нул на Мелли.
   - Вы заключили выгодную сделку, Фискель.
   - Бывает и хуже, - пожал плечами торговец, расстегивая пояс, и  Мелли
на один страшный миг подумалось, что он хочет высечь ее или овладеть ею.
Но он лишь запустил пальцы в  прорезь  на  внутренней  стороне  ремня  и
достал оттуда два золотых слитка, каждый стоимостью в  пятьдесят  монет.
Фискель вручил их  капитану,  а  тот  поскреб  золото  ножом,  проверяя,
настоящее оно или  нет.  Фискель  вернул  пояс  на  место.  -  Остальное
получите, когда я проверю истинность вашего слова.
   - Какого слова?
   - Что  она  девственница.  Вы  испытали  золото,  я  должен  испытать
девушку.
   Капитан остался недоволен, но Мелли  было  на  него  наплевать  -  ее
волновало другое. Что еще за испытание придумал для  нее  торговец?  Она
вспыхнула от гнева, но заставила себя успокоиться. Быть может, оставшись
наедине с Фискелем, она сумеет пустить в дело нож.
   - Беспокоиться не о чем, капитан, - говорил между тем торговец.  -  Я
возьму ее с собой в гостиницу, посмотрю,  как  с  ней  обстоит  дело,  и
уплачу вам  что  должен.  Разумеется,  если  она  окажется  порченой,  я
потребую задаток назад, -  бросил  Фискель,  сощурив  здоровый  глаз.  -
Впрочем, в таком случае я согласен избавить вас от девушки  за  тридцать
золотых.
   Капитан неохотно согласился.
   - Я оставлю у гостиницы часового на случай, если вам вдруг  захочется
уехать среди ночи.
   - Вы слишком  добры.  -  Фискель  склонился  так  низко,  как  только
позволяло его увечье, и сказал Мелли:
   - Пойдем, девушка. Я желал бы покончить с этим делом еще до утра.

V

   В Брене темнело рано. Солнце опускалось за горы на западе, и тень  их
падала на город. А в холодные зимние ночи, такие, как теперь,  от  озера
поднимался туман, окутывая Брен ледяным покрывалом.
   Если кто и решался выйти в такую пору на холод, то лишь в поисках тех
скудных развлечений, которые город мог предложить. Брен не был  знаменит
ни искусствами, ни тонкой кухней, ни мудрыми беседами. Брен был  городом
силы, городом, знавшим цену  крепкой  армии  и  умевшим  ценить  сильных
мужчин. Ночью мужчины Брена - женщины в счет не шли - развлекались  тем,
что осушали пару мехов дешевого эля и ставили на одного из бойцов у ямы,
а если оставалось еще несколько медяков, то тратили их на шлюх.
   Шлюхи в Брене не разгуливали по улицам  и  не  толклись  у  таверн  -
погода для их легких нарядов была чересчур холодной. Своим ремеслом  они
занимались в борделях, которые помещались  поблизости  от  бойцовых  ям.
Мужчина, выиграв заклад, обыкновенно шел к женщинам  отметить  удачу,  а
тот, кто проиграл, искал у них утешения. Утешиться, впрочем, можно  было
не с одними только женщинами, хотя Брен как солдатский город  решительно
осуждал все, что почиталось недостойным мужчины.
   Но чаще уходили от гаснущих домашних очагов, лишь повинуясь холодному
зову улицы. Оборонившись от стужи с помощью  эля,  они  окружали  ямы  в
ожидании кровавого зрелища.
   Бойцовые ямы существовали в Брене задолго до постройки  стен  и  даже
прежде, чем он стал считаться городом, - с тех пор когда  он  был  всего
лишь преуспевающим сельцом. Одни говорили, что это ямы  сделали  бренцев
кровожадными, другие - что это достославное качество бренцев как  раз  и
породило ямы.
