х. К тому же последние  пять
лет шла война - война за  ту  же  реку,  за  которую  и  прежде  дрались
несчетное число раз. Между столь  жестоко  оспариваемыми  берегами  реки
Нестор текло уже, должно быть, больше крови, чем воды. В настоящее время
перевес был на стороне Королевств, что давало халькам причину ненавидеть
их еще пуще.
   - Может, он еще ничего и не понял. Ты ведь  сказала  всего  несколько
слов, - сказал Джек, подходя к Мелли.
   Она, с сомнением покачав головой, подала ему руку. Они стояли  рядом,
прислушиваясь к реву бури. Здесь они как в западне: уйти сейчас - значит
обречь себя на верную гибель; остается сидеть тут в надежде,  что  никто
не придет. Пока бушует буря, они в безопасности - только  полные  дураки
да влюбленные отваживаются высунуть нос на улицу в такую погоду.
   Рука Мелли покоилась в руке Джека. Он держал ее легко, не  сжимая,  и
Мелли отчасти недоставало его крепкого  пожатия.  Ей  вдруг  вспомнился,
непонятно отчего, королевский советник, лорд Баралис, и, когда ей  стала
ясна связь между прошлым и настоящим, она отняла свою руку. Все  дело  в
прикосновении - в том  прикосновении,  которое  несколько  недель  назад
вызвало в ней и восторг, и отвращение.  Ей  вспомнилась  рука  Баралиса,
бегущая вдоль  ее  спины.  Любопытные  штуки  выкидывает  порой  память,
соединяя, казалось бы, несоединимое:  двух  мужчин,  сильных  не  только
крепостью своих мышц.
   Не обидела ли она Джека, так внезапно отдернув руку? Кто  знает.  Его
нелегко разгадать. Мелли понятия не имела, что Джек о ней  думает.  Одно
она знала наверняка: он всегда готов встать грудью на ее защиту. Сила, с
которой он  недавно  оттолкнул  ее,  спасая  от  опасности,  лишний  раз
подтверждала это.
   Но что он думает о ней  -  придворной  даме,  дочери  лорда  Мейбора,
благородной девице, стоящей рядом с ним, подмастерьем пекаря?
   Джека часто мучило что-то во сне. С закрытыми глазами и блестящим  от
пота лицом он ворочался на своей подстилке, выкрикивая непонятные  Мелли
слова. Ночь, которую они провели две недели назад под покровом  хвойного
леса, была самой тяжелой из всех.
   Мелли тогда проснулась сама не зная отчего. В  ту  ночь,  что  бывало
редко, утих ветер и смягчился мороз. Мелли взглянула на  Джека  и  сразу
поняла, что его  мучит  кошмар.  Щеки  его  ввалились,  а  жилы  на  шее
напряглись. "Нет! - бормотал он, срывая с себя плащ и одеяло. - Нет!"
   Мелли села, решив подойти и разбудить его. Но не успела  она  встать,
по лесу прокатился душераздирающий вопль: "Не надо!"
   Этот крик точно изменил самую сущность ночи и  Вселенной.  Все  стало
живее, ближе - и страшнее. От мучительной  мольбы,  заключенной  в  этом
вопле, кровь застыла у Мелли в жилах - а Джек затих и погрузился в более
спокойный сон. Ей же  так  и  не  удалось  больше  уснуть.  Луна,  точно
повинуясь крику Джека, померкла, и настала тьма. Мелли  лежала  без  сна
среди неестественной ночной тишины, боясь,  что,  если  она  уснет,  мир
наутро станет другим.
   Мелли содрогнулась при этом  воспоминании  и  плотнее  запахнулась  в
плащ. Джек сидел в своем углу, обдирая мокрую кору с поленьев.  Курятник
слишком мал, чтобы разводить огонь, и дыму некуда  будет  выйти,  потому
что ставни закрыты, - но Джек не любил сидеть сложа руки.
