ли
даже я не получу от него ничего больше - я сделаю их желанными. Его пальцы
коснулись крючка маски, и я вспомнила свое лицо - лицо,  которое  дал  мне
Карраказ. Я отпрянула и уперлась ему ладонью в грудь.
     - Увидеть мое лицо для тебя смерть, - сказала я.
     Его кожа жгла мне ладонь; я почувствовала, как под  ней  забилось  от
моего прикосновения сердце. Он оторвал мою руку от себя, отступил на шаг.
     - Отлично, целительница, прячь свою  заурядную  жалкую  внешность.  И
оставайся здесь, если хочешь. Но никакой еды и никакого поклонения  больше
не будет.  Если  тебе  нужен  хлеб,  можешь  заработать  его.  Помоги  нам
отстроить их дома, помоги  нам  спасти  что  можно  на  полях.  Помоги  их
женщинам родить детей взамен отнятых  у  них  горой.  А  иначе  помирай  с
голоду.
     Он повернулся, собираясь уйти.
     - Ты, которого не было здесь, когда пришел огонь, где ты был тогда? -
осведомилась я. - На дальней дороге, разбойничая,  убивая  ради  золота  и
еды. Именно в этом заключалась  тогда  твоя  работа.  Подальше  от  места,
породившего тебя. Ты не волновался о нем, пока свет красной лавы не привел
тебя обратно домой, сурового от чувства вины и жестокого от стыда.
     Я не знала, откуда у меня взялись  такие  слова  и  почему,  пока  не
заговорила, но он снова оглянулся на меня, и  лицо  его  теперь  побелело,
глаза очертило красной каймой, а ноздри раздулись от гнева  и  боли,  и  я
поняла, что угадала его точно до последней буквы.
     - Так  значит  кто-то  нашептал  тебе  о  Дараке,  ловце  золота.  Не
пересказывай мне этого и не думай, что сможешь напугать меня этим. Я  тебе
сказал, что тебя ждет, и все тут.
     Он вышел большими шагами из храма, стиснув кулаки, и теперь я  узнала
свою тюрьму в лицо.


     Теперь я могу уйти.
     Я была свободна. Никаких больше даров, никакой еды,  никаких  молитв.
Он все это пресек. Снаружи шла какая-то возня и работа. Один раз раздались
визг и звук падающих предметов у самой  двери  храма  -  какие-то  женщины
дерзнули нарушить его приказ.
     Я не ела девять дней, но не  испытывала  никакого  голода  и  никакой
особой слабости.
     Я могла ускользнуть ночью - с гарантией, что меня  никто  не  увидит;
могла бежать через бесконечную страну до моря и позволить им  забыть  свою
богиню, и позволить Дараку тоже забыть ее.
     Но теперь, когда я могла уйти, я не уйду вовсе.  Я  была  пригвождена
корнями своих чувств, как цепная собака к колу.
     Как здорово поймал меня в капкан Карраказ и сделал все,  чтобы  я  не
знала, куда я должна идти и как мне достичь  свободы.  Сперва  нужды  этих
людей держали меня здесь, а теперь - мои  собственные.  И  если  все  силы
умерли во мне, как сказал Карраказ, то как же я  исцеляла?  Как?  Или  они
исцелялись с помощью их же веры в меня? Ведь это их руки хватали мои. И я,
казалось, помнила книгу с открытой страницей:
     "Господин, - закричала женщина, - исцели меня,  ибо  я,  как  видишь,
больна."
     И сказал он: "Ты веришь, что я могу это сделать?" И женщина заплакала
и молвила: "Да, если пожелаешь." "Тогда как ты веришь,  так  и  будет,"  -
молвил он и ушел, даже не коснувшись ее. И она сразу же исцелилась.
     День десятый. Снаружи: шум, стук, крики, звук таскаемых бревен, пение
рабочих бригад. В полдень колокольный звон, призывающий на общинный  обед.
Похоже, Дарак и его люди очень неплохо все организовали.
     Затем хруст гравия под множеством  ног,  смех,  голоса.  После  этого
тишина. Огромная теплая полуденная тишина  и  томительно-недвижная  желтая
жара.
     Я подошла к дверям храма и стояла там. Деревня  стала  иной,  местами
оделась в клетки лесов, то тут то там попадались отстроенные и  наполовину
покрытые черепицей дома. Вдалеке,  в  начале  улицы  -  грубое  деревянное
укрытие, покачивающийся на столбе снаружи медный колокол, стащенный,  надо
полагать, с крыши какого-то храма. Лениво бредущая по солнцепеку корова. В
остальном деревня выглядела  опустевшей.  Значит,  Дарак  созвал  всех  на
какой-то совет на невысоком холме за домами. Да, несомненно так. Маленький
король на маленьком троне, повелевающий так, потому что его подданные были
еще ничтожней, чем он сам.
     Мой взгляд перешел на вулкан. Темная островерхая  гора,  без  облака.
Снова спит, насытившись, оставаясь все-таки ужасной.  Черный  обоюдоострый
меч, ждущий в небе, готовый обрушить свои красные удары  на  спину  земли,
когда б его ни толкнули на это кипящие в  нем  страсти.  Где-то  недалеко,
значит, и находится король, Дарак.
     Стремительное движение, как метнувшийся над камнем змеиный язык.
     Женщина  поспешно  пересекла  открытое  пространство  перед   храмом,
отбрасывая  индиговую  тень.  Мужчина  беспокойно  шевельнулся  в  дверном
проеме, сжимая в руках кол, глядя на дорогу, туда, куда  народ  последовал
за Дараком.
     - Помоги нам! - вскричала эта женщина. - Наши трое  детей  больны,  и
лекарь из Серрайна сказал, что они умрут. Я не могла  привести  их  -  они
кричали, когда я пыталась сдвинуть их с места.
     Я посмотрела на нее  повнимательней.  Ей  было  не  больше  двадцати.
Наверно, я была одного с ней возраста. Но она выглядела старой, ее молодое
лицо избороздили морщины, а волосы у нее выгорели на солнце.
     - Быстрее, Мара, - прошипел мужчина.
     - Пожалуйста, - взмолилась она.
     - Ты веришь, что богиня может исцелить твоих детей не видя их?
     - Да - о да...
     - Тогда верь, что я могу, и они будут исцелены.
     Лицо ее изменилось, морщины разгладились, словно с поверхности  пруда
сбежала рябь.
     С холма донесся шум.
     - Мара! - закричал мужчина.
     Она повернулась, чтобы бежать за ним.
     - Подождите, - велела я. Они  остановились,  нервничая,  стремясь  не
обидеть ни Дарака, ни меня. - Скажите всем кому пожелаете, - сказала я,  -
что всякий, призвавший мое имя, веря в него, может исцелить или исцелиться
сам от любой болезни. Нет больше никакой надобности являться ко мне.
     Они почтительно  поклонились,  благословляя  меня,  а  затем  убежали
словно испуганные мыши.
     Улицу  заволокло  пылью.  Возвращалась  толпа,  более   шумная,   чем
когда-либо.  На  холме  хлестали  вино.  Наверное  там  какое-то  издревле
освященное место собраний, выбранное Дараком, чтобы привести их в трепет.
     На лестничной площадке храма стояла каменная  скамья.  Я  присела  на
нее, ожидая.
     Сперва по улице пробежала испуганная корова, оскорбленно мыча.  Потом
появились мужчины, болтающие,  нетерпеливые,  нежно  тискающие  бурдюки  с
вином, а за ними и группы женщин.  Отличить  людей  Дарака  не  составляло
труда. Они были одеты лучше, чем деревенские  жители,  и  более  крикливо.
Кожаные сапоги с драными шелковыми кисточками, шелковые  рубашки,  алые  и
пурпурные. Пояса  с  железными  заклепками,  золотые  кольца,  бахрома  на
куртках - рваных, как и кисточки, не столько от носки, сколько от  тяжелых
боев. В основном это были мужчины, но с ними  шли  скользящей  походкой  и
пять-шесть девиц, одетых по большей части так же как они, но  носивших  на
несколько унций больше золотых украшений на шеях, фантастические серьги, и
заплетавших угольно-черные косы лентами с цветами. Это переполнило чашу. Я
хотела уйти в храм, почти опьянев от их вида, но знала, что не уйду,  пока
не дождусь  его.  Когда  он  появился,  то  вид  у  него  был  задумчивый,
расстроенный, мрачный. Что-то, чего он добивался на холме, ему не удалось.
     Он был одет менее броско, чем другие, но  вид  девиц,  сопровождавших
его, не лез ни в какие ворота. Их прически были своеобразной  пародией  на
прически придворных дам - сложные, едва сдерживающие  непокорность  волос,
они   высились   у   них   на   головах   горными   пиками,   заплетенные,
закрученные-перекрученные,  закрепленные  зубьями  золотых   гребешков   и
яшмовых заколок. У ближайшей ко мне вплетенная нитка жемчуга появлялась  и
пропадала среди прядей, словно бледный змеиный след. Пряди  падали  им  на
плечи, путаясь в массе ювелирных изделий. Платья у них были  шелковые,  на
одной малиновое, на другой  черно-желтое,  а  из-под  расшитых  подолов  с
бахромой виднелись сапожки разбойниц, покрытые глиной, грязью и пылью.
     Мой взгляд нетерпеливо переместился с них на Дарака.  Никто  пока  не
увидел меня, сидящую в тени двери-входа. Затем я увидела то, что висело на
шее  у  девицы  в  малиновом  с  жемчугом  в  волосах.  Крошечный  зеленый
прохладный предмет на золотом кольце и цепочке. Нефрит.
     Я поднялась прежде, чем смогла  подумать,  протянула  руку  вперед  и
окликнула ее.
     Вся процессия остановилась,  словно  споткнувшись,  и  уставилась  на
меня. Я не видела выражений их  лиц,  только  чувствовала  их,  мои  глаза
впились в тот зеленый прохладный  предмет  между  коричневых  грудей  этой
самки.
     Воцарилось молчание, а затем он произнес:
     - Поклонитесь своей богине, люди. Попросите ее показать вам несколько
фокусов, пусть заработает свой хлеб.
     Тут все застыли как камень. Влажная дневная жара стала  удушающей.  Я
не  смотрела  на  его  лицо,  только  на  лицо  девицы  с   нефритом.   Та
ухмыльнулась, подняла брови, одну за другой, а  затем  сплюнула  на  землю
перед лестницей. Но глаза ее глядели настороженно.
     Я очень медленно спустилась по лестнице и вся дрожала.  Остановившись
в нескольких футах от нее, я  не  говоря  ни  слова  показала  на  зеленый
предмет.
     Она рассмеялась и снова сплюнула. А затем посмотрела на Дарака.
     - Чего тебе надо, ведьма? Твердый зеленый камень нельзя есть.
     - Дай его мне, - велела я разбойнице.
     Та преобразила свой страх и гнев.
     - Отвали. Он не твой. Он мой. Мне подарил его Дарак.
     - Не твой. Он украл его. Камень мой. Отдай его мне.
     Девица попятилась, прижимаясь спиной к его телу.
     - В нашем стане, - мягко произнес Дарак, - если один  из  нас  желает
что-то, принадлежащее другому, надлежит драться. За еду  или  золото,  или
нож, или женщину. Или мужчину. Вот она, Шуллат, дралась за меня. И я  взял
ее. Желаешь получить зеленый камень, можешь тоже драться за  него.  Шуллат
не боится.
     Взгляд у Шуллат  изменился.  К  ней  вернулась  смелость.  Она  снова
очутилась на знакомой почве. Еще миг - и она бы  подмяла  меня  под  себя,
вцепившись своими кошачьими когтями мне в  глаза,  молотя  меня  по  груди
своими твердыми локтями. Я предпочла бы драться скорее с мужчиной,  чем  с
женщиной. Еще миг - я не могла ждать. Моя рука  метнулась  вперед.  Нефрит
прыгнул мне в ладонь. Я рванула, и цепочка лопнула.
     Нефрит лежал у меня в  ладони  словно  прохладная  вода,  спящий,  но
живой.
     Она упустила свой миг, но все еще  двигалась.  Свободной  рукой  я  с
силой схватила ее руку и врезала  ей  по  лицу.  Из  одной  ноздри  у  нее
брызнула кровь, и она отшатнулась назад. Дарак мог поддержать  ее,  но  не
стал утруждать себя. Она упала к его ногам и осыпала меня  проклятьями  не
подымаясь.
     Внезапно Дарак  мрачно  улыбнулся,  приставил  носок  сапога  к  боку
девицы, и очень мягко пнул ее.
     - Заткнись, - велел он, - ты потеряла камень. Она дралась с тобой  за
него, по-своему.
     Кто-то начал плакать и кричать. Головы  повернулись  на  крик.  Я  не
видела, кто это, но услышала голос той женщины.
     - Она спасла моих детей! Лекарь из Серрайна сказал, что они  умрут  -
но они живы! Она сделала их живыми!
     Лицо Дарака сделалось суровым и  презрительным.  Он  тоже  сплюнул  и
свернул с улицы в  боковой  переулок,  расталкивая  с  дороги  толпу.  Его
разбойники побежали за ним, а следом  вдогонку  девицы.  Повсюду  нарастал
ропот. Я поднялась по лестнице и удалилась в храм, прежде чем  они  смогли
бы окружить меня кольцом.
     Приставив к дверному проему сломанную ширму, я легла боком на  тюфяк,
прижав колени к груди, держа ладони у подбородка и прижав к губам  зеленый
гладкий предмет, который сделался моим и казался похожим на Начало.


     Пришла ночь и закрасила мир черным, и красные звезды рдели в  темноте
неба. Я уйду сегодня ночью прочь, по широким просторам. Казалось, ничто не
имело значения кроме зеленого обещания. Даже Дарак казался нипочем  в  тех
темных сумерках. Но затем неожиданно появилась потребность в пище, а с нею
тошнота при мысли о еде и поеживание от неизбежной боли, что придет  потом
и будет мучить и сковывать меня, и помешает уйти. Сколько она продолжалась
раньше? Наверное, час-другой? Не так уж долго. Я смогу ее вынести,  потому
что должна. Я не ела уже десять дней.
     Я вышла на лестницу.
     Редкие огни мерцали в открытых окнах,  в  развалинах,  в  отстроенных
помещениях, и многочисленные - в деревянном укрытии,  построенном  Дараком
для  бездомных.  Запах  пищи  доносился  оттуда,  густой  и  мускусный.  Я
направилась в ту сторону.
     За узкой дверью  горели  костры  в  кольцах  камней  или  в  железных
жаровнях, а наверху покачивались желтые  светильники.  На  грубом  вертеле
вращалась, потрескивая и воняя, большая туша.  Жители  деревни  сбились  в
тесную кучу, словно им нравилась такая близость друг к другу.  Дарака  там
не было.
     Когда я вошла, воцарилась гробовая тишина. Они благоговейно притихли.
Я прошла по центральному проходу, между костров  и  котлов.  Каждый  кусок
пищи, мимо которого я проходила,  вызывал  у  меня  дурноту,  но  я  нашла
бурливший в углу котел, и подымавшийся от  него  запах  показался  мне  не
настолько отталкивающим.
     - Что это? - спросила я склонившуюся над ним девушку, застывшего  при
виде меня, разинув рот.
     - Похлебка, - запинаясь, ответила она, - овощная...
     - Не дашь ли мне немного?
     Она заметалась, сделала знак,  и  подбежал  ребенок  с  половником  и
деревянной  чашей.  Стоя  под  взглядом  всех  собравшихся  в  убежище   и
покачивающимися золотыми глазами светильников и свечей, девушка  принялась
наливать половником в чашу, раз, другой...
     - Довольно, - остановила я. Потом взяла чашу и поблагодарила ее, но в
этот миг большая ручища выбила чашу из моих рук, и девушка завизжала.
     - Разве Дарак не  говорил  тебе  не  давать  пищи  ведьме,  сучка,  -
прорычал голос, утробный и угрожающий.
     Девушка отступила на шаг. Но интерес разбойника был уже  сосредоточен
не на ней.
     - Итак, бессмертной богине, которая веками спит под  горой,  все-таки
нужно набивать живот, да? Дарак сказал нам, что ты придешь сюда, и  велел,
когда ты придешь, отвести тебя к нему.
     Я посмотрела на разбойника сквозь глазницы маски. Пустое,  ничего  не
выражающее лицо. Он даже знал их легенду, но не возрос на ней сызмальства,
как Дарак. С этим мне было не на что рассчитывать.
     - Если Дараку Златолову нужна помощь  богини,  ему  требуется  только
попросить, - сказала я. - Я пойду с тобой.
     Разбойник крякнул и развернулся к выходу, предоставив  мне  следовать
за ним.
     - Прости нас, - прошептала девушка.
     Я коснулась пальцем ее лба, мягко, словно благословляя, и  ничего  не
почувствовала, в то время как ее лицо залилось краской и благодарностью. А
затем последовала за своим конвоиром.
     Он повел меня по темным переулкам, говоря, по какой  тропе  следовать
сейчас, и идя позади меня. Здесь большинство зданий сровняло с землей.  Мы
миновали рыночную площадь со сломанными  загонами  для  овец  и  сгоревшим
деревом в центре, похожим на огромную угольную  палку.  Тут  я  расслышала
музыку, дикую, яркую музыку, первобытно мелодичную и  ритмично,  в  основе
которой был  бой  барабанов.  Показался  склон,  где  стоял  большой  дом,
выходящий фасадом на озеро, к горе. От дома остался только  один  двор,  и
здесь в жаркой ранней темноте люди Дарака ужинали  вокруг  своих  костров,
играя эту грубую музыку, способную продолбить каменные стены.
     Разбойник толкнул меня через низкую арку. Под босыми  ногами  у  меня
лежала мостовая, все еще теплая.  Вокруг  валялись  разбросанные  кости  и
огрызки яблок, и один-два пса с надеждой обнюхивали их. Девушка с  черными
волосами отплясывала, с притоптыванием вращаясь  бесконечными  кругами,  и
золотые браслеты у нее на  руках  походили  на  огненные  кольца  какой-то
горящей планеты.
     Сидевший в противоположном конце на полосатом коврике, словно  горный
король, каковым он, собственно, и был, Дарак поднял  голову.  Вокруг  него
расположилось несколько разбойников и девица, помещенная подобающе  далеко
за низким столом. Я узнала ее: та, другая, спустившаяся с ним с  холма,  в
черно-желтых шелках.
     Теперь разбойник стал рьяно толкать и гнать меня. Мы  приблизились  к
столу - интригующему предмету меблировки  из  какого-то  светлого  легкого
дерева, покрытому в избыточной мере резьбой, определенно  краденому,  явно
таскаемому с собой как символ богатства, власти и хорошего вкуса Дарака.
     Дарак вежливо улыбнулся.
     - Богиня наконец испытывает голод, - заметил он. - Присаживайся тогда
и ешь.
     - Я не могу есть при других, - отказалась я.
     - Конечно, твоя священная маска. Тогда сними ее.
     - Моего лица никто не должен  видеть.  Разве  ты  не  помнишь  этого,
Дарак?
     Мой голос, такой холодный и ясный, был моей последней силой. Я теперь
слабела, испуганная, рассерженная и сбитая с толку. Со всех сторон до меня
доходила вонь  от  еды  и  спиртного,  и,  похоже,  не  виделось  никакого
спасения.
     - Мы не боимся, богиня.
     Он перестал смотреть на меня, очищая фрукт. При всем его рассиживании
здесь, он был не из тех, кто любит сидеть спокойно. Я пожелала ему смерти,
но не достаточно сильно.
     - Брось, богиня. Нам ясно, что тебе  надо  скрывать.  Ты  альбинос  -
белые волосы, белое лицо. И глаза тоже - хотя прорези маски отбрасывают на
них хорошую тень, никакого цвета  не  видно.  Итак,  хватит  притворяться.
Садись и ешь.
     Он слегка кивнул; я едва увидела этот кивок. Но  здоровенный  скот  у
меня за спиной захихикал, как ребенок, и  смахнул  мне  кончиками  пальцев
волосы, подбираясь к крючкам маски.
     Нет, клянусь всем содержимым моей пропащей души. Мой позор  не  будет
явлен в этом их вонючем логове.
     Стремительно обернувшись, я нырнула под его руку. Моя стопа,  длинные
пальцы которой сжались словно кулак, взметнулась вверх и ткнула его  точно
в пах.  Изо  всех  сил.  Я  видела,  для  чего  эти  твари,  полуживотные,
использовали свои гениталии, помимо их истинного назначения, и  испытывала
откровенную и жестокую брезгливость. Он заорал, согнулся пополам и упал, и
я поняла, что сделала для него достаточно.
     Я снова повернулась к Дараку: тот выглядел удивленным.
     - Ну, - только и сказал он и умолк.
     Я воспользовалась  преимуществом  за  секунду  до  того,  как  станет
слишком поздно, пока он пребывал в растерянности перед своей ордой.
     - Ты вождь этих людей, - обратилась я к  нему,  -  и  поэтому  имеешь
право. Я покажу тебе то, чего нельзя  видеть  никакому  другому  человеку.
Наедине. Тогда можешь судить сам.
     Я почувствовала тошноту, когда сказала это, тошноту и  тоску,  и  уже
стыдилась. Но я знала, что требовалось сделать.
     Миг спустя он улыбнулся.
     - Почетно, богиня, увидеть наедине то, на что никому  другому  нельзя
смотреть.
     Некоторые из них расхохотались, и принялись  отпускать  разного  рода
нелепые примитивные шуточки насчет полового акта.
     Один нагнулся к Дараку и настойчиво попросил:
     - Позволь и нескольким из нас пойти с тобой. Не доверяй этой суке.
     Дарак поднялся и потянулся. Большие мускулы  заиграли  под  бронзовой
кожей.
     - В день, когда Дарак  побоится  пойти  с  девчонкой  в  лес,  можете
подыскивать себе нового вожака.
     Он подошел ко мне, взял меня за руку и вывел со двора,  идя  большими
шагами так, что я спотыкалась и мне приходилось бежать, чтобы  не  отстать
от него. Разбойники позади нас  смеялись,  все,  кроме  того,  которого  я
пнула: тот стонал и плакал на земле.


     Мы зашли на  ужасную  мертвую  землю  непода