   Бренских мужчин этот вопрос мало занимал: пусть над ним  ломают  себе
голову попы да слабаки. Драка - вот главное.
   Круглые  ямы  насчитывали  около  четырех   человеческих   ростов   в
поперечнике и меньше человеческого роста в глубину.  Зрители,  собираясь
вокруг, делали ставки. Победителю по обычаю сбрасывали третью часть всех
закладов. Впрочем, этого обычая почти уже не придерживались - разве  что
боец был особенно хорош или имел  в  толпе  много  сторонников.  Правила
отличались большой простотой: из оружия допускался только короткий  нож,
а в остальном бойцы не знали ограничений. Смерть, беспамятство или сдача
одного из соперников считались победой другого.
   В былые времена стены ям оснащались длинными железными  пиками,  дабы
победитель мог насадить на них свою жертву. Так погибло множество народу
- но, хотя  победитель  всегда  получал  свою  треть,  от  пик  пришлось
отказаться за недостатком охотников. Поговаривали, что такие бои все еще
проводятся, нужно только знать где и отвалить немалые деньги.

***

   Таул поднес мех к губам и надолго припал к нему. Остаток эля он вылил
себе на голову. Зрителей собралось больше, чем в прошлую  ночь.  Рассказ
об оторванной им руке, без сомнения, успел разойтись  по  городу.  Ничто
так не манит толпу, как возможность поглядеть на увечье. Таул  ловил  на
себе оценивающие взгляды и видел обсуждающие его шепотом губы.  Он  чуял
возбуждение  толпы,  чуял,  как  жаждет  она  крови,  выпущенных  кишок,
поломанных костей. Это сборище внушало ему отвращение.
   И однако, он даст им  то,  чего  они  просят.  Он  ощупал  полотняную
повязку на  руке.  Она  затянута  крепко  и  не  соскользнет.  Он  волен
навлекать бесчестье на себя, но не вправе бесчестить орден.  Он  пытался
избавиться от колец: он выжигал мясо и втирал в рану опилки, он резал их
крест-накрест острием меча - но кольца так и не сошли. Они не давали ему
покоя, без конца напоминали о том, эмблемой чего они служили.  Он  вышел
из числа рыцарей - но кольца жгли его позором.
   Таул посмотрел на свои руки. Под ногтями осталась кровь - он не  знал
чья. Может, однорукого, может, его предшественника или того, кто был еще
раньше, а может быть, даже Бевлина. Какая разница? Кровь - достойное для
него украшение.
   Корселла подошла и села рядом. Ее грудь в глубоком  вырезе,  открытая
ночному холоду, покрылась гусиной кожей. Таул  рассеянно  провел  своими
пальцами с окровавленными ногтями по пупырчатой плоти.
   - Ты принесла мне еще эля?
   Корселла, юная издали, но немолодая вблизи, кивнула:
   - Принесла, Таул. - Она помедлила и выпалила, собравшись с духом:
   - Но ты бы пока не пил - погоди до конца боя.
   Таул в гневе ударил женщину по губам.
   - Давай сюда эль, сука!
   На глазах у нее выступили слезы, а в уголке рта показалась кровь. Она
молча подала Таулу мех. Он выпил больше, чем намеревался, для того лишь,
чтобы позлить ее. Эль не веселил его,  а  только  оглушал.  В  последнее
время Таул только на это и мог надеяться.
   По ту сторону ямы его противника, голого по  пояс,  натирали  гусиным
жиром. Парень был среднего роста,  но  мускулист,  и  его  кожа  еще  не
утратила юношеской гладкости. Красивое лицо грешило  надменностью.  Таул
немало повидал на своем веку. Первый  деревенский  силач  -  а  в  город
явился, чтобы утвердить свою славу. Толпа, которой  парень  пришелся  по
вкусу, приветствовала его восторженными криками. Гусиный жир, призванный
затруднить противнику захват,  выставлял  мощные  стати  бойца  во  всей
красе.
