знал,  насколько  надежно  сажа
скрывает его раны, а смотреть  не  хотел.  Он  просительно  взглянул  на
Дилбурта.
   - На твоем месте, парень, - сказал тот, - я его к себе и  на  выстрел
не подпустил бы. Ты жив, стоишь на ногах и с  помощью  Борка  переживешь
эту ночь - а на большее и надеяться не приходится. - Он  обхватил  Джека
за плечи. - Пойдем, парень, не будем больше  задерживать  этого  доброго
человека. Если он надолго  бросит  своих  больных,  они,  чего  доброго,
начнут поправляться сами по себе - придется ему тогда раскошеливаться. -
Он улыбнулся своей обезоруживающей улыбкой,  подмигнул  лекарю  и  повел
Джека прочь из лагеря.
   Джек высвободился, чтобы  проститься  с  часовым.  Дилбурт  понимающе
кивнул:
   - Похвально, парень. Я тебя подожду.
   Что такого было в этом человеке? Дилбурт как будто читал мысли так же
легко, как другие разбирают слова. Он скромно отошел в сторонку, сверкая
при луне плешью, словно донцем опрокинутой чаши. Джек положил ладонь  на
руки часового. Лицо солдата блестело от пота, и он весь  дрожал.  Правая
нога была откинута в сторону, и кожа выше колена побелела  и  натянулась
над раздробленной костью.
   - Я сожалею, - прошептал Джек.
   Глаза  солдата  открылись.  Он  посмотрел  на  Джека  ясным,   полным
бесконечного сочувствия голубым взором и сказал просто:
   - Я знаю.
   Джек сжал его руку - слишком  крепко,  быть  может:  на  сердце  было
тяжело, и он не совсем понимал, что делает.
   - Спокойной тебе ночи, друг, - сказал он и ушел.
   Дилбурт подал ему руку, чтобы опереться. В третий  раз  за  эту  ночь
кривозубый хальк прочел мысли Джека, потому что не сказал  ни  слова,  а
просто вывел его из лагеря.
   Полчаса спустя Джек и Дилбурт, слишком изнуренные, чтобы говорить или
думать, подошли к маленькому опрятному деревянному домику. Дилбурт почти
уже тащил Джека на себе.
   - Ну вот и пришли, парень.  Родной  очаг,  стало  быть.  -  Занимался
рассвет, и первые лучи солнца окружали уютный домик ореолом.
   Женщина с лицом  большим  и  гладким,  словно  круг  сыра,  вышла  им
навстречу.
   - Муженек! - вскричала она. - Что это ты торчишь на дворе, да  еще  с
болящим?  Входи  сейчас  же  и  дай  мне  заняться  им.  -  Квохча,  как
рассерженная курица, она подхватила Джека под другую руку. - Ну, Дилбурт
Вадвелл! Я всегда говорила, что у тебя вместо мозгов свечное сало, - так
оно и есть: ночной пожар, видать, вконец его расплавил.
   Джек оказался прижатым к внушительной груди тетушки Вадвелл.  От  нее
шел восхитительно знакомый запах дрожжей и масла - хоть сейчас  в  печку
сажай. Через дверь, такую низкую, что им всем пришлось  пригнуться,  она
ввела его в теплую, ярко освещенную кухню. Камыш, совсем свежий,  трещал
под ногами. Не успев войти, тетушка Вадвелл принялась погонять мужа:
   - Дилбурт, не стой так,  будто  ожидаешь  второго  пришествия  Борка.
Налей парню кружку сбитня - да не так, как ты  обычно  наливаешь,  а  до
краев. - Крепкие руки усадили Джека на что-то мягкое. - А потом  принеси
мне таз с водой - парня надо отмыть.
   Дилбурт, поймав взгляд Джека, скорбно улыбнулся:
   - Да, из моей жены  получился  бы  отменный  полководец,  родись  она
мужчиной.
