этот ужас, я уже испытала с Дараком, но  не
столь сильно осознанный.
     Мы  стояли  в  проходе,  полого  поднимающемся  вверх.  Тусклый  свет
просачивался на наши маски волка и  кошки  с  конца  прохода.  Там  стояла
высокая занавешенная фигура -  золотая  статуя,  слабо  сверкающая  из-под
покрова. Перед ней плита алтаря, на котором высилась  большая  базальтовая
чаша а в чаше - мерцающий, постоянно меняющийся свет.
     Свет, так хорошо мне знакомый.
     Здесь был Карраказ. Так близко. Однако  я  не  слышала  голоса  и  не
испытывала никаких чувств.
     - Значит, здесь, - прошептала я.
     - Древний алтарь,  -  закончил  он.  -  Благодаря  мне  пламя  у  них
продолжает гореть, как горит оно во всех великих храмах Городов.
     Он приблизился к алтарю.  Я  последовала  за  ним.  И  уставилась  на
скручивающееся фосфоресцирующее пламя. Неужели он не ощущал  Зла  рядом  с
собой?
     - Посмотри, - сказал он.
     Я  оторвала  глаза  от  пламени,  посмотрела  на  статую  и   увидела
металлическую женщину в черном платье и в золотой маске кошки.
     - Ты ничего не понимаешь, - сказал он. Мне подумалось, что я услышала
в его голосе легкое презрительное удовольствие. - Я должен обучить тебя  и
объяснить тебе все насчет тебя самой, богиня.


     И он посвятил меня - в их обычаи, верования, темные мечтания  и  свои
собственные амбиции, которые должны были стать и моими. Он  объяснил  мне,
что использует меня в качестве орудия своей власти - как топор для очистки
дороги. Однако он заметил также, что страшился меня и  моего  неожиданного
появления, сам того не желая; страшился,  что  я  в  конечном  итоге  буду
больше, чем он. И еще научил меня бояться его.
     Город Эзланн был древним, как и все Города за Водой, -  они  называли
ее луисом в честь алутмиса, голубого камня, добываемого за тысячи  лет  до
их  рождения.  Добыча  камня,  строительство  Городов  велись  во  времена
Великих. А теперь люди, которые не признались бы в своей принадлежности  к
роду человеческому, жили тут, словно вторгшиеся в заброшенные дома  крысы.
Я не знала, как они завладели этими жилищами, и ни в каких  анналах  этого
не сообщалось - только их легенда. Легенда гласила, что они носили в  себе
семя Великих - смешанная порода: полубог-получеловек. Они отстроили города
точно такими, какими те были в прежние времена. Они научились пользоваться
механизмами Городов (хотя так толком  и  не  поняв  принцип  их  действия,
догадалась  я).  И  ныне  они  говорили  на  искаженной  Старинной   речи,
театрально воспроизводили придворный этикет  вымерших,  опасно  баловались
ментальными упражнениями  и  искусством  магии,  которыми  в  совершенстве
владели Сгинувшие, и прилагали до смешного огромные усилия для того, чтобы
скрыть друг от друга свою человеческую природу.
     Древние часто носили маски, поэтому теперь маски носили  все;  однако
прижилась иерархия, низменная по происхождению, ибо  в  Городах  Сгинувших
все были равны в своем великолепии. Здесь же нижестоящие носили  маски  из
шелка или атласа, чиновники и военные  носили  маски  из  кованой  бронзы.
Более высокопоставленным  доставались  серебряные  маски,  и  наконец  шли
золотые маски элиты - командиров, князей и принцесс. В  Этих  масках  были
глазницы, обычно скрытые цветным стеклом, отверстия в ноздрях, но не  было
отверстий для  рта.  Все  знали,  что  у  Великих  было  немного  телесных
потребностей, и еда теперь  превратилась  в  тайный  процесс,  никогда  не
производившийся  и  не  упоминающийся  прилюдно.   Ведь   нужда   в   пище
предполагала позорный ряд последующего  мочеиспускания  и  испражнения.  А
Сгинувшие обходились без подобных ритуалов для поддержания  жизни.  Однако
доведенное   Сгинувшими   до   совершенства   искусство   секса    усердно
культивировалось.  Силой  обладали  немногие;   обыкновенные   люди,   они
вынуждены были всю жизнь трудиться, чтобы хотя бы подступиться  к  истокам
понимания. Их маги были старыми, иссохшими и по  большей  части  дураками.