   Мелли в десятый раз за день вытащила затычку из ставни - будто бы для
того, чтобы посмотреть, что делается на дворе.  Но  буря  надвигалась  с
востока, Мелли  же  смотрела  на  запад,  стараясь  различить  что-то  в
слепящей белизне, где исчез второй хальк.

***

   Тавалиск поднял прикрывавшую сыр салфетку и  втянул  в  себя  аромат.
Превосходно. Профаны всегда первым делом осматривают  сыр,  ища  голубые
жилки, которые должны быть четкими и в то же время тонкими. Но Тавалиску
было достаточно одного  запаха.  От  голубого  сыра  не  должно  пахнуть
приторно, как от молочницы, - нет, это король сыров, и пахнуть он должен
как король. Предпочтительно покойный.  Не  все,  к  сожалению,  способны
оценить  этот  аромат  начинающегося  распада,   идущий   от   грибницы,
пронизавшей тело сыра.
   Да, запах - это все. Резкий,  дразнящий,  беззастенчивый.  Он  должен
врываться в ноздри, как кнут ложится на спину: сначала  ему  противятся,
но потом, обвыкнув, начинают находить в нем своего рода удовольствие.
   Тавалиск, священнодействуя, как хирург, отделил  серебряным  ножичком
солидный  ломоть  сыра.  Когда  нож  взрезал  корку,  запах   стал   еще
пронзительнее - от него мутилось в голове. В  такие  минуты  архиепископ
был как никогда близок к религиозному экстазу.
   В дверь постучали.
   - Входи, Гамил! - Тавалиск научился распознавать своих секретарей  по
стуку. Нечего и говорить, что Гамил стучался противнее всех: робко  и  в
то же время нетерпеливо.
   - Добрый день, ваше преосвященство, - произнес секретарь - чуть менее
смиренно, чем обычно.
   - Какие новости на этот раз, Гамил? - спросил Тавалиск, даже не думая
отвлекаться от сыра.
   -   Очень   примечательные   новости,   ваше   преосвященство.    Без
преувеличения.
   -  Гамил,  твое  дело  -  сообщать  мне  новости.  А  мое  -  судить,
примечательны они или нет. - Тавалиск положил кусочек крошащегося сыра в
рот, смакуя изысканный вкус плесени. -  Ну  же,  Гамил,  выкладывай.  Не
дуйся, как девица, которой нечего надеть на танцы.
   - Помните рыцаря, ваше преосвященство?
   - Которого? Их так много в древних сказаниях, - забавлялся Тавалиск.
   - Вальдисского рыцаря, ваше преосвященство, Таула.
   - Ах этого! Так бы  сразу  и  говорил.  Разумеется,  помню.  Пригожий
молодец. Только вот кнута не любит, кажется. - Тавалиск отрезал  немного
сыра кошке.
   -  И  ваше  преосвященство  помнит  также,  что  мы  следили  за  его
путешествием на север?
   - Я что, по-твоему, из ума уже выжил? Я ничего не забываю, -  оскалил
зубы архиепископ, - ничего. Запомни это хорошенько, Гамил.
   - Примите мои извинения, ваше преосвященство.
   - Принять приму, - смягчился Тавалиск, - но и дерзости твоей тоже  не
забуду. - Кошка, понюхав протянутый ей сыр, шмыгнула прочь. - Продолжай,
Гамил.
   - Рыцарь, как вы и подозревали, направлялся к Бевлину.
   - Известно ли, к чему привела их встреча? - Тавалиск,  присев,  тыкал
сыр забившейся под кушетку кошке.
   - Известно, ваше преосвященство. Один из наших шпионов спешно  прибыл
в город, чтобы доложить об этом.
   - Лично? Неслыханное дело. Почему он не прислал гонца? -  Архиепископ
ухитрился словить кошку за шею и насильно впихивал сыр ей в рот.
   - Он считал эти новости настолько важными, ваше  преосвященство,  что
не решился доверить их третьему лицу.
   - А быть может, он надеялся, что его наградят?
   - Если ваше преосвященство выслушает меня, - с тенью  досады  ответил
Гамил, - то, возможно,  сочтет,  что  этот  человек  и  впрямь  заслужил
какую-то награду.
   - Да ну? Что же он мог такого сообщить?  Уж  не  поразило  ли  Тирена
молнией? А может, Кесмонт восстал из мертвых? Или  наш  рыцарь  оказался
самим Борком во плоти?
   - Нет, ваше преосвященство. Бевлин умер.
   Тавалиск отпустил кошку, с трудом распрямил свое грузное тело и молча
подошел к столу. Выбрав наилучшую из стоящих  там  крепких  настоек,  он
налил себе бокал до краев, даже не подумав  угостить  Гамила,  пропустил
хороший глоток и лишь тогда заговорил:
   - Насколько надежен сообщивший это человек?
   - Он работает на нас уже  десять  лет,  ваше  преосвященство,  -  его
преданность и опыт выше всяких похвал.
   - Как умер Бевлин?
   - Наш шпион в предутренние часы подобрался к самому дому и  увидел  в
окно, что мудрец лежит мертвый на скамье, убитый ножом в  сердце.  Шпион
затаился и стал выжидать. В комнату вошел наш рыцарь, увидел мертвеца  -
и, что называется, подвинулся.
   - Подвинулся?
   -  Спятил,  ваше  преосвященство.  Шпион  говорит,  что  рыцарь  взял
мертвеца на руки и просидел так не меньше четырех часов, качая его,  как
младенца.  Шпион  уже  собирался  уйти,  но  пришел  тот  воришка,   что
странствует вместе с рыцарем. Мальчишка поднял Таула, усадил его на стул
и прочее - но, когда юнец ненадолго вышел, рыцарь вскочил, сел на коня и
ускакал на запад. На другой день мальчик, похоронив  Бевлина  и  заперев
дом, последовал за ним - а наш человек поспешил в Рорн.
   - Кто же убил мудреца?
   - Это-то и странно, ваше  преосвященство.  Шпион  всю  ночь  наблюдал
издали за домом - и после прибытия рыцаря с мальчиком никто не входил  и
не выходил.
   - Самого убийства он не видел?
   - Увы, ваше преосвященство, - даже шпионы должны когда-нибудь спать.
   Архиепископ провел пальцем по краю бокала.  Запах  сыра,  текущий  по
комнате к открытому окну, вдруг показался ему неприятным,  и  он  накрыл
салфеткой пронизанный голубыми жилками круг.
   - Ты хочешь сказать, Гамил, что это сделал рыцарь?
   - И да, и нет, ваше преосвященство.
   - То есть?
   - Может, его рука и направила нож, но действовал он не по своей воле.
Его горе, когда он обнаружил тело, доказывает, что  он  был  всего  лишь
безгласным орудием.
   - Ларн, - тихо произнес Тавалиск, скорее для себя, чем для Гамила.  -
Не прошло и двух месяцев, как рыцарь  побывал  там.  У  старейшин  этого
острова свои далекоидущие планы, и они весьма ловко претворяют эти планы
в жизнь. - Архиепископ сложил свои пухлые губы в подобие улыбки.  -  Вот
Бевлин наконец и расплатился за свое вмешательство в их дела.
   - Ларн очень злопамятен, ваше преосвященство.
   - И тебя это  качество,  конечно  же,  восхищает.  -  Тавалиск  снова
опустился на стул. - И все-таки... мне  кажется,  эту  запоздалую  месть
раскусить не так-то просто.
   - Почему, ваше преосвященство?
   - Ларн знает слишком много для своего же блага, и все благодаря своим
проклятым оракулам - это просто  нечестно.  Мне  думается,  старый  олух
Бевлин замышлял нечто такое, что было им не по вкусу.