   - Хватит болтать, муженек, - отрезала тетушка  Вадвелл,  которой  эти
слова пришлись явно по вкусу. - Парень ждет не дождется моего сбитня.  -
Она положила тяжелую руку Джеку на лоб  и,  почувствовав  жар,  закатала
рукава. - Вижу, тут на все утро работы хватит.
   Джек откинулся на спинку удобного стула и предоставил  ей  хлопотать.
Руки у нее были умелые, хотя и грубоватые, а рвение не знало границ.  За
четверть свечи она побрила его,  обмыла  все,  что  позволяло  приличие,
втерла бальзам  в  многочисленные  собачьи  укусы  и  положила  холодный
компресс на лоб. Рану от стрелы она оставила напоследок. Обмывая  Джека,
она только коснулась влажной тряпицей  запекшегося  кровавого  струпа  -
теперь она занялась им вплотную.
   - Оставь компресс, муженек, и принеси нашего лучшего летнего вина.  -
Дилбурт проворно шмыгнул куда-то, а хозяйка прошептала Джеку на ухо:
   - Сдается мне, что под этой коркой я найду очень  скверную  стреляную
рану.
   Джек открыл было рот, чтобы оправдаться, вспомнил, что  говорить  ему
нельзя, и только пожал плечами.
   Тетушка Вадвелл придвинулась совсем близко, касаясь  огромной  грудью
его лица.
   - Хорошо, что у тебя язык не  повернулся  солгать  мне,  парень.  Это
только расстроило бы моего Дилбурта. У него доброе сердце, и он не может
видеть страждущего, чтобы не притащить  его  домой.  Он  забрал  себе  в
голову, что я умею лечить лучше всякого доктора, и скажу не чинясь - так
оно и есть. - Она потрепала Джека по руке. - Я к чему это  говорю:  если
мой муж не считает нужным задавать вопросы, то и я их не задаю. Я  очень
даже хорошо понимаю, откуда взялись раны на твоих руках  и  ногах,  хотя
сомневаюсь, что мой Дилбурт тоже понимает. Но я полагаюсь на его  чутье.
Он еще ни разу не приводил в этот дом  дурного  человека,  и  не  думаю,
чтобы он начал с тебя.
   Джек почувствовал, что пора высказаться, и сказал:
   - Спасибо.
   Тетушка Вадвелл щелкнула языком.
   - Благодари моего Дилбурта, парень, не меня.
   Дилбурт вернулся с кувшином  вина,  взломал  запечатывающий  горлышко
воск и стал разливать густо-красную жидкость по трем чашам.
   - Нет, муженек, - это вино для промывки раны, не для питья.
   - Может, оно и так, женщина,  но  нам  всем,  по-моему,  самое  время
выпить.
   Жена, как ни странно,  не  стала  спорить  с  мужем,  а  благосклонно
приняла свою чашу и подала другую Джеку.
   - Я хочу сказать тост, жена.
   - Что ж, скажи,  муженек.  -  Тетушка  Вадвелл  важно  кивнула  своей
большой головой.
   Дилбурт поднял чашу:
   - За долгую ночь, яркий огонь и друзей, нашедших друг - друга в беде.
   - Хорошо сказано, муженек.  -  Тетушка  опорожнила  свою  чашу  одним
глотком, смачно  рыгнув  напоследок.  -  А  теперь  помоги  мне  уложить
мальчика в постель. Когда я промою и перевяжу ему рану на  груди,  он  у
меня будет спать.

XXVI

   - Нет, Боджер, здесь я с  тобой  не  соглашусь.  Когда  нашему  Хвату
придет время заняться этим делом, лучше ему выбрать взрослую женщину,  а
не пигалицу без мяса на костях и волос над верхней губой.
   - А  сколько  ж  ей  должно  быть  лет,  Грифт?  -  спросил  Хват,  в
воображении которого возник образ усатой старухи.
   - Достаточно, чтобы она знала, что делать в потемках, Хват.
   - Я не знал, что у  женщин  зрение  улучшается  с  годами,  Грифт,  -
заметил Боджер.
