ет.
     - Ох, дурак, - сказала она, - это только сблизит нас  больше.  Именно
поэтому мы так связаны. Плоть говорит с плотью, потому что плоть одна.
     - Будь благодарна, девушка, что ты не из племени дагкта. Они выпороли
бы тебя за одни только мысли об этом.
     - Красные люди жестоки и слепы. Почему за это надо пороть?
     - Помимо любой другой причины, хотя бы потому, что дети таких близких
по крови будут больными.
     - Разве звери больные? Животные на холмах, и рыба в море, и  птицы  в
небе? А они часто спариваются, родители с молодыми, и  дети  одного  чрева
друг с другом.
     - Да, - сказал я, - но мы люди.
     - И тем беднее из-за этого. Я еще никогда не  видела,  чтобы  человек
победил животное в беге или рыбу в плавании, или птицу в полете. Если  они
заболевают, что случается редко, им не нужен лекарь, чтобы сказать,  какую
траву они должны  есть,  чтобы  поправиться.  Они  не  берут  рабов  и  не
развязывают войн.
     Я сказал:
     - В твоем крарле за тобой ухаживают многие.  Оставь  Квефа  в  покое.
Выбери другого.
     - Я пыталась. Два года я пыталась. Ты видишь результат.
     - Подумай, - сказал я, - что будет означать лечь с ним.
     - Поверь мне, я думаю, и часто. Брат - это слово, сестра - это слово.
Ты разве чувствуешь слово? Ты страдаешь словом?  Любовью  ты  страдаешь  и
желанием, и болью. - Она отодвинула  меня  от  себя  холодными  маленькими
руками, и, странно, я увидел, что  она  снова  Уасти,  спокойная,  старшая
Уасти, глубокая, как темный колодец, и печальная до самых своих глубин.  -
Иди спать, воин. Оставь мне, по крайней мере, мои мечты, за  которые  твои
грубые дагкта не побьют меня.
     Я оставил ее, но позже я услышал, как она поднялась и вышла.
     Утром я поднялся на сланцевый зонтик острова и  наткнулся  на  черные
окалины костра, который она развела там, и круги, оставленные ее ногами  в
петле. Какое-то круговое заклинание, чтобы приворожить Квефа.



                                    2

     Тот день, третий, был тихий и безветренный; деревья, как  вырезанные,
стояли на фоне неба, и море накатывалось на пляж медленными набегами.
     Пришел  полдень  с  белым  солнцем;  было  прохладно  после   теплого
преддверия весны, которое  стояло  в  последние  дни.  Тишина  становилась
гнетущей, и я предположил, что надвигается плохая погода и ураган с дождем
возвращаются  хлестать  остров.  Я  старался  угадать,  как  далеко  может
подняться приливная волна во время шторма, и подумывал, не  лучше  ли  мне
перенести палатку подальше от берега.
     Во мне также было какое-то  тревожное  предчувствие,  от  которого  я
старался  освободиться.  Я  снова  поймал  себя  на  том,  что   вспоминаю
подробности того сна о крыльях и мести,  который  заставил  меня  принести
клятву тени или, скорее, памяти моего отца. В том сне я с основательностью
воина племени перечислил свои подвиги и владения вплоть до количества моих
жен и сыновей, даже употребив выражение племен об убийстве сорока  мужчин,
причем эти сорок обозначали неисчислимое и бесконечное количество. Я также
напророчил свою смерть: копье между моими ребрами через три дня.
     От этой детали мурашки ползли у меня по коже, пока я не начал  ругать
себя, тем сильнее после того, как обнаружил, что  Хвенит  жгла  колдовской
костер. До меня постепенно дошло, что если остров спрятан в ночном тумане,
один яркий костер на вершине мог послужить  сигналом  для  любых  глаз  на
берегу.
     Хвенит держалась вдали от меня весь день, собирая свои  вечные  пучки
трав, дерна, водорослей,  колючек  и  шипов,  лозы,  которые  она  ставила
сушиться на плетеных  рамках  около  палатки.  Ее  рыжий  кот  подстерегал
скоротечную животную жизнь в высоких травах.
     Я пришел к выводу еще раньше, что какой-нибудь мужчина  приплывет  на
лодке за ними утром, а также привезет новости для меня при условии, что на
материке нет признаков погони.
     Я принял решение, что  вернусь  вместе  с  ним  независимо  от  того,
случилось что или нет. Застрять навсегда на миле  поросшего  лесом  камня,
плавающего в воде, было мне не по вкусу.
     Во второй половине дня налетел порыв ветра, и легкий моросящий  дождь
смочил остров. Вскоре небесные врата распахнулись.
     Кот влетел в палатку, недовольный внезапным купанием. Скоро прибежала
Хвенит, держа шаль над головой, и свернулась калачиком рядом с котом.
     Я стал вспоминать о последнем ливне, который я пережидал, скорчившись
в укрытии между отрогами  известняка,  в  тот  день,  когда  волчья  охота
настигла меня.
     Этот дождь был как  дурное  предзнаменование,  прибавившееся  к  моим
прежним предчувствиям.
     - Хвенит, - сказал я, - я иду на пляж. Оставайся здесь.
     Она взглянула на меня сквозь волосы.
     - Что ты ищешь? - спросила она.
     - У меня мурашки бегают по спине. Я чувство, что погоня идет все-таки
сюда.
     - Городские мужчины? - ее глаза расширились. Она внезапно прошептала:
- Я жгла костер на скале!
     - Может быть, кто-то видел, может быть, нет. Я понаблюдаю немного.  В
такой дождь любой лодке нелегко сюда войти.
     - Мардрак, - вскричала она, - я могла думать только о нем - о Квефе -
я развела костер только для того, чтобы привязать его. Какая же я дура,  я
подвергла тебя опасности.
     - Ничего, - сказал я. - Вероятно, просто старушечий страх вселился  в
меня без всякой причины.
     Но когда я шел между деревьями, я вспомнил, что я не  очень  нравился
ей накануне ночью, и хотя я не думал, что  она  собиралась  предать  меня,
может быть, злая шалость промелькнула в темных  уголках  ее  мозга:  зажги
большой костер,  и  вот  тебе  средство  отхлестать  этого  самодовольного
придурка. Ибо я  и  был  самодовольный,  напыщенный  придурок,  хоть  я  и
воображал себя терпеливым и снисходительным к ней. Прокатись на девушке, а
потом скажи ей, с  кем  еще  ей  можно  или  нельзя  кататься.  Прекрасное
нравоучение.
     Шел прилив, коричневый, рябой от дождя. Сквозь потоки дождя и водяную
пыль я не мог разглядеть ничего движущегося по воде.
     Я ждал  среди  выброшенных  водорослей  на  полированном  песке,  где
прошлой ночью мы играли с Хвенит.  Я  прождал  несколько  минут,  и  вдруг
услышал ее крик из леса.
     Я сделал то, что сделал бы полудурок. То, на что они и  рассчитывали.
Я повернулся и ринулся назад сквозь деревья к палатке. И прямо на человека
с бело-голубыми глазами и мокрыми крысиными волосами, который выступил  из
мшистых стволов мне наперерез, держа Хвенит и приставив лезвие к ее горлу,
и тихо смеясь знакомым смехом, который я хорошо помнил.
     Они вышли на  берег  на  дальнем  конце  острова,  с  другой  стороны
деревьев. Течение там было менее благоприятное, но  они  справились,  или,
точнее, их раб справился. Это был Темный раб, проводник, который  выследил
меня от тоннеля и распростерся передо мной, когда я убил серебряную  маску
белой убивающей энергией.  Вероятно,  потом  проводник  вернулся  к  своим
хозяевам... Что он мог им поведать? Я решил, что  мало,  поскольку  Темные
рабы в Эшкореке, казалось, говорили только в ответ на простой  однозначный
вопрос, никогда не предлагая информацию по своей инициативе.
     Кроме Темного раба, их навигатора, охотников было двое.  Другой  паре
из четверки, должно быть, наскучила погоня, и они  отказались  от  нее.  У
этих, однако, была личная причина не отставать от меня.
     Зренн стоял, играя волосами Хвенит и поглаживая ее шею тупой стороной
ножа, следя за моей реакцией, фарфоровые глаза настороже. Он снял маску  с
той целью, я думаю, чтобы я быстрее узнал его.
     Именно хрупкий Орек подошел ко мне сзади и приставил свой нож к  моим
ребрам.
     Я ошибся. Не копье, а нож. Через секунду  я  почувствую,  как  железо
войдет в мое легкое. Его тонкая рука дрожала от гнева или радости.
     Раб стоял у дерева, не ввязываясь.
     Лицо  Хвенит  было  неподвижно.  После   единственного   крика,   она
заколдовала себя и превратила в черный алмаз.