   Таул знал, что сейчас у зрителей на уме. Они поглядывали то на  него,
то на парня, и деньги переходили из рук в руки с волчьей быстротой.  Они
полагали, что победит молодой, но до того  золотоволосый  чужеземец  еще
покажет себя. Быть может, один из двоих, если повезет,  будет  искалечен
или убит. Таул снова хлебнул эля. Те, кто в эту ночь ставит против него,
попусту потратят свои деньги.
   Он скинул с себя кожаный камзол, и Корселла сунулась к нему с горшком
гусиного жира, но он отстранил ее. Не даст он  себя  насаливать,  словно
барашка перед насадкой на вертел.  И  рубаху  тоже  не  снимет:  незачем
показывать толпе за те же деньги рубцы, оставшиеся на груди после пыток.
Пусть раскошеливаются, если желают ими полюбоваться.
   Молодой боец соскочил в яму. Толпа разразилась рукоплесканиями,  видя
его свирепую мину и мышцы, блестящие на свету. Таулу он показался совсем
юнцом.
   Крики уличных торговцев перекрывали гул толпы:
   - Жареные каштаны! С пылу с жару! Греют руки и нутро! Их и  в  бойцов
сподручно кидать, если плохо будут драться.
   - Ячменный эль особой крепости! Полмеха всего за два серебреника! Кто
выпьет, тому бой покажется хорошим, а жена - красивой.
   - Свиные ножки прямо с огня! Берите смело - это не об заклад биться.
   Таул встал, и толпа притихла. Все взоры устремились  на  него,  и  он
прочел сожаление на лицах тех,  кто  ставил  на  другого.  Что  ж,  сами
виноваты. Он подошел к яме и спрыгнул на ее каменный  пол.  Толпа  опять
разочаровалась в нем. Его противник, которого звали  Хандрис,  выставлял
напоказ свои мускулы и чеканный профиль, а Таул просто расхаживал по яме
понурив голову, не глядя ни на зрителей, ни на похваляющегося соперника.
   Красный лоскут взвился вверх  и  упал  в  яму.  Бой  начался.  Парень
описывал круги, высматривая слабые стороны Таула. Это его первая  ошибка
- ему невдомек, что он на каждом шагу выказывает  собственные  слабости.
Таул  чувствовал  себя  ястребом,  готовым  к  броску.  Годы  учения   и
странствий - вот дар, которого никто у  него  не  отнимет.  Он  оценивал
противника, почти не сознавая этого. Парню не  по  себе  -  это  хорошо.
Однако нож он держать умеет. Руки у него крепкие, а  вот  бока  и  спина
слабоваты. Чуть повыше пояса бледное  пятно  -  старая  рана  или  шрам,
чувствительное, должно быть, место.
   Таул, стоя на месте, разрешил парню  приблизиться.  Тот  бросился  на
него с ножом, но тут же крутанулся и нанес удар пяткой.  Таул  увернулся
от ножа, но попал под пинок, который отозвался сильной болью  в  голени.
Тут  парень  совершил   вторую   ошибку,   не   воспользовавшись   своим
преимуществом. Он позволил одобрительному реву толпы заполнить свои  уши
и разум. Таул, сделав отвлекающий выпад ножом, локтем двинул Хандриса  в
челюсть.  Голова  парня  мотнулась  назад,  и  Таул  уже  не   дал   ему
выправиться. Кулак Таула врезался Хандрису в живот, а  нож  полоснул  по
руке.
   Толпа дружно ахнула при  виде  крови,  и  ставки,  несомненно,  сразу
возросли.
   Но Хандрис с молниеносной  быстротой,  свойственной  юности,  ринулся
вперед, повалив соперника и упав сам. Вслед за этим он  взмахнул  ножом,
целя Таулу в лицо. В этом заключалась его третья  ошибка  -  он  слишком
полагался на свой клинок. Таул, подняв колено, изо всех сил  двинул  его
по бедру. Нож вонзился Таулу в плечо, и яркая кровь окрасила рубаху.
