пространилась. Они все знали - и эпизод с
Золотой  Рукой,  и  часы,  когда  я  исцелял  в  Роще,  и  об  отступлении
принца-джердата с двумя сотнями человек. Что же сделает чудотворец теперь?
     Чудотворец прошел в свои покои. Тут же меня потревожил Кочес, который
вернулся после ужина напуганным.
     - Чарпон, господин Вазкор, - проблеял он.
     Глаза его бегали. Он собирался предать своего хозяина, и  этой  мысли
он боялся, как и меня.
     - Что Чарпон?
     - Корабль, "Вайн-Ярд". Хессеки говорят, что он собирает всех на борту
сегодня поздно ночью и отплывает с отливом на рассвете. Он  не  собирается
вам ничего говорить. С ним должны быть другие помощники,  а  также  те  из
команды, кого удастся быстро собрать. Рабы-гребцы по прежнему на борту.  Я
слышал, он отправил их за провиантом - мясом и вином, которое они получают
перед началом путешествия.
     Я позволил Кочесу трещать  о  глупости  Чарпона,  о  его  собственном
желании служить мне и о  том,  как  было  для  него  опасно  пойти  против
капитана и принести мне новости. Я не хотел и не собирался терять корабль.
Чарпон, решивший, наверное, быть занозой у меня в  боку,  достиг  предела.
Единственным способом остановить его и убрать проблемы, с  ним  связанные,
была его смерть.
     Решив убить его, я столкнулся с другой проблемой - я не хотел убивать
ни его, ни кого-либо другого тем безотказным способом, которым я владел, -
силой моей воли. Моральные соображения были здесь  не  при  чем.  Это  был
чистый страх.  Я  боялся  Силы  во  мне.  В  минуты,  когда  я  боялся,  я
чувствовал, как какой-то демон захватывает мой мозг, я  испытывал  чувство
раздвоения, которое могло бы снести меня с ума. Я решил действовать иначе.
     Я отослал Кочеса, поблагодарив его, и он прокрался в постель Тэи.
     Я позвал Длинный Глаз, который застыл у моей  двери,  как  деревянный
страж. Я рассказал ему о планах Чарпона.
     Прежде чем я успел что-либо добавить, Длинный Глаз сказал:
     - Я выслежу Чарпона и убью его.
     - Он будет не один, - сказал я.
     - Ну и что? Все хессеки почитают Вазкора, а не Чарпона.
     - Ты ведь знаешь,  что  я  могу  и  сам  это  сделать,  -  сказал  я,
раздраженный смутным чувством вины. - Ты не спрашиваешь, хочу ли я,  чтобы
ты сделал это для меня?
     Он посмотрел на меня пустым взглядом. Боги были  непостижимы.  Больше
он никуда не смотрел. Ничего не сказав, он выскользнул в ночь.


     Я сидел перед пурпурным окном до тех пор, пока рассвет не  перекрасил
черный цвет в синий, а синий - в  красный.  Птицы  нежно  запели  в  своих
клетках.
     Эта ночь была не для сна. Я думал: "Сейчас  ли  он  убивает  Чарпона!
Может быть, хессеки все-таки остались верны  капитану?  Может,  они  убили
Длинный Глаз, приняв его за грабителя, как же еще можно было бы  объяснить
его лунатизм? Это подло, это воняет. Если  должен  быть  использован  нож,
почему бы и не мой? Одного человека я  убил  раньше.  А  это  убийство  по
заказу".
     Вдруг раздался стук в дверь. Дверь открылась, я вскочил на ноги,  как
будто это я ждал палача.
     Это был  не  Длинный  Глаз,  а  один  из  хессеков,  который  заметно
заискивал передо мной, покорно закрыв лицо руками.
     - Наш лау-йесс, - начал ан и разразился потоком корабельного арго.
     Так я узнал, что Чарпон с  пятью  матросами-хессеками  остановился  в
извилистой аллее, которая напрямую вела от Рыбного базара  на  причалы,  и
сказал,  что  кто-то  его  преследует,  какой-то  бродяга,  которого  надо
проучить. Тогда хессеки  попрятались  в  узких  дверных  проемах  складов,
стоявших вокруг, а Чарпон остался один, повернувшись лицом в  ту  сторону,
откуда они пришли. Разбойник, видимо, почуяв  опасность,  не  появился,  и
Чарпон с ножом в руке пошел по аллее назад.
     Из темноты улицы внезапно раздался сдавленный животный вскрик, еще  и
еще один.
