ой прогуливался по
улицам города.
     Возможно,  я  смогу  умереть  ночью,  если  она   соблаговолит   быть
достаточно холодной.
     Крысы в моей камере очень огорчатся, что меня им не вернули.  Я  даже
сейчас чувствовал, как их зубы вгрызаются в разрезы на груди и животе, и в
глубокую расселину на моем лице, крысиные зубы боли.
     Котта, слепая женщина, называла меня красивым.
     Сейчас только по-настоящему слепая  женщина  могла  бы  считать  меня
красивым.
     Я внезапно проснулся, вися на  веревках,  как  туша,  и  почувствовал
что-то странное в ночи или в себе самом.
     Было холодно, но не морозно, небо над пустой крышей Храма было  почти
белым от света бесчисленных звезд и охотничьего лука луны, на мощеном полу
лежал полосатый ковер из света и тени, эти  прямые  полосы  лишь  кое  где
прерывались приглушенным свечением умирающих  костров.  Ни  одного  звука,
даже ветер спал, солдаты  тоже  спали  или  дремали  на  своих  сторожевых
постах, если таковые были выставлены.
     Лицо покалывало и чесалось,  как  при  вновь  отрастающей  бороде.  Я
подвигал челюстью и почувствовал, как треснула корка запекшейся крови,  но
не было ни боли, ни стягивающего ощущения.
     И вспомнил, наконец, об укусе змеи, татуировальных иглах,  о  военных
ранах, которые заживали на мне, не оставляя шрамов.
     Вокруг меня чувствовалось непрерывное неясное  движение  -  обманчиво
легкое и скользящее - затем грохот  переворачиваемой  жаровни,  посыпались
красные угли,  и  из  укрытия  трех  серебряных  командиров,  пошатываясь,
появился мужчина в серебряной маске, неся на плечах другого, как в  пьяной
или детской игре. Но серебрянолицый тяжело рухнул, а тот, что был наверху,
поднял руку и резко опустил ее вниз  с  почти  бесшумным  звуком,  который
производит нож, входя в тело. Он вытащил нож, вытер его о труп и поднялся.
И повсюду поднимались люди Принца Эррана, умертвив стражу, оставленную для
меня Кортисом. Они прокрались тихо, как снег, и проделали свою работу, как
поцелуй.
     Я понял, что мне предстоит  стать  собственностью  другого  человека.
Подобно ценному барану, меня поймали, купили, продали и, наконец, украли.
     Эрран пил вино, зеленое вино в золотой чаше. Он сказал:
     - Видишь ли, я не  притворяюсь,  будто  я  не  человек.  Я  ем,  пью,
испражняюсь, сплю и однажды умру. Если мои предки  и  были  богами,  линия
прервалась, и я не бог. Кортис и Немарль и еще  несколько  десятков  тысяч
пусть притворяются, я к ним не принадлежу. Поэтому я и извлек тебя  из-под
их опеки. Зачем тратить тебя впустую на божественную  месть,  когда  можно
полезно использовать?
     Чтобы пить, он снял свое лицо леопарда, потому что в  масках  горожан
нет отверстия для рта. Это был  молодой  светловолосый  человек,  с  умным
лицом и маленькими смешливыми глазами.
     - Ну, можешь отвечать, мой Вазкор. Скажи мне,  не  приятнее  ли  тебе
будет жить, чем умереть? Не бойся, ты будешь привилегированным  рабом.  По
меньшей  мере  наполовину  твоя  кровь  благородна.  Мои  соперники-принцы
отрубили бы тебе конечности; я же предпочитаю дать им работу. Вместо того,
чтобы тебя кастрировать, я буду посылать тебе самых привлекательных женщин
из ранга бронзовых и  атласных  масок,  и  ты  наделаешь  мне  прекрасных,
сильных сыновей-рабов с ними. У меня на службе  твое  существование  будет
приятным и не слишком изнурительным.
     Я больше не был связан. Наблюдая за ним, я потрогал свое лицо и снова
почувствовал под пальцами гладкую здоровую кожу.
     - Да, - сказал он, - вот именно. Я надеюсь, что ты передашь этот  дар
по наследству со своим семенем, как  Черный  Волк  Эзланна  передал  тебе,
когда мастерил тебя. Я все думаю. Если бы пес  Кортиса  отрезал  руку  или
выковырял глаз для своей забавы, что тогда?  Выросли  бы  они  снова,  как
наросла кожа без шрама? - Он подошел поближе и рассматривал  меня.  -  Да,
это замечательно. Только небольшая краснота осталась, как будто твоя  дама
в раздражении дала  тебе  пощечину.  К  восходу  солнца  она  исчезнет,  я
полагаю. Раны на теле, конечно, исчезли полностью.
     Он  был  достаточно  близко.  Я  мог  его  задушить.  Он,   казалось,
почувствовал это и отошел, усмехаясь. Он  налил  зеленое  Вино  во  вторую
чашу, не золотую, как первая, а в полированную деревянную, для раба, и это
хорошо.
     - Выпьешь?
     - Не с тобой.
     - Э-э, это уже было. Мои собаки никогда  не  кусают  меня  дважды.  Я
подумывал, что ты мог бы объезжать для меня  лошадей,  но  я  всегда  могу
послать тебя присматривать за горячими трубами в подвале.
     Он перевернул деревянную чашу, и зеленое вино пролилось на  плиточный
дворцовый  пол.  Некоторых  городских  обычаев  он  придерживался;  питье,
налитое для подданного, уже не годилось для принца.
     - Вместе со здоровьем к тебе вернулась  глупость,  -  сказал  он,  не
сердясь, а просто заскучав от моего нежелания служить ему.
     Он нажал железную кнопку в стене. Кнопка была в виде головы  дракона,
еще одно чудо. Это здание было не  такое  гнилое,  как  цитадель  Кортиса:
грабежи и пожары войны пощадили  его.  Людей  у  него  тоже  было  больше;
особняки, которые возвышались вдоль пологих  улиц,  имели  обитаемый  вид,
горели огни, были слышны разговор  и  музыка,  и  в  предутреннем  воздухе
разносился отдаленный грохот кузницы вместе с разнообразными дымками.
     - Есть еще одна маленькая причина, по которой я привез тебя  сюда,  -
сказал  Эрран,  -  помимо  твоей  полезности  и  небольшого   удовольствия
перехитрить Кортиса и остальных, которые подчиняются  древним  кодам,  как
дураки. Я покажу тебе эту другую причину.
     На этой ноте гобелены раздвинулись. Мужчина широко  распахнул  резную
дверь, и в комнату вошла Демиздор.
     Я не ожидал увидеть ее здесь. У меня не было причины.
     У нее была возможность подготовиться к этой встрече.  Она  подошла  к
Эррану,  поклонилась  ему  и  встала,  стройная,  гордая  и   неподвижная,
незабвенная поза Демиздор, в которой я так часто видел ее. Она не спрятала
свое лицо в оленьей маске - этикет не позволял этого, должно  быть,  перед
золотым господином, - но оно было холодным, как белая эмаль. На  ней  было
платье с узкими рукавами и плотно прилегавшей  талией  цвета  темной  охры
(цвет Эррана); на ней этот цвет был некрасивым и скучным.
     Тут я неожиданно для себя обнаружил, что больше  не  чувствую  ничего
особенного или волнующего к этой женщине. Моя любовь прошла, как раны,  не
оставлявшие  шрамов.  Она  доставила  слишком  много  хлопот  за   слишком
маленькое вознаграждение и переборщила, поливая ядом мое имя. Однако,  это
было не совсем так. Моя любовь-болезнь настолько умерла, что  я  мог  даже
испытывать жалость к ней, потому что, освободившись от любви,  я  видел  и
понимал ее до конца, понял, какой червь точит ее сердце.
     Эрран с интересом наблюдал за мной.
     - Эта дама, - сказал он, - нашла меня вчера. Ее красоте нет равной  в
Эшкореке, и она сейчас свободна. Она обещала, что останется со мной,  если
я пощажу твою жизнь.
     Я уже достаточно разгадал  его,  чтобы  знать,  что  не  приобретение
Демиздор соблазнило его освободить  меня,  а  желание  власти  над  своими
соперниками. Неоперившийся птенец того же рода, что и мой отец, он,  может
быть, хотел, чтобы я был его заложником. И  сейчас  он  не  демонстрировал
Демиздор, как свое приобретение, а просто хотел посмотреть,  какую  власть
над ней он получит, имея меня в своей собственности, и какую  власть  надо
мной, обладая ею.
     - Это  было  очень  великодушно  со  стороны  дамы,  -  сказал  я.  -
Несомненно, она упомянула о том, как я насиловал ее и унижал среди палаток
шлевакинов.
     - Несомненно. Думаешь, она просила меня  оставить  тебя  жить,  чтобы
облегчить твою участь? Она хочет, чтобы ты жил в рабстве. Она хочет, чтобы
ты униженно ползал в недрах Эшкорека двадцать или больше лет.  Когда  твой
дух будет сломлен, она вздохнет спокойно. Так она утверждает. - Его  голос
и его улыбка говорили, что он тоже оценил ее мотивы по-другому.
     По тому, как он смотрел на нее, и по его интонации я  понял,  что  он
уже обладал ею. Эго меня даже не царапнуло. Я  думал:  ты  купил  холодную
постель, эшкирский принц. Она не будет с тобой такой, какой  она  была  со
мной.
     Ее эмалевое лицо было отчужденным, холодным, как утро.
     Эрран сказал:
     - Демиздор, моя сладость, я  должен  разочаровать  тебя  немножко.  Я
планирую развести могущественных мальчиков с его помощью. Сегодняшний день
и ночь он будет мягко спать, потому что у  него  были  две  очень  жесткие
ночи. - При этих словах она ожила  и  резко  повернулась  к  нему,  но  он
хлопнул в ладоши, и вошел человек в  бронзовой  маске.  -  Отведите  моего
гостя в его апартаменты, - сказал Эрран. - Позаботьтесь, чтобы у него было
все, чего он пожелает, за исключением, конечно, серебряной женщины и ключа
от двери.
     - Мой повелитель, -  вскричала  Демиздор.  Она  раскраснелась,  и  ее
холодности как не бывало. - И я должна видеть эту мерзость каждый  день  в
вашем дворце?
     - Не приставай, - ответил он.  -  Возможно,  он  не  пристрастится  к
роскоши, твой  королевский  варвар.  Тогда  у  меня  не  останется  ничего
другого, как послать его вниз. Ты всегда можешь надеяться на это.
     И он махнул мне в сторону бронзоволицего.
     Не имея выбора, я повиновался и последовал за его  солдатом-слугой  в
отделанный фресками коридор. Когда мы уходили, я слышал, как он  сказал  с
улыбкой своим приятным голосом:
     - Ну же, Демиздор, это  пустяки.  Представь,  что  твое  платье  было
запачкано,  а  теперь  снова  вычищено.  Видишь  этот  золотой  кулон?  Он
принадлежал моей бабушке, теперь он  будет  твой.  Посмотри  на  золото  и
забудь его, красавица Демиздор.  Ты  не  обязательно  совершила  глупость,
придя в дом леопарда.
     За абрикосовым окном разгоралась заря, когда дверь моей новой  тюрьмы
закрылась за мной.
     Это было лучшее жилище из тех, которые у меня в последнее время были.
     Янтарные стены и янтарные портьеры на двух больших окнах,  каждое  из
которых было составлено из сотни кусочков хрусталя  цвета  густой  патоки,
вставленных в тяжелую свинцовую раму; восточное окно  разбрасывало  сейчас
по мраморным плиткам пола фантастически дробящийся узор из пламени и тени.
Бесцельно попробовав дверь, я обследовал эти окна под влиянием своего рода
иронического рефлекса, но не удивился, увидев, что городские улицы  лежали
далеко внизу. Даже если бы я мог пробить стекло и раму,  прыжок  стоил  бы
мне позвоночника.
     У южной стены было спальное ложе, которое при желании могло  вместить
троих.  На  нем  лежало  покрывало  из  густого  меха.  По  комнате   было
расставлено несколько узких столов и  скамей.  Пол  был  теплым  благодаря
усилиям рабов у горячих труб, возможно, это было деликатное напоминание  о
наказании, если я нарушу волю моего хозяина. Из большой комнаты дверь вела
в ванную. В ней был  причудливый  мраморный  унитаз,  который  можно  было
смывать при помощи бронзового крана, и медные львиные  головы  выплевывали
воду в ванну, наполняя ее.
     Я недолго пробыл в комнате, когда через неподатливую дверь вошли двое
мужчин в масках из коричневой материи.
     Один из них был парикмахер с бритвами и душистой мазью. Он поклонился
мне, что заставило меня с любопытством подумать, к  какому  рангу  отнесли
Тувека-раба, и приступил к бритью с ловкостью  и  проворством  парикмахера
Кортиса накануне. Другой разложил одежду и городское белье.
     Когда они ушли, не имея более  неотложных  дел  и  приобретя  вкус  к
эшкирской ванне, я вымылся и оделся.  Я  оставил  черные  одежды,  которые
получил от проказника  Зренна,  все  за  исключением  туники,  которую  он
изрезал на кусочки. Цвет нового платья был охровый, цвет Эррана, еще  одно
клеймо, без которого я мог обойтись. Однако он оставил мне золотую цепь  и
нефритовый браслет; только черное кольцо исчезло, вероятно  было  отослано
Кортису в доказательство того, что я захвачен.
     Когда я подпоясывал камзол, дверь снова отворилась, и вошла девушка в
атласной маске с подносом. Она поставила его на стол и выпорхнула.
     На подносе была бронзовая посуда. Мой хозяин для виду повысил меня  в
ранге, в этом не было никакого сомнения. На бронзовых блюдах была  простая
еда из хлеба, мяса и осенних фруктов, приличная, но  не  соответствовавшая
обстановке. Но это  не  было  знаком  его  снисходительного  отношения,  а
свидетельствовало о бедности города, которая проявлялась подобно  трещинам
в потолке и лепнине и мышиным дырам  под  драпировкой.  Только  вино  было
царское, прозрачное, как хрусталь, в который оно было налито.
     Все  это  время  я  пребывал  в  состоянии   забавного   возбуждения,
раздражения,  нетерпения  и  в  полной  растерянности.  Я   был   домашним
любимчиком Эррана, его яростным зверем с сомнительной  родословной.  Я  не
видел никакого средства к спасению, но поклялся, что буду начеку и  всегда
наготове, если подвернется случай. Мне не пришло в  голову,  что  за  мной
тоже будут пристально наблюдать и готовить мгновенную ловушку.
     Однако в вине было снадобье, и вскоре после того, как  я  выпил  его,
пол накренился, и свет в окне погас.
     Я пришел в чувство, когда пятеро докторов еще были в моей комнате.
     Комната была заполнена их странными причудливыми  инструментами.  Они
были бронзового ранга и одеты в темную охру  Эррана.  Они  бормотали  свои
философские  бредни,  как  престарелые  курицы,  одна  из  которых  снесла
квадратное яйцо.
     Абрикосовое  окно  все  еще  ослепляло  желтым  светом.  Сначала  это
озадачило меня. Потом я понял, что это противоположное окно,  и  что  заря
давно прошла, и день склонился к закату, пока  я  лежал,  одурманенный  на
своем ложе, голый, как младенец, а пятеро желтых  куриц  производили  свой
аналитический осмотр.
     Сейчас я не чувствовал ни апатии, ни слабости, а нарастающую  бешеную
ярость.
     Я сорвался с постели одним прыжком, и  пять  желтых  куриц  отступили
передо мной, кудахча.
     -  Успокойтесь,  успокойтесь,  -  вскричал  один.  -   Мы   советники
повелителя Эррана. Мы не причинили вам никакого  вреда.  Просто  осмотрели
ваше тело, чтобы определить источник его чудесного исцеления.
     Они, увы, не оставили под рукой никакого хирургического ножа, который
бы я мог схватить.
     Я заорал:
     - Ну так как, что вы обнаружили? Я колдун? Или, может быть, бог? -  Я
думал, что если  вызову  у  них  панику,  они  вылетят  из  двери,  широко
распахнув ее, и я смогу  последовать  за  ними.  Потом,  вероятно,  одетый
только в свою кожу, я рванусь  на  свободу,  без  препятствий  со  стороны
стражи или часового. Наконец я частично образумился,  отказался  от  этого
плана и сел на ложе, после чего врачи собрали  свои  причиндалы  и  начали
пробираться к двери. После того как  они  постучали,  дверь  открылась,  и
лекари удалились.
     Потом наступила летаргия, тягучая, как речной ил. Я лег на  спину,  и
великолепный закат погас в окне. Я был дурак.  Собака,  которую  держат  в
богатой  будке.  И  эта  реальность  сочеталась  с   навсегда   утраченной
наследственностью и ненормальностью,  которая  заставила  меня  съежиться,
когда я вспомнил о ней. Сейчас я трезвел, как, должно быть,  трезвеют  все
пьяницы, припоминая свои способности со страхом и  изумлением.  В  течение
всей жизни я принимал неприемлемое.  Но  охотники  настигли  меня.  В  тот
момент мне казалось, что ничего стоящего я не сделал и не сделаю  в  своей
жизни, так что лучше мне служить Эррану.
     Наконец раздался новый, более нежный шепот занавеса на  двери.  Я  не
поднял головы, чтобы посмотреть, кто прибавился на  этот  раз  к  веренице
входящих и выходящих.
     - Кто бы вы ни были,  -  сказал  я,  -  раб-любимчик  в  убийственном
настроении, и вам лучше уйти.
     Раздалась пара тихих вздохов, как будто голубей потревожили на крыше.
Тут я взглянул.
     Это были две девушки в последних янтарных отблесках заката,  их  лица
были открыты, хорошенькие как цветочки, тела их были почти обнаженными под
тонкими платьями, которые казались собранными в складку паутинками. Они на
самом деле не испугались меня, потому что они знали мужчин или думали, что
знают, и их послали услаждать одного из них. Но найдя  меня  обнаженным  и
злым, они повели себя как любая вышколенная шлюха.
     Мне хотелось бы выставить их, потому что  я  пресытился  подарками  и
тонкостями Эррана, а также подумал уже о его плане воспитать из меня быка.
Однако я сразу почувствовал какое-то мрачное  безудержное  желание,  какое
иногда сопровождает лихорадку.
     Видя, что я возбужден - у меня не было  средств  скрыть  его,  -  они
сразу заскользили к ложу. Одна поцеловала меня в губы,  а  вторая  ласкала
мое тело; потом вторая  впилась  в  мои  губы,  а  первая  лежала  в  моих
объятиях. Это было похоже на то, когда пьешь  из  двух  чашек,  и  вкус  и
аромат меняются с каждым глотком, когда глотки сливаются друг с другом.
     Я утолял свой голод и гнев  с  четверорукой,  четвероногой,  двуротой
богиней туманного желания, пока окно наливалось краснотой и растворялось в
ночи.
     Мой дуэт любовниц оставил меня с восходом солнца. Позже снова  пришел
парикмахер  со  своими  баночками  и  лезвиями.  Я  посмотрел  на  бритвы,
аккуратно разложенные и блестящие, и понял, что  мне  не  следует  грабить
его. Битва окончилась без единого удара. Пантера снова  была  благополучно
заперта в своей  изящной  клетке  -  если  она  вообще  когда-либо  оттуда
выходила.
     Эрран посетил меня за час до полудня.
     Он осмотрелся; маски на нем не было, он, как всегда улыбался.  Указал
на мой нетронутый завтрак.
     - Нет аппетита, Вазкор? Мне жаль.
     Я сказал:
     - Последняя еда, которую я ел здесь, произвела странное  действие  на
мое пищеварение. Я заснул, и мне приснилось, будто пятеро дряхлых стариков
ощупывают мое тело своими немытыми пальцами. И когда я  спросил,  что  они
задумали, эти самые вероломные старики заявили, что  ты,  мой  повелитель,
прислал их.
     Улыбка Эррана стала шире.
     - Ты учишься быть изысканным, - сказал он.  -  Как  интересно.  Чтобы
построить отточенное предложение, надо сдержать гнев.  Я  вижу,  тебе  это
удалось. Однако, заверяю тебя, с этого момента пища будет чистой.
     - Я могу обойтись без еды без всякого труда, - сказал я. - Мне всегда
нужно очень мало. Наследие моего волшебника-отца, возможно.
     - Возможно. Конечно, ты не совсем человек, мой Вазкор.  Хотя  человек
настолько,  я  подозреваю,  чтобы  наслаждаться  другой   пищей.   Девочки
развлекли тебя?
     - Спроси их. У них, несомненно,  тоже  было  твое  разрешение  мучить
меня.
     - Это испытание было скорее для тебя, чтобы  ты  определился.  Видишь
ли, я жду  от  тебя  ответа.  Ты  хочешь  жить  со  мной  по-хорошему  или
по-плохому? Соглашайся  на  мои  условия,  и  ты  можешь  гулять  по  моим
владениям, как  свободный  человек,  хотя  и  с  двумя  бронзовыми,  чтобы
охранять тебя от других принцев Эшкорека, а также чтобы  разубедить  тебя,
должен  признать,  в  случае,  если  ты  неблагоразумно  поддашься  порыву
оставить мой двор. Будет  пища  и  прекрасное  вино,  множество  женщин  и
мальчики, если у тебя есть к ним склонность, ты будешь укрощать  для  меня
лошадей, горячих жеребцов долин Эшкорека. Не какая-то заурядная работа для
крепкого солдата племени. У тебя будет бронзовый ранг, но ты будешь есть в
моем зале. Если будешь послушным, можешь подняться до серебряного ранга.
     - Тебе не нужен укротитель лошадей, - сказал я.
     Он посмотрел на меня.
     - Что же мне тогда нужно?
     - Заложник в игре за получение власти. - Я дал ему переварить это,  а
потом сказал: - Итак, мой повелитель, я твой заложник.
     Он оглядел меня своими светлыми проницательными куньими глазами.
     - Ты сдался быс