     - Старые друзья счастливы встретиться вновь, -  сказал  Зренн.  -  Мы
надеялись, что нам доведется увидеть тебя снова, мой Вазкор, прежде чем ты
оставишь  эту  жизнь.  Не  то,  чтобы  твой  уход  был  поспешным.  Эрран,
Леопард-вождь, не единственный в своем изысканном плане смерти. Медленно и
болезненно, мой Вазкор. По конечности - меньше, по пальцу за раз. Я  вижу,
ты оправился от жестоких порезов, которые я нанес тебе в Эшкореке.
     Нам придется искромсать  тебя  на  очень  мелкие  кусочки,  чтобы  ты
наверняка остался под землей, да? А в промежутках мы будем играть  с  этой
полночной куколкой, которую ты заботливо приготовил для нас.
     Мне казалось, я могу повернуться и  с  легкостью  разоружить  тонкого
юношу позади себя.
     Тем временем  Зренн  перережет  горло  Хвенит.  Поняв  это,  я  стоял
спокойно. Моя могила была там, где рука Орека, и я предсказал свою могилу.
Тем не менее, это казалось смешным.  Как  напомнил  мне  Зренн,  мои  раны
заживали. Могу ли я выжить после смертельного удара, в чем наполовину  был
уверен Эрран?
     - Вы нашли знаки любви, которые я оставил для нас? - спросил я Зренна
так же нежно, как он. - Разбросанные по  всем  холмам?  Серебряные  маски,
мирно спящие в своей крови?
     - Шакал, подкрадывающийся к колыбели младенца.  О,  да.  Как  и  твой
благородный отец, сын Вазкора, ты сделал это художественно.
     Я почувствовал,  что  лезвие  за  моей  спиной  приблизилось  еще  на
волосок.
     - Тебе надо заплатить за чересчур много смертей,  -  проскрипел  Орек
своим ломающимся мальчишеским голосом.
     - Он заплатит многократной смертью, - сказал, улыбаясь, Зренн.
     Убить при помощи Энергии непросто, когда ты понял способ действия. Ты
выпускаешь ее из себя, и она затрагивает также и тебя, как ожог,  кровавое
крыло. Именно поэтому вслед за  этим  подступает  тошнота.  И  когда  цена
высока, ты не станешь тратить ее без разбора. Это удержало меня сейчас,  в
эту секунду  смертельного  балансирования  между  девичьей  шеей  и  ножом
мальчишки.
     Дикарь, который знал только, как орудовать дубинкой и топором, должен
научиться владеть более утонченным оружием.
     Я указал на раба и сказал:
     - Он рассказал вам,  как  я  убил  последнего  человека,  человека  в
лагере?
     Зренн приготовился долго развлекаться и отнесся к  моему  оттягиванию
почти с одобрением.
     - Его лицо было налито кровью. Я  предполагаю,  что  ты  задушил  его
своими сильными воинскими лапами.
     - Не так. Спроси его  теперь,  своего  раба,  как  сын  Вазкора  убил
серебряную маску.
     Зренн, все еще улыбаясь, дернул головой в сторону раба.
     - Просвети меня, болван.
     Раб сказал бесцветным голосом с акцентом:
     - Черный  господин  смотреть,  и  приходить  белый  свет,  и  светлый
господин падать и умирать.
     Рот Зренна сжался. Он нахмурился.
     - Что ты имеешь в виду, отребье, белый свет?
     - Белый свет из глаз черного господина. Белый свет  ударять  светлого
господина.  Светлый  господин  падать.  Светлый  господин  умирать.   Свет
уходить. Черный господин - бог.
     Тон раба был поразительным. Он с успехом мог так говорить о погоде. Я
вспомнил, как он пал ниц передо мной прямо в грязь, а потом ушел  в  ночь.
Казалось, он  и  его  каменный  народ  привыкли  признавать  существование
демонов и их распространенность в мире в каком-то  отдаленном  и  туманном
прошлом.
     Я пытался оценить, какая способность заключалась во  мне,  которую  я
могу отважиться употребить. В таком же положении оказывается блистательный
стрелок по мишени, который совершает свои чудеса  инстинктивно.  Застаньте
его  изучать  свое  искусство,  объяснить,  каким  волшебным  способом  он
добивается попадания в цель, и он станет  манерным,  неуверенным  и  скоро
вовсе промахнется.
     Вдруг заговорила Хвенит. Стремясь вызволить ее из западни,  я  совсем
забыл о ней как о живом существе. Забыл также,  что  я  понимаю  городскую
речь, а она - нет, и весь диалог, таким образом, был для нее тарабарщиной.
     - Мардрак, - сказала она, - не торгуйся за меня. Это моя вина.  Пусть
он убьет меня, если хочет, только ты освободись.