   - Если так, ваше преосвященство, то  рыцарь  может  знать  кое-что  о
намерениях Бевлина.
   Тавалиск медленно кивнул.
   - Мы все еще следим за ним?
   - Да, ваше преосвященство. Через день-другой  я  рассчитываю  узнать,
куда он направляется.  Наиболее  вероятным  местом  пока  представляется
Брен. Если он окажется там, наши шпионы уведомят нас о его действиях.
   - Прекрасно, Гамил. Можешь  идти.  Мне  надо  о  многом  подумать.  -
Архиепископ налил себе еще и окликнул секретаря у самых дверей:
   - Задержись ненадолго, Гамил, - я хочу  попросить  тебя  о  небольшой
услуге.
   - Слушаю, ваше преосвященство.
   - Закрой все окна и разведи мне огонь. Я продрог, несмотря на солнце.
- Тавалиск посмотрел, как секретарь складывает дрова в очаге. - Нет-нет,
Гамил. Так не пойдет. Сперва обдери  кору.  Я  знаю,  это  займет  много
времени, но, если уж ты взялся за что-то, надо делать это как следует.

***

   Баралис поднялся на взгорье одним из последних. На подъеме склон  еще
кое-как защищал от ветра, но здесь задувающий с  севера  ураган  бушевал
вовсю. Баралис рассеянно растер пальцы в  перчатках,  держащие  поводья.
Путешествие  продолжало  причинять  ему  неисчислимые  страдания.  Мороз
тишком пробирался в суставы,  лишая  их  драгоценной  гибкости.  За  все
деяния Баралиса первыми расплачивались его руки.
   И все же эта позиция на вершине холма имела свои достоинства.  Отсюда
ему открывался вид на  всю  колонну,  и  он  сразу  же  отыскал  глазами
Мейбора. Баралис ощутил во рту вкус  желчи.  Плеваться  было  не  в  его
обычае, и он проглотил горечь, обжегши  язык.  Как  он  ненавидел  этого
человека!
   Баралис обозрел  лежащую  впереди  местность.  Из-под  снега  торчали
острые верхушки скал. Спуск был более предательским, чем подъем, - тропа
круто вилась среди нагромождения камней,  и  всадники  ехали  по  ней  с
большой осторожностью.
   Время выбрано верно. Мейбор еще только на середине  спуска.  Если  он
свалится с лошади там, среди скал и обрывов, ему конец. Его толстая  шея
переломится, как деревяшка, ударившись о мерзлую землю.
   Баралис прикинул, как ехать ему самому. На  какое-то  время  он  тоже
окажется в опасности.  Ворожба,  к  которой  он  собирается  прибегнуть,
требует полной сосредоточенности, и кто-то должен в это время направлять
его коня.
   Баралис глянул вбок. Кроп сидел скрючившись на громадном боевом коне,
и низко надвинутый капюшон не столько защищал от холода, сколько  прятал
лицо. Баралис знал, как  ненавистно  его  слуге  это  путешествие.  Кроп
сторонился людей - и  неудивительно,  если  вспомнить,  как  они  с  ним
обращались. Люди боялись его, лишь будучи поодиночке или в малом  числе,
- собравшись в кучу, они принимались его травить.  В  этой  поездке  ему
тоже не давали покоя, обзывая дубиной  стоеросовой  и  уродской  мордой.
Баралис охотно сжег бы этих трусов  дотла  -  но  еще  не  пришло  время
выказывать свою силу открыто.
   Пользоваться ею скрытно - дело иное. Баралис поманил к себе Кропа,  и
тот подъехал. Повинуясь знаку Баралиса, слуга взял под уздцы  хозяйского
коня - молча, не задавая вопросов. Они ехали в самом хвосте, и никто  не
видел их, кроме вьючных лошадей.
   Убедившись, что Кроп крепко держит поводья, Баралис приступил к делу.
Отыскав глазами Мейбора, он перевел взгляд на его коня  -  великолепного
жеребца в самом расцвете сил.
   Баралис углубился в себя, и сила, столь  знакомая,  но  от  этого  не
менее дурманящая, поднялась  ему  навстречу.  Приступ  тошноты  сменился
чувством невозвратной потери - Баралис  покинул  свое  тело  и  вошел  в
жеребца.  В  ноздри  ударил  острый  запах  лошадиного   пота.   Баралис
наконец-то избавился от леденящего ветра и оказался в тепле.
   Живое, пульсирующее тепло охватывало со всех сторон. Все дышало им  -
шкура, жир, мускулы, костный мозг и сами  кости.  Действовать  следовало
быстро: тот, кто надолго задерживался в животном, подвергал себя большой
опасности.  Баралис  поспешно  пересек  брюшную  полость  со  всеми   ее
извивами, пробираясь к центру  тела.  Он  чувствовал  мощное  сокращение
легких  и  остерегался  их   всасывающей   силы.   Сердце   манило   его
завораживающим  ровным  биением:  глыба  мускулов,  оплетенная  толстыми
жилами, ужасающая своей мощью.
   Баралис вошел в ритм его сокращений, подчиняясь притокам  и  оттокам.
Навстречу бил могучий поток крови. Баралис плыл через полости и  каналы,
пока не добрался до цели. Он нащупал створку из жильной ткани,  прочной,
как старая кожа, но куда более  тонкой,  чем  шелк,  -  клапан.  Баралис
замкнул его в кольцо своей воли - и ринулся назад.
   Он вылетел из коня, словно ветка, несомая бурей. Его встретили  холод
и бледный свет - а после тьма. Он ощутил горький  осадок  колдовства  во
рту и погрузился в небытие.

***

   Мейбор ехал во главе полутораста, считая слуг,  человек  и  был,  без
ложной скромности, полностью уверен  в  их  преданности  -  всех,  кроме
двоих.
   Во всех взорах он читал почтение, и  все  проявляли  к  нему  большую
предупредительность.  Так  и  должно   -   ведь   посольство   как-никак
возглавляет  он.  Неудивительно,  что  и  его  суждения,  и  его  наряды
встречают всеобщее восхищение. Серые дорожные одежды  не  для  него.  Он
вельможа и должен выглядеть таковым во всякое время. Нельзя  знать,  кто
может встретиться им в этой белой пустыне, - надо иметь подобающий вид.
   В путешествии были, конечно, и  свои  неудобства.  Дьявольский  ветер
прямо-таки срывал волосы с головы. Мейбор не раз поутру находил выпавшие
волосы у себя на подушке. Мысль о том, что он  может  облысеть,  ужасала
его, и он стал надевать лохматую медвежью шапку.  Поначалу  ему  неловко
было показываться перед людьми в этом бабьем уборе, но потом  он  решил,
что в шапке походит на легендарного завоевателя из-за Северного Кряжа  и
это даже прибавляет ему загадочности.
   Эх, женщину бы сюда, право слово! Три недели воздержания! Кое-кто  на
его месте и до извращения бы дошел - но только не он.  Он  за  неимением
женщин предпочитал напиваться до бесчувствия каждую ночь. Но  и  за  это
приходилось расплачиваться. Голова с утра была словно  чугунная,  и  ему
стоило большого труда держаться в седле достойным образом.
   К тому же теперь они спускались по особенно  крутой  и  предательской
тропе. Мейбор терпеть не мог спусков. Лучше, когда опасности не видно, а
тут он вынужден не отрывать глаз от извивов этой головоломной дороги.
   Они находились на самом опасном отрезке и ехали гуськом, когда Мейбор
почувствовал, что его конь забеспокоился. Мейбор натянул поводья,  чтобы
унять его, - конь дрожал,  шатался,  мотал  головой  и  норовил  скинуть
всадника. Мейбор натянул поводья что было сил - конь обезумел и пустился
вскачь. Мейбор слышал под собой бешеный стук  конского  сердца.  Жеребец
несся вниз - два предыдущих всадника  шарахнулись  от  него  в  сторону.
Мейбор, охваченный страхом, старался удержаться в седле.
   Еще миг - и конь рухнул. Сила разбега выбросила Мейбора из седла,  он
пролетел по воздуху и покатился со склона, ударяясь о камни. Боль прошла
в ногу и спину. Внизу его ждал крутой обрыв.
   Мейбор понял, что это означает, и забормотал молитву, летя  к  своему
концу. Но валун, о который он  ударился,  отшвырнул  его  в  сторону,  и
Мейбор вместо обрыва попал в гущу колючих кустов.
   Голова у него шла кругом, а ногу терзала боль. Колючки впились в тело
в опасной близости от детородных  органов.  Солдаты  засуетились  вокруг
него.
   - Лорд Мейбор, как вы себя чувствуете?  -  спрашивал  какой-то  тощий
юнец.
   - Как я, по-твоему, могу себя чувствовать, скатившись  с  этой  горы,
болван? Осторожнее, недоумки, - рявкнул он двум другим,  пытавшимся  его
поднять, - я вам не куриная дужка, чтобы раздирать меня надвое!
   - У вас что-нибудь сломано, наша милость? - спросил капитан.
   - Откуда мне знать? Давайте сюда лекаря.
   Капитан замялся:
   - Лекарь ждет, когда мы доставим вашу милость в более надежное место.
   - А сам  он  боится  спуститься  сюда?  -  Мейбор  стукнул  человека,
пытавшегося освободить его ногу из куста. - Так скажите ему,  что,  если
он сей же миг не появится, я произведу над  ним  единственную  операцию,
которой владею сам, а именно охолощу его. - Мейбор  позаботился  о  том,
чтобы его последние слова прокатились по всей горе.
   Его извлекли из кустов и уложили на носилки. Двое солдат понесли  его
обратно вверх. Отряд  остановился  там  и  уже  разбивал  шатры.  Первой
поставили лекарскую палатку, куда и внесли Мейбора.
   - Ну, говори, лекарь, - есть переломы или  нет?  -  Мейбор  испытывал
сильную боль, но никому этого не показывал.
   - В этом не так-то просто разобраться, ваша милость...
   - Все вы, проклятые, одинаковы. Все бы вам темнить -  никакого  толку
от вас не добьешься!  А-а!  -  Последний  крик  сопутствовал  извлечению
большого шипа из вельможного зада. Мейбор  обернулся  как  раз  вовремя,
чтобы поймать ухмылку на лице лекаря. - Ну что, теперь все вынул?
   - Да, ваша милость.
   -  Ты  уверен,  что  не  хотел  бы  созвать  консилиум?  Твой   ответ
подозрительно прям.
   Лекарь остался нечувствителен к его ехидству.
   - Не попытаться ли вам встать, ваша милость? - Мейбор с  его  помощью
поднялся на ноги и, к изумлению своему, обнаружил, что может  ходить.  -
Так я и думал - переломов  нет,  -  сказал  лекарь.  Мейбор  хотел  было
заметить ему, что никаких таких мыслей тот не высказывал, но лекарь  уже
совал ему чашу с дурно пахнущей жидкостью. - Выпейте это, прошу вас.
   Мейбор залпом выпил лекарство. Точно сбитень,  который  готовила  его
первая жена: отдает рыбой и нет никаких пряностей. Лорд зевнул.
   - Что это за зелье?
   - Снотворное. Сейчас вы почувствуете его действие.
   Веки Мейбора отяжелели. Он доковылял до носилок и лег.
   - Неужто я так  плох,  что  меня  надо  усыплять,  точно  старика  на
смертном одре? - Глаза Мейбора закрывались помимо его  воли,  и  уже  на
грани теплого, темного забытья ему почудился ответ: