как  она  выглядела  до
болезни.  Он  отскреб  дочиста  память  о  ней  заодно  с   горшками   и
сковородками.
   Джек стукнул кулаком по краю своей койки, и  дерево  треснуло.  Мелли
больше нет - но ее-то он не забудет так предательски скоро. В ее  смерти
повинен он. Не надо было уходить от нее  и  возиться  с  мертвецом  -  а
прежде всего не следовало убивать человека.
   В комнату вошла девушка - ее звали Тарисса.
   - Что тут такое?
   Джек ответил ей холодным взглядом. Она заметила расколотую кровать.
   - Это ты  сделал?  -  спросила  она  голосом,  бесцветным  вдвойне  -
бесстрастным  и  лишенным  каких-либо   особенностей.   Ни   материнской
певучести, ни халькусского выговора Роваса. - Ты знаешь, мне очень  жаль
твою девушку.
   - Да ну? - обозлился Джек. - Может,  жалость  -  это  одна  из  твоих
уловок? - Он все еще чувствовал у себя на руке  последнее  прикосновение
Мелли. Память об их расставании  была  слишком  свежей  и  жгучей.  Джек
вогнал костяшки пальцев в расщепленное дерево.
   - Уловок?
   Джек снова грохнул кулаком по кровати, и девушка в испуге отступила.
   - Так я и поверю, что вы с Ровасом оказались у замерзшего пруда  ради
приятной прогулки. - Он разбил руку в кровь. Почему они спасли его, а не
Мелли? Его жизнь никому не нужна. Никто не стал бы плакать  о  нем  -  а
Мелли могла бы стать королевой. Она была прекрасна  и  горда,  а  в  тот
день,  когда  он  разделался  с  наемниками,   обрушив   на   них   свой
подкрепленный  чарами  гнев,  она  спасла  ему  жизнь.  Она  вела   его,
ослабевшего разумом и телом, много лиг по лесу, пока не нашла приюта.
   - Сделанного не воротишь, - пожала плечами Тарисса. - Мы в смерти той
девушки неповинны. Вини в этом себя и халькусского капитана.
   - Как этого капитана зовут?
   Вошел Ровас, накрыв Тариссу своей тенью.
   - Пока тебе незачем это знать, - сказал он.
   - Почему? - Джек чувствовал, что вся эта сцена  продумана  заранее  и
он, задавая вопрос, играет им на руку.
   - Потому что ты готов совершить какую-нибудь глупость - а  между  тем
то же самое, дав себе немного времени и труда, можно сделать с умом.
   Ага, вот оно! Наживка подсунута умело - ему остается только клюнуть.
   - Значит, вы привезли меня сюда, чтобы я сделал что-то с умом?
   - Нет, - ответил Ровас. - Я  привез  тебя  сюда,  чтобы  спасти  твою
жизнь. Ты сам знаешь, что погиб бы, пытаясь защитить девушку.
   - И теперь ты ожидаешь услуги за услугу. - Джек встал, не  уступающий
ростом  Ровасу  и  даже  чуть  повыше.  -  Ты  уж  прости,  но   никакой
благодарности к тебе я не испытываю.
   Тарисса открыла, рот, но Ровас не дал ей высказаться.
   - Я ничего от тебя не ожидаю. Ты волен уйти, если хочешь.
   Наступило молчание. Джек видел, что Тариссе слова Роваса пришлись  не
по вкусу, но сам-то он знал, что Ровас продолжает играть  свою  роль.  И
слова эти сказаны им, чтобы покруче завернуть действие.  Они  лишь  звук
пустой, как и все, что делается для виду.
   - Только за безопасность твою по выходе из этого дома я не отвечаю, -
продолжал Ровас. - Ты убил халькусского солдата, и тебя  будут  травить,
словно подраненного оленя.
   - А ты наведешь охотников на след.
   - Я - нет. Думаю, что и за Тариссу могу поручиться. А вот ее  мать...
- покачал головой Ровас. - Магра не любит своих былых соотечественников.
Она таит на них обиду, а обида перерастает в злобу, если  долго  держать
ее внутри.
   - Я вижу, слова "ты волен" мало что значат  в  твоих  устах.  -  Джек
вытер разбитые костяшки о камзол.
   Ровас следил  за  ним  неотрывно,  и  от  него  не  укрылась  угроза,
заключенная  в  этом  движении.  Поэтому  следующие  слова  он  произнес
примирительно:
   - Останься у нас, и я тебе обещаю, что ты, когда  все  же  соберешься
уйти, будешь лучше подготовлен ко всему, что тебя ожидает,  -  будь  это
бегство от халькусских солдат или месть их капитану.
   Вот этого-то Ровас и добивается, понял Джек. Он хочет, чтобы  капитан
был убит, а в исполнители  прочит  Джека.  Однако  не  нужно  показывать
Ровасу, что его замысел виден насквозь.
   - Правда твоя, - сказал Джек. - Мне не мешало бы  поучиться.  Ты  сам
недавно видел, как плохо я владею оружием. Если я собираюсь выбраться из
этой страны живым, мне надо уметь защищаться.
   - Значит, ты остаешься?
   - Да - сколько сочту нужным.
   Поведение Роваса ошеломляюще переменилось.  Он  бросился  к  Джеку  и
обнял  его.  От  одежды  Роваса  разило  чесноком  и  оружейным  маслом.
Стиснутый в этих пахучих объятиях, Джек через плечо Роваса бросил взгляд
на Тариссу. Ее лицо осталось таким же бесстрастным, только губы  тронула
невольная улыбка. Девушка казалась чем-то знакомой  ему,  будто  он  уже
видел ее когда-то. Но прежде чем Джек вспомнил, где он  мог  ее  видеть,
она повернулась и ушла.

***

   Горы приближались, и земля, точно готовясь к большому  скачку  вверх,
начинала вздыматься и опадать. Баралис не мог разглядеть вершин Большого
Хребта - тучи и снег скрывали их из виду. Однако он знал, что  они  там,
впереди. Они манили его. Он слышал их древнюю песнь, не имеющую ни слов,
ни мотива, но понятную тем, кому дано, -  а  в  нынешнем  мире  железных
плугов и водяных часов таких осталось немного.
   Баралис входил в их число. Горы вещали ему  о  своей  силе,  лишенной
тщеславия. Они предостерегали, честно и без предубеждения. Они  гласили,
что каждый, кто их пересекает, делает это на свой страх и риск и  должен
заплатить за проход. Брен стоял по ту сторону  гор.  Баралис  знал  этот
город, знал извивы его улиц и блеск воды в его фонтанах. Брен  опасен  -
опасен в своей гордыне. Детям там сызмала  внушают,  что  Брен  -  самый
красивый, самый чистый, самый могучий город  Обитаемых  Земель.  Бренцам
равно чужды порочные страсти Рорна и томная  утонченность  Анниса.  Брен
стоит особняком, гордый своей опрятностью, трудолюбием и силой.
   Гордыня всегда опасна. Когда человеку кажется,  что  только  он  один
знает, как лучше, он не успокоится, пока не  обратит  и  других  в  свою
веру. Так и Брен. Баралис цинично скривил рот. При  этом  добрый  герцог
считает, что наилучший способ обращения - это захват.
   Начинал он скромно, потихоньку прибирая к рукам окрестные  селения  и
мелкие речки. Потом и небольшим городам стали предлагать войти в пределы
герцогства - и предложение всегда подкреплялось парой бренских легионов.
С тех пор как нынешний герцог пришел к власти,  карта  Обитаемых  Земель
стала меняться. Брен, который двадцать лет назад изображался как крупный
город, окруженный множеством мелких, стал един.
   И герцог не собирался успокаиваться на этом.
   Баралис все это  знал,  но  не  тревожился.  Цели  герцога  пока  что
совпадали с его собственными.
   Он потрепал гриву своего коня. Славная лошадка, красивая, ласковая  и
послушная. Не то что тот норовистый, много мнивший о  себе  жеребец,  на
котором раньше ездил Мейбор. Баралис отыскал глазами  Мейбора  во  главе
колонны. Вельможа пересел на капитанова коня и держался в  седле  как-то
косо - как видно,  падение  с  лошади  не  прошло  ему  даром.  Баралису
начинало казаться, что убить Мейбора невозможно  -  по  крайней  мере  с
одного раза. Быть может, наилучший выход - медленно подрывать его  силы.
Отравленное платье и падение  с  коня  сделали  свое.  Пожалуй,  следует
изматывать его и дальше, пока старый волокита не отдаст Богу душу сам по
себе.
   Баралис  улыбнулся  при  мысли  о  наивности  Мейбора:  этот   глупец
полагает, что станет верховным послом, раз король Лескет умер.
   Ах, как преждевременна эта смерть!
   Кто-то приложил к ней руку - в этом Баралис  был  уверен.  Недаром  с
самого начала, с самой  той  стрелы,  помеченной  двойной  зарубкой,  он
направлял болезнь короля. Он  дал  отраве  проникнуть  глубоко  в  тело,
позволив королю изнемочь плотью и разумом, а позже, когда  счел  нужным,
создал видимость улучшения. Баралис был зодчим королевского недуга  -  и
намеревался  свалить  свое  хитроумное  сооружение  разом,  когда  время
приспеет. Королю пока не полагалось умирать.