     При этих словах Зренн потряс ее. Он спросил меня:
     - Что говорит черная девчонка? Она говорит, что любит меня, Вазкор?
     Я сказал, чтобы выиграть время (когда будет достаточно?):
     - Она интересуется, как вы попали сюда.
     - Раб разнюхал, где находится впадина,  в  которой  они  держат  свои
жалкие лодчонки. Он говорит на их языке, но  они  солгали  ему  о  тебе  в
деревне, Вазкор. Они сказали нам, что ты прошел  мимо  них  по  дороге  на
север. Если бы не острые глаза раба и мои, разглядевшие булавочную головку
маячного костра прошлой ночью, мы никогда не догадались бы, где ты  можешь
быть. Когда я разделаюсь с тобой, мы с братом  снова  посетим  племя  этой
суки и зажарим их в их домишках.
     Как раз тогда я увидел ярко-оранжевое пятно в траве -  кончик  хвоста
рыжего кота  Хвенит.  В  следующий  момент,  со  страшным  мяуканьем,  кот
вспрыгнул по сапогу Зренна и укусил его в бедро, а  потом  прыгнул  прочь.
Зренн взвыл и вихрем обернулся, занося нож над котом, но тот был  проворен
и удрал. Хвенит мгновенно вырвалась из рук Зренна, но в отличие  от  кота,
недостаточно быстро.
     Зренн прыгнул быстро,  как  хлыст,  и  схватил  убегающую  Хвенит  за
волосы, развернув ее.  Его  лицо  было  безумным  от  белой  ярости  боли,
раздражения, злобы, и прямо в это опасное лицо  Хвенит  плюнула,  и  одним
движением руки, бездумно, движимый только злобой, Зренн воткнул  свой  нож
ей в бок.
     Затем наступил паралич, черные пряди  волос  Хвенит  выскользнули  из
пальцев Зренна, как веревочки,  приводящие  в  движение  куклу.  Пока  она
медленно высвобождалась и оседала на землю, выражение его  лица  сменилось
полным недоумением. Он пошел не той фигурой и слишком рано.
     Я обнаружил, что уже делаю полный оборот и  тяжелым  ударам  по  руке
выбиваю нож из рук Орека. Он полетел в сторону. Другим  кулакам  я  ударил
Орека в живот, и он беззвучно сложился в трапах аккуратным дамским веером.
     Когда я оглянулся, Зренн уже пришел в себя.
     Он ждал меня, полусогнувшись, его нож сверкал, глаза блестели.  Но  я
покончил с драками. Я не взглянул на женское тело; мои  кишки  свернулись,
но я помнил ее уроки.
     - Зренн, - сказал я. - Сражайся со мной, воин.
     Его добела раскаленные глаза, синева которых,  казалось,  растопилась
от ярости, блуждали, как  в  лихорадке.  Но,  встретившись  с  моими,  они
застыли,  как  эмаль  в  печи.  Понадобилось  всего   три   вдоха,   чтобы
загипнотизировать его, этого серебряного повелителя, хотя я был новичком в
этом деле. Он показался мне маленьким, как комар. Мне не  составило  труда
подчинить его.
     - Зренн, - сказал я, - подойди ближе.
     - Нет, - пробормотал он, но подошел.
     Я взял нож из его пальцев, и он не  смог  помешать  этому.  Его  лицо
подергивалось и натягивалось вокруг раскаленных глаз, желая  сказать  мне,
что нельзя причинить ему боль. Тщетно.
     Я взял его за крысиные волосы и перерезал  ему  горло.  Он  забулькал
кровью; это напомнило мне его смех. Жестокая смерть, но быстрая.
     После этого я отошел в лес, и меня вырвало, как будто  я  никогда  не
убивал человека прежде. Я устало подумал, когда,  содрогаясь,  опирался  о
дерево, что с успехом мог  воспользоваться  убивающей  Энергией.  Когда  я
вернулся,  все  было  очень  спокойно.   Некоторое   время   назад   дождь
прекратился, и я увидел, как рыжий кот дюйм за дюймом  пробирается  сквозь
острую  траву  к  телу  Хвенит,  сам  застылый,  как  движущийся  труп.  Я
понаблюдал это зрелище с минуту, но движение поблизости напомнило мне, что
было еще одно неоконченное дело.
     Орек уставился на меня, лежа на спине. Его маска упала, или  он  снял
ее. Его лицо, как призрак того, другого лица, и глаза - зеленые глаза того
лица, заставили мое горло сжаться снова. Нет, что  угодно,  но  я  не  мог
убить этот искаженный образ Демиздор.