   - Зрение у  них  не  улучшается,  Боджер,  зато  прибавляется  умения
ублажить мужчину. А потом они тебе и спасибо скажут.
   - За что? - спросил Хват.
   - За компанию. Запомни мои слова, юноша:  зрелая  женщина  не  только
умеет показать себя на простыне, она  потом  эту  простыню  тебе  еще  и
выстирает.
   - Я бы ей не позволил, Грифт, -  сказал  Боджер.  -  Чистые  простыни
раздражают мою золотуху.
   Пока Грифт излагал Боджеру наилучший способ  лечения  золотухи,  Хват
приложился  к  элю.  Хотя  было  совсем  еще  рано  и  в  воздухе  стоял
предрассветный холодок, мальчуган уже слегка захмелел. В  последние  дни
он  подружился  с  двумя  стражниками,  охранявшими  часовню,  и   порой
пропускал с ними  стаканчик,  когда  выныривал  из  потайных  коридоров.
Боджер и Грифт полагали, что он свято чтит память матери и все свободное
время проводит в часовне, молясь за  упокой  ее  души.  Хват  чувствовал
легкую вину по этому поводу, но  без  Таула  он  остался  не  у  дел,  и
потайные ходы служили ему единственным развлечением. Это, да еще  добрый
эль и глупые советы Боджера и Грифта. Женщина с волосами на верхней губе
- еще чего!
   - А чуял ты, какой воздух был ночью, Грифт? - спросил Боджер.
   - Да, Боджер. Я от этого проснулся. А снилось мне, будто  я  опять  в
замке Харвелл, на кухне, и все там заняты делом, как вдруг является  наш
старый приятель  Джек,  ученик  пекаря,  и  поджигает  дом.  Все  объято
пламенем - ужас какой! Тут я проснулся, и воздух был такой  густой,  что
полз по телу, будто целое полчище мурашей.
   - На твоем месте я не стал бы больше  никому  рассказывать  об  этом,
приятель, - произнес чей-то тихий, зловещий голос.
   Все трое обернулись и увидели в  сумрачном  углу  высокого  чернявого
человека, одетого в черный шелк.  Стражники  тут  же  встали,  одергивая
одежду.
   - Какое неожиданное удовольствие,  лорд  Баралис...  -  начал  Грифт,
поспешно прикрывая тряпкой мех с элем.
   -  Не  беспокойтесь,  любезные,  я  не  проверять  вас  пришел  и  не
напоминать о вашем долге - хотя и забывать о нем тоже не следовало бы. -
Он холодно улыбнулся, слегка приоткрыв блестящие зубы. - У меня дело  не
к вам, а к вашему юному другу - Хвату, если я не ошибаюсь.
   Хват мог бы поклясться, что этот человек не ошибается почти никогда.
   - Верно, я Хват. А чего вы хотите?
   - Поговорить с тобой.
   До сего  времени  Хват  думал,  что  Боджер  с  Грифтом  не  способны
двигаться быстро: они существовали в ленивом, полупьяном  состоянии,  не
отрывая зады от сидений. Борк, как же он заблуждался! Их  словно  ветром
выдуло из часовни - хоть на бега их выставляй.
   Человек в черном  подождал,  пока  дверь  не  закрылась  за  ними,  и
двинулся к алтарю. Став у средней панели, прикрывающей  потайную  дверь,
он повернулся к Хвату и сказал:
   - Ты ведь друг рыцаря, верно?
   Лорд Баралис теперь вышел из тени, но она сопутствовала  ему,  словно
запах. Хват затруднился бы сказать, кого лорд ему напоминает, но глаза у
него светились холодным огнем, как у хищника.
   - Ну а если и так, что тогда?
   - Не надо со мной пререкаться, мальчик, тебе же хуже  будет.  -  Лорд
Баралис, словно прислушиваясь к себе, потер руки и сделал шаг вперед.  -
Но если ты будешь отвечать  мне  правдиво  и  без  утайки,  внакладе  не
останешься.
