скале  открывался  узкий
проход.
     Все было  так,  как  я  и  предполагал.  Моя  прекрасная  сестра,  не
желавшая, чтобы я открыл эту тайну.
     Только здесь, на скалистой тропинке, я заметил, что ее ноги босы: два
золотых браслета сверкали, когда она ступала на снег.
     Пока мы карабкались между скалами, шум прибоя затих до звука бегущего
вдали табуна лошадей. А затем стало так тихо, что я мог слышать свое и  ее
дыхание и редкое позвякивание золота ее  браслетов,  когда  они  ударялись
друг о друга.



                                    5

     Внутренняя территория острова  представляла  собой  море  черно-белых
лесов, в самом центре которых поднималась гора.
     Тропинка вела нас к перевалу через скалы, а затем - вниз к внутренней
долине,  которая  казалась  спрятанной  от  берега,  моря  и   континента.
Единственными цветами сейчас были снежные  цветы  и  ледяные  папоротники,
разрисовавшие поверхность замерзших луж. Тем не менее,  по  форме  крон  и
коре деревьев, несмотря на их зимний наряд, я  смог  различить  боярышник,
дикую вишню, рододендрон и множество других, которые с оттепелью загорятся
белым и фиолетовым, голубым, карминным и пурпурным.  И  тогда  эта  тайная
долина предастся буйству цветов и оттенков,  а  ветер  будет  ворошить  ее
нежные соцветия.  Интересно,  какие  птицы  прилетят  сюда  и  какие  рыбы
заплещутся в ручьях, и можно будет их есть. И тут я вспомнил, что  мне  не
нужна их смерть и их розовые тела. В любом случае, когда весна  вступит  в
свои права, я буду далеко от Белой горы.
     Но Рессаверн. Что она будет делать здесь  весной?  Без  сомнения,  ее
волосы, как и у любой девушки, украсят цветы, а на обнаженные руки и плечи
обрушится зелено-лавандовая канонада солнечного света,  прошедшего  сквозь
это буйное цветение. Может быть, среди трав она  откроет  свои  бедра  для
какого-нибудь белокурого юноши. А возможно,  она  будет  далеко  от  этого
самца, в несвободном, несовершенном, скучном и скованном мире - со мной.
     В полумиле от скалы сквозь кроны деревьев замаячило  что-то  бледное.
Тропинка, петляя, вывела нас к овальному, как  монета,  озеру,  на  берегу
которого в сиянии замерзшей воды стоял необычный высокий дом - три  этажа,
расположенные  террасами,  фасад  украшали  колонны,  а  окна  витражи   -
миниатюрный особняк Потерянной Расы прямо из Каиниума, но не в руинах.
     - Что это? - спросил я. - Вы все-таки приводите сюда людей, чтобы они
трудились для вас?
     - Нет, - сказала она. - На острове  есть  несколько  таких  небольших
дворцов и мраморный город на склонах горы. Они были  почти  разрушены,  но
лекторрас восстановили их.
     - Не представляю вас, леди, и ваших приятелей-богов в роли каменщиков
с мастерками в руках, на лесах и у подъемников.
     Между виллой и берегом озера лежали булыжники. Вдруг шесть  или  семь
из них взлетели вверх как вспугнутые голуби и,  запрыгав  через  замерзшую
поверхность, со звоном бьющегося стекла шлепнулись на искрящийся лед.  Она
сказала:
     - Сила разума и энергия Силы могут поднять камни, так  же  они  могут
поднять мраморные блоки. Правда, люди с континента давали нам  советы,  по
крайней мере, говорили  с  Карраказ.  Но  мы  не  нанимали  рабочих  и  не
понуждали рабов. За эту помощь  мы  платили  иногда  золотом,  которого  в
изобилии в этом городе, иногда это был скромный обмен: дикий мед,  фрукты,
молочный сыр от наших коз.
     - А теперь я должен представить, что ты доишь козу.
     - Да, я дою козу, - сказала она. - И я научилась  околдовывать  пчел,
чтобы они не жалили, когда мне надо взять у них немного меда.
     - Местная ведьма-молочница, - я не поверил ее  рассказу,  по  крайней
мере, не всему. Белая вилла требовала огромной Силы, чтобы привести  ее  в
порядок только при помощи разума. Такой ментальной  мощи  в  лекторрас  не
наблюдалось. Эти колонны  -  я  мог  бы  их  поднять,  если  бы  мой  мозг
использовали в этих  играх  в  каменщиков.  Но  те  не  могли,  может,  за
исключением самой Карраказ или этой девушки - ее дочери.
     Я сказал:
     - Я много путешествовал и мало  отдыхал.  Можно  ли  в  твоем  дворце
прервать наше путешествие хотя бы на час?
     - Да, - сказала она, улыбаясь. Интересно, заметила ли она, к чему я в
действительности клоню, предлагая ей передохнуть, и означает ли  это,  что
она согласна.
     Около крыльца росли голые деревья.  Двустворчатые  двери  открывались
поворотом железного кольца. Дом был такой,  каким  должен  был  быть  века
назад или гораздо ближе, по капризу Карраказ или лекторрас.
     В передней вдоль стен стояли красные колонны. Колонны  в  холле  были
зеленые и тонкие, изогнутые так, чтобы напоминать стебли огромных  цветов,
сами же алые цветы раскрывались под плоским потолком  ясно-голубого  цвета
летнего неба. Потолок был искусно разрисован  облаками  и,  казалось,  что
вот-вот они поплывут.  Экраны  из  слоновой  кости  стояли  около  красных
мраморных стен с единственным  огромным  окном,  расположенном  в  дальнем
конце  зала.  Его  освинцованные  витражные  стекла  -  красные,  голубые,
зеленые, фиолетовые - пропускали фантастический свет.
     На галерею второго этажа вела лестница:  ее  балюстрада  из  слоновой
кости была инкрустирована золотом, а небольшие ступеньки сделаны из белого
мрамора. В центре комнаты в вазе из зеленого  нефрита  росло  апельсиновое
дерево, густо усеянное цветами и золотистыми  фруктами  -  некая  фантазия
лекторрас, без сомнения, чтобы перехитрить  природу.  Апельсиновый  запах,
наполнявший зал, был ненатурально слабым. Я подумал о системе горячих труб
в Эшкореке и понял, что подобная конструкция, должно быть,  использовалась
и на этой вилле, хотя и не было рабов, чтобы  обслуживать  ее.  (Время  от
времени я ощущал обширное, хотя и чутко контролируемое использование Силы,
чему я в какой-то мере завидовал, все еще чувствуя себя  немного  неловко.
Чтобы показать все эти богатства, Рессаверн зажгла  силой  своего  взгляда
свечи в серебряных и золотых подсвечниках. Я все еще приходил в  волнение,
когда видел, что моими способностями так свободно владеет другой.)
     В комнате стояла эбонитовая  кушетка  в  форме  львицы  и  кресла  из
слоновой кости в форме ее подкрадывающихся детенышей. Вся эта  мебель  так
же,  как  и  пол  с  подогревом,  была  покрыта  белоснежными   мехами   и
покрывалами.
     - Ты, должно быть, часто охотишься, - сказал я.
     - Никогда, - произнесла она. - Мы берем  шкуры  тех  зверей,  которые
умирают естественной смертью, или волнистую шерсть животных. - Она странно
взглянула на меня и сказала: - Но ты  охотился  часто,  и  тебе  этого  не
понять. А теперь можно предложить тебе немного пищи и вина?
     Жилище - должно быть, ее - было готово для приема гостей. Но для кого
здесь еда? Может, несмотря на хвастовство Мазлека в гостинице,  кто-то  из
лекторрас все еще нуждается в том, чтобы набивать живот?
     - Мне не надо ни вина, ни  пищи,  леди,  -  сказал  я.  -  Я  питаюсь
воздухом, как и полагается, если верить слухам, любому волшебнику.
     - Мне тоже так говорили, - произнесла она.
     Свечи горели ярко. Я снял сумку со спрятанной в ней маской и  опустил
ее на стул-львенка. Она пристально смотрела на меня, и ее лицо заострилось
от голода  одиночества,  будто  она  заметила  вдалеке  убежище,  которого
никогда не могла достичь. Я подумал: "Ей девятнадцать, но,  возможно,  она
никогда не знала мужчину, никогда не встречала такого, кого пожелала бы, и
никто не осмелился заставить ее".
     Хотя и тогда я еще не мог быть уверен, хотела ли она лечь со  мной  в
постель, или это было какое-то древнее желание, или  страх  в  ее  сердце.
Потому что она, к тому же, выглядела испуганной.
     Я подошел к ней ближе и коснулся руками завязки  ее  черной  накидки.
Она не остановила меня, но только продолжала смотреть мне  прямо  в  лицо.
Что же до меня, то мои глаза были прикованы к этой  кружевной  завязке,  а
сам я для безопасности нес всякую чушь.
     - Этот великолепный дворец для твоих Потерянных из Каиниума был всего
лишь скромным загородным домом.  Однажды  я  видел  их  подземную  дорогу,
покрытую драгоценными камнями и металлом, а свод над  ней  был  высок  как
небо. Они называли эту дорогу Путь червя. А  этот  дворец  они,  вероятно,
назвали бы Голубятня или Хижина. Подходящее жилище для ведьмочки,  которая
доит коз и собирает фрукты своими белыми ручками. - При этом я взял ее  за
руку, предвидя, что между нами снова проскользит электрический разряд, как
это было в первый раз. Но теперь  он  только  зажег  нас.  Только  искорки
нервов пробежали по моей коже, когда я коснулся ее. - Ну, - сказал я.
     Накидка соскользнула. На Рессаверн оказалось голубое платье,  голубое
как потолок, ее  белизна  сияла  из-под  него.  Ее  тело  казалось  огнем,
пытающимся прожечь эту одежду, чтобы достичь меня.
     Но тут она отдернула руку прочь.
     - Зерван, - сказала она, - сын Вазкора...
     - Не надо имен, - произнес я. - Не надо больше имен, Ресса.  Ты  вела
меня сюда, и я охотно шел за тобой.
     - Я не имела в виду... и не думала...
     - Так подумай сейчас. Обо мне.
     - Карраказ, - сказала она.
     - Пусть она подождет. До завтра. Я забыл о  ней,  как  она  намеренно
забыла обо мне.
     - Но... - начала она.
     - Тише, - сказал я.
     Ее взгляд поплыл, рот, даже  сейчас  пытающийся  говорить,  слился  с
моим, еще до того как смог найти нужные слова, в горячем поцелуе. Ее  тело
прильнуло ко мне. Плечи освободились от голубой води платья. Из  одежды  к
моим рукам поднялись груди, каждая с алой звездочкой  огня,  ставшей  осью
моих ладоней. Она отвернула голову и тихо попыталась сказать, что  так  не
должно быть. Но ее руки уже ласкали мою спину, и она прильнула ко мне, как
будто мир рушился, и остался только я, чтобы спасти ее.
     Я прижал ее к себе, и мы упали на гору мехов. Где бы ни соприкасались
наши тела, огонь пронизывал нашу плоть. "Это новое ощущение", - подумал я,
но эта мысль тут же выгорела из моего черепа. Платье  как  бы  само  звало
меня освободить от него ее прекрасное тело.  Ее  ноги  были  прохладные  и
гладкие, но внутри их пылал огонь. Серебристый пушок внизу  ее  живота  не
был похож на человеческий, как и никакая другая  часть  ее  распростертого
тела, лежащего передо мной в  свете  свечей,  как  груда  белого  снега  с
рубиновым пятном рта, двумя алыми звездами на грудях и розовой пещерой  во
льду. Она не была девственницей, однако, как у какой-нибудь молодой богини
в легендах, ее невинность, казалось, вернулась к ней специально для  меня.
Но она, похоже, была искушенной.
     Голова Рессаверн откинулась назад. Она вручала мне себя с  молчаливым
диким наслаждением, ничего больше не отрицая.
     Ее ненакрашенные ресницы были изящного платинового цвета. Я  коснулся
ее глаз губами и ощутил солоноватый привкус.  Я  спросил  ее,  почему  она
плачет.
     - Потому что этого не должно было случиться между нами.
     Многие женщины говорят так, утомительно стеная при  этом,  но  с  ней
было иначе.
     - Это должно было произойти, - сказал я. - Ресса, мы с тобой похожи и
нравимся друг другу, ты и я.
     - Да, - сказала она.
     - А что ты имеешь против? Потому что мы пришли в этот мир через  одну
и ту же дверь, что мы брат и сестра? Неважно. У  нас  разные  отцы.  Кроме
того, это  слишком  дикий  взгляд  на  жизнь,  чтобы  помешать  маленькому
кровосмешению. Или, может, мне надо  предположить,  что  ты  воспитывалась
среди дикарей? По-моему, тебя обучала Джавитрикс.
     Ее слезы высохли. Ее глаза, которые я видел минуту назад ослепленными
удовольствием,  теперь  снова  превратились  в  огромные  опаловые  диски,
непроницаемые, но проникающие повсюду.
     - И еще, - сказал я, - кто узнает, после  того  как  мы  покинем  эту
волшебную гору - твою родину?
     - Нет, - сказала она. - Покинешь ты, а я остаюсь.
     - Ты пойдешь со мной, - сказал я. - Ты же знаешь,  что  не  позволишь
мне путешествовать одному.
     - Позволю.
     - Я испрошу тебя у старой леди, - сказал я, пытаясь пробиться  сквозь
эту тень, легшую на ее лицо, как надвигающаяся ночь. - Я встану на  колени
перед твоей Карраказ...
     - Нет, - прервала она, и ее сильные,  тонкие  пальцы  впились  в  мои
руки. - Не ходи к ней теперь.
     "Она боится, - подумал я. - Она считает, что  предала  колдунью  тем,
что легла со мной в постель, и будет наказана. Это уже слишком  для  нашей
милой матушки".
     - Пока я рядом, она не причинит тебе вреда, - сказал я.
     Глаза Рессаверн вспыхнули. И я увидел, что это был гнев.
     - Ты не дурак, - сказала она, - так и не  глупи.  То,  что  я  говорю
тебе, это пророчество, предостережение. Оставь остров и живи своей  жизнью
где-нибудь вдали. Забудь о том, что сейчас было  между  нами,  и  о  своих
поисках Карраказ. - Ее гнев опал, и она мягко произнесла: - А теперь пусти
меня.
     - Я не закончил с тобой, - сказал я.
     - Но я закончила с тобой, Зерван. Да, в этом есть и моя вина, что  мы
здесь. Я признаю, ты - мой победитель, и я уступаю тебе. Но теперь все. Ты
не заставишь меня сопротивляться. Ты не знаешь женщин с этой горы.
     Этот спор заставил меня  снова  возжелать  ее.  Она  не  стала  особо
сопротивляться, а только когда  я  вошел  в  нее,  застонала.  Изгиб,  где
встречаются ее плечо и горло, источал аромат каких-то  незнакомых  цветов,
сильнее, чем апельсиновый цвет. На секунду моя голова наполнилась  светом,
затем тьмой, и последний завершающий удар был похож на  удар  ножа  в  мое
сердце.


     В эту ночь я видел во сне своего отца. Тогда я  правильно  понял  его
приход. Это было всего лишь еще одно  зазубренное  лезвие,  подобранное  в
холодном рассвете, что разбудило меня одного в том месте.
     Как же хорошо я помню этот сон,  как  если  бы  он  был  реальностью,
воспоминанием, чем,  возможно,  он  и  был  на  самом  деле;  или  он  был
фрагментом какой-то другой жизни, где среда обитания была иной.
     В этом сне я снова был ребенком, может, лет пяти. Он  поднял  меня  к
высокому окну, посмотреть на марширующие на улице войска. Была зима, земля
покрыта белым снегом, на котором резкими черными пятнами выделялись люди и
лошади. Он тоже был черный, черные одежды, черные волосы, смуглая  кожа  и
черные драгоценные камни на ней. Гораздо чаще бросая взгляды на него,  чем
на его войска внизу, я вдруг  с  тревогой  увидел  отчетливый  образ,  как
обычаю рисует ребенок, темный столбик с  пустым  пятном  вместо  лица.  Но
затем отец сказал: "Смотри вниз". Я тут же повиновался ему. Мне было  пять
лет, однако, я знал, меня научили: ему все должны повиноваться. "Ты должен
запомнить на всю жизнь, - сказал он, - что ты наследуешь это, стремишься к
этому, тренируешь свое тело и ум для этого. Я не хочу, чтобы ты возился со
щенком, как какое-нибудь крестьянское отродье в этом возрасте. Ты  родился
моим сыном, чтобы стать таким, как я. Ты понимаешь меня?" Я  ответил,  что
понимаю. Он поднял на меня глаза, которые были как дна  потухших  угля,  и
опустил меня с рук. И я понял, что ненавижу и боюсь его и что эти  чувства
связывают нас - испуг и детское проклятье, которое однажды станет мужским.
И тогда я должен буду убить его так же, как он убил  мою  собаку.  Или  он
убьет меня.
     Заметив в дверях маму, я пошел к ней. Ее лицо было закрыто маской  из
золота и зеленых драгоценных камней. Я никогда не видел ее без маски.  Тем
не менее, несмотря ни на что, она была моим прибежищем, а  я  -  ее,  если
такое доступно пониманию  пятилетнего  ребенка.  Свет,  льющийся  из  окна
особняка,  разбудил  меня,  а  ласка  ее  рук  во  сне  была   похожа   на
прикосновение Рессаверн.




                         ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. КОЛДУНЬЯ


                                    1

     Утро застало меня идущим  через  лесистую  долину  к  подножию  горы.