     Насколько верно, что большинство  складов  в  Торговом  городе  имели
охрану, настолько же было верно и то, что охранники считали  своим  долгом
находиться внутри склада, а не за его пределами. Таким образом,  никто  не
помешал Чарпону, когда без лишней спешки он убил Длинный  Глаз,  посланца,
которого он ждал.
     Трое из хессеков удрали. Двое остались, дрожа и причитая, вжимаясь  в
тень. Наконец, и крики, и всхлипывающие звуки, сменившие их, прекратились.
Снова появился Чарпон, мясник, с  руками,  обагренными  кровью,  и  сказал
хессекам, в ужасе прилипшим к дверям:
     - Не сделать ли мне однажды ночью то же самое с хозяином этого  раба,
с этим гадом Вазкором?
     Потом раздался звук, как будто на крыше завозилась  птица,  и  голова
Чарпона дернулась и наткнулась на какой-то предмет,  который,  как  птица,
летел к нему. Эта птица влетела Чарпону в глаз.
     Когда он умер, а это произошло не сразу, хессеки осторожно  собрались
вокруг него и увидели, что птицей был длинный кусочек  кремня,  заточенный
острее, чем нож.  Годы,  проведенные  за  чертой  закона  и  безопасности,
приучили их к осторожности и благоразумию,  они  не  стали  выяснять,  кто
отомстил за Длинный  Глаз,  выстрелив  с  крыши  склада.  Однако  когда  я
спрашивал их позже, я узнал, что это, скорее всего, был хессек,  настоящий
чистокровный хессек из древнего города,  так  как  это  они  носили  такие
рогатки для стрельбы по уткам и чайкам в зарослях камыша. Масрийский закон
запрещал  им  носить  ножи,  и,  чтобы  как-то  компенсировать  это,   они
изобретали различные  хитроумные  игрушки.  Матрос,  у  которого  вся  эта
история была почти написана на лице,  поднял  на  меня  глаза.  Свет  всех
оттенков занимающейся  зари  обнажил  выражение  его  лица.  Это  было  не
волнение  и  не  таинственность,  как  я  опасался,  а  какое-то  странное
испуганное удовольствие.
     - Найди Кочеса и остальных, - сказал я. - И отправь их ко мне.
     Согласно его рассказу, он не полюбопытствовал,  что  за  "разбойника"
убил Чарпон. Несомненно, он очень не хотел на него смотреть, так же как  и
на неизвестного убийцу с крыши. Любого капитана галеры ненавидят его люди,
и  Чарпон  не  был  исключением.  Возможно,   один   из   удравших   решил
воспользоваться удобным случаем. Эту тайну не стоило разгадывать.
     Капитан владел своим кораблем, должно быть, легко будет заменить  его
права моими (связка золота в нужном официальном месте).  Капитаном  станет
Кочес, он раздуется от восторга, как здоровый  злой  мальчишка,  и  охотно
будет моим ставленником, каковым он сейчас уже является.
     Неважно, какими средствами, но заноза была из меня выдернута.
     Все было решено.
     Но что же с Длинным Глазом? Сын недолго живущего народа,  у  меня  он
прожил не дольше. Он спас меня от урагана, чтобы я мог  отправить  его  на
нож Чарпона. Он верил, что я бог. Возможно, умирая в агонии, он  продолжал
верить в это.
     Я сел и поговорил с Кочесом,  а  потом  выслушал  троих  перепуганных
помощников, вызванных с корабля. Они послушались  Чарпона,  а  теперь  все
умоляли меня простить их.  И  все  это  время  я  видел  зарубленное  тело
Длинного Глаза в аллее у причалов. Я знал, что пока  я  отдаю  приказания,
земляные крысы, обитающие в порту, собрались на свой пир.



                                    4

     В тот день я рано пришел в дом Фунлина  и  избавил  его  от  камня  в
почке. Как и накануне, он ругал  меня  и  повторял,  что  я,  как  собака,
вцепился в его жизнь.  Все  бумаги,  однако,  у  него  были  в  надлежащем
порядке, и свидетель ждал - выбора у купца не было. Как я  и  рассчитывал,
его боль вернулась, и я не возложил на него руку, пока он не заплатил. Мне
было горько, и он не мог обозвать  меня  хуже,  чем  я  сам  себя  обозвал
предыдущей ночью.
     Вскоре после восхода солнца вокруг "Зубов Дельфина" собралась  толпа.
Бедные, больные, страждущие  -  я  должен  был  это  предвидеть.  Когда  я
появился, толпа зашумела. Моя слава распространилась даже быстрее,  чем  я
рассчитывал. Несмотря на усилия Кочеса и хессеков, я не мог  пройти,  меня
со всех  сторон  хватали  руками.  Я  остановился  и  огляделся,  тронутый
сочувствием к ним и отвращением к себе, зарабатывающему на их  отчаянии  и
наивности.