   Однако  он  умер.  Кто-то  проник  в  его  опочивальню,  несмотря  на
присутствие верховного банщика и часового. И Баралис был  почти  уверен,
что сделал это Кайлок, ранее принц, а ныне король.
   Да, мальчик сделал свой первый ход. Этого следовало ожидать.  Кайлоку
нестерпимо было жить в тени немощного короля и забравшей слишком большую
власть  королевы.  Баралиса  могла  бы  даже  порадовать  эта  юношеская
решимость - лишь бы мальчик не совершал больше ничего необдуманного.
   Советник предпочел бы, конечно, чтобы замком в его отсутствие правила
королева. Она противница перемен - а Баралису  как  раз  и  нужно  было,
чтобы все оставалось неизменным, пока брак между  Кайлоком  и  Катериной
Бренской не будет заключен. Только потом Королевства совместно с  Бреном
могли бы показать свои зубы. А теперь  Кайлок,  чего  доброго,  вздумает
победить хальков - Баралис знал,  что  решительный  полководец  способен
одержать такую победу, - и привлечет к Северу внимание всего мира еще до
заключения  союза.  Тогда  мир,  настороженный  воинственностью   нового
короля, куда менее снисходительно отнесется  к  объединению  двух  самых
могущественных держав Севера.
   Остается утешаться тем, что армия Королевств  находится  в  плачевном
состоянии. Пятилетняя война измотала даже лучшие  ее  части.  И  все  же
ситуация требует самого пристального внимания.
   Кайлок - его, Баралиса, творение. Убив короля, он только  лишний  раз
доказал это. Король все равно скончался бы сразу после женитьбы  сына  -
Кайлок всего лишь предвосхитил события. Он действовал  необдуманно,  да,
но преуспел в своем деле. Он обманул и двор, и королеву,  заставив  всех
поверить, что долгая болезнь наконец уморила короля. Баралис  чувствовал
невольную гордость - скорее собственническую, нежели отцовскую.
   Он многого не знает о Кайлоке. Мальчик наделен силой - это ясно. Ясно
также, что пользоваться ею он не способен, - снадобья, которые дает  ему
Баралис, подавляют ее. Кайлок принимает лекарства охотно, думая, что они
помогают ему постичь тайны темного мира, - на деле же они скоро  доведут
его до безумия. Баралису это и нужно - куда легче  управлять  человеком,
который не способен ясно мыслить из-за яда, затуманившего его мозг.
   Этот яд и преграждает дорогу чарам. Чары  идут  из  двух  мест  -  из
головы и чрева, а во рту эти  два  потока  сливаются  и  обретают  силу.
Кайлок мог бы исторгнуть чары из чрева, но его воля связана и  бессильна
это осуществить. Он точно колесо, которое не может вращаться оттого, что
не смазано.
   Так и должно. Нельзя, чтобы за будущим королем  укрепилась  репутация
колдуна.
   У Баралиса была  и  другая,  более  тайная  причина  давать  снадобье
королю. Он боялся, как бы Кайлок не оказался сильнее его.  Силу  чародея
трудно измерить, однако Кайлок был зачат в судьбоносную ночь, когда  сам
рок вошел в семя Баралиса. И если  бы  даже  не  это,  чародейская  сила
всегда передается с кровью - а у Баралиса она в роду испокон веку.
   Задул резкий холодный ветер. Баралис собрал ворот плаща у шеи, борясь
и с холодом, и с  тревожными  мыслями.  Кайлок  пристрастился  к  своему
снадобью - он будет принимать его и в отсутствие Баралиса.  Беспокоиться
не о чем - это усталость сказывается, ничего больше. Нескончаемые часы в
седле вместе с ветром и  снегом  измучили  Баралиса  вконец.  Скорее  бы
перевалить через горы и войти в Брен. Интрига и честолюбивые планы - вот
насущный хлеб Баралиса, и он чахнет без них в этом долгом путешествии на
восток.
   Кайлок, убив короля, чем-то усложнил его задачу - но Баралис  никогда
не пасовал перед трудностями.

***

   Мелли ждала, сидя у подножия лестницы.  Она  знала,  что  утро  давно
миновало, - свет под дверью становился все слабее, и  скоро  его  сменит
еще более бледный свет свечи. Зима уже дошла до середины, но дни все еще
коротки.
   Она просидела так уже много часов, одолеваемая ужасом  неизвестности.
