в свою и тем самым навлек на нее все остальное.
     Она не утратила чести в глазах своих соплеменников. Больше того,  они
вернули ей честь и гордость в считанные минуты.  Они  одели  ее  в  желтое
платье, которое ее младший кузен, Орек, возил с собой на протяжении  всего
пути  из  старого  города.   Оно   было   роскошное,   шелковое,   вышитое
хрусталиками. Позже я отметил, что, несмотря на мужские качества, присущие
многим городским женщинам, мужчины обращались с ними, как с чем-то хрупким
и драгоценным. Затем нашли ее серебряную маску оленя, потому  что  она  ей
принадлежала.  (Я  представляю  Чулу,  едва  живую  от  ужаса,  лишившуюся
последнего сокровища, которое у нее вырвал черепоголовый демон Сиххарна).
     Так  они  снова  превратили  Демиздор  в  девушку-богиню,  которую  я
встретил в разрушенном форте.  Она  моментально  поняла,  интуитивно,  что
здание ее самоуважения зависело от ненависти и отвращения ко мне.  Женщины
мудрее в этих вопросах или пытаются быть  таковыми.  Мужчина  не  смог  бы
отказаться от своей  мечты  так  быстро.  Правда,  закрыв  такую  дверь  с
огромным и мучительным усилием, он забыл бы совсем, а Демиздор не могла.
     Вскоре принесли меня, вернее, то, что от меня осталось.
     Они привязали меня к лошади (я был в бесчувственном  состоянии  и  не
возражал),  и  через  некоторое  время  они  уже  скакали  на   запад   по
спускающимся вниз склонам, ради нее они двигались  медленно,  но  все-таки
достаточно быстро, так что к восходу луны крарл был далеко позади.
     В полночь они сделали привал, чтобы дать Демиздор отдохнуть. Она была
бледна и больна, но лихорадочно весела. Орек держал ее  за  руку.  Он  был
совсем юный, на год или два моложе ее, и больше, чем наполовину влюблен  в
нее. Он был очень похож на нее к тому же,  светловолосый  и  зеленоглазый,
такой же стройный, и очень мало похож на мужчину. Старший брат, Зренн, был
из другого металла. У него были жесткие крысиные волосы, темные, что  было
редкостью   в   городах.   По   контрасту,   глаза   его   были    подобны
беловато-голубому фарфору, и, казалось, зрачки выжжены бледным пламенем.
     Я пришел в себя, когда остановились на привал,  и  увидел  их  обоих,
хотя не очень отчетливо. Они склонились около меня, серебряная маска оленя
стояла позади. Только одна из троих, стоявших предо мной,  была  в  маске,
потому что она была единственной из них, кому было что прятать.
     Именно Зренн смеялся и заявил, что мне не повезло, что я не умер. Рот
его улыбался, а глаза пожирали, наслаждаясь болью, и  предсказывали  новую
боль.
     Они говорили на городском наречии и не догадывались, что  я  понимаю.
Только она говорила на языке крарла, желая, чтобы я понял, как  изменились
наши жизни и что нашей любви пришел конец. Когда она расцарапала мне лицо,
Зренн снова рассмеялся. Мне предстояло хорошо узнать его смех.



                                    2

     Крарлы совершают переход с гор на восточные  пастбища  и  обратно,  с
пастбищ в горы, за сорок, а то и больше, дней. Они останавливаются лагерем
каждого ночь, много дней проводят у воды, задерживаются, когда ведут  свои
войны, их передвижение замедляется также из-за пеших женщин, их  скота,  а
также постоянных перебранок. На быстрых лошадях Эшкира, крепких,  несмотря
на их тощие животы, с короткими остановками и без  больших  отклонений  от
маршрута, мы уже через тринадцать  дней  увидели  горные  перевалы,  через
пятнадцать дней взбирались по ним, а через двадцать  подошли  к  городским
аванпостам.
     Демиздор, казалось, оправилась полностью, хотя  это  было  не  так  и
скакала наравне с мужчинами. Для  меня  путешествие  было  менее  гладким.
Сломанное ребро впилось в мое правое легкое. Я захлебывался кровью, и  они
начали с сожалением думать, что их приз испустит последний  вздох  прежде,
чем они успеют доставить его домой. Так что  они  потратили  время,  чтобы
перевязать мне ребра, и кормили меня, хотя с таким видом, будто я  больное
животное вызывающее в них отвращение. Я удивил их, быстро поправившись,  и
вскоре скакал верхом, но был привязан к седлу.