Вилла, спрятанная среди деревьев, осталась далеко позади. Вспугнутая  мной
птица с длинной шеей взвилась из воды, поднимая крыльями ветерок. Она пила
у кромки разбитого льда, не обращая внимания на весь мир, никакие бедствия
или мечты не беспокоили ее.
     Рессаверн не оставила  ни  следов  на  снегу,  ни  вообще  каких-либо
отпечатков проворных и красивых обнаженных ног.  Она  левитировала,  чтобы
обмануть меня, как обманула  меня  в  тусклом  свете  свечей  и  заставила
забыть, что она ведьма, а уже потом женщина. Я  не  был  готов  к  бешеной
атаке ее Силы, с которой она очаровала меня. Но ужас заставил  ее  предать
меня, и он же доказал, что она не верила мне, когда ставила мою  Силу,  по
крайней мере, рядом с Силой Карраказ.
     Однако ей стоило бы еще поучиться. Мне не нужны были ее следы, я  был
независим. Я вспомнил о мраморном городе на горном склоне, о  котором  она
случайно обмолвилась. Представив его на мгновение, я понял, что этот город
был убежищем колдуньи.
     Я шел по земле, пробираясь между деревьями. Ничто меня не  тревожило:
меня можно было увидеть только с высоты птичьего полета, да и то вряд  ли.
Во мне все еще оставалось достаточно от лесного человека, чтобы подойти  к
горе, хотя я был убежден, что она наблюдает за мной.
     Свою сумку я оставил на вилле открытой, так чтобы была видна маска  и
чтобы всякому было понятно, что происходит.
     Теперь я опять вспомнил свой сон - изображение  моего  отца,  которое
никогда не было отчетливым. Однако это было не так  уж  странно.  Ни  один
мужчина, ни одна женщина, знавшие его и встреченные мной, не сказали о нем
доброго слова. Они боялись и  ненавидели  его.  В  Эшкореке  я  сам  успел
убедиться в этом: страх  и  ненависть  они  выплескивали  на  меня  только
потому, что я его семя. Так много яда не может попасть кому-либо в уши без
того, чтобы не оставить следа. В самом деле,  было  бы  странно,  если  бы
где-то в глубине души я не  заинтересовался,  был  ли  он  на  самом  деле
царственным отцом, как я воображал и каким, в конце концов, увидел его  во
сне. Огорчения, возникающие в результате воспоминаний  о  нем,  больше  не
тревожили меня. Я перестал считать его  кумиром  моей  жизни.  Я  поклялся
убить ее, однако, эта страсть недолго пылала во мне, чтобы претворить ее в
жизнь, и мне совсем не хотелось упрекать мою поникшую месть. Умерли ли эти
чувства вместе с моей юностью в Бар-Айбитни, уничтоженные чумой,  террором
и воскрешением из мертвых? Или просто потому, что я стал  думать  о  своем
отце меньше?
     И вновь вернулась мысль: не был ли этот сон делом рук ведьмы?
     Я сам наколдовал его ложные образы - тень, что поднялась  от  костра,
моего призрачного проводника в эшкорекской крепости,  и  силу,  толкнувшую
меня в битву Эттука - все это перегибы моего собственного воображения. И в
Бит-Хесси, в кругу зверей, его тень  вызвали  буйные  приступы  окружавших
меня людей.
     Идя по долине, я досконально изучал то, что осталось у меня в памяти,
ища Вазкора из Эзланна внутри себя. Но его там больше не было.  Его  некий
ментальный огонь оставался во мне, чтобы обмануть меня однажды, но  теперь
он тоже потух.
     Я вспомнил пещеру и ту ночь, когда  выслеживал  эшкирских  всадников.
Тогда мне приснились смертоносная вода и лезвия ножей, и,  проснувшись,  я
сказал:  "Я  убью  ее".  Это  была  его  последняя   мысль,   бесполезная,
запутанная, неважная. То, что он оставил мне  в  наследство,  было  мечом,
который он уже не мог поднять, а я не имел права направить  его  на  него.
Кого бы я ни убил или ни пощадил за время моего пребывания на этой  земле,
это мое дело и ничье больше. Говорят,  что  плакать  у  моря  -  неудачное
решение: океан и  без  того  достаточно  соленый.  Несомненно,  у  каждого
хватает своих проблем, чтобы взваливать себе на плечи  еще  и  чужие.  Так
послание, или, иными словами, видение моего железного отца привело меня  к
истине.
     В пути мне никто не встретился. Один  раз  на  снегу  попались  следы
лисицы. Там,