   На Хвата повеяло сладким ароматом наживы.
   - Мы с рыцарем старые друзья. Большой путь проделали вместе.
   - Ага. - Улыбка лорда Баралиса не уступала сладостью  его  голосу,  -
ты, я вижу, смышленый мальчик.
   - Самый смышленый во всем Рорне.
   - В Рорне ты и встретил рыцаря?
   Хват потер подбородок.
   - А какая мне будет польза, если я вам это расскажу? - Он  не  думал,
что его рассказ может повредить Таулу, отчего же не заработать немножко?
Никакой тут тайны нет.
   - Если ответишь на все мои вопросы, я дам тебе десять золотых.
   - Идет - но только ежели деньги у вас при себе.
   Лорд  Баралис  достал  бархатный  кошелек  и,  не   трудясь   считать
содержимое, протянул его Хвату.
   - Этого, думаю, хватит.
   Первым побуждением Хвата было сосчитать монеты, но он  вспомнил,  как
поступал в подобных случаях Скорый, и быстро убрал  кошелек  за  пазуху.
Конечно,  Скорый,  оставшись  один,  тут  же  пересчитал  бы  добычу   с
проворством ростовщика, а обнаружив недостачу,  отрядил  бы  кого-нибудь
переломать обманщику пальцы. Хват сомневался, что сумеет проделать такое
с лордом Баралисом.
   - Итак, как давно ты знаешь рыцаря?
   - Достаточно давно, чтобы называть его другом. - Хват думал, что лорд
Баралис потребует более точного ответа, но тот промолчал.
   - Он искал какого-то мальчика, когда вы встретились?
   - Он его и раньше искал, - ответил Хват и тут же спохватился:  откуда
лорд Баралис знает о поисках Таула?
   - А не случалось ли вам с рыцарем бывать у  мудреца  Бевлина?  -  При
каждом вопросе лорд Баралис подходил чуть ближе  и  теперь  оказался  на
расстоянии вытянутой руки от Хвата. От  него  шел  острый,  но  приятный
запах.
   Кошелек за пазухой стал вдруг очень тяжелым.
   - Да, я один раз встречался с Бевлином. Хороший был человек,  вылечил
меня от простуды.
   - Где находится его дом?
   - Если ехать отсюда на восток, и трех недель не будет.
   - Не знаешь ли, кому из родственников или  знакомых  могло  достаться
его имущество? - прищурился лорд Баралис. - Мне стало известно,  что  он
скончался.
   Кошелек сделался не только тяжелым, но и горячим.
   - Тут я вам ничем помочь не могу.
   - А быть может, все так и осталось там, в доме?
   Хват хоронил Бевлина сам. Он вырыл мелкую  могилу  и  оттащил  к  ней
тело.  Потом  отскреб  кровь  с  пола,   залил   огонь,   выбросил   все
скоропортящиеся продукты, выпустил кур и свинью, закрыл ставни  и  запер
дверь на засов.
   - Может, и осталось. А вам это зачем?
   - Мы с ним занимаемся той же отраслью  науки  -  а  именно  ползучими
насекомыми. Бевлин владел несравненным собранием книг, посвященных этому
предмету, и я боюсь, что их постигнет печальная участь, если они попадут
не в те руки. - Лорд Баралис сделал знак,  отвращающий  беду.  -  Только
такие, как я, знатоки могут оценить их по достоинству. - Он посмотрел  в
глаза Хвату. - Помнишь ли ты, как добраться до этого дома?
   Насекомые? Что ж, с такого станется.
   - Нарисуй мне карту, - медовым голосом предложил лорд,  -  и  я  тебя
вознагражу.  Проводи  туда  моего  слугу  -  и  я  сделаю  тебя  богатым
человеком.