Вазкор, обладавший Силой,  как  ему  полагалось  по  праву  происхождения,
скрывал ее, дабы не вызывать зависти. Он не желал объяснять  мне,  как  он
оказался среди них, но зная странные и все же  неизбежные  пути,  которыми
пришлось идти  мне  самой  для  достижения  превосходства  в  человеческом
обществе, я испытывала не удивление перед тем,  что  он  делал,  а  только
любопытство.
     За пределами городов  юга  прозябали  хутора  и  деревни  темнокожего
народа. Положение этих людей осталось таким же, каким было  раньше.  Рабы,
люди-рабочие, которым дозволялось жить своей  отвратительной,  безнадежной
жизнью по милости военщины  Городов.  Они  обрабатывали  скудную  землю  и
отсылали на городские склады подать в семь восьмых своего урожая;  их  без
всякого предупреждения отправляли в солдаты  или  строители.  По  законам,
введенным их хозяевами, им не разрешалось иметь  никаких  украшений,  даже
цветного лоскутка в одежде, за исключением  вождей,  которые  должны  были
носить в знак своего звания ожерелье  из  камней.  Равным  образом  им  не
дозволялось устраивать религиозные или светские церемонии, кроме тех,  что
связаны со смертью. Эти последние разрешили, вероятно, потому, что  запрет
вызвал бы страшное негодование, ибо разгневанные  духи  представлялись  им
значительно более грозной силой, чем солдаты. Казалось странным, что народ
согласился терпеть такое порабощение - вечное, без всякого  вознаграждения
или послаблений. Однако городская легенда утверждала, что темнокожие  были
детьми древней расы рабов, тех, кто страдал еще под ярмом  Сгинувших.  Они
рождены для  страдания,  утверждали  Города,  и,  наверное,  заставили  их
поверить в это.
     Книги Городов поведали мне также о войне. Раньше я знала мало, и  все
же слухи о ней доходили до противоположной стороны Гор.  "Караван"  Дарака
отправился в Анкурум, потому что Города  через  посредников  покупали  там
военное снаряжение, равно как и в других городках вдоль Кольца - и  теперь
я поняла, почему. Дело не только в том, что немногие соглашались опозорить
себя кузнечным ремеслом, но и в том, что ныне эта мертвая земля  мало  что
могла дать. Интенсивная обработка истощила запасы ее  недр.  Древняя  раса
безжалостно требовала от нее полной отдачи,  и  земля  отдала  практически
все.
     Прочла я о войне немало,  но  поняла  далеко  не  все.  Существовало,
по-видимому, три коалиции, три группы Городов. Эзланн и еще  пять  здешних
городов входили в  коалицию,  называемую  Белой  пустыней;  шесть  других,
расположенных дальше к югу - в коалицию Пурпурной  долины,  а  еще  десять
городов - далеких, таинственных - в  коалицию  Края  моря.  Каждая  группа
теоретически находилась в состоянии войны с другими двумя;  Эзланн  и  его
союзники - с Пурпурной долиной и Краем моря, Край моря и Пурпурная  долина
- друг с  другом  и  так  далее.  Внешне  война  велась  с  целью  захвата
дополнительных территорий, и все же... Она казалась игрой, игрой,  похожей
на ту, которой меня научил Вазкор. Та игра представляла  собой  сложное  и
изощренно-злобное противоборство воль,  которое  проводилось  на  доске  в
красно-черную клетку фигурами из  слоновой  кости  и  прозрачного  кварца.
Называлась она "Замки", и играть в  нее  можно  было  только  вооружившись
хладнокровной  ненавистью.  Битвы  в  войне  Городов  случались  редко   и
устраивались на  ничейной  земле,  на  территории,  которую  они  называли
Театром военных  действий.  Сражения  велись  и  впрямь  как  в  театре  -
соблюдение военного этикета было более важным, чем победа. Кроме того, уже
пять с лишним лет вообще не бывало никаких сражений. Я и не понимала этого
и все же, кажется, понимала. Воевали ли между собой представители  Древней
расы по-настоящему или притворно, чтобы сдобрить перцем скуку  на  вершине
достигнутого ими полного могущества? При этой мысли во мне не шевельнулось
никаких воспоминаний. Фактически все мои  воспоминания,  проснувшиеся  под
горой вместе со мной, таяли с каждым днем. Я теперь едва  могла  вспомнить
огненные залы, статуи, озеро с лебедями и бесконечные мраморные  лестницы,
помнила только, что я вспомнила их...
