,  Герет
из фургонов, - одна из них.
     Герет, похоже, встревожился. Он издал несколько кратких звуков,  а  я
гадала, почему стоявшие позади него двое  не  бросились  выручать  его.  Я
взглянула на них,  и  один  откровенно  улыбался.  По-видимому,  Герет  не
пользовался большой популярностью. И все  же  рассмеяться  посмела  только
Уасти.
     - Отпусти его, девушка, пока он не промочил свои прекрасные штаны.
     Я отпустила. Герет побагровел и поправил плащ.
     - Я пришел, - чуть гортанно отрезал он,  -  сказать,  что  она  может
оставаться с нами при условии, что будет работать за еду и  прочие  блага.
Теперь же я думаю иначе.
     - Да ну? - обронила Уасти. - И  куда  же  она  пойдет?  Мы  высоко  в
Кольце, Герет, а теперь уж того и  гляди  пойдет  снег.  Разве  древнейший
закон путешественников не гласит: "Прими незнакомца, дабы тот не умер"?
     - Умрет? Эта? - скептически посмотрел на меня Герет. - Она  забралась
сюда по своей воле, вот пусть так же и спустится. Я не  потерплю  в  своем
караване никаких степняков.
     - Твоем караване? Надо будет не забыть передать твои слова  Ороллу  и
другим купцам. И не гляди на меня гневным взглядом,  Герет.  Вспомни,  что
болезней и неприятностей предстоит достаточно, чтобы ты поблагодарил меня,
когда я избавлю от них. А теперь хватит болтать о  Той-что-в-моем-фургоне.
О ней буду заботиться я, и тебя  беспокоить  не  стану.  Она  почти  вовсе
ничего не ест, так что тебе незачем мучиться бессонницей.
     Разъяренный Герет начал было еще что-то говорить.
     - Нет, - отрезала Уасти резко, как ножом. - Ты только не забывай, кто
я такая, прежде чем говорить, кто ты такой. Ты будешь рад,  что  поступил,
как я сказала, если на тебя нападет лихорадка и мне придется лечить ее.
     Таившаяся в ее словах угроза была недвусмысленной, и я в  первый  раз
ясно увидела, что сила целительницы заключалась в ее ремесле:  она  хорошо
им владела и заставляла всех помнить об этом.
     - Будь ты проклята! - выругался Герет, повернулся и убрался.
     Двое подручных почтительно приветствовали Уасти, и  зашагали  следом,
усмехаясь за спиной вожака караванщиков.



                                    2

     Итак, я теперь принадлежала Уасти, стала ее собственностью,  так  как
моя жизнь находилась в ее распоряжении. Но она, казалось, ничего  от  меня
не хотела. Все выглядело именно так.
     Она позволяла мне бродить, где пожелаю, через большую пещеру в пещеры
поменьше,  побыть  одной  в  сырой  темноте.  Я  привыкла  к  враждебности
караванщиков. Она была знакомой. Вскоре, если  ничего  не  случится,  они,
наверное, примут меня в свою среду. А сейчас они  немного  побаивались,  и
этого было достаточно. Когда я  возвращалась  к  фургону,  она  не  делала
замечаний по поводу моего возвращения или отсутствия, а  лишь  поглаживала
черную кошку и предлагала мне еду, которую  я  могла  либо  принять,  либо
отвергнуть, как пожелаю. Правда, девица - что верно, то верно  -  донимала
ее, ненавидела меня по разным причинам. Уасти глядела в мою сторону, чтобы
определить,  волнует  ли  меня  это,  а  потом  приказывала  ей  уйти  или
помолчать, или думать о другом. Девица, благоговевшая перед целительницей,
угрюмо повиновалась, но  однажды  вечером,  когда  Уасти  вышла  проведать
какого-то  больного  ребенка,  девица  явилась  и  застала  меня  одну.  Я
смешивала какие-то травы, о чем меня  попросила  старуха.  Для  меня  было
внове выполнять поручения, но  я  едва  ли  могла  отказать.  Я  бесцельно
занималась этим: щепотку того, щепотку сего, зеленые, коричневые  и  серые
ингредиенты, - когда девица прошла через полог и подбежала прямо ко мне.
     - Ты! Кто тебе позволил соваться в это? -  завизжала  она.  Это  явно
было ее делом, и ей не понравилась  такая  конкуренция.  Тут  мне  кое-что
пришло в голову, но в тот момент у меня не было времени  думать  об  этом.
Все травы рассыпались, а  она  драла  мне  волосы,  колотила  по  груди  и
пыталась цапнуть ногтями, но те были короткими  и  не  причинили  большого
вреда. Она превосходила меня ростом и весом, но я обладала большей  силой,
а она на это не рассчитывала. Я сжала ей руки, а потом обхватила за талию,
открыла полог и вышвырнула ее. Летела она недалеко, и  я  нацелила  ее  на
кучу ковров, сваленных сушиться у костра, но от удара у нее, надо  думать,
все кости застучали. Она завопила и завыла, и на ее крики сбежалось  много
женщин и несколько мужчин.
     Казалось,  мне  грозила  беда,  когда  раздался  холодноватый  голос,
потрескивающий как змеиная кожа в сухих тростниках.
     - Что же стряслось? Изнасилование или ко мне в фургон забрался волк?
     Воцарилось молчание, толпа расступилась и пропустила Уасти. Никто  не
говорил и не пытался остановить ее, когда она  подошла  к  коврам,  девица
подняла руку и коснулась се запястья.
     - Целительница! Она смешивала травы "Дарители жизни" - я видела.
     - Ну и что? Я попросила ее об этом.
     - Попросила ее?.. Но это же была моя  работа,  -  взвыла,  побледнев,
девица.
     - Значит, она больше не твоя, нахалка. Отныне можешь приносить еду  и
воду, и не более.
     - Целительница! - завопила девица, хватая ос теперь за рукав.
     Уасти отцепила ее.
     - Если я решу по-иному, то скажу тебе, - сказала Уасти. -  А  до  тех
пор - ты только кухарка.
     Девица скорчилась в комок и зарыдала.
     Я очень рассердилась на Уасти, так как поняла, что было у нее на  уме
- лишить работы того, кто в ней нуждался, и дать ее тому, кто ее не желал.
Она вошла в фургон, бросила свою сумку с зельями и уселась  на  деревянный
пол.
     Я села у полога и спросила ее:
     - Зачем это делать? Она же много лет служила тебе  и  училась  твоему
ремеслу.
     - Зачем? Затем, что она дура и  слюнтяйка.  Много  лет,  говоришь?  С
двенадцатилетнего возраста, всего пять лет, и усвоила она немного.  У  нее
нет к этому природных способностей. И в пальцах ее нет Прикосновения. Я уж
думала, что ничего лучшего все равно не подвернется.
     - До недавних дней, - уточнила я.
     Уасти неопределенно пошевелила руками.
     - Это еще надо посмотреть.
     Черная кошка потерлась об меня по пути на свое законное место  у  нее
на коленях.
     - Кошке ты понравилась, - заметила Уасти. - Та, другая, ей никогда не
нравилась.
     - Уасти, - возразила я, - я не целительница.
     - Не целительница? О, да А камень - не  камень,  а  море  сделано  из
черного пива и люди бегают задом наперед.
     - Уасти, я не целительница.
     - Ты странная, - поправила меня она. - В глазах у тебя  больше  силы,
чем в пальцах, а в твоих пальцах больше силы, чем в моих, и ты  позволяешь
ей пропадать втуне.
     - Нет у меня никакой силы.
     - Но тебе уже доводилось исцелять. Да, я знаю об  этом.  Я  чувствую,
как от тебя _п_а_х_н_е_т_ этим.
     - Не исцеляла я. Все делала их вера в то, что я могу исцелить,  а  не
то, что я предпринимала.
     Я произнесла это прежде, чем успела  удержать  вырвавшиеся  слова,  и
Уасти чуть улыбнулась, довольная, что я связала  себя  признанием.  Тут  я
очень рассердилась, и вся боль, страх и ошеломленность  дружно  обрушились
на меня. Кому  как  не  мне  знать,  что  показывая  другому  его  страхи,
обнаруживаешь и собственные? Однако я тут  ничего  не  могла  поделать.  В
фургоне было темно, пологи опущены, блестели только яркие глаза  Уасти  да
яркие глаза кошки - два над двумя.
     - Уасти, целительница, - сказала я, и голос мой был  бледным  твердым
лучом, пронзившим эту темноту. - Я вышла из чрева земли и жила с людьми  в
приданном мне ими облике,  которого  я  не  выбирала.  Я  была  богиней  и
целительницей, разбойницей и воином, а также лучницей  и  возлюбленной,  и
пострадала за все это, и  мужчины  и  женщины,  загнавшие  меня  в  тиски,
причинившие мне страдания, тоже пострадали из-за меня. Я  не  буду  больше
бегать между оглоблями. Я должна принадлежать самой себе и никому другому.
Я должна найти сородичей моей души прежде, чем меня испортит  засевшее  во
мне черное влечение. Ты понимаешь, Уасти караванного народа?
     Две пары бусинок из яркого льда  молча  глядят  на  меня  в  ответ  -
бесформенное существо, видящее, ждущее.
     - Смотри, Уасти, - я подтащила жаровню поближе к себе  и  разворошила
угли, а потом оттянула с лица шайрин.
     При мерцании углей я видела, как сжалось старушечье  лицо  Уасти,  на
котором вдруг еще резче проступили морщины. Кошка ощетинилась и  вскочила,
плюясь, прижав уши к голове.
     - Да, Уасти, - сказала я, - теперь ты видишь.
     Я снова надела маску и уселась, гляди на него.
     Какой-то миг  она  не  двигалась,  а  потом  успокоила  кошку,  и  ее
собственное лицо ничего не выражало.
     - И впрямь вижу. Больше, чем ты думаешь, дочь Сгинувших.
     При этом имени я съежилась, но она подняла руку.
     - Подойди сюда, Пропащая. - И я подошла и  опустилась  перед  ней  на
колени, потому что ничего иного я сделать не могла, а кошка спрыгнула с ее
колен и убежала куда-то, чтобы укрыться от меня.
     - Да, - сказала Уасти. - Знаю я немного. Только легенду, но легенда -
дым от костра, а дерево, пожираемое огнем, - это сущность.  Когда  я  была
маленькой, много-премного лет назад, односельчане увидели, что  я  обладаю
целительным Прикосновением. Моя  деревня  отправила  меня  жить  к  дикому
народу в горах, и там я научилась своему ремеслу. Это были странные  люди,
скитальцы, они кочевали с места на место, но  верили,  что  обладают  оком
бога, великого бога, более великого, чем любой другой, и  куда  б  они  ни
шли, всюду возили с собой шкатулку из желтого металла, а  в  той  шкатулке
хранилась Книга. Она  была  написана  на  незнакомом  языке,  и  некоторые
старики утверждали, что умели читать ее, но  я  в  этом  не  уверена.  Они
жевали траву, которого выращивали в горшочках с землей,  лежали  в  темных
местах и грезили о Книге. Но легенды о древней сгинувшей расе  они  знали.
На обложке той Книги была надпись. Обложка была золотой,  и  рубчики  тоже
золотыми, но я никогда не видела ничего, кроме  надписи.  Они  никогда  не
позволяли женщине заглянуть в нее. - Уасти откинула в сторону ковры,  мяла
железяку, которой она ворошила  угли  в  жаровне,  и  сыпанула  чем-то  из
открытого сосуда на голый пол.  И  начертала  раскаленным  металлом  такие
слова:
     БЕФЕЗ ТЕ-АМ
     А затем взглянула на меня.
     - Ну, Пропащая?
     Слова, столь близкие мне в рассыпанной  ею  зеленой  пыли,  негромкие
из-за их силы - какими  же  новыми  и  чуждыми  они  казались,  ибо  я  не
почувствовала в них никакого зла, только великую печаль.
     - Здесь истина, - прочла я.
     - Они называли ее Книгой Истинного  Слова,  -  сказала  Уасти.  -  Ее
продиктовал их бог, но легенды знали  лучше,  и  целительницы  тоже  знали
лучше. Вот так узнала и я.



                                    3

     Я думала, что была одним целым  с  Дараком  по-своему,  забывая,  что
единство приходит не только  от  тела.  Теперь  я  стала  одним  целым  со
странной  старухой  караванного  народа,   благодаря   почти   неощутимому
процессу, проистекающему из понимания.
     День спустя, после того  как  мы  поговорили  друг  с  другом,  гроза
прекратилась и караван  поспешил  дальше.  Время  года  было  поздним  для
путешествия, снегопады приблизились  вплотную,  таясь  за  беловато-серыми
небесами,  усеянными  сгустками  туч.  Фургоном  нашим  и  тянувшими   его
лохматыми лошадьми правил какой-то паренек. Уасти часто вылезала  пройтись
пешком, и я шла вместе с ней. Она была очень подвижной и сильной, и  холод
соскальзывал с нее, как вода с  панциря  черепахи.  Я  не  видела  девицу,
бывшую ученицей Уасти, за исключением тех случаев, когда она приносила  ей
еду. На меня она не смотрела, только на Уасти, умоляюще, как собачонка.
     Но все это было мелочью по сравнению с единством.
     На самом  деле  рассказала  она  мне  не  так  уж  и  много,  но  она
з_н_а_л_а_, и это было для меня чудесным раскрепощением. Легенды,  которые
они рассказали ей, те странные дикари и дикарки  из  варварского  племени,
где  она  научилась  своему  искусству  исцеления,   были   многоцветными,
многогранными и, как бывает со всякими легендами,  их  требовалось  читать
между  строк,  рассматривать  скептически,  но  не   переусердствовать   в
скептицизме,  просеивая,  отвергая,  ища.  Когда-то  существовала  раса  -
Сгинувшие, называла их Книга племени - великая  раса,  достигшая  большого
мастерства в применении Силы, раса гениальных целителей и  магов.  Но  ими
овладело Зло и съело их, а потом опять отрыгнуло в новом  обличье.  И  они
властвовали, дыша злобой, ненавистью и порчей.  В  конечном  итоге  пришла
болезнь, безымянная и  все  же  ужасная,  и  они  умирали  в  самих  актах
наслаждения, которые и навлекли на них  проклятие.  Некоторых  погребли  в
великолепных мавзолеях их предков, другие, поскольку не  осталось  никого,
кто мог бы похоронить их, сгнили в своих дворцах и  стали  наконец  белыми
костями среди белых костей своих городов, а потом рассыпались даже  кости.
И так их больше не стало на свете. Но Книга, по крайней  мере,  по  словам
жрецов, утверждала в своем надрывном крике, что древняя раса  состояла  не
только из зла  и  ненависти.  Ее  символом  был  Феникс,  огненная  птица,
восставшая из собственного пепла. Будет второе пришествие - боги и  богини
снова будут разгуливать по земле.
     Не знаю, считала ли меня Уасти одной из второго  пришествия.  Во  мне
определенно было немного от богини. Она никогда  не  спрашивала  меня,  ни
откуда я явилась, ни что я знаю, и я никогда не  рассказывала  ей  больше,
чем в тот день, когда сорвала с лица шайрин.
     Уасти начала  обучать  меня  своему  искусству,  на  свой  лад  очень
простому и скромному, и душа моя отозвалась: я  хотела  -  мне  _н_у_ж_н_о
было узнать.
     Караванщики начали принимать меня  в  свою  среду.  Теперь,  когда  я
ходила среди них вместе с Уасти, они почти не замечали  меня,  а  раз  или
два, когда я одна уходила подальше от фургонов, ко мне подходили  люди  из
пещер, где они укрывались на ночь, и просили передать Уасти то-то и то-то.
А однажды  я  нашла  заблудившуюся  в  каких-то  пещерных  ходах  плачущую
девочку, и когда я вывела ее  обратно  к  свету  костра,  она  шла,  очень
доверчиво и вложив свою ладонь и мою. Я не из тех, кто обожает детей,  для
этого во мне  мало  общего  с  обычной  женщиной,  но  доверие  ребенка  -
замечательный комплимент, и оно тронуло меня.
     Той ночью я молча плакала по Дараку в фургоне, и хотя  я  молчала,  я
знала, что Уасти услышала  мое  горе,  но  она  не  подошла  спросить  или
утешать, зная в мудрости своей, что она ничего не может сделать.
     На следующий день стало лучше.
     О, да, он всегда будет там,  во  мне,  у  меня  есть  веские  причины
помнить, но это как старая рана - ноет только в  определенные  моменты,  а
потом вполне свыкаешься с ней.


     На восьмой день после того, как я присоединилась к ним, начал  падать
снег, густой и белый.
     Ущелье было узким, скалы со всех сторон тянулись ввысь, уходя в  свои
собственные серые дали. Снегопады в конце  концов  закроют  путь,  обрушив
вниз валуны и лавины мелких камней и вырванных сосен.  Да  и  волки  стали
наведываться к нам, как только на землю  опустилось  белое  покрывало.  Не
очень крупные, беловатого цвета, с огненными глазами.  Они  изводили  нас,
словно спрятавшаяся среди скал армии. Детей, больных или  слабых  накрепко
закрывали в фургонах так же, как и запасы пищи. По  краям  каравана  ехали
всадники, державшие горящие смоляные факелы, которыми они и тыкали в морды
волков. Но лошадям наши новые попутчики не понравились, и время  это  было
утомительным, шумным, раздражающим.
     При всем том, что караван официально возглавляли самые важные ехавшие
с ним купцы - Оролл, Герет  и  двое-трое  других  -  в  нем  отсутствовала
организованность и возникали постоянные споры между  лидерами.  Я  гадала,
как  они  вообще  сумеют  переправиться  через  Кольцо  при  столь  быстро
надвигающихся снегопаде, ведь этот снегопад  мог  быть  только  первым  из
многих. Уасти объяснила мне, что  скоро  будет  туннель,  пробитый  сквозь
скальную толщу самой горы, - укрытый от снегов черный  проход,  высеченный
давным-давно. Она не сказала, что проложили его люди, рабы  Древней  расы,
но я  думала,  что  это  сделали  именно  они.  Теперь  среди  фургонщиков
разразился спор о том, следует ли нам прорываться к нему  или  укрыться  в
какой-нибудь пещере до  тех  пор,  пока  не  наступит  короткая  оттепель,
которая обычно бывает после первого снегопада.  Герет  и  еще  один  вожак
стояли за пережидание, а Оролл и остальные предлагали торопиться. Довольно
скоро караван раскололся на фракции. Пошли драки, и Уасти пришлось  лечить
разбитые носы и сломанные костяшки пальцев. Наконец, в  убежище  пещеры  с
высокими сугробами снега снаружи и горящими у  входа  кострами,  чтобы  не
впускать воющих волков, вожаки явились к Уасти и  потребовали,  чтобы  она
прочла предзнаменования.
     У людей всегда так: они забывают о богах, пока не попадут в  беду,  и
уж тогда обращаются к ним с внезапным рвением и  верой.  Бог  караванщиков
был маленьким белым кумиром, грубо высеченным  и  всего  в  фут  с  чем-то
высотой. Его везли в фургоне с пряностями, и поэтому от него так и  разило
целебными травами, корицей, мускусом и  перцем,  когда  чихающие  грузчики
поставили его в самом конце пещеры. Они называли ею  Сиббосом,  и  он  был
богочеловеком. У караванщиков имелась  специальная  красно-желтая  мантия,
которую они теперь вынесли и надели на него вместе с ожерельями,  кольцами
и цветными бусами. У него было ничего не выражающее, нераскрашенное лицо и
никакой  особой  ауры  от  него  не  исходило,  так  как  поклонялись  ему
недостаточно часто, чтобы он ее обрел, как  бывает  с  огромными  статуями
храмовых богов, которых страшатся и призывают круглый год.
     После того как Герет и его люди ушли, Уасти повернулась и сказала:
     - Стара я для такой работы. Ею займешься ты.
     Мне совсем не хотелось связываться с их религией, о чем я  и  сказала
ей. Я думала, что она понимала мои потребности и антипатии.
     - Да, - согласилась она, - но я также понимаю, что на своем  пути  ты
должна получить власть над другими. Это твое  наследие,  и  ты  не  можешь
вечно шарахаться от него. Здесь же власть небольшая, и ты  должна  принять
ее и научиться управлять как другими, так и собой.
     Затем она достала черное платье с  длинными  рукавами  и  стягивающим
талию черным поясом и заставила меня надеть его. Оно принадлежало  ей,  но
она была женщиной стройной и маленькой, и оно подошло мне, наверное,  даже
слишком хорошо. Потом я молча стояла, пока она  втолковывала  мне,  что  я
должна делать, странная  фигура,  белые  руки,  ступни  и  волосы,  черная
маска-лицо и черное тело. Она вложила мне в руки необходимые вещи, открыла
полог и велела мне идти.
     Я вышла из скопления  фургонов  в  круглое  сводчатое  брюхо  пещеры.
Красный свет костра и дым набросили на него завесу,  подобную  колышущимся
вуалям из газовой ткани, и сквозь эту завесу я увидела их всех,  притихших
и ждущих: бледные, внимательные лица, внезапно обратившиеся к богу  и  его
жрецу.
     Когда все увидели, что пришла не целительница, а степнячка, то ахнули
и негромко зароптали, но они слишком настроились  благоговеть  перед  этим
удобным богом, чтобы устраивать сейчас сцену прямо у него на глазах.
     Казалось, я так часто играла эту роль: море  глядящих  во  все  глаза
лиц, сосредоточенных на мне - в деревне, в горном стане, в Анкуруме, когда
ревел Сиркуникс, и позже на пиршестве  Победителей.  Но  этот  случай  был
иным. В деревне я не хотела власти над ними, или думала, что не хотела;  в
ущелье лица были враждебными. А теперь наблюдалось  выражение  ожидания  и
покорности