     - Зренн мертв, - сказал я ему.
     Его веки затрепетали, и его губы. Он был не менее  гордым,  но  менее
величественным, чем она.
     - Ты любил ее? - прокаркал он мне. Он мог иметь в виду  только  одну.
Он сказал: - Я скажу тебе перед тем, как ты зарежешь меня, я  скажу  тебе,
почему я охотился за тобой, как за вонючей собакой, какой ты и  являешься.
Будешь слушать, собака? Или ты заставишь  меня  замолчать  раньше,  чем  я
успею сказать?
     - Мне не нужна твоя жизнь, - сказал я.
     - Нет? Мне тоже не нужна, грязная, бездомная собака. Слушай. Она была
лучше, прекраснее всех женщин в Эшкореке. И ты лежал на ней, на  ее  белом
теле. Сказать, что стало с Демиздор? Хочешь услышать?
     - Эрран, - сказал я, застыв.
     Мое сердце билось тяжелыми медленными ударами, как прибой,  гремевший
внизу на пляже.
     - Эрран? Нет. У него не было возможности. Она показала  тебе  путь  к
старому тоннелю  под  горами?  Да,  конечно,  она  сделала  это.  Как  она
попрощалась с тобой? Она поцеловала и прижалась к тебе, ты снова владел ею
в зеленом иле перехода? Или она прокляла тебя?
     - Продолжай, - сказал я. - Если хочешь рассказать, рассказывай.
     - Я расскажу. Она показала тебе дорогу. После этого она пошла в  свою
комнату во дворце Эррана, отвязала бархатный шнур от шторы и повесилась на
нем.
     Он плакал. Он не стыдился плакать по Демиздор.
     Я подумал: я ведь знал это все время, знал, что она мертва. При нашем
расставании она ведь окликнула меня  и  сказала:  "Ты  моя  жизнь".  Но  я
представлял ее себе только такой, какой она была при  жизни,  скачущей  на
коне не хуже любого воина; в нашей постели на рассвете, золотистой от сна;
как она лежала со мной, произнося  мое  имя;  ее  кожу,  ее  живое  тепло.
Холодная сейчас. Сейчас пустая. Гниющая в какой-то  гробнице  в  Эшкореке,
заколоченная гвоздями с бриллиантовыми шляпками.
     Орек повернулся на бок в траве и продолжал всхлипывать.
     Кот тоже начал плакать, жутко завывая над неподвижным телом Хвенит.
     И я, стиснутый двумя утратами, как хрупкое зерно между  безжалостными
жерновами.
     Небо прояснилось. Лес пропитывался бледным солнцем,  над  ним  летели
рваные красновато-синие облака, снова обещавшие дождь.
     Я двинулся с места. Подняв тело Хвенит, я отнес его в черную  палатку
и положил на ее постель из ковров. И обнаружил, что она жива.  Пульс  едва
чувствовался. Нож Зренна  пробил  грудь,  но,  должно  быть,  прошел  мимо
сердца. Но хотя она дышала, осталось недолго. Кот шел за мной,  мяукая,  и
терся о мои сапоги, очевидно, думая, что я собираюсь помочь ей. Но ей было
уже не помочь.
     Некоторое время спустя кто-то подошел к входу.  Орек,  вытирая  глаза
кулаками, как выпоротый мальчик, сказал:
     - Я и раб похороним моего брата там.
     - Эго свободная земля, - сказал я, - хороните.
     Я понимал, что некоторое время он не будет покушаться на  мою  жизнь;
его страсть была утоплена в слезах;  кроме  того,  он  испытал  убийств  в
избытке.
     Он повернулся и ушел. У них были только ножи, и раб  разгребал  землю
руками - захоронение будет неглубоким, и никакого золота на гроб.
     Что касается Хвенит, она сможет покоиться  среди  своего  рода,  хотя
никому из них это не будет утешением.
     Где-то в моем мозгу Хвенит и Демиздор сливались в одно. Жизнь угасла,
и красота превратилась в холодное мясо для червей. А  Хвенит,  моя  черная
колдунья, она сказала, что умрет  от  любви,  всегдашняя  жалоба  девушки,
теперь сбывшаяся. Она никогда не лежала с ним, своим Квефом,  ни  разу.  Я
увидел бессмысленность этого, зияющего бесплодность. Брат, сестра - только
слова; а это - действительность, разрушитель у порога. В  конечном  счете,
какое это имело значение - отпраздновать ее юность и его прежде,  чем  меч
сразил ее? Все выдумки и уловки, нравоучения  и  моральные  кодексы  люд