При малейшем движении наверху она настораживалась, и  руки  ее  начинали
шарить по платью, отыскивая нож. Убедившись, что нож по-прежнему там, на
месте, между ее телом и костяшками лифа, она успокаивалась. Главное - не
показывать своего страха. Но никто не шел, и Мелли невольно приходило на
ум самое худшее.
   Что означает это  промедление?  Ведь  капитан  собирался  забрать  ее
отсюда утром -  как  видно,  что-то  задержало  его  или  у  него  планы
изменились. Мелли продолжала ждать.
   В эти долгие часы, закоченев от неподвижности и холода, она думала  о
Джеке. За те недели, что они провели вместе, она  привыкла  во  всем  на
него полагаться. Она видела, как он меняется, как обретает уверенность и
в то же время отдаляется от нее. Мелли не сомневалась, что  Джек  и  без
нее не пропадет. Возможно, ему даже легче будет теперь, когда не  о  ком
беспокоиться.
   В замке повернулся ключ, и мысли Мелли сразу вернулись к  собственной
судьбе. Сердце у нее забилось и желудок заныл. Дверь  отворилась,  и  на
пороге возникли двое мужчин. Один высокий и хорошо сложенный -  капитан,
другой тощий и какой-то чудной.
   - Вот она, - сказал, не сходя с места, капитан. - Говорил же  я  вам,
что она красотка.
   - Подведите ее к  свету,  -  тонким,  ничего  не  выражающим  голосом
отозвался второй.
   Капитан негодующе фыркнул, однако спустился, больно ухватил Мелли  за
руку, втащил ее вверх по ступенькам и  вывел  мимо  своего  спутника  на
свет.
   Свет был так ярок, что Мелли прищурилась.
   Капитан, дав ей пощечину, приказал:
   - Перестань жмуриться!
   Не успела Мелли удивиться этому  странному  приказанию,  как  подошел
второй и стал тыкать в нее своим длинным тонким пальцем. Мелли отпрянула
с отвращением, увидев, какой он урод: одна сторона лица у него  обвисла,
точно под кожей не было мышц, левое веко почти целиком прикрывало  глаз,
а угол рта скалился в безжизненной усмешке.
   - Уж очень тоща, - сказал  он,  вздернув  здоровую  половину  рта.  -
Чересчур тоща.
   Капитан смотрел на него с плохо скрытой неприязнью.
   - Ничего подобного, сударь. У нее достаточно мяса на костях.
   Второй, цыкая слюной во рту, обошел Мелли кругом. Она  заметила,  что
левая рука у него висит как неживая и пальцы пригнуты  к  ладони.  Левую
ногу он приволакивал.
   Он снова ткнул Мелли пальцем здоровой руки, на этот  раз  в  щеку,  и
длинный желтый ноготь оставил ямку на коже.
   - К тому же она вовсе не так юна, как вы говорили.
   - Она совсем еще молода, Фискель, - пожал плечами капитан,  -  и  вам
это известно.
   Калека, пропустив его слова мимо ушей, раскрыл ногтем губы  Мелли,  и
ей пришлось открыть рот - ноготь до крови оцарапал нежную кожу.  Человек
провел пальцем по ее зубам и оттянул губы, чтобы видеть десны.
   Удовлетворенный, как видно, осмотром, он перешел к телу.  Мелли  всей
кожей чувствовала,  как  давит  на  ребро  нож.  Фискель  сквозь  платье
ощупывал ей грудь. Это было  уж  слишком,  и  Мелли  замахнулась,  чтобы
ударить его, но он с изумительным проворством перехватил  ее  руку  и  с
неожиданной силой опустил ее вниз. При этом  он  издал  горлом  странный
звук, и Мелли не сразу сообразила, что он смеется. Его лицо было  совсем
близко,  и  она  чувствовала  его  тошнотворно-сладкое  дыхание.   Мелли
подумалось, что, если она сумеет его отвлечь, он,  возможно,  больше  не
станет ее щупать и нож не будет найден.
   Она решила заняться собственной продажей.
   - Уверяю вас,  сударь,  я  хорошо  упитана.  У  меня  нет  ни  единой
косточки, на которой не было бы мяса,  и  незачем  тыкать  меня,  словно
недозревший сыр.
   Капитан, наблюдавший за осмотром с большим нетерпением, остался,  как
видно, доволен ее речью.
   - Я же говорил вам, Фискель, - у нее повадки благородной дамы.
   Мелли воспользовалась случаем, чтобы отойти подальше от  досмотрщика,
а он, к ее радости, вступил в разговор с капитаном, заявив:
   - Я беру ее, хотя она меня разочаровала.