   Несмотря  на  всю  соблазнительность  этого  предложения,   Хват   не
собирался на него соглашаться. Честь обязывала его дождаться возвращения
Таула, а кроме того, долгое путешествие  было  связано  с  тем,  что  он
ненавидел больше всего на свете: с лошадьми. Не сядет он  больше  ни  на
одну из этих мерзких, норовистых, кишащих блохами тварей - разве  только
дело будет идти о жизни и смерти. Что до карты, то он и писать не  умел,
не говоря уж о том, чтобы начертить что-либо.
   - Давайте я расскажу вам, как туда добраться, а нарисовать не смогу -
повредил руку, катаясь на лодке.
   - Гм-м, - недоверчиво протянул лорд Баралис. -  Хорошо.  Расскажи,  а
плату получишь в течение часа.
   Хват смекнул, что спорить на этот  предмет  было  бы  неблагоразумно.
Лорд точно заплатит - у Хвата был нюх на такие вещи. Он набрал воздуху и
начал:
   - Значит, надо ехать на восток до...

***

   Тарисса смеялась над ним, широко открыв  рот,  встряхивая  кудрями  и
покачивая головой. Она смеялась так, что у нее лопнула шнуровка и  груди
вывалились наружу. Чья-то  грубая  рука  спрятала  их  обратно,  подолгу
задерживаясь на молочно-белой коже.
   - Ровас! - завопил Джек. - Ровас!
   - Ш-ш, паренек, тише. Все хорошо. - Джек  увидел  над  собой  гладкое
круглое лицо тетушки Вадвелл. - Тебе приснился плохой сон, вот и все. Не
бойся.
   Успокоенный ее голосом, он осознал разницу между сном и явью и  снова
повалился на мокрую от пота простыню.
   Тетушка Вадвелл принялась хлопотать: открыла ставни, подкинула дров в
огонь и налила в миску бульона.
   - Сядь-ка, парень, и попей. - Она подала Джеку миску и не  сводила  с
него глаз, пока он не поднес ложку ко рту. - Вот и молодец.
   Есть Джеку нисколько не хотелось - но, глотнув  наваристой  юшки,  он
вдруг почувствовал, что голоден как волк. Уже неделю он почти ничего  не
ел - и, хотя ум  отказывался  от  пищи,  тело  преисполнилось  решимости
наверстать упущенное. Тетушка Вадвелл,  одобрительно  покивав,  принесла
ему еще миску бульона,  свежеиспеченный  хлебец,  ломоть  сыра,  которым
можно было подпереть дверь, и холодную жареную  курицу,  которая  словно
под жерновом побывала.
   - Я ее жарила под спудом, - пояснила тетушка Вадвелл, видя, что  Джек
подозрительно смотрит на плоскую курицу. - Если птицу так готовить,  все
соки остаются внутри, и мясо делается нежным.
   - Это верно, парень, никто не  жарит  птицу  так,  как  моя  жена.  -
Дилбурт подошел к постели с откровенно гордой улыбкой и ласково потрепал
супругу по заду. - Другой такой женщины на всем свете не сыщешь.
   - Ах ты, лысая твоя башка, - сказала она, подмигнув Джеку. - Пойди-ка
наруби дров. Если огонь будет гореть так слабо, я и разогреть-то  цыплят
не смогу, не то что зажарить.
   Дилбурт  послушно  вышел,   а   женщина   оправила   Джеку   постель,
позаботилась, чтобы вся еда была у него под  рукой,  и  вышла  вслед  за
мужем, сказав, что без нее тот непременно нарубит сырых.
   Как только дверь закрылась, Джек, не  теряя  времени,  набросился  на
еду. В жизни он не ел  более  вкусных  вещей.  От  мягкого  хлеба  пахло
орехами, от налитого сливочной тяжестью сыра - травами, а плоская курица
была так нежна, что отваливалась от костей.
   Но память о прошлой ночи была еще слишком свежа. Чем туже  становился
у Джека живот, тем больше воли забирали себе мысли. Все припоминалось  с
ужасающей  четкостью:  огонь,  искры,  треск  горящего  дерева   и   гул
колеблющейся земли. Но хуже всего были крики  -  крики  горящих  заживо,
задыхающихся или  просто  напуганных  людей.  Они  заполнили  собой  всю
комнату, и воздух от них крутило воронками. Еда приобрела вкус пепла,  и
Джек зажал уши руками, чтобы не слышать.