   Парень, лежащий сверху, снова занес нож. То, как  он  держал  оружие,
напоминало Таулу некую тень на  стене  хижины  Бевлина.  Таул  попытался
отогнать видение, но следом явились образы  его  сестер.  Никудышный  он
человек. Он предал всех: свою семью, свой орден и Бевлина. Гнев вложил в
руку Таула меч и оградил его щитом - Таул сражался уже не с юнцом,  а  с
самой судьбой, с лживым Ларном, с собственным честолюбием, доведшим  его
до этой ямы.
   Он отшвырнул от себя парня. Тот упал неудачно, на спину, и  Таул  тут
же навалился на него. Нож Таул отбросил прочь - он напоминал ему  о  той
тени в хижине. Толпа пришла в неистовство. В  глазах  у  парня  появился
страх. Пальцы Таула сомкнулись на  его  мускулистой  шее.  Нож  Хандриса
оцарапал Таулу бок. Ни на миг не ослабляя хватки, Таул выбил его из руки
парня, орудуя локтем, как дубинкой, и ногой отшвырнул подальше.
   Свободной рукой он бил парня  раз  за  разом,  не  зная  удержу.  Ему
хотелось одного - сбросить демонов у себя со спины. Хотя они  все  равно
не дадут ему покоя. Лицо парня превратилось в кровавое месиво,  и  хруст
костей отрезвил притихшую толпу.
   Таул набрал в грудь воздуха  и,  выдыхая  его,  постарался  выпустить
вместе с ним и свою ярость. Ему было трудно с ней расставаться -  ярость
давала ему забвение и чувство, хотя и мимолетное, что он  сам  управляет
своей судьбой. Только все это обман.
   Он  поднялся  на  ноги  и  отошел  от   безжизненного   тела   юноши.
Единственным звуком, слышным  в  холодной  ночи,  было  его  собственное
дыхание, частое и неровное. Толпа ждала чего-то - Таул  не  сразу  понял
чего. Потом он заметил у стенки красный лоскут и поднял его над  головой
в знак своей победы.
   Толпа разразилась воплями. Таул не мог разобрать, превозносят его или
проклинают, и ему было все равно. Что-то твердое стукнуло его по  плечу,
потом по спине. Ему бросали монеты, серебряные и золотые. Скоро все  дно
ямы покрыл сверкающий ковер.
   Друзья юноши пришли и унесли тело. Таул  не  знал,  жив  Хандрис  или
мертв. Корселла слезла в яму и собирала монеты в мешок.  Все  это  время
Таул стоял неподвижно, зажав в руке трепещущую на ветру красную тряпку.

***

   Фискель вывел  Мелли  из  форта,  переваливаясь  с  больной  ноги  на
здоровую, точной пьяный.  Дышал  он  с  трудом,  из  груди  его  вылетал
какой-то хрип. Его запах вызывал  у  Мелли  омерзение.  Приторно-сладкие
иноземные духи плохо скрывали зловоние больного тела.
   Она была почти на голову выше Фискеля, но не питала уверенности,  что
сумеет справиться с ним. Рука у нее  все  еще  болела  от  его  железной
хватки. Мелли потерла ноющее место. Фискель  очень  силен,  несмотря  на
свой хилый вид. Но Мелли беспокоила не столько его скрытая сила, сколько
внешность. Лицо Фискеля точно жуткая  маска,  здоровый  глаз  быстрый  и
хитрый, а левый - тусклый и водянистый.  Фискель  был  страшен  в  своем
уродстве, и оно пугало Мелли больше, чем его потаенная мощь.
   Часовой открыл тяжелую деревянную  дверь,  и  Мелли  вышла  в  темную
халькусскую ночь. От ветра у нее выступили слезы, и жестокий мороз начал
кусать за щеки.
   Фискель схватил  ее  за  руку,  впившись  в  мякоть  своими  длинными
ногтями, и поволок за собой. Поначалу она ничего не видела, но скоро  ее
глаза привыкли к темноте, и она различила  невдалеке  повозку,  а  рядом
трех лошадей. Две были тяжеловозами, а  третья,  стройная  и  легкая,  -
верховой. Их сторожил человек в сером плаще.
   Фискель подвел верховую лошадь к задку повозки, постучал в деревянную
дверцу, и она отворилась. Подталкивая Мелли,  работорговец  заставил  ее
стать на подножку и влезть в фургон. Дверца за ней тут же  закрылась,  и
она очутилась в обществе еще двух женщин.
   Внутри  сильно  пахло  горьким  миндалем.  Фургон  освещала   неяркая
масляная лампа. В нем едва помещались четыре соломенных тюфяка,  лежащих
вплотную.  Пол  покрывал  узкий  исроанский  коврик,  по  стенам  стояло
несколько простых сундуков. Больше в фургоне ничего не было.
   Женщин не удивило внезапное появление Мелли. Они валялись на одном из
тюфяков, попивая что-то горячее из стаканов в медной  оплетке.  Одна  из
них, смуглая и черноволосая, знаком велела Мелли сесть. Мелли не  желала
ей подчиняться, но повозка двинулась с места, и Мелли не смогла  устоять
на ногах. Чернявая улыбнулась: говорила, дескать, садись.
   Повозка покатилась ровнее, и Мелли устроилась на тюфяке около  двери.
Чернявая кивнула светлой, и та, взяв  серебряный  сосуд,  налила  и  для
Мелли горячего прозрачного  напитка.  Мелли  держала  стакан  за  медную
ручку. Металл нагрелся, но был все-таки не столь горяч, как стекло.
   Остро, но приятно пахнущий пар проник в ноздри и в  легкие,  действуя
мягко и успокаивающе. Тряска, колючий тюфяк и боль в мускулах  сделались
вдруг вполне выносимыми. Мелли отпила глоток. Напиток обжег  ей  язык  и
огненной лавой скатился в желудок. Мелли сразу согрелась  -  тело  стало
теплым и тяжелым. К пальцам прилила  горячая  кровь,  лицо  запылало,  и
сердце забилось быстрее, стремясь угнаться за мыслью.
   Черноволосая  ободряюще   улыбнулась,   а   светлая   сделала   Мелли
предостерегающий знак.
   Мелли выпила все до дна, наслаждаясь ласкающим язык  теплом.  Повозка
внезапно остановилась, в дверь постучали, и в фургон  влез  Фискель.  Он
поманил к себе Мелли, но женщина со светлыми волосами сунулась вперед.
   - Нет, Лорра, - сказал ей Фискель. - Ты переночуешь в повозке.  Эстис
тебя постережет.
   - Значит, мне  не  удастся  как  следует  выспаться  и  поужинать?  -
надулась она.
   - Как я сказал, так и будет, - отрезал Фискель и кивнул чернявой:
   - Пошли, Алиша.
   Та отлила немного миндального пунша во фляжку, взяла вышитый  мешочек
и вышла наружу.
   Мелли снова  оказалась  на  холоде,  но  не  стала  обращать  на  это
внимания. Они находились в центре  какого-то  городка.  Сквозь  закрытые
ставни окон пробивался свет,  дым  поднимался  от  заснеженных  крыш,  и
где-то сердито лаяла, жалуясь на судьбу, одинокая собака.
   Мелли ввели в узкую дверь  таверны  под  названием  "Молочный  двор".
Фургон  уехал  куда-то.  Фискель  втолкнул  Мелли  в  тепло  таверны,  и
множество мужских глаз уставилось на нее.
   - Держи язык за зубами, - предостерег Фискель, оставляя  ее  у  двери
под присмотром Алиши. Сам, не  обращая  внимания  на  полные  отвращения
взгляды, доковылял до  стойки,  переговорил  с  хозяином  и  вручил  ему
какие-то деньги. Затем настала очередь прислужницы, которой Фискель тоже
что-то заплатил. После этого Фискель кивнул Алише, и они вместе с  Мелли
прошли в низкую дверь на задах таверны. Посетители смолкли,  глядя,  как
они идут через зал.
   Фискель сердито стукнул клюкой  и  строго  глянул  на  Мелли,  словно
упрекая ее за то, что она привлекает к себе столько внимания.
   Самочувствие Мелли было очень странным. Кровь неслась по ее  жилам  с
пугающей быстротой. Все тело стало тяжелым и горело, и какое-то  неясное
ей самой желание снедало Мелли.
   Идя между Фискелем и  Алишей,  она  поднялась  по  винтовой  лестнице
наверх. Прислужница показала им комнаты -  одну  большую  и  удобную,  с
широкой кроватью, другую  тесную,  с  двумя  узкими  койками.  Присев  в
реверансе, девушка пообещала вскоре принести еду.
   Мелли направилась было в маленькую комнату, но Фискель удержал ее.
   - Куда, красавица? - спросил он тонким  насмешливым  голосом.  -  Или
тебе так не терпится избавиться от меня? Давай  посидим  немного  -  нам
надо лучше узнать друг друга.
   Алиша уже вошла в большую комнату и уселась на кровать. Она похлопала
по перине рядом с собой, приглашая Мелли сесть рядом, но Мелли предпочла
скамью у незажженного очага. Сев на нее, она услышала тихий смех  Алиши.
Фискель улыбнулся здоровой стороной рта, показав испорченные зубы.
   - Давайте-ка сперва поедим, а делом  займемся  на  сытый  желудок.  Я
вижу, ты, бесценная моя Алиша, захватила с  собой  фляжку  наиса.  Налей
чашечку нашей новой подруге, покуда она не замерзла.

***

   Хват смотрел, как Таул вылезает из  ямы,  равнодушный  к  похвалам  и
дружеским шлепкам по спине. Какой-то состоятельный с виду человек  хотел
завязать с ним беседу, но  Таул  отпихнул  его  в  сторону.  За  рыцарем
пристально наблюдал еще один человек, показавшийся  Хвату  знакомым.  Да
это никак тот самый, кого Хват обворовал первым, войдя в город. Тот, что
носил с собой портрет золотоволосой  девушки.  Точно,  это  он  -  грудь
широкая, а головенка маленькая. Он  не  сводил  с  Таула  своих  темных,
прикрытых припухшими веками глаз.
   Рыцарь все еще сжимал в руке лоскут, символ своей победы. Хват даже с
противоположной стороны ямы, где стоял, видел, как крепко стиснут  кулак
у Таула, даже костяшки побелели.
   Хвату еще ни разу в жизни не доводилось видеть такого боя.  Таул  вел
себя словно одержимый. Глаза у него остекленели, и казалось, будто он не
понимает,  что  творит,  но  не  в  силах  остановиться.   Это   зрелище
обеспокоило не одного только Хвата. Людям словно позволили  заглянуть  в
некие запретные, потаенные глубины. Толпу будто околдовали  -  и  сделал
это человек в окровавленной рубашке, которого  Хват  прежде  звал  своим
другом.
   Хват видел, как росло возбуждение толпы во время боя. Здесь  была  не
только жажда крови - зрителей  завораживал  вид  человека,  представшего
перед ними во всей своей наготе. Первобытные страсти,  которые  принятый
порядок велит сдерживать, вышли наружу. Хват медленно  покачал  головой.
Люди никаких денег не пожалеют, чтобы увидеть этакое зверство еще раз.
   Уже и теперь в яму накидали порядочно монет. Все золото и серебро, ни
единой