плыло,  они  не  могли  толком
различить очертания букв, и свет причинял им боль. Я, казалось,  не  могла
сосредоточиться на витиевато написанных словах; завитушки раскручивались и
выгибались, словно змеи в агонии.
     - Не понимаю, - сказала я наконец.
     - Ты сказала, что умеешь читать. Счел это довольно  дикой  похвальбой
для сопливой разбойничьей кобылы. Ладно. Ты выйдешь  отсюда  на  волю.  По
приказу Градоначальника. Под защиту какого-то  вонючего  степного  дикаря,
утверждающего, что ты из его крарла.
     - Кого? - спросила я. - Никто не знает моего крарла.
     - Да кого это волнует, девочка? Только не меня.
     Он снова рявкнул, и дверь опять открылась. Там стоял  стражник,  а  с
ним поджарая коричневая фигура, обнаженная до пояса. Волосы, собранные  на
затылке  в  пучок,  приобрели  от  светильников  бледный  цвет.  На  груди
вытатуирован лунный круг и в нем пятиконечная звезда.
     Офицер окинул его взглядом с головы до  ног,  а  затем,  презрительно
хмыкнув, взял свиток и бросил ему. Асутоо поймал его.
     - Вон, - скомандовал офицер.
     Я очень медленно подошла к Асутоо. Было трудно разглядеть его лицо  в
дверном проеме, где скопились тени.  Он  не  прикоснулся  ко  мне,  только
кивнул, и я пошла впереди него, позади стражника, к тюремной двери,  столь
странно открывшейся для меня.


     Полдень стоял темный, шел сильный ливень. Я, должно быть, слышала его
сквозь решетку камеры, но полагаю, тогда для меня это ничего не значило. К
столбу у  низкой  двери,  через  которую  мы  вышли,  были  привязаны  три
бронзовые степные лошади. Стоявший на часах стражник кутался  в  плащ.  Мы
находились на задворках Анкурума. Лачуги и вонь  хуже,  намного  хуже  при
сером дожде. Асутоо подал мне черный плащ и указал, что мне следует надеть
его и сесть на ближайшего коня. Когда это было сделано,  он  сел  на  коня
сам. Он поехал чуть впереди меня, ведя в поводу третью лошадь,  несшую  на
спине поклажу.
     По-моему у меня не было никаких мыслей и даже какого-либо  удивления,
когда мы проезжали через серый дождь и лачуги Анкурума.
     Людей попадалось на улицах очень мало. Несколько любопытных  взглядов
на степняка и его женщину, но это и все. В конечном итоге из дождя выросли
стены и ворота, и, выехав из них, мы оказались среди предгорий, в дикой их
части, заросшей высокими деревьями. Вот в этот-то лес мы и въехали.  Через
него протекала небольшая речка, пенившаяся под дождем на серых камнях.
     Я натянула поводья и уставилась  на  воду,  и  увидела  стрелу  Кела,
уплывшую вниз по течению после того, как  я  переломила  древко.  Маггура,
должно быть, уже повесили. Его  шея  -  такая  крепкая  -  сломает  ли  ее
веревка? Или он умрет медленной смертью от удушья?..
     Асутоо остановился чуть впереди. Я посмотрела на него, и он в  первый
раз заговорил со мной.
     - Тебе нужно отдохнуть здесь, брат мой?  Дальше  есть  одно  место  -
горная пещера, которая укроет нас от плача небес.
     - Асутоо, - обратилась я, - почему я свободна?
     - Я попросил за тебя, - ответил он.
     - Твое слово было бы прахом для них, - возразила я, смутно  сознавая,
что мы говорим на племенном языке.
     - Владыка Распар, - сказал он. - Я вымолил у него твою жизнь.
     Мерцающий огонек шевельнулся у меня за глазами, в мозгу.
     - Асутоо, брат мой, почему мы едем сюда, а не  возвращаемся  в  крарл
Звезды?
     Он уставился на меня сквозь дождь, его голубые глаза сделались  очень
большими, на ресницах застряли капли воды. Я немного проехала вперед, пока
не приблизилась к нему, достаточно приблизилась, чтобы коснуться его.
     - Асутоо, брат мой, почему мы не едем в крарл твоего вождя?
     - Я отверженный, - отвечал он.
     - Почему, Асутоо?
     - Брат мой, это касается лишь меня и моего вождя. - Он внезапно отвел
взгляд, показывая на вьючную лошадь. - У меня  там  твоя  мужская  одежда,
твои ножи и лук. Не страшись бесчестья от пребывания со мной. Многие воины
присоединяются к моему копью. То, что я сделал -  связано  с  расхождением
между законом моего вождя и моим собственным.
     - Асутоо, - сказала я, - прости мне мои сомнения. Ты мой  брат,  и  я
поеду с тобой к пещере. Я очень устала.
     Так мы и поехали, вверх по горному склону, через лес.


     Длинная, но не низкая  или  темная  пещера,  вытянулась  до  мшистого
хребта.  Асутоо  развел  неподалеку  от  входа  костер  и  сгорбился  там,
подкармливая оранжевые языки, пока я сбрасывала грязный черный  бархат,  и
натягивала одежду, которую носила разбойницей. Имелось и отличие - рубашка
была черной, а не многоцветной, и Асутоо не привез никаких  драгоценностей
- ни золотых колец, ни бус, ни даже драгоценного нефритового ожерелья.  Но
он привез мои ножи и  лук,  и  тот  длинный  нож,  который  я  добыла  при
ограблении каравана.  Я  извлекла  его  из  малиновых  бархатных  ножен  и
повернула клинок так, что серебряный леопард запрыгал при свете костра.
     - Это хорошо, Асутоо, - сказала я и села у костра напротив  него,  но
он не ответил  мне  взглядом.  Вместо  этого  он  смотрел  на  серебряного
леопарда, сверкавшего на клинке, когда  я  поворачивала  его.  Белый  свет
вспыхивал и тускнел, вспыхивал и тускнел. Через  некоторое  время  я  тихо
проговорила: - Асутоо, - и он почти сонно поднял голову и посмотрел мне  в
глаза, и я удержала его взгляд. - А теперь скажи мне,  Асутоо,  брат  мой,
почему ты изгой?
     Это выглядело странно. Лицо у него  оставалось  мирным  и  ничего  не
выражающим, но взгляд был полон застывшего ужаса. Он не мог  вырваться  из
моего плена. Мои глаза были белыми змеями, уже парализовавшими  его  своим
ядом.
     - Я предал гостя, сидевшего у очага вождя моего.  Я  ел  с  ним  хлеб
дружбы, но все же отдал его в руки врагов. Жрецы крарла наложат за это  на
меня наказание во искупление, но они поймут нужду в содеянном.
     - Какую нужду, Асутоо, брат мой?
     - Никакой мужчина не может взять женщину-воина и пользоваться ею  как
женщиной, если она сама того не дозволит. Дарак взял ее без чести,  а  она
ушла с радостью. Он бы пролил всю ее кровь воина, не оказывая ей  никакого
почета. Я, Асутоо, сын вождя, никогда не позволил  бы  ей  скакать  в  бой
раньше меня, и не волок бы за поводья ее коня. И  он  одел  ее  в  женское
платье, словно любую девушку из шатров, в белое платье - даже ту,  которая
ехала с ним на колеснице. Он сделал из нее щит, из той, что  была  копьем.
Такого быть не должно. Я пошел следом, прячась в тенях, и по  небу  прошла
серебряная Звезда - колесница. Она послужила мне знаком.
     - Что же ты тогда сделал, Асутоо, брат мой?
     - Я нашел перед большими Скачками лучников купца  Распара.  Это  было
трудно, но я заставил его понять, кем был Дарак, и  он  не  помнил,  чтобы
кто-либо другой приводил в Анкурум караван целым и невредимым. В темнице у
Градоначальника сидело несколько людей Дарака, из них взяли двоих  и  жгли
их огнем, пока они не сказали правду. Распар  сказал,  что  сперва  должны
пройти скачки; Дарака они могли взять и на пиру, безоружным.  Я  попросил,
чтобы пощадили женщину-воина. Сперва он сказал, что это никак  невозможно,
но  потом  прислал  мне  известие,  что  это  все-таки  можно  сделать,  и
предписание Градоначальника...
     Он перестал говорить, уставясь мне в глаза.
     Мне сделалось холодно, так холодно, но я улыбнулась ему, хотя он и не
мог этого видеть за маской шайрина. А в ледяной  скорлупе  стучала  клювом
алая птица, пробиваясь на волю. Распар, наверное,  сохранил  бы  меня  для
себя, пожелай я остаться с ним, но Распару больше всего хотелось сохранить
свое доброе имя. Так он расплатился за оружие с севера.
     Я встала. Встал и Асутоо. Мы стояли лицом друг  к  другу,  совершенно
неподвижные и безмолвные, когда я поворачивала в руке клинок.
     -  Асутоо,  брат  мой,  -  заговорила  наконец  я,  -  мне   подобает
отблагодарить тебя.
     Скорлупа рассыпалась, и она  наполнила  меня,  растекаясь,  теплая  и
яркая, из моего нутра мне в легкие, сердце и мозг; а из мозга  в  руку,  в
кисть, в нож. Я ткнула им вперед и вниз, в пах, повернула и  вытащила.  Я,
которая помнила, как убивать  чисто,  воспользовалась  привилегией  своего
рода и забыла об этом. Он нагнулся вперед, застонав от  мучительной  боли,
пытаясь удержать руками кровь. Я прислонилась к стене пещеры и  наблюдала,
как он умирает. Это заняло немного времени.
     Затем я повернулась и вышла из пещеры, спустилась по склону  и  нашла
стреноженных лошадей, щиплющих мокрую от дождя траву. Ливень поубавился. Я
вытерла нож о мох и вложила его в ножны. Забравшись в седло,  я  легчайшим
давлением коленей направила коня вверх, к горам.
     Неподалеку от гребня я вдруг обернулась и посмотрела на темную  пасть
пещеры; из нее, казалось, извергался водопад, не белый,  а  красный.  Алая
птица во мне била теперь крылами и рвалась на волю. Она вырвалась из моего
рта в длинных кровавых потоках звука, и  конь  подо  мной,  перепугавшись,
понес вверх, вверх, все выше и выше, пока не показалось, что  мы  покинули
землю и полетели в ярко красное небо.




                               КНИГА ВТОРАЯ


                        ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ЧЕРЕЗ КОЛЬЦО


                                    1

     Один за другим красные цветы  падали  из  моих  рук  в  темную  шахту
гробницы. На дне ее лежал мертвец.
     - Плачь, - говорили окружающие меня голоса. - Если  ты  заплачешь  он
будет жив.
     Но я не могла заплакать, хотя горло и глаза мои опалило от непролитых
слез. Он уже преображался - было слишком поздно. Он превратился в  зеленый
твердый материал, в человеческую фигуру из нефрита.
     - Карраказ, - сказала я во тьму. - Я здесь, Карраказ.
     Но Карраказ не приходил. Древний демон зла и  ненависти  спал  где-то
глубоко во мне, наглотавшись  крови  Шуллат,  деревень,  купцов  у  брода,
Эссандара и других на Сиркуниксе, но больше  всего  раздувшийся  от  крови
Асутоо.
     - Мы с тобой одно целое, ты и я, - так он сказал мне в Ки-уле.
     - Со Карраказ энорр, - прошептала я. - Я Карраказ.
     Я не знала, как именно попала туда, на то  высокое  гулкое  место.  Я
вспомнила в ужасе бежавшего подо мной степного коня, но потом... Вероятно,
я упала с него или он сбросил меня. Я находилась очень близко  к  небу;  я
скорее чувствовала это, чем знала, ибо лежала в черной  дыре  в  скале.  Я
говорю в дыре - полагаю, это была пещера, и тьма  была  настолько  густой,
что замыкала плотнее любого камня. Никакого света. И все же под  веками  у
меня свет: бледный, зеленый и красный. Не знаю, сколько я  пробыла  в  той
пещере,  наверно  целых  пятнадцать  дней.  Было  очень   холодно,   и   я
по-настоящему ни разу толком не приходила в сознание. Сны, галлюцинации  и
мрачная реальность перемешались между собой и растворялись друг  в  друге.
Не могу по-настоящему сказать, что я чувствовала. Могу лишь  вспомнить  ту
возникающую вновь и вновь фантазию, что, если я  только  смогу  заплакать,
Дарак вернется ко мне целым  и  невредимым,  и  каждый  раз  жгучие  слезы
почему-то не брызгали из глаз, а он превращался в Нефрит.


     Голоса, новые голоса. Не голоса у меня  в  голове,  а  чуждые  голоса
извне. Глухой голос, призывающий и нетерпеливый; более  высокий  и  мягкий
голос, пронзительный, держащийся чуть позади, но ненамного.  Потом  другие
звуки, безошибочные и отчетливые  в  темноте.  А  потом  недолгая  тишина.
Внезапно девушка испуганно зашептала:
     - Гар, Гар! Смотрю!
     Гар что-то крякнул.
     - Нет, животное. Вон там.
     Между ними возникла небольшая перебранка, а  затем  Гар  подвелся  на
ноги, рослый, лохматый, явно давно не мывшийся мужчина. Его  черная  тень,
чернее, чем окружающая меня тьма, упала мне на глаза.
     - Сиббос! - пробормотал  он  имя  какого-то  божества,  употребляемое
одновременно в качестве клятвы и ругательства. - Это парень, нет,  женщина
- женщина в маске.
     Девушка, подобрав юбки, взобралась к нему.
     - Она мертва.
     - Нет, вовсе не мертва, сука ты слепокурая. Я сниму эту маску.
     Его большая ручища потянулась к моему шайрину, и в  тот  же  миг  моя
собственная взметнулась и отбила его.  Он  выругался  и  отпрыгнул  назад,
пораженный, а девица завизжала.
     - Жива, спору нет, - пробормотал он. - Кто же ты тогда?
     - Никто, - отвечала я.
     - Просто, - заметил мужчина. И повернулся к выходу. Девушка  схватила
его за руку.
     - Ты не можешь так вот оставить ее здесь.
     - Почему бы и нет?
     Они спорили, пока мужчина, насвистывая, спускался к выходу из пещеры,
а девушка висела у него на руке. А  затем  внезапно  он  снова  выругался,
прошел широким шагом обратно и подмял меня. Он перекинул меня через плечо,
и то ли по злобе, то ли по неловкости  треснул  меня  головой  о  какой-то
выступ. Боль пронзила мне висок,  словно  укус  гадюки,  и  меня  швырнуло
обратно во тьму.


     Я думала, что нахожусь в стане, в ущелье.  Тот  же  дым  и  сумрачный
свет, а вокруг меня то, что походило на  скопище  шатров.  Жарилось  мясо,
бегали собаки, как будто пинки все еще удивляли  их.  Над  головой  что-то
постоянно скрипело - желтая дуга на темном фоне.
     - Не принести ли ей немного мяса? - спросил голос.
     - В таком состоянии она но сможет  есть  мясо;  только  похлебку  или
кашку. -  Это  говорил  старческий  голос,  и  вскоре  говорившая  старуха
склонилась надо мной. Ее было легко определить именно как старуху: лицо ее
избороздили морщины, покрывшиеся в свою очередь собственным слоем  морщин,
как песок после отлива моря. Кожа у  нее  пожелтела,  но  зубы  оставались
изумительно белыми  и  острыми,  походившими  на  зубы  мелкого  свирепого
зверька. Глаза у нее тоже были очень яркими, и  когда  она  двигалась,  то
напоминала змею, гибкую и сильную. Она склонилась надо мной, но я  закрыла
глаза.
     - А как насчет маски? - спрашивала девушка. -  Разве  ее  не  следует
снять?
     - Это шайрин, - ответила старуха. - Она степнячка. Они  считают,  что
если будут гололикими при ком-либо кроме собственных мужей, то умрут.
     Девица презрительно рассмеялась.
     - Смейся, смейся. Тебе никогда не вдалбливали с детства  такой  веры.
Ты видела когда-нибудь проклятого  человека?  Нет,  явно  не  видела.  Ну,
целительница налагает на него проклятие и говорит: "Через десять  дней  ты
падешь замертво". И человек уходит, настраиваясь на это, и на десятый день
он просто делает, что она говорит. Все дело  в  том,  во  что  ты  веришь,
девочка. И если она думает, что умрет, если окажется  без  маски,  то  нам
лучше оставить ее как есть.
     Я посмотрела на нее сквозь щелки глаз, на эту  хитрюгу,  которая  так
много знала. По легкому бессознательному нажиму, с которым она  произнесла
слово "целительница", я догадалась,  что  она  сама  принадлежит  к  этому
сословию. И теперь, когда она встала и отошла, я разглядела, где нахожусь.
Эго было ее жилище -  не  шатер,  а  фургон.  Пологи  были  распахнуты,  а
снаружи, под сводчатым потолком  черной  пещеры  горели  бивачные  костры,
жарилось  мясо  и  бегали  пинаемые  всеми  собаки.  Здесь  же  надо  мной
раскачивался светильник, а по парусиновым стенкам и  деревянным  распоркам
висели и шуршали  бусы,  и  высохшие  шкуры,  и  черепа  да  кости  мелких
животных. Я лежала  среди  ковров.  Девица  горбилась  у  жаровни,  где  в
железном котелке бурлило какое-то варево - но не еда. Старуха заняла  свое
место на деревянном сидении; у нее на коленях свернулась черная длинноухая
кошка.
     -  Вижу,  ты  очнулась,  -  проговорила  она.   Кошка   шевельнулась,
подергивая бархатными кончиками своих увенчанных кисточками ушей.  -  Есть
хочешь?
     - Как ты и сказала, - ответила я, - похлебку  или  кашку.  В  степных
племенах никто не ест мяса.
     -  Верно,  -  согласилась  старуха,  не  обратив   внимания   на   то
обстоятельство, что я прислушивалась намного дольше, чем она думала - или,
наверное, она и так это знала. Она  сделала  знак  девице,  и  та,  бросив
обжигающий взгляд в мою  сторону,  выпрыгнула  из  фургона,  заставив  его
закачаться.
     - Как я сюда попала? - спросила я, не столько желая выяснить, сколько
пытаясь отвлечь внимание старухи, которое казалось слишком  острым:  яркие
глаза пронзали как ножи,  совершенно  беспристрастные  и  в  то  же  время
совершенно беспощадные.
     - Гар пошел поразвлечься с какой-то девицей  в  верхние  пещеры.  Они
нашли тебя и принесли сюда. Откуда ты попала туда, это уж твои дела; я  об
этом не знаю.
     - Я - воин из степей, - солгала я. -  Мой  мужчина  погиб  в  уличной
драке в Анкуруме. Думаю, я ускакала в предгорья, но потеря ошеломила меня,
и я мало что помню. Полагаю, конь сбросил меня.
     Ее старое лицо оставалось безучастным. Она погладила кошку.
     - В Анкуруме? Ты теперь во многих милях от Анкурума. Ближе к  Саготе.
И выше, чем в предгорьях. Тут горы - Кольцо.
     - Чей это стан? - спросила я.
     - О,  собственно  ничей.  Хотя,  если  спросишь  кого  другого,  тебе
ответят, что мы люди Герета. Купеческий стан. Этот караван направляется  к
древним  городам  за  Кольцом  и  Водой.  Мы  путешествуем  вместе   из-за
разбойников.  В  горах  их  немного,   но   все-таки   попадаются,   перед
надвигающейся зимой они любят хорошенько запастись всем необходимым.
     - Вы везете оружие для межгородских войн?
     - Немножко. А в основном - продовольствие.  За  Водой  с  земледелием
неважно. Плохая бесплодная земля.
     Я ощутила во рту  горький,  как  полынь,  привкус  иронии.  Еще  один
караван; на этот раз неподдельный. И я в фургоне целительницы, я,  которая
тоже одно время была своеобразной целительницей.  И  они  ехали,  страшась
разбойников.
     Тут девица принесла клейкую кашу, но я не  смогла  ее  есть.  Старуха
заставила меня выпить какой-то отвар, горький, как ирония у меня во рту, и
я уснула.


     Я не помнила своих снов. По утрам  у  меня  была  тяжелая  голова  от
горького отвара, и все казалось смазанным  и  неопределенным.  Похоже,  мы
находились в горном ущелье, перебираясь  через  Кольцо,  но  теперь  стало
холоднее и за стенами пещер, где укрылись караванщики, четыре дня бушевала
гроза. Грозу было слышно, но звуки не казались естественными,  а  походили
на вой и царапанье какого-то огромного зверя, норовящего добраться до нас.
Через большую пещеру протекала свежая ледяная  вода,  и  костры  постоянно
горели, плюясь искрами и едким дымом.
     На второй день ко входу в фургон подошел мужчина в отороченном  мехом
плаще и в сопровождении пары подручных.
     - Уасти, - позвал он глухим важным голосом.
     Это явно было именем целительницы, так как та оставила свой  железный
котелок и раскрыла полог пошире.
     - Что?
     - "Что?" Разве со мной так разговаривают?
     - А как же еще, Герет-фургоновладелец, если я хочу узнать,  зачем  ты
пришел?
     Я без труда увидела, что Герет пришел  в  замешательство.  Он  привык
распоряжаться людьми, толкач и организатор, возможно очень даже  неглупый,
при всей своей ограниченности. Глаза у  него  были  слегка  навыкате,  что
кажется обычным для людей его типа; волосы редкие и кудрявые, а губы очень
красные и полные. Он негромко рассмеялся.
     - Снисхожу к твоему возрасту, Уасти. Старуха имеет право на грубость.
     - Совершенно верно, - согласилась Уасти. - Итак?
     - Итак, эта девушка, которую ты, как я слышал, взяла к себе в фургон,
- какая-то степная дикарка?
     Я  сидела  среди  ковров,  в  полусне,  в  бесцельном  и  отвлеченном
состоянии, но это пчелиное жало меня достало. Я поднялась, и в моих  ногах
в первый раз с тех пор, как  я  убежала  от  учиненного  мной  свежевания,
появилась сила.
     - Очень дикая дикарка, - я высунулась и наклонилась над ним,  держась
одной рукой за ближайшую распорку фургона,  а  другой  слегка  тронув  его
меховой воротник. - Ты слыхал о женщинах-воинах степных племен?  Я