     Узнала я все с большими подробностями, ибо, подобно всем  неуверенным
в себе людям, горожане очень скрупулезно записывали каждый нюанс и  мелкое
правило их бытия.
     Я поняла, какое презрение испытывал к ним Вазкор. Когда он говорил  о
них, на лице его возникало особенное выражение -  сдерживаемое  и  все  же
едкое отвращение, омерзение, ничуть не менее жгучее от того, что он  никак
по-настоящему не выражал его.
     И последняя  легенда  -  вера,  которая  поддерживала  их  и  все  же
одновременно, должно быть, служила также источником постоянного  страха  -
что некоторые Сгинувшие лежат где-то, спящие и все  же  живые,  и  в  один
прекрасный день проснутся. Они называли  это  "перевоплощением",  хотя  на
самом деле оно не было таковым,  так  как  они  должны  были  вернуться  в
собственные тела. Тем не менее, пробудятся они  новыми,  собственные  тела
будут для них чуждыми - особого рода перевоплощение. Именно для этих богов
и поддерживали огонь в каменных чашах, пламя Зла, бывшее для Городов  лишь
сигнальным костром. У каждого Города имелось собственное божество.  Здесь,
в Эзланне, оно носило имя Уастис.
     Закончив, наконец,  читать  изукрашенные  книги,  я  молча  сидела  у
большого окна  башенного  дворца.  Я  ничего  не  видела  сквозь  радужный
хрусталь с мерцающим на  его  цветах  пламенем  светильника;  лунный  свет
снаружи превращал оконные стекла в тюрьму.
     Три дня я почти ничего  не  делала,  кроме  как  читала  и  впитывала
ощущения этого места. Даже мой отдых - прогулки по  необыкновенным  садам,
игра в "Замки" - был частью моего обучения. И вот внезапно и в первый  раз
я осознала, что эти невероятные вещи реальны  и  истинны.  Даже  ожидаемая
богиня, и та явилась.
     Вазкор стоял по другую сторону длинной комнаты, темный и  неподвижный
на фоне пустого овала  очага,  где  все  еще  подергивало  языками  слабое
бледное пламя.
     - Итак, ты теперь немного понимаешь, - сказал он мне.
     - Немного. Но чего хочешь ты, Вазкор?
     Он пожал плечами.
     - Нельзя ограничивать мыслящий  мозг,  богиня.  Откуда  я  знаю?  Мне
известно лишь то, чего я  хочу  в  настоящее  время,  и  ты  поможешь  мне
добиться этого. Когда у меня будет то, чего я хочу сейчас я захочу  другие
вещи, о которых в данную минуту не имею ни малейшего представления.
     - В данную минуту твоя цель - место Джавховора Эзланна?
     - Эзланна, а потом и его собратьев на юге.
     - И тогда война Джавховора будет твоей. Как  же  вписывается  в  твои
планы эта война?
     - Когда я заполучу Эзланн  и  его  пять  союзников,  я  начну  боевые
действия против Пурпурной долины и Края моря. Ты уже, несомненно,  поняла,
что наш милитаризм ничего не значит в смысле завоевания. Когда я, наконец,
полностью выйду на сцену Театра, там многое изменится.
     - А я, - заключила я, - символ твоего права на власть.
     Челюсть его слегка передернуло. Эта прямая ссылка на мою  собственную
Силу вызвала у него беспокойство.
     - Это к твоей же выгоде, - сказал он.
     - Да.
     Я поднялась и подошла к очагу. Но не остановилась поблизости от него.
Я боялась близости и возникшего у меня ощущения интимности и тоски, потому
что он был Дараком, не мертвым.
     - Наверняка ведь, - заметила я, - когда ты заполучишь все, что хочешь
в _д_а_н_н_у_ю_ минуту, я стану для  тебя  помехой.  Я  ведь  помню  твоих
солдат, умерших  только  потому,  что  видели  Уастис  и  не  должны  были
проболтаться.
     - Я знаю, что тебя нельзя убить, - он взглянул на меня своими  узкими
глазами, очень холодными и пустыми.
     -  Смерть  заживо  может  быть  не  менее  действенной.  Какая-нибудь
подземная камера без доступа воздуха, где я всегда буду настолько близка к
смерти, насколько это вообще возможно.
     Он улыбнулся.
     - Ты забываешь, богиня. Мы с тобой брат и сестра. Ты и я.  Когда  все
это закончится, у нас будет еще один долг  перед  нашими  предками,  кроме
долга Власти. Как еще может вернуться и распространиться Сила,  иначе  чем
через новую жизнь? Мы будем вместе делать детей, и наша раса возродится.
     Я уставилась на него во все глаза. Он казался лишенным эмоций  и  все
же очень уверенным. Если б какой-то человек заговорил так со мной  прежде,
в момент торжества моей собственной гордыни, я  могла  бы  свободно  убить
его, но я не смела выступить со своей едва оперившейся Силой против зрелых
возможностей Вазкора.
     - Я - это я, - заявила я ему, - СО ЭНОРР СО. Может, я и  женщина,  но
отнюдь не вместилище твоей гордости.
     Он снова улыбнулся, не очень широко. Моя  индивидуальность  была  ему
безразлична. Ей не было места в его взгляде на вещи. Мной внезапно овладел
страх, знакомый ужас попасть снова в оковы  чужой  воли,  лишиться  всякой
личности, кроме той, какую навязывала она, существовать  только  для  нее,
умереть вместе с нею, как, я считала, должно было произойти  со  мной  при
кончине Дарака, не вполне осознавая это.
     Я повернулась и вышла из комнаты, и он не пытался остановить меня.


     Мне было нелегко найти черный холодный  зал  статуи.  Он  повторял  в
миниатюре  Великий  храм  города   Эзланна.   я   узнала,   что   у   всех
высокопоставленных чиновников и князей имелись собственные копии.
     Войдя, я замялась, не совсем отчетливо понимая, зачем пришла. Пошла в
темноту   и   вскоре   очень   хорошо   разглядела   колонны,   витиеватые
металлоконструкции, зачехленную великаншу из золота.
     Перед ней на алтаре в каменной чаше колыхалось пламя.
     Идя вперед, я ожидала ощущения страха, но страх не приходил.  Неужели
за долгие годы бездействия  сила  Карраказа  иссякла  в  пламени?  Едва  я
подумала об этом, как в  затылочной  части  моего  мозга  возникло  слабое
движение, слабый шепот:
     - Я здесь.
     И все же я не испытала  ужаса.  Я  приблизилась  к  каменной  чаше  и
заглянула в нее  на  свет.  Да,  я  чувствовала  Карраказа,  но  Карраказа
совершенно изменившегося, я чувствовала не  страшную  Силу,  исходящую  от
чаши, а только трепет присутствия. Похоже,  я  стала  более  сильной.  Это
существо никак не могло тягаться со мной.
     - Карраказ, - произнесла я вслух.
     Пламя съежилось и скрутилось.
     Я вдруг стала счастлива и перестала бояться. Я была непобедима.  Если
меня не могло привести в трепет это чудище, то  чем  же  был  он,  Вазкор,
Брат-Который-Страшился-Меня? Мои руки невольно поднялись к кошачьей маске,
но  остановились.  Я  еще  не  разбила  проклятия;  мое  лицо  по-прежнему
оставалось безобразным, и пока я не найду Нефрит... И вдруг я поняла,  что
моя новая сила была столь же мощна,  как  Нефрит,  что  я  не  нуждаюсь  в
Нефрите, что я могу нанести поражение всему,  что  меня  беспокоит,  одной
лишь своей волей. Я _з_н_а_л_а_. Ликование! В первый раз ощущение бытия, а
не существования!


     Странно, но когда мы считаем, будто  все  понимаем,  мы  не  понимаем
ничего. Странно, когда мы считаем, будто ничего не понимаем,  мы  начинаем
наконец понимать.



                                    4

     Он явился ко мне утром,  после  моей  единственной  в  день  трапезы,
которая состояла не из пищи, а из напитка,  по  вкусу  очень  похожего  на
вино. Оно содержало все  питательные  вещества,  какие  требовались  моему
телу, и было первым вполне перевариваемым  продуктом  из  всего,  что  мне
доводилось потреблять. Никаких мучительных болей в животе, которые до  сих
пор следовали за каждой легкой закуской.
     Вазкор посмотрел на меня сквозь красное стекло глаз волчьей  маски  и
сказал:
     - Завтра Праздник Золотого Глаза. Весь Город  заполнит  Храм  Уастис.
Вот в этот-то день и проснется их богиня. Надеюсь, ты понимаешь.
     - Ты лично позаботишься о том, чтобы я поняла, - сказала я.