     - Здесь я никого из вас лечить не буду. Идите домой, а на  закате  вы
найдете меня в Роще Магналий. Это мое последнее слово.
     Ко мне прорвалась  женщина,  крича  что-то  на  хессекском,  и  Кочес
отпихнул ее в сторону. Это меня задело, но я не осмелился помочь ей, иначе
они все опять стали бы ныть.
     Не глядя больше  по  сторонам,  я  пошел  прямо  по  лестнице,  толпа
расступалась передо мной,  и  только  один  грубого  вида  смуглый  парень
схватил меня за руку. Но получив удар энергии,  он  отскочил,  завывая,  и
больше мне никто не досаждал.
     К полудню  в  гостинице  стало  известно  о  смерти  Чарпона  от  рук
грабителей. Помощники Чарпона, которые, должно  быть,  догадались  о  моем
участии в этом деле, были слишком испуганы,  чтобы  рассказывать  о  своих
подозрениях, и помогали распространять байку о загадочной вылазке воров из
Старого Хессека на болоте. И раньше у причалов  совершались  преступления,
нити от которых тянулись в Бит-Хесси.
     Быстро, как только мог, я привел в порядок дела "Вайн-Ярда",  поручив
Кочесу как капитану  отвечать  за  судно.  Он  улыбнулся  и  выразил  свое
удовольствие, однако в глубине его взгляда было запрятано беспокойство. Он
заартачился только,  когда  я  велел  расковать  гребцов  и  разрешить  им
свободное передвижение по палубе, хотя бы  под  наблюдением  вольнонаемной
стражи, а также платить этим несчастным скотам и прилично их  кормить.  Он
возражал, что рабы злобны и склонны к побегам. Большинство из тех, кого  я
видел,  были  слишком  измождены,  чтобы  отважиться  на  это,  а  если  и
отважатся, рассудил я, мы сможем найти других. Я бы не хотел, чтобы гребцы
умирали от недостатка питания и  движения,  если  кораблю  придется  долго
стоять у причала. Проследить за всем и доложить мне я  велел  Лайо,  моему
бывшему напарнику, которого я давно освободил и использовал как слугу. Эти
действия принесли мне новую славу  в  Бар-Айбитни,  на  сей  раз  -  славу
глупого благодетеля.
     Следующий день был тоже занят делами. Представители Фунлина  посетили
меня, чтобы договориться о выплатах моей доли, а остаток дня я потратил на
то, чтобы  найти  себе  жилье  на  фешенебельной  западной  стороне  Стены
Храгона, где-нибудь на окраине Пальмового квартала,  поближе  к  денежному
поясу города. Куда бы я ни шел, меня  сопровождали  мои  стражи-хессеки  и
Кочес или кто-нибудь из его приятелей пиратов.  Время  от  времени  группы
просителей приближались ко мне, но я не  отступал  от  своего  правила,  и
жестокое обращение отгоняло их  прочь.  Всеобщий  благодетель  принадлежит
всем, кроме себя. Я побаивался вечернего  появления  в  Роще,  болезней  и
просьб о помощи, лечения, которое  они  выжимали  из  меня  и  которое  не
приносило мне никакой радости, а только выгоду - деньги и славу. Я  думал:
ВЫСОСУТ ДОСУХА, КАК ПИЯВКИ. ОНИ ПИЯВКИ ИЛИ Я ПИЯВКА? КТО КОГО СОСЕТ?
     Все происходило слишком быстро, это я сейчас  вижу.  Но  остановиться
тогда было невозможно. Ежечасно я должен был напоминать себе о своей  цели
- восстановить доброе имя моего отца быть достойным  его,  победить  белую
ведьму.