     - Никакого сомнения, это Вазкорово  отродье,  -  сказал  Зренн.  -  Я
слышал рассказы о том, как однажды тот  выздоровел,  хотя  ему  перерезали
горло.
     Пара мужчин отказались поверить в эту басню. Они все  принадлежали  к
серебряному рангу, были товарищами, а не  хозяевами  и  наемниками.  Зренн
только взглянул в мою сторону и, чтобы мне было понятно, сказал на  плохом
языке крарла:
     - Если это  животное  так  хорошо  оправляется  от  ран,  оно  сможет
выдержать хорошенькое количество ранений прежде, чем умрет. Бедный  щенок.
Ему бы хотелось кусаться, но он не может найти свои зубы.
     Действительно часть моих жизненных сил возвращалась ко мне.  Я  почти
погиб и не жаловался, но когда ребра зажили, а  боль  и  отупение  прошли,
жизнь снова вспыхнула,  и  я  мог  бы  всерьез  взвыть  по-собачьи,  чтобы
вырваться из веревок, которыми  они  опутали  меня,  и  приласкать  глотку
Зренна своим сапогом. Потом я  мельком  взглядывал  на  Демиздор  и  снова
наливался свинцом.
     Она ждет случая помочь мне, думал я сначала,  как  ребенок.  В  конце
концов этот детский обман перестал действовать. Я увидел, как ее  гордость
переплетается  с  презрением.  Тогда  я  стал  думать:  дай   мне   только
приблизиться к тебе, и я снова завоюю тебя. Но это  тоже  не  срабатывало.
Когда последние красно-коричневые осенние дни соскользнули с  земли  и  из
моей жизни, я понял, что она возненавидела  меня  холодной  ненавистью,  и
никакая любовная ласка не растопит этот лед.
     Я еще был настолько слаб, что это выбило меня из сил. Но мы, наконец,
добрались до гор, и меня стали занимать другие мысли. Одна из  них  -  мое
будущее в городе в качестве козла отпущения.
     Город. Я увидел его в его  горной  клетке,  черный  на  фоне  желтого
закатного неба. А два часа спустя, когда мы вошли в его  стены,  я  увидел
его в свете факелов, желтый на фоне черного ночного неба.
     Я никогда раньше не встречал городов. Редкие особо  крупные  собрания
племен, когда в одном месте разбивалось до тысячи черных и синих  палаток,
казались мне громадинами. Восточные города поразили меня своей сложностью.
Но эта штука подавила меня, не только своей громадностью  и  великолепием,
вековой стародавностью,  но  и  своими  руинами  и  развалинами.  Эшкорек,
изрытый пушечными снарядами и опаленный пожарами, приходящий в упадок, был
похож на древний желтый череп.
     Однако в этом черепе ярко горели  огни  и  звучала  жизнь.  С  высоты
дороги,  которая  вела  вниз  в  город  -  дороги,  отмеченной  рухнувшими
колоннами, с до такой степени разрушенным покрытием, что на ней спотыкался
бы любой конь, кроме  эшкирских  -  он  казался  городом-призраком.  Целые
районы темноты, и из темных ран поднимались ряды сияющих окон. Я вспомнил,
как разрушенная крепость вызвала во мне  представление  о  Дворце  Смерти.
Этот город был такой же.
     В  стенах  города  было  несколько  широких  магистралей,  освещенных
факелами, но пустых. Отблески света вспыхивали на разбитых оконных стеклах
и дверных проемах. Крысы, возможно, обитали за осыпающимися  фасадами,  но
их не было слышно. Ночной  ветер  доносил  лишь  обрывки  призрачно  тихой
музыки, чистой, как звон колокольчика в тишине. В одном  месте  магистраль
разветвлялась, и эшкиряне свернули на дорогу, которая вела налево. В конце
ее в полумиле от дороги на прямой улице возвышалась  дворцовая  башня,  ее
овальные окна светились ярким светом ламп, единственный признак  жизни  на
проспекте мертвых особняков.
     Мой эскорт двигался тихо, почти крадучись, на протяжении  всего  пути
от неохраняемых ворот. Я  удивлялся,  чего  они  боялись  здесь,  в  своем
собственном  городе.  Внезапно,  когда  уже  миновало  около  двух  третей
проспекта, из теней выступила группа людей. Они  были  одеты  в  такие  же
залатанные черные одежды, как и мои пленители, но  бронзовые  маски  имели
форму птичьих голов. Что более важно, они были вооружены для боя.
     - Стойте, господа, - сказал один. - Кто ваш повелитель?
     - Мы служим Кортису, Фениксу, Джавховору.
     При этих словах бронзовые маски  подняли  свои  мечи  и  забормотали.
Говоривший спросил:
     - Это вы, капитан Зренн?
     - Это я. И мой брат Орек. Вся поисковая группа  за  исключением  тех,
кто испугался до окончания охоты и уже находится дома.
     На улицу выходили новые силы. Я видел, что это была серьезная  засада
на случай, если наша группа окажется не той, которую они ждали.
     Часть этих бронзовых масок окружила нас, и лошадей повели  по  дороге
через высокие ворота перед освещенным дворцом.
     Это была гигантская башня в семь или восемь этажей.  В  некоторых  ее
окнах сохранились цветные стекла, янтарные, бирюзовые, рубиновые, и факелы
дымили в ее стенах цвета львиной шкуры. Здесь же был  источник  музыки,  в
какой-то дальней скрытой комнате.
     Мы пересекли наружный двор, подъехали по пологим ступеням к  портику,
огромные железные двери которого были  распахнуты  настежь,  но  вскоре  с
шумом захлопнулись за нами.
     Здесь эшкиряне спешились, и бронзовые солдаты стянули меня  с  лошади
по приказу Зренна. Лошадей увели. Мы поднялись по  мраморной  лестнице  на
верхние этажи. Орек подал Демиздор свою руку на лестнице, я  отметил  это,
как я рассеянно отмечал все роскошное омертвение дворца и городскую  речь,
которую  я  не  переставал  понимать  со  времени  пробуждения  во   время
путешествия. Я еще недостаточно пришел в себя, чтобы проанализировать  это
чудо. Точно так же, как произошло в первый раз, я чувствовал, что это знак
Силы, таящейся во мне, Силы моего отца Вазкора в этом оплоте его врагов.
     Мы вошли в огромную комнату, способную вместить пятьсот человек  если
они будут стоять плечом к плечу. Сейчас в ней, конечно,  не  было  столько
народу. Она  опустела  до  нашего  прихода,  потом  тоже  не  была  сильно
переполнена.
     Вдоль комнаты стояли колонны,  которые,  казалось,  были  сделаны  из
серебра. Они напоминали по форме деревья. Серебряные ветви  этих  деревьев
украшали потолок, и между ними были помещены цветы  из  граненого  стекла,
синие и цвета красного вина. В  центре  пола  было  мозаичное  изображение
ширококрылых лебедей в кобальтовых, алых и золотых тонах. В стенах  раньше
были  драгоценные  камни,  но  они  были  выломаны,  вероятно,  во   время
разграбления Эшкорека. Сейчас там висели гобелены,  но  их  золотое  шитье
начинало зеленеть, а кисточки уже опробовали мыши.
     С крыши свисала на бронзовой цепи медная лампа размером  с  человека.
Свечи над ней  горели  под  плафоном  из  зеленого  как  нефрит  хрусталя,
создавая в великанском зале освещение,  подобное  бликам  в  летнем  лесу.
Очага не было, но от стен и от пола поднимался теплый воздух.
     Пока я оглядывался, в узкую  дверь  вошел  мужчина.  Он  был  одет  в
женоподобное платье приглушенного желтого цвета и в золотую маску.
     Все серебряные и бронзовые маски были тотчас сдернуты, и все  в  зале
склонились в низком поклоне, кроме меня, но мою невежливость не потерпели.
Мгновение спустя ноги были выбиты из-под меня, и я рухнул к ногам  золотой
маски.
     От  этого  я  задохнулся  и   на   некоторое   время   потерял   нить
происходящего. Потом я услышал, как Зренн говорит о  черноволосом  дикаре,
который вполне может быть незаконным сыном Вазкора.
     Золотая маска сказал холодным нетерпеливым голосом:
     - Вазкор не был человеком страстей. Он желал  только  править,  а  не
обладать телами женщин. Ему хватало его жены-ведьмы, и ее он  взял  только
для того, чтобы иметь сыновей. Я не  могу  поверить  истории  о  том,  что
Вазкор прелюбодействовал с нечистью племен.
     - Но посмотри, Джавховор, - сказал Зренн, - он такой же, как  Вазкор,
ведь правда? Нам следовало сбрить его бороду; тогда  бы  ты  лучше  увидел
сходство.
     И Зренн схватил меня за волосы и  откинул  мою  голову  назад,  чтобы
золотая маска мог посмотреть.
     Этот человек был их принцем, и они  называли  ею  Джавховор,  Высокий
Повелитель  -  титул  короля.  Его  золотая  маска  несколько   напоминала
бронзовые маски солдат тем, что она изображала такую  же  странную  птицу,
феникса, они также величали его Кортис Феникс Джавховор.  Его  глаза  были
защищены янтарным стеклом, но  шея  и  пальцы,  унизанные  кольцами,  были
узловатыми, стареющими. Он, как и люди в  крепости,  тоже  был  достаточно
стар, чтобы помнить черты Вазкора.
     Но, казалось, он помнил. Его рука дернулась к закрытому маской  лицу,
невольный жест, как если бы он хотел сдернуть  ее  передо  мной,  как  его
командиры перед ним. Но он сдержал себя и вполголоса, слишком тихо,  чтобы
они услышали, думая, что я не знаю их языка, невнятно проговорил:
     - Я никогда не думал встретить тебя  снова  в  этой  комнате,  Черный
Волк, Черный Шакал Эзланна.
     Тогда я догадался, почему я снова обрел их язык, или  вообразил,  что
догадался. Я заглянул в его глазные прорези.
     - Неужели? - сказал я. Он громко вскрикнул при этом. Я сказал: - И ты
называл моего отца шакалом в лицо? Или, скорее, ты глодал кости  со  стола
шакала и бегал за ним по пятам, как собака?
     Даже Зренн отступил от меня на шаг. Я поднялся на ноги. Строя, я  был
гораздо выше, чем Кортис Феникс Джавховор.
     Он гневно посмотрел мимо меня и закричал на них:
     - Вы знали, что он владеет нашим языком?
     Зренн запнулся, справился со своим шоком, и сказал:
     - Мой повелитель, он никогда до этого не произносил ни слова на нашем
языке. Должно быть, он научился у моей  родственницы  или  у  моуи,  может
быть, которые знают немного...
     - Я ни у кого не учился, - сказал я, наблюдая за Кортисом. -  Во  мне
говорит мой отец. Это Вазкор.
     Несмотря на мои путы и  неосведомленность,  во  мне  поднялась  волна
такой обжигающей гордости, что я не боялся никого из них. Было бы разумнее
бояться, бояться  и  молчать,  но  я  как  будто  надышался  наркотика  до
одурения. И все это время  я  ощущал  его  рядом,  темную  огненную  тень,
излучение моего отца. Я помнил только наследственный дар  волшебной  силы,
который должен идти от него, и как я убил  человека  с  его  помощью.  Мне
нужно было только потянуться за силой, и я найду ее. Все  люди,  вероятно,
должны иметь божество. Для меня, до сих пор безбожного на протяжении  всей
жизни, Вазкор стал единственным истинным богом.
     Кортис выпрямился передо мной. Его горло скрипело, как  у  старика  в
суровую зиму.
     - Очень хорошо. Ты семя Вазкора. Ты каким-то образом  владеешь  нашей
речью, что очень хитроумно с твоей стороны. А  твоя  мать  -  какая-нибудь
женщина из крарла?
     Я небрежно сказал, частично, чтобы испытать его и  тем  самым  узнать
побольше о своей наследственности:
     - Нет, никакая не женщина  племени.  Женщина  из  города.  Женщина  с
белыми волосами и белыми глазами. Жена Вазкора.
     Музыка, которая играла все это  время  где-то  во  дворце,  невидимый
оркестр, именно в этот момент прекратилась, как по сигналу.
     - Тогда ты сын Уастис, -  сказал  Кортис.  -  Это  правда,  она  была
альбиноска, и ее чрево было им заполнено. Значит, она избежала гибели  при
крушении башни? Это она научила тебя нашему языку? Жива она или мертва?
     За моим плечом раздался женский голос. Он был  похож  на  голос  той,
которую он назвал,  и  волосы  мои  встали  дыбом.  Но  это  была  не  моя
мать-рысь, возникшая из воздуха, это была Демиздор.
     - Джавховор, не слушай этого лжеца. Я  никогда  не  учила  его  нашей
речи, но иногда я употребляла ее, а он хитрый и быстрый, этот человек,  он
научился от меня. Истории о Вазкоре и Уастис я тоже рассказала ему.  Я  не
считаю его посевом Вазкора, несмотря на его сходство. Он держал  меня  как
свою девку в вонючих палатках варваров, он осквернил меня, и я должна была
соблюдать обычаи его слабоумной расы, чтобы сохранить свою жизнь. Из этого
ада меня спасли мои родственники.
     Я сохранил спокойствие, но у меня свернулись кишки от ее  крика.  Она
была всего на шаг позади меня, но я не мог обернуться и посмотреть  на  ее
не скрытое маской лицо, ее бледную лихорадку, ее глаза и ненависть.
     - Джавховор, - сказала она тише, часто дыша, - твои родные убили себя
из-за этого лживого дерьма. Мой повелитель был одним из них.  Я  умоляю  о
мщении, - она задохнулась и начала плакать.
     - Нет необходимости умолять о мщении, - сказал Кортис; он уже овладел
собой. - Кто бы и что бы  он  ни  был,  он  будет  наказан.  -  Его  глаза
обратились ко мне. - Ты понимаешь?
     - Я понимаю, что в Эшкореке женщины - гадюки,  а  мужчины  -  собаки,
гуляющие на задних лапах.
     Он ударил меня тыльной стороной ладони, как будто это  был  небрежный
удар, просто чтобы проучить глупого раба за оплошность,  и  его  бронзовая
гвардия схватила меня. Зренн приказал им снова распластать меня  и  тащить
за мои веревки на потеху хозяину и себе самому.
     Снаружи мне позволили идти. Теперь мы спустились в самый низ  дворца,
в сырые подземные помещения. В  одном  из  них,  настолько  же  крохотном,
насколько верхний зал был громадным, мои веревки были заменены  на  оковы,
которые соединялись с кольцами из черного  металла,  вделанными  в  мокрые
каменные стены.
     Когда мои стражники ушли и унесли свет, начали заглядывать крысы,  но
ни одна еще не подходила слишком близко. Однако камера не улыбалась мне  в
случае, если у меня пойдет кровь.
     Сцена в зале снова прошла перед моим мысленным взором,  ужас  золотой
маски, моя гордость, требования Демиздор. Она  представлялась  мне  теперь
галлюцинацией. За моим плечом не было больше тени, которая  руководила  бы
мной. У меня была сила убить Эттука, но, казалось, недостаточно было  сил,
что разорвать свои собственные путы.
     Я  забылся  коротким  сном  и,  проснувшись,  обнаружил,  что   крысы
подступили к моим ногам широкой приливной волной. Я полоснул  своей  цепью
по красным звездам их глаз, и они разбежались с писком ждать, пока я снова
успокоюсь.
     Я думал о Тафре, как она плакала, в муках рожая ребенка Эттука,  и  о
Демиздор, заплакавшей, когда она поверила, что убила меня.
     Мне было любопытно, проливала ли когда-нибудь слезы  свиноматка,  что
родила меня.



                                    3

     Три бронзовых стражника вошли в коридор за стеной  камеры  и  открыли
металлическую дверь. На этот раз меня разбудили их факелы и звук их шагов,
а не крысы, что явилось некоторым разнообразием.
     В дверях стоял Кортис. Почему-то я ждал его посещения и не был сильно
поражен. Он вошел в камеру, поставил один из факелов в ржавую корзинку,  и
стражник закрыл дверь и удалился  на  порядочное  расстояние.  Предстояла,
похоже, частная аудиенция.
     Факел неярко освещал  Золотое  лицо  Кортиса  и  золото  его  крупных
колец-печаток. Он сказал:
     -  После  роскошной  ночи,  которую  ты,  несомненно,  провел  здесь,
возможно, твоя семейная история несколько изменилась.
     - Правду нельзя изменить, - сказал я, - но  я  ничего  особенного  от
вашего гостеприимства не ожидал. У вас во всех комнатах  крысы.  Некоторые
пищат, а некоторые носят золото на мордах.
     На этот раз он не ударил меня.
     - Твой отец, - сказал он, - ответил бы более осторожно.
     - Мой отец убил бы тебя взглядом.
     - Да. Это  достаточно  верно,  -  заметил  он  спокойно.  Он  немного
отвернулся, вглядываясь в прошлое. - В дни славы в  Белой  Пустыне,  когда
Союз еще существовал, я был племянником Джавховора Эшкорека, и  я  не  был
доволен. Однажды на закате солнца, когда я отправился на ястребиную  охоту
в пустыне, моя группа встретилась с компанией  из  Эзланна  и  в  ней  был
Вазкор. Они пришли на весенний отлов лошадей, потому  что  лучшими  конями
были дикие кони Эшкорека. Он был очень молод, не многим  ста