков их разговора до того, как  я  убил  их,  я  узнал  об  их
численности и стратегии.
     Было восемнадцать серебряных, из них семеро от Немарля, и они  искали
меня прочесывая местность. Это было странное число. Если они действительно
хотели заполучить меня, то почему послали так мало людей; если я так  мало
стою, зачем вообще возиться со мной? Как и раньше, казалось, что это  была
личная вражда. Я считал, что Демиздор могла сплотить своих родственников и
послать  по  моему  следу,  когда  ее  горькая  любовь  опять   обернулась
ненавистью. Это, несомненно, объяснило бы  малое  число  людей  Кортиса  и
недостаточное количество, но решимость людей Немарля, потому что в городе,
конечно, было несколько влюбленных в мою белокурую жену,  готовых  быть  у
нее на побегушках.
     Что касается их плана - некоторые поехали вперед, теперь после моей с
ними встречи  их  было  несколько  меньше;  некоторые  ездили  по  кольцу,
описывая круги в надежде найти меня. Гроза разметала погоню, и волк  напал
на стаю сзади.
     Опустилась черная ночь без звезд, смытых дождем.
     Болото скрылось из виду, оставшись  на  востоке;  холмы  сливались  в
нагорье, покрытое серым известняковым торфом и стелющимися деревьями.
     Мое тело казалось пустым от недостатка сна,  но  у  меня  был  мощный
стимул для продолжения движения,  и  было  бы  ложью  сказать,  что  я  не
испытывал острой радости, убивая  моих  врагов.  В  действительности  я  с
нетерпением ожидал новой встречи с ними, жаждал крови, снова превратившись
в разбойного воина с хорошим запасом ярости. Я слишком долго был  рабом  и
трусом с утонченными манерами в Эшкореке, и тонкий  слой  позолоты  быстро
стирался.
     Наконец я увидел впереди красное свечение на фоне темноты.
     В древней каменоломне примерно в восьми футах внизу горел  костер,  и
вокруг него сидело семь человек.  Двое  были  черепоголовые,  а  остальные
пятеро в истрепанных серых и шафрановых ливреях, которые,  как  я  помнил,
носили люди Немарля. Раб-проводник тоже был с ними и жарил на вертеле пару
плохо освежеванных зайцев.
     Мне было  любопытно,  как  они  будут  есть,  эти  члены  двора  двух
Джавховоров, которые, в отличие от Эррана, продолжали делать  вид,  что  у
них  нет  желудков.  Но  мне  не  пришлось  узнать,  потому  что  один  из
черепоголовых командиров повернулся ко мне, разглядел мой наряд и  коня  и
сказал:
     - Ну, Скор, мы прекратили поиски на  сегодня.  Ты  не  встретился  со
Зренном, Ореком и другими, гоняющимися за своими собственными  хвостами  в
темноте?
     Значит, отсутствовали кузены Демиздор с двумя из людей Немарля.  Всех
остальных я оприходовал, за исключением них в каменоломне.
     - Нет, - сказал я, улыбаясь под маской, поддаваясь  чувству  жестокою
насилия.
     Семь человек, которых предстоит убить. Я не  с