     В сумерках  на  дороге  собралось  много  людей.  Маленькие  масляные
светильники в их руках, покрытые  зелеными  абажурами,  освещали  путь  до
ворот Рощи. Я не глядел по сторонам, так как  уже  понял,  что  стоит  мне
поймать чей-нибудь взгляд, как человек начнет выкрикивать свою  просьбу  и
пробиваться ко мне. Люди впереди расступались, чтобы дать  мне  пройти,  а
сзади снова смыкались стеной, чтобы следовать за мной. Все  молчали.  Даже
когда я вошел в Рощу и пошел вверх по лужайкам, толпа хранила  молчание  -
темная масса в темноте деревьев, с  точками  света  от  крошечных  ламп  и
светлячков в кустах. Помню, мне пришло в голову,  что  они  знают,  как  я
приказал убить человека предыдущей ночью, а косвенно -  и  двоих.  Но  все
было гораздо проще: они узнали, что я собрался  "пожить  по-масрийски"  по
другую сторону Стены Храгона на краю Пальмового квартала.  По  их  мнению,
это было последнее дело, и я  не  останусь  больше  с  ними.  Не  было  ни
возмущения, ни криков, ни просьб, чтобы я  остался.  Они  поняли,  что  не
имеют на меня влияния. Они придвигались ко мне, я их касался, они получали
лечение и таяли в сумерках. Все это напоминало ритуал. Они были похожи  на
призраков. Мне казалось, я видел их насквозь, видел их быстротечную жизнь,
видел, как мало дней им отпущено.
     Эта ночь была черной, безлунной, и, как обычно в Бар-Айбитни в начале
лета, становилось прохладно.
     Я очень устал. Я удивлялся, как они  еще  могут  вытягивать  из  меня
какую-то силу.
     У моего локтя встала старуха.
     - Сделай меня молодой, - прошептала она.
     - А, Лели, - сказал Кочес.
     Он дремал в какой-то беседке. Позевывая, он ждал,  что  будет  делать
Лели, позабавит она меня или рассердит, чтобы понять, что  с  ней  делать.
Оставшаяся толпа попятилась,  освобождая  ей  место;  ее  признали  вещью,
принадлежащей мне.
     - Молодой, - сказала она, впиваясь ногтями в мою руку.  -  Молодой  и
девственной.
     - Дерзкая старуха, - сказал Кочес.
     Я пристально смотрел на нее в синевато-сером свете. Кожа на  ее  лице
была как мятая бумага, натянутая на кости, но ее горбатая спина  благодаря
работе моих рук стала прямой, как меч. Я знал, что она вернется.
     - Почему бы и нет? - сказал я ей.
     Она хихикнула.
     - Не сейчас, - сказал я. - При свидетелях. Согласна, бабушка-девочка?
     Ее лицо, как у ребенка, сморщилось от смеха. Она стукнула меня  своей
морщинистой рукой.
     - Решено!


     Я вернулся в гостиницу и спал, как мертвый, хотя и видел сны.  (Может
быть, мертвые тоже видят сны и забывают их,  когда  вновь  рождаются,  как
утверждают масрийские жрецы.)
     Проснувшись, я забыл про Лели. Но она про меня не забыла. Она  стояла
в моем дворе, выкрикивая проклятия мне, как мошеннику, который  обещал  ей
молодость и не дал. Кочес угрожающе махал руками, а она  скалила  на  него
зубы. Она говорила, что люди покрепче, чем он, умирали от ее укусов.
     Был полдень того дня, который считается серединой масрийского  месяца
нислата. День не  хуже  любого  другого  для  перевоза  моих  пожитков  из
"Дельфина" в новый дом.
     Кочес проследил за устройством дома, наняв повара из гостиницы и двух
девушек, чтобы они прислуживали нам за едой и содержали дом в чистоте.
     Он перетащил и Тэи и поместил его в своей части  жилья,  шепнув  мне,
что как только я почувствую потребность...  Я  оставил  охрану  из  десяти
хессеков, оплачивая их работу каждый день от щедрот Фунлина. Для них самая
большая часть дома - наружный двор и сараи - были  временно  превращены  в
казармы.  Через  некоторое  время  там  появился  черный  пес,   которого,
объяснили мне, энергичные, как дети, хессеки собирались  натаскать  против
грабителей, хотя кажется, в основном они учили его выпрашивать  подачку  у
них из рук.
     Всего  было  девять  комнат,  которые,  согласно  масрийскому  стилю,
группировались вокруг двух внутренних двориков. Лучший из  них  я  оставил
себе, а другой был поделен между роскошествовавшим Кочесом и  притесненной
челядью. Собратьев Кочеса - помощников капитана и прочий корабельный сброд
- от своей опеки я освободил. Если бы мне прямо завтра захотелось  набрать
новую команду, на Вселенском базаре или на причалах  я  вполне  мог  найти
людей для такой работы. Что касается помощников, то, помня гибель Чарпона,
они были рады уйти. Больше я никого из них не видел.
     Помимо домашней челяди, я оплачивал услуги еще пяти человек, и  среди
них Лайо. Для каждого из них я отвел определенную часть города. Они должны
были  собирать  истории  о  колдовстве,  легенды  о  беловолосой  женщине,
которая, как я, могла  и  исцелять,  и  наносить  вред.  Они  должны  были
упоминать мое имя, Вазкор, и  смотреть,  не  обнаружится  ли  какая-нибудь
нить. Только Лайо осмелился спросить:
     - Повелитель, вы сестру свою  разыскиваете?  Или  жену?  Она,  должно
быть, разгневала вас, повелитель? Не вымещайте гнев на мне.
     - Не сестру, - сказал я. - Она в два раза меня старше. Белая карга  с
холодными глазами. Узнай хоть что-нибудь о ней, и я сделаю  тебя  богатым,
как император.
     Эти мысли, как  всегда,  наполнили  мою  кровь  старой  отравой.  Мне
снилась только она - белое создание с лицом серебристой  рыси  или  черным
лицом сирены. Предчувствия, кричавшие, что она где-то рядом, не могли меня
обманывать. Я столько могу сделать, неужели я не в силах найти одну суку?
     На закате в мои скромно обставленные апартаменты явились двадцать три
посланца. Богатые инвалиды Пальмового  квартала  ожидали  моего  прибытия.
Некоторые говорили о дарах, которые последуют,  некоторые  прислали  дары;
передняя сияла от обилия золотых вещей, серебряной  посуды,  груды  монет,
около которых любовно прохаживался Кочес.
     Посланцы поклонились мне, двое из них встали на  колени.  Их  хозяева
умирали  от  множества  неизлечимых  недугов   -   нервозности,   подагры,
сердцебиения, болезней, происходящих от злоупотреблений удовольствиями,  и
утонченных нервов. Я сказал, что навещу их, и назначил время. Я был  готов
разъезжать туда-сюда, чтобы как можно лучше изучить этот роскошный район.
     Я и сам отправил посыльного, убедившись, что он одет в черную ливрею.
Эти одежды специально для моих слуг были сшиты в  одной  из  лучших  лавок
Бар-Айбитни. Он отнес мое письмо в Общество врачей. В письме  я  просил  у
них аудиенции, на которой я в их присутствии превращу в девушку сморщенную
старуху.
     Такой хороший шанс нельзя было упустить, раз уж боги отдали ее мне  в
руки. Я больше не сомневался,  смогу  ли  Я  Это  сделать.  Раз  за  разом
оказывалось, что я совершаю такое, от чего год назад я бы  и  сам  разинул
рот, если бы увидел, как кто-нибудь другой проделывает подобные  вещи.  От
скуки я поднял кувшин с вином,  охлаждавшийся  в  тенистом  уголке  двора,
поднял без помощи рук, одним усилием воли. В это время голос в моем  мозгу
сказал мне: "Берегись, если ты начал творить чудеса от скуки". А мой отец,
Вазкор Эзланнский, занимался ли он подобной ерундой, как подъем кувшина  в
воздух, чтобы послушать крики девушек на кухне? Думаю, нет.
     Лели была  в  первом  дворе,  на  территории  Кочеса,  отделенной  от
хессекской казармы стеной  из  песчаника,  порослью  молодых  кипарисов  и
фонтаном из серого мрамора. Между Лели и Тэи возникла дружба, я думаю, как
средство сделать более нормальными их ненормальные жизни. Сейчас они,  как
пара кошек, сгорбились над масрийской игрой - доской с красными и голубыми
фишками, попивая куис из маленьких эмалевых кубков и  покуривая  маленькие
женские трубочки с зеленым тинзенским табаком.
     На доску упала моя тень, и Лели отпрыгнула в сторону, чтобы  обругать
меня. Я оборвал ее.
     - Сегодня вечером ты пойдешь со мной в Общество врачей.
     Лели пискнула:
     - Они там режут хессекских женщин и по частям их маринуют.
     - Очень разумно. Начинают с голосовых связок.
     Лели издала свое хихиканье.
     - Это для того, чтобы сделать меня молодой, молодой  при  свидетелях?
Да?
     - Да. Но это может тебя убить.
     - Может? Ну так ты меня оживишь, разве нет, дорогой?
     Колдуны делят чудеса  с  живыми;  демоны  оживляют  мертвых.  Мне  не
понравились ее слова.
     - Таких сделок я не заключаю.
     Но она уже завела свою старую песню.
     - Сделай меня молодой. Насколько молодой  ты  меня  сделаешь?  Сделай
меня пятнадцатилетней! Пятнадцатилетней и невинной.
     Тэи рассмеялся. Рассмеялся, как смущенный мальчик.
     - У нее нет скромности.
     Лели схватила его за талию;  ее  старческую  похоть  возбуждал  лю