   И все это сделал он! Из-за него погибли люди. Нечего валить свою вину
на кого-то. Да, Тарисса с  Ровасом  одурачили  его,  сказав,  что  Мелли
мертва, что ход в полном порядке, да мало ли еще лжи они нагородили - но
он, вместо того чтобы обратить свой гнев против  них,  выместил  его  на
невинных людях.
   Крики утихли, словно удовлетворившись на время тем,  что  он  признал
свою вину.
   Надо позаботиться о том, чтобы подобное больше не повторилось.  Сила,
заключенная в нем, слишком опасна, чтобы пользоваться ею во гневе. Тогда
она выплескивается наружу непроизвольно и подчиняет его себе. Он был  на
верном пути, когда учился в тюрьме управлять ею, но  особого  успеха  не
добился. Да и вряд ли мог добиться его в одиночку. Но кто  ему  поможет?
Даже такой человек,  как  Баралис,  вынужден  скрывать  свою  силу.  Мир
отвергает колдовство. Тех,  кто  им  занимается,  объявляют  демонами  и
сжигают на костре. И после прошлой ночи ему понятно почему.
   Неужели магия годится только на это - разрушать?
   Джек спустил ноги на пол, пробуя их силу. Вряд ли они его выдержат  -
но ему срочно требовалось облегчиться, и он  не  хотел  брать  горшок  в
постель, словно инвалид. Уж лучше упасть по дороге, чем  это.  Набрав  в
грудь воздуха, он перенес вес на ноги и встал, кряхтя, как  старик.  Его
замутило, и он с трудом сдержал рвоту. Угрюмая улыбка тронула его  губы.
Нет уж, не желает он снова лицезреть плоскую курицу: она и в первый  раз
выглядела не слишком аппетитно, хотя и оказалась вкусной.
   Ноги как будто привыкли к его весу, и он отважился сделать шаг. Мышцы
груди, живота, ягодиц и  ног  подняли  громкий  крик,  а  когда  это  не
подействовало, принялись трястись, словно угри в желе. Когда  и  это  не
возымело успеха, они наконец сдались и Решили  подчиниться.  Джеку  было
жаль их, но он продолжил свой путь.
   Открыв дверь, он увидел, что на дворе чудесный погожий День -  совсем
весенний. По обе стороны двери цвели цветы, и мухи, устав после утренних
трудов, грелись на широких зеленых листьях. В дальнем конце сада хозяева
разговаривали с каким-то маленьким чернявым человечком. Дилбурт, увидев,
что Джек вышел из дома,  прямо-таки  кинулся  на  своего  собеседника  и
поспешно  увел  его  куда-то  по  раскисшей  дорожке.  Тетушка   Вадвелл
метнулась к дому, прижав толстый палец к еще более толстым губам и шипя:
   - Назад, Джек, назад!
   Он сразу подчинился ей, а она закрыла дверь и заложила засов.
   - Живо в постель. Я принесу тебе горшок, если ты по нужде бродишь.  -
Смущенный Джек только кивнул. - И вот что, парень: если кто сюда придет,
то ты больной племянник Дилбурта из Тодловли.  А  голос  у  тебя  пропал
из-за лихорадки.
   Стало быть, она знает, что  он  из  Королевств,  -  тогда  и  молчать
нечего.
   - Кто был тот человек в саду? - спросил Джек.
   - Приятель Дилбурта из форта. - Тетушка  Вадвелл  вручила  ему  самый
большой ночной горшок из всех, какие ему доводилось  видеть,  -  на  его
стенках были нарисованы водопады. - Вот, моя сестра сама их делает.
   Джек поставил сосуд на пол - с нуждой придется потерпеть.
   - Узнали они что-нибудь о том, как начался п