икто  не
встретился. Первое чувство, которое она испытала,  войдя  к  сыну,  было
облегчение. Все чисто, опрятно, каждый сундук  на  своем  месте,  каждая
складочка расправлена. Потом ей  пришло  в  голову,  что  такой  порядок
настораживает. Ковры выровнены, как по линейке, ни пылинки на полках, ни
горсти пепла в очаге. Слишком все аккуратно для семнадцатилетнего  юноши
- словно он здесь и не живет. Ее внимание привлек один ковер редкостного
густо-багрового цвета. Королева присела и провела пальцами по шелку.  На
руке осталось что-то, и королева, еще до того как взглянуть, уже поняла,
что это кровь. Липкая, почти высохшая - не прошло и дня, как ее пролили.
   Самым тревожным была даже не кровь, а ее присутствие в столь опрятном
покое. От этого кровь, точно красивая девица в компании старых вдов, еще
больше поражала глаз.
   На  следующий  день  королева  встретила  Кайлока  на   конюшне.   Он
осведомился о ее здоровье, а потом спросил:  "Как  вам  понравились  мои
комнаты, матушка?" В его тоне слышалась насмешка. Не  дожидаясь  ответа,
он улыбнулся и пошел прочь.
   Она всегда чувствовала неловкость в его присутствии. Он так не  похож
ни на нее, ни на короля, и не только внешне, хотя он настолько же темен,
насколько они  белокуры.  У  него  и  характер  совсем  иной.  Он  такой
скрытный, так погружен в себя. Даже ребенком он предпочитал одиночество,
отказываясь играть с другими детьми.  Баралис  -  вот  его  единственный
друг.
   Кайлок подошел к матери с иронической улыбкой на губах.
   - Добрый вечер,  матушка.  -  Его  тихий  вкрадчивый  голос  напомнил
королеве кого-то еще, но она не могла разобрать кого.
   - И тебе добрый вечер, Кайлок.
   Сын смотрел на нее, и она не знала, что бы еще сказать.
   - Что это у вас? - указал он на бутылочку у нее в руке.
   - Лекарство для твоего отца.
   - Вот как. И  вы  полагаете,  оно  поможет?  Королеву  покоробил  его
небрежный тон.
   - Его приготовил лорд Баралис.
   - Что ж, в таком случае оно как-нибудь да  подействует.  Королева  не
совсем поняла, что сын хотел этим сказать.
   Напрасно она обмолвилась,  что  лекарство  от  Баралиса.  Сын  всегда
действовал на нее подобным  образом:  она  или  молчала  как  рыба,  или
говорила то, что не следует. Не успела она подобрать ответ, как  он  уже
ушел.
   Хотелось бы ей никогда не быть королевой - мало радости принес ей  ее
сан. А в последнее время она была еще и королем - во всем, кроме  имени.
Бросить бы все это, увезти больного мужа в их замок на севере  и  зажить
мирной, спокойной жизнью. Но что-то удерживало ее. Не только гордость  -
что-то восставало в ней при мысли о том, что ее сын станет королем.
   Она  никогда  не  любила  его  истинной  материнской   любовью.   Она
вспоминала  день,  когда  он  родился  и  его  положили  ей  на  руки  -
бледненького, тихого, пахнущего гвоздикой. В ее груди тогда не  возникло
тепла, не шевельнулось никакого чувства.  Повитуха,  понимающе  покивав,
сказала, что любовь придет со временем. И она в каком-то смысле пришла -
королева любила сына с ревнивым пылом, но нежности к нему не питала.
   О годах своего бесплодия королева вспоминала  с  тоской.  Неугасающая
жажда иметь  дитя,  постоянные  разочарования,  беспрестанные  унижения.
Десять долгих лет она пробыла замужем за королем, прежде чем зачала.
   Первые годы король нежно ободрял и  успокаивал  ее.  "Ничего,  любовь
моя, - говорил он при каждых очередных  месячных.  -  Время  терпит.  Ты
молода и создана для материнства -  это  боги  велят  нам  ждать.  Время
ведомо только им". Он улыбался, жал ей руку  и  звал  в  постель,  чтобы
попытаться снова.
   Но государственные соображения брали свое, и король со  все  растущим
нетерпением ждал сына - наследника, столь необходимого для  устойчивости
и будущего страны. До его ушей доходили  перешептывания:  "Государь  без
наследника - повод к войне... Ваш священный долг - подарить  королевству
наследника... Королева бесплодна. Этот брак следует расторгнуть... Нужна
другая королева, способная рожать..."
   Король нежно любил ее и не хотел даже слышать о разлуке. Но  ядовитые
речи придворных делали  свое  дело.  Королева  едва  ли  могла  упрекать
шептунов, они были правы - страна нуждалась в наследнике.
   Ей  отчаянно  хотелось  забеременеть.  Она  перепробовала   все,   от
обжигающих  припарок  до  тайных  обрядов,  но  тщетно.  Разумеется,  не
заходило и речи о том, что бесплодным может быть сам король. Даже  мысль
об этом представлялась кощунственной. Король - символ жизни,  обновления
и продолжения рода. Сама королева гнала от себя эту изменническую мысль,
виня себя одну.
   Король ни разу не заговаривал с ней о расторжении брака, хотя имел на
это законное право в случае бесплодия королевы. Вместо этого он  ложился
в постель с другими женщинами, надеясь зачать ребенка, а после узаконить
его. Он старался держать это в тайне, но об этом шептались  и  слуги,  и
придворные. Королева содрогалась  при  воспоминании  о  своем  тогдашнем
позоре. Наверное, ни  одной  королеве  за  всю  историю  не  приходилось
подвергаться подобному унижению: каждый день являться при дворе как ни в
чем не бывало, сохраняя величие и сдержанность,  в  то  время  как  твой
супруг спит с кем попало!
   Как ни странно, ни одна из этих женщин так  и  не  родила  ему  сына.
Родилось несколько девочек, никому не надобных в Харвелле,  где  правили
только мужчины. Король отослал этих женщин с дочками прочь, не  заботясь
более об их судьбе.
   В конце концов он отказался от своих попыток дать жизнь сыну,  и  оба
они смирились с тем, что так и останутся бездетными.
   И вот тут-то, в одну студеную зиму около восемнадцати  лет  назад,  у
королевы вдруг прекратились месячные. Она  не  смела  надеяться:  десять
предшествующих лет служили верным доказательством ее бесплодия.  Но  вот
прошел второй месяц и третий чрево ее вздулось,  и  груди  набухли.  Она
зачала ребенка! Король и весь двор ликовали.  В  ее  честь  устраивались
парады, танцы и пиры, и в свой срок она родила сына.
   Королева отсчитала девