, если только он перестанет всхлипывать. Его жизнь  в  моих
руках, не так ли? Так пусть он ее заработает.
     Я отвел его к перилам. Мне не хотелось пользоваться своей  Силой,  но
здесь ее требовалось немного. Я слегка загипнотизировал Лайо. Всхлипывания
прекратились, и я почувствовал, как его мозг трепещет под натиском  моего.
Я тихо заговорил с ним.
     Я знал, что Бэйлгар и солдаты стоят  рядом,  таращась  на  нас  и  не
понимая, что я затеял, но полагая, что это какой-нибудь колдовской  прием,
хранили молчание.
     Лайо ушел с корабля и из порта, направляясь на запад. Я был  убежден,
что на пристани за мной наблюдали. Его проводят  до  места,  поскольку  он
идет от меня. Я думал, что его не убьют, так как Лайо был не масрийцем,  а
симейзом, человеком из родственного хессекам народа.
     Он скажет им, что их мессия после борьбы с собой покорился  их  воле,
своей судьбе и поведет их.
     Шайтхун-Кем, Бог, ставший видимым.
     Бэйлгар повернул ко мне свое лицо, покрытое грубым  красным  загаром,
уже не такое добродушное. До этого он только слышал о моих намерениях.
     - Дело сделано? Ну что ж, ты знаешь, что затеял. Как они  дадут  тебе
знать, когда будут готовы?
     - Лайо скажет им, что я обитаю в Цитадели. Он должен сказать,  что  я
пользуюсь дружбой с  Соремом,  чтобы  защитить  себя,  усыпить  подозрения
масрийцев и выяснить силу и слабость вашей армии.  Хессеки  знают,  что  я
спас Сорему жизнь, а остальное само собой разумеется. Если  хессеки  будут
иметь доступ ко мне в Цитадель, они дадут мне знать.
     Бэйлгар взглянул на своих солдат и снова на меня.
     - Я рад, Вазкор, что вы не имеете желания быть мессией  Бит-Хесси.  Я
полагаю, что нет. Ну, теперь я могу спокойно спать по ночам.
     - Я много чего хочу, - сказал я ему, - но не этого.
     Предполагаю, что мой взгляд и голос были убедительны. Он мне поверил.




                    ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. МАЛИНОВЫЙ ДВОРЕЦ


                                    1

     Выбравшись из трясины, я нашел в  Цитадели  здоровую  атмосферу.  Две
квадратные  мили,  облицованные  бронзой  внешних  укреплений,  охраняемые
часовыми  в  красно-белой  форме  джердов,  были  как  спящий  щит  против
хессеков. И хотя я даже самому себе не признавался, как боюсь  хессеков  и
того, что они со мной  сделали,  превратив  меня  в  бессильное  неуклюжее
животное, редкий ночной час проходил без сновидений, напоминавших об этом.
Обнаружив паутину в нише стены  Двора  секир,  я  обрушился  на  ничем  не
провинившегося паука и его липкое  кружево,  как  ребенок,  съежившись  от
страха и злости.
     Прошли еще два дня - десятый и одиннадцатый день моего  пребывания  в
этой стране (лишь одиннадцать дней, а сколько всего случилось!).  К  этому
времени мы как могли тщательно разработали предварительный план. На  столе
кедрового дерева были развернуты старые карты  с  тысячами  улиц  и  дорог
Бар-Айбитни: они вели от ворот, выходящих на болото на западе,  к  старому
укрепленному обрыву у моря на севере,  за  виноградники  на  востоке  и  в
разворачивающиеся на юге пригороды. Кампания  была  разработана  как  план
военных действий еще до того, как мы точно узнали, по каким дорогам пойдут
хессекские оборванцы. Бэйлгар, жуя изюм, предложил пустить этих крыс  всех
по  одной  дороге,  чтобы  было  легче  их  уничтожить;  Денейдс  и  Дашем
потребовали еще одну засаду в другом  месте;  а  Ашторт,  командир  пятого
джерда, подал резкий голос в защиту моего мнения: если пожертвовать крысам
небольшую часть города, потом наверняка город будет чрезвычайно благодарен
спасителям, а спасение, пришедшее слишком скоро, может и не восприниматься
как спасение. Против этого возражал Сором. Я ошибся, определяя размеры его
амбиций, так как его честная  натура  и  сострадание,  в  котором  он  был
воспитан, не допускали возможность  такой  ситуации.  Он  сказал,  что  не
желает видеть резню и насилие на улицах. И все это время он, как настоящий
гедонист,   пользовался   возможностью    лишний    раз    взглянуть    на
девушку-музыкантшу с гиацинтовыми  локонами,  распущенными  по  лютне,  на
которой она наигрывала, сидя в углу комнаты.  В  Цитадели  было  несколько
женщин. Это были свободные женщины  и  с  ними  хорошо  обращались,  хотя,
думаю, по ночам они редко бывали одиноки. Я не видел мальчиков для  любви,
но, подобно большинству армий, в этой были Свои традиции в таком деле.
     Я, глупец, очень нервничал, ожидая сигнала с болота сразу после того,
как послал туда Лайо, но до сих  пор  еще  ничего  не  было  известно.  Мы
слышали только, что Баснурмон перестал разыскивать меня, и решили, что  он
догадался, где я могу быть.  К  концу  третьего  дня  моего  пребывания  в
крепости мы получили подтверждение этому.
     Мы с Соремом  находились  на  дорожке  в  милю  длиной  для  скаковых
лошадей. Здесь я, забыв свои протесты, ездил верхом на белом коне; мы  оба
тренировались на паре  молодых  лошадей,  чтобы  провести  время  и  снять
напряжение. Кроме раза или двух в Эшкореке, мне не приходилось скакать  на
столь прекрасной лошади. Это была  чистокровная  лошадь,  белая,  одна  из
Стрел Масримаса, стройная и холеная, как огромная  беговая  собака,  цвета
снега под солнцем, с хвостом-фонтаном, как распушенная  шелковая  веревка.
Она несла меня, будучи хорошо выезженной, но для глупца она бы не подошла.
Я чувствовал, как кобыла ждет, не ошибусь ли я, не дам ли ей  неправильной
команды, но, обнаружив, что  я  могу  командовать  ею  и  в  то  же  время
оставаться вежливым, она одобрила меня, как одобрила  бы  женщина,  -  они
были одного темперамента. Я выиграл  забег  и  соскочил  с  лошади.  Яшлом
натянул на нее красную попону и  отпустил  прогуляться.  Подошел  Сорем  и
посмеялся над моей привязанностью к лошади.
     - Если она вам так дорога, она ваша.
     Он сделал свое предложение, как мальчик - открыто, искренне и как  бы
невзначай. Как богатый мальчик. В этом не было ни  вины  Сорема,  ни  моей
вины, и я был уже достаточно  научен,  чтобы  проглотить  комок  в  горле,
поблагодарить и принять дар.
     Тем не менее, он сказал, когда уводили лошадей:
     - Легко дать - не так ли, Вазкор? Но не взять.
     - Ожидание известий из Бит-Хесси портит мне настроение  и  делает  из
меня болвана. Прошу прощения.
     - Не стоит того, - ответил он. - Лошадь - не роскошный подарок  тому,
кто подарил тебе жизнь. Мне жаль, что мой подарок не  может  сравниться  с
твоим, но если ты считаешь его достаточно  ценным,  чтобы  разозлиться,  я
чувствую себя лучше.
     В тот же момент мы увидели бегущего к  нам  часового.  Он  явился  от
Ворот Лисы, где небольшая группа посланцев Баснурмона чрезвычайно  вежливо
испрашивала позволения войти. Никаких хитростей,  клялся  часовой,  просто
управляющий в ливрее осиной расцветки - желтый и черный цвет, - верхом, но
не вооруженный, в сопровождении двух слуг с резной деревянной шкатулкой, о
которой все трое заявили, что это  подарок  наследника  Баснурмона  своему
брату принцу Сорему.
     Сором посмотрел на меня и усмехнулся.
     - А сейчас, Вазкор, я  покажу  тебе,  как  нужно  принимать  подарки.
Проводите их во Двор секир, - добавил он, - и дайте им королевский  эскорт
- двадцати человек с саблями наголо будет достаточно.
     Мы вернулись во двор  и  вошли  в  колоннаду  с  красными  колоннами,
которая находилась позади мишеней на стрельбище. Вбежала гончая  Сорема  и
улеглась между горшками лимонных деревьев. Яшлом и Бэйлгар  вывели  ее,  и
двор опустел. Солнце клонилось к закату, в этот час ни  один  масриец  без
крайней нужды не поднимет лук, так как существовало  старое  поверье,  что
стрела может поразить глаз садящегося солнца. Считая поверье шуткой,  его,
однако, не нарушали: так в иных землях человек стучит  по  дереву  или  по
камню, чтобы умиротворить духов, в которых сам больше не верит.
     В пустой Двор секир быстро вошел аристократ, сопровождаемый  эскортом
из двадцати джердиеров с саблями.
     Придя в себя, он обратился к Сорему:
     - Я прибыл  к  вам  из  Малинового  дворца,  принц,  с  даром  вашего
несравненного  брата,  -  проговорил  он  скрипучим  голосом.  -  А   меня
подвергают грубому обращению.
     - Ни в коем случае, - ответил, улыбаясь, Сорем. - Эти  сабли,  я  вас
уверяю, для вашей же защиты. Мы слышали об  измене,  о  ночных  убийцах  в
городе, и мы желаем только обеспечить вам безопасность.
     Бэйлгар засмеялся - и посланец Баснурмона тоже неохотно сморщил  свое
лицо. Щелчком пальцев он вызвал двоих слуг,  которые  торопливо  выскочили
вперед и поставили на землю шкатулку. Она была сделана из резного  дуба  с
перламутровыми инкрустациями, ручки из серебра, и  я  подумал:  порох  или
что-нибудь подобное, - хотя, как оказалось, масрийцы им не пользовались, -
или, на худой конец, гнездо скорпионов.
     Сорем удивил меня, когда с безупречной вежливостью попросил офицера в
наряде осы самому открыть шкатулку. Но потом  я  подумал,  что  он  прожил
двадцать лет в гуще подобных дел, а не прожил бы и пяти, если  бы  не  был
хорошо выучен.
     Офицер, либо по  незнанию,  либо  по  самоуверенности,  претенциозным
жестом откинул крышку шкатулки. Но то, что там  оказалось,  заставило  его
измениться в лице и отскочить. Не смерть, но оскорбление. В шкатулке  была
фарфоровая  статуэтка  около  восьми  дюймов   в   высоту,   раскрашенная,
исполненная очень  тщательно,  со  всеми  возможными  деталями.  Мне  было
интересно, как успели столь быстро это все выполнить, поскольку  это  была
точное изображение меня, меня и Сорема. Статуэтка изображала нас  в  позе,
которую в мужских борделях Бар-Айбитни называют "Собака и заяц".
     Я  здорово  разозлился.  Я  бы  разозлился,  увидев  такую   игрушку,
изображавшую меня с женщиной, а эта понравилась мне еще  меньше.  Когда  я
остыл, то догадался, что это была готовая форма, у которой отбили головы и
за ночь приделали новые, мою и Сорема. Я также понял, что не  было  такого
уж сходства, как мне показалось вначале, хотя в тот момент я бы предпочел,
чтобы мне показалось что-нибудь другое.
     Лицо Сорема  потемнело  от  прилива  крови,  затем  побледнело,  и  я
услышал, как чертыхнулся Бэйлгар. Посланец Баснурмона тоже, казалось,  был
далек от веселья.
     Я, почувствовав, что эта немая сцена может затянуться надолго, сказал
как можно вежливее:
     - Баснурмон считает, что нам  нравится  то  же,  что  и  ему.  А  что
касается работы, так на Вселенском базаре я видел и получше.
     - Высокородный господин... - начал посланец, обращаясь ко мне, затем,
очевидно, вспомнив байки о белых лучах и  другой  магии,  упал  на  колени
перед Соремом. - Мой господин!
     Сорем ответил голосом, которого я раньше у него не слышал:
     - Возьмите эту гнусность и отнесите тому мерзавцу, который ее послал.
     Посланец сделал, что ему велели,  и  я  редко  видел,  чтобы  человек
двигался столь быстро. Менее чем через минуту он исчез в направлении Ворот
Лисы, а вместе с ним шкатулка, слуги  и  эскорт  джердиеров,  -  все  были
довольны оказаться подальше от нас.
     Бэйлгар и Яшлом, не сговариваясь, отошли в глубь колоннады, а гончая,
почувствовав, что не все в порядке,  подошла  и  встревоженно  ткнулась  в
сапог Сорема. Он был вне себя от злости,  и,  когда  наклонился  погладить
собаку, его рука дрожала. Я уже остыл и склонен был видеть  во  всем  этом
шутку.
     - Он дорого заплатит За этот жест, -  сказал  я.  -  Давай  не  будем
сердиться, как он бы хотел, чтобы мы сердились.
     - Давай, - сказал Сорем. Он не смотрел на  меня,  поглаживая  собачьи
уши. - Из этого знака я понял одну вещь - Баснурмон  знает,  что  Цитадель
желает борьбы. Чем скорее Хессек обнаружит свою закваску,  тем  лучше.  Мы
теряем почву под ногами. - Он оглянулся и подозвал Яшлома. -  Однако  моей
матери было бы лучше здесь,  чем  в  городе  императора.  До  сегодняшнего
вечера я думал, что там она будет  в  большей  безопасности,  не  принимая
участия в моих интригах, но теперь... - Подошел Яшлом, и Сорем сказал ему:
- Госпожа Малмиранет. Возьмите  двоих  и  приведите  ее.  Она  знает,  что
быстрое исчезновение из дворца может стать неминуемым, и будет действовать
без промедления.  Воспользуйтесь  Кедровой  лестницей  и  отдайте  ей  это
кольцо. Это сигнал, о котором мы договорились.
     Сказать, что я не думал о Малмиранет после того  уединенного  ночного
свидания, было бы неправдой. Я бы вспоминал ее чаще,  если  бы  не  мешали
другие вещи.
     Яшлом был готов выехать.
     - Я выбираю себя в число ваших двух человек, Яшлом, - сказал я ему  и
Сорему. - Если осиный принц решил затеять дело, чудотворец может оказаться
более полезным, чем пара солдат.
     Сором смотрел на меня некоторое время. Затем протянул свою руку.
     - Я подозреваю, что ты поклялся сделать меня твоим вечным должником.
     - Скажи мне это, когда твоя мать будет в безопасности.
     Я подумал, что он был  бы  рад  моей  помощи,  и  в  любом  случае  я
интересовался обходными путями  в  Небесный  город.  Память  о  Малмиранет
пылала во мне и как реакция против паутин и могил, заговора и ожиданий.
     Возможно, я найду ее сегодня изменившейся, и она, как жена булочника,
будет есть конфеты, рассеянно оглядывая нас в тревоге, и ее странный голос
(я, и правда, хорошо ее помнил)  поднимется  до  перепуганного  визга.  Ну
хорошо, пойду и посмотрю.
     Яшлом задержался, чтобы я мог его догнать. Не разговаривая, мы прошли
мимо стены казармы по направлению к конюшням.
     Опять переодевания. Кажется, в этом месте был большой выбор различных
костюмов. В этот раз мы оделись, как конторщики -  простые  темные  штаны,
куртка и  короткий  плащ  с  капюшоном,  и  взяли  пару  пыльных  лошадок,
немыслимых после моей белой Стрелы и страшно капризных.
     Яшлому была знакома дорога, по которой мы поедем, и,  перед  тем  как
выехать, он сказал мне, чего опасаться. Мы выехали не через Ворота Лисы, а
через запасный выход гарнизона на случай, если бы за нами стали следить.
     Небо позади нас окрашивалось в красный цвет, а птицы, поднимавшиеся с
молельных башен при звуках гимна заходящему солнцу, поблескивали серебром.
     Я чувствовал сладостное напряжение и вовсе не ожидал, что  она  будет
визжать.



                                    2

     Террасы  на  протяжении  двух  миль  поднимались  к  высоким   стенам
Небесного города. Внизу, в Пальмовом квартале, они были  ярко  освещены  и
запружены толпой, выше, ближе к Небесному  городу,  густо  покрыты  рощами
кипарисов, горных дубов и голубоватых южных листьев. В  Бар-Айбитни  часто
говорили: так же  легко  попасть  в  Небесный  город,  как  к  недоступной
женщине. Но на самом деле, как и во многие недоступные  крепости,  в  него
можно было попасть и другим путем.
     В  рощах  патрулировали  солдаты  императора,  но  они  были   заняты
сплетнями, вином и настольными  играми;  мы  легко  пробрались  мимо  них,
оставив лошадей примерно в полумиле внизу  привязанными  возле  небольшого
храма.
     Стены возвышались на шестьдесят футов, а в  некоторых  местах  и  еще
больше, черные как чернила, с пурпурными сторожевыми  башнями  и  золотыми
мозаичными лошадьми  вдоль  верхнего  края.  Они  казались  превосходными,
неприступными, без единой трещины или щербины, единственным входом служили
огромные ворота на северо-западной стороне, обращенные к городу внизу и  к
заливу, который отсюда казался маленьким, как пруд,  по  которому  плавали
освещенные стрекозы вместо кораблей. С  высокой  террасы  под  стеной  был
виден весь Бар-Айбитни - драгоценная шкатулка с цветными огоньками внутри;
на это стоило посмотреть, если бы у меня нашлось свободное время.
     Яшлом выбрал для нас дорогу, обходящую  город  с  востока.  Здесь  со
скалы прыгал поток, а на скале,  склоняясь  над  ручьем,  стоял  массивный
вековой кедр, росший у самой стены.  В  тени  дерева  был  глубокий  сухой
колодец, по которому мы стали спускаться вниз.  В  нем  было  много  скоб,
вполне пригодных для спуска. Наконец, когда  от  сияющего  вечернего  неба
высоко над нашими головами остался только сапфировый ноготь, а  наши  ноги
оказались среди водорослей, слизи и потревоженных лягушек, мы, помучившись
с потайной дверью, вышли в  какой-то  проход.  Яшлом  высек  искру,  чтобы
показать мне длину этого коридора и крутую лестницу в конце,  затем  задул
пламя  (принеся   Масримасу   приличествующие   извинения   за   то,   что
воспользовался открытым огнем), и мы, как два крота, проползли по коридору
и вскарабкались по лестнице. Мне это не доставило  большого  удовольствия;
при каждом скрипе ступеньки мне мерещились часовые. Но путешествовать  без
света оказалось разумным,  так  как  потайной  ход  вывел  на  поверхность
недалеко от внутренней стены и, кроме кустов красной мимозы, не был  ничем
прикрыт.
     Так я впервые попал в Небесный город, и пока  ничего  не  понимал.  У
меня остались только перепутанные впечатления о деревьях  с  крестовидными
листьями, белых дорожках  с  колоннадами,  взбирающихся  вверх  по  склону
лугах, далеких огоньках и бренчании  музыки;  повсюду  был  аромат  ночных
цветов и уединенная пустота частного сада.
     Наш путь лежал  между  зарослями  мака  и  вдоль  улицы,  огороженной
стенами выше человеческого роста. Где-то поблизости зарычал лев, и я  едва
не выскочил из своей шкуры.
     Яшлом сказал тихонько:
     - Рядом императорский зверинец. Этот лев хорошо заперт.
     Лев рыкнул еще раз, как бы обидевшись на это справедливое замечание.
     Улица выходила на широкую площадку, которая  обрывалась  ступенями  с
северной стороны. Пять человек, расположившихся у  пруда  с  декоративными
рыбками, пытались поймать их для развлечения. Эти слабоумные были одеты  в
темно-красную с золотом форму Малинового дворца  -  императорской  гвардии
Храгон-Дата.
     Когда мы с Яшломом  под  видом  клерков  пересекали  открытое  место,
скромно склонив головы в капюшонах, они сыпали нам  вслед  непристойности,
касающиеся нашего рода занятий и места, куда мы  направлялись.  Яшлом  уже
сказал мне, что Малмиранет, получив благодаря отцу образование,  достойное
принца, имела  склонность  к  интеллектуальным  занятиям,  часто  нанимала
писцов, историков и прочий подобный ученый люд.
     В любое время можно было видеть, как эти люди входят к ней и  выходят
от нее, так как она все время  чем-нибудь  занималась:  читала,  диктовала
заметки или учила какой-нибудь  малоизвестный  язык  южных  окраин.  Яшлом
сказал, что она говорила на  хессекском  и  еще  на  семнадцати  восточных
диалектах. Таким образом, два писца, поспешающих  в  ее  покои,  не  могли
вызвать ненужных размышлений. Я подумал, что такое  занятие  суховато  для
женщины ее внешности, и решил, что это, несомненно,  причина  и  прикрытие
для других, менее скучных занятий.  О  чем,  судя  по  выкрикам,  очевидно
догадались императорские  гвардейцы.  Однако  они  нам  не  досаждали.  Мы
спустились по ступеням и подошли к тесно стоявшей группе домов  из  белого
камня с лепными украшениями, расположившейся на пологой лужайке.  Огромную
стену не было видно за  отдаленными  деревьями,  но  она  была.  Мне  было
интересно, как же ей удалось сбежать из этой роскошной тюрьмы, чтобы найти
меня той ночью. Наверняка не  через  колодец  с  осклизлыми  стенами  -  в
элегантном платье, с каретой и лошадьми?
     Яшлом нарушил молчание, прошептав:
     - Те, кто в фаворе у императора, живут рядом с ним.
     По-видимому,  Малмиранет  находилась  от  императора  на   наибольшем
расстоянии, на которое он мог или она сама могла себя  поместить,  в  этом
маленьком павильоне. Но удобная близость  Кедровой  лестницы  обращала  на
себя внимание. Может быть, имея ее в виду, она и выбрала  себе  жилище?  У
незакрытых ворот первого дворика росли цветущие акации. Там  на  мраморной
скамье сидел охранник, и я мог с одного