   Капитан, нимало не  тронутый  этими  словами,  прислонился  к  стене,
поставив ногу на пустой пивной бочонок. Со своими нафабренными усами,  в
слегка потертых кожаных латах,  он  казался  образцом  мужской  красоты.
Фискель рядом с ним выглядел совсем убого, и Мелли видела,  что  капитан
это хорошо понимает и использует свое наружное превосходство отчасти как
угрозу, отчасти как средство что-то выторговать.
   - Боюсь, сударь, что у меня есть преимущество перед  вами,  -  сказал
он.
   - Какое преимущество?
   - Предложив вам подогретого вина, я взял  на  себя  смелость  послать
одного из моих солдат, чтобы он посмотрел ваших... как бы  это  сказать?
Словом, ваш товар. И он доложил мне, что у вас имеются еще  две  девицы,
но они не отличаются ни красотой, ни хорошими манерами.
   Капитан произнес  это  весьма  заносчиво,  но  Фискель  только  рукой
махнул.
   -  Капитан,  ваши  подлые  уловки  столь   же   напрасны,   сколь   и
предсказуемы. Эти девицы вас не касаются, а их прелесть  или  отсутствие
таковой не имеет отношения к нашему торгу. - Торговец  живым  товаром  -
теперь Мелли поняла, что он промышляет именно этим, - привык, как видно,
к перепалкам со своими клиентами. - Я, быть может, еще и не возьму у вас
эту девушку. Да, она хороша, но уже не первой молодости, и  нрав  у  нее
буйный.
   - Ей еще и восемнадцати нет, а строптивость,  если  подыскать  другое
слово и назвать ее живостью характера, даже привлекательна в женщине.  -
Капитан сохранял свою небрежную позу, и Мелли почти что пожалела  его  -
торговец, уж конечно, его перехитрит.
   - Может быть, тут, на Севере, она и считается молоденькой, - возразил
Фискель, - а на Дальнем Юге она уже  старая  дева.  С  ее  первой  крови
прошло уже несколько лет.
   Мелли невольно смутилась,  услышав,  как  мужчина  упомянул  о  столь
деликатном предмете. За всю ее жизнь мужчины ни разу не  заговаривали  с
ней об этом, и Мелли полагала, что женские секреты им неведомы.
   - Нам обоим известно, Фискель, что вы не весь свой товар продаете  на
Дальнем Юге. Насколько я слышал, вы ведете дела и поближе  -  скажем,  в
Аннисе и Брене. Для  тех  мест  девушка  достаточно  молода.  -  Капитан
говорил все более запальчиво. -  Она  красива,  происходит  из  знатного
рода, прекрасно сложена, хорошо воспитана - и не пытайтесь выставить  ее
передо мной как невзрачную старую деву.
   - Вы говорите, она девственница?
   - Ручаюсь вам.
   Фискель  издал  испорченной  стороной  своего  рта  пренебрежительный
хлюпающий звук.
   - Невелико сокровище. Сама тощая, глаза темные,  а  грудь  маленькая.
Даю вам на сотню меньше против вашей цены.
   - У нее белая кожа, синие глаза и округлые бедра.  Меньше  того,  что
назначил, не возьму.
   Мелли этот торг привел  в  негодование  -  тем  более  что  в  словах
торговца, сколь бы неприятны они ни  были,  заключалась  некоторая  доля
правды.
   - Да не стоит она трехсот золотых, - стоял на своем Фискель. - Волосы
у нее почти  что  черные,  подбородок  торчит  вперед,  и  она  чересчур
длинная. Один ее рост отпугнет половину покупателей - мужчины не  любят,
когда женщины выше их.
   Мелли казалось, что Фискель способен хаять ее хоть до конца зимы,  но
она утешалась тем, что он говорил  бы  то  же  самое  и  о  наипервейшей
красавице.
   - Двести  пятьдесят  -  последнее  слово.  -  Бравый  капитан  сдавал
позиции: ему уже нечего было противопоставить уничижительным  замечаниям
Фискеля.
   - Двести двадцать пять, и по рукам.  -  Фискель  улыбнулся  половиной
лица, в то время как другая  осталась  неподвижной,  -  довольно  жуткое
зрелище.
   Капитан подкрутил кончики усов, не скрывая своего недовольства.
   - Двести сорок.
   - Двести тридцать.
   - Идет.
   Фискель, протянув капитану свою  руку  с  длинными  ногтями,  скрепил
сделку. Но капитан лишь сделал вид, что ударил  по  ней,  не  коснувшись
ладони, и не без сожаления взгля