     Он подошел к столу из черного дерева, взял тонкий серебряный кубок за
полированную ножку и повертел его.
     - Я еще не видел твоего лица, - сказал он.
     - Да, - согласилась я, - и тебе нет надобности его видеть.
     - Есть, - сказал он.
     Он снял волчью маску, положил ее на стол  и  стоял,  глядя  на  меня,
ожидая.
     Я вспомнила Дарака, который дважды стягивал с меня шайрин и  оставлял
меня опаленной и нагой. Однако теперь я не испытывала  страха.  Да,  пусть
увидит, что сделал со мной Карраказ, и убоится этого. Я сняла с себя маску
и свободно держала ее  в  руке.  Глядя  на  него  не  отводя  глаз,  я  не
расстроилась, а порадовалась, когда  глаза  у  него  расширились,  а  лицо
побелело.
     - Теперь ты видел, - сказала я. - Запомни его.
     Он отвернулся, я тихо рассмеялась и снова прикрылась, смеясь.


     Я пробыла в Эзланне семнадцать дней, а видела только сады да башенный
дворец, и больше  ничего.  Окна,  каждое  само  по  себе,  были  зрелищем,
самоцветом, произведением искусства; какая же тогда ему  нужда  показывать
что либо, помимо собственной красоты? И вот теперь мне предстояло  увидеть
Город, войти в него и, наконец, овладеть им.
     Праздник Золотого Глаза выпадал каждый год на одно и то же время - на
длинный месяц, называемый ими Белая Госпожа, потому что скоро выпадет снег
и покроет бесплодные  пустыни  новым  и  чистым  саваном.  Праздник  будет
длиться  три  дня,  дни  развлечений,  музыки,   наслаждений,   поклонения
Сгинувшим и их представительнице - Уастис.
     В этот день в Эзланне произошло множество событий - так он сказал. Но
теперь, когда солнце заходило, все двинулись к Великому храму, и мы должны
идти вместе с ними. Вазкор объяснил мне все, что требовалось сделать, и  я
не ощущала никакого опасения, а только легкое веселье и слабость, которые,
чего я еще не поняла, были  ложными.  Военачальник,  каковым  являлся  он,
поедет, сопровождаемый десятком собственных солдат в авангарде,  пятью  по
бокам и двадцатью девами  позади  и  замыкающей  кавалькадой  из  тридцати
капитанов. В портике храма он будет ждать прибытия Джавховора и его личной
охраны. Солдаты останутся с ним, а девы удалятся в здание.  Я,  следуя  за
девами, ускользну от них в коридор, о котором он мне рассказал, и там меня
встретит жрец, преданный Вазкору. Все очень просто, мне не помешают.
     Одевшись, как другие девы, в черные одежды, оставлявшие голыми  груди
и руки, и закрыв лицо, подобно им, серебряной маской в виде цветка -  овал
в центре и жесткие лепестки, обрамляющие лицо, и густой парик  висящих  за
маской  серебряных  волос,  -  я  последовала  за  Вазкором  среди  звуков
позвякивающей сбруи, марширующих  ног,  ритмичного  песнопения  женщин  по
темным коридорам, в Город.
     У каждого Города был свой цвет, а так как Эзланн построен целиком  из
черного камня, жители взяли обычай использовать  черную  мебель  и  носить
черную  одежду.  Мир,  называемый  Эзланном,  казался  странным  и   очень
красивым. Солнце почти зашло, и небо залили темно-серые  и  светло-розовые
сумерки, на фоне которых поднимались устремленные  ввысь  силуэты  Города,
четкие и острые, как шипы. Впереди горбился, словно спина  спящего  зверя,
высокий холм, а на холме - храм, ряды округлых террас, установленных  одна
над другой и уменьшающихся по  мере  подъема  до  тех  пор,  пока  они  не
достигали высшей точки  в  виде  открытого  купола,  где  сверкал,  словно
холодный зеленый глаз, сигнальный огонь.
     К храму тянулись  бесконечные  отдельные  процессии,  сплошь  черные,
усеянные мягкими звездами светильников, тонких восковых свечей и  факелов.
По всем верхним улицам Эзланна темные медлительные толпы,  подобно  черной
искрящейся светильниками воде, текущей в гору, изгибались и  рассасывались
тонкими струйками к своему источнику.
     Пока мы шли, небо пронзили звезды. Я пела вместе с  окружавшими  меня
девами песнопение Уастис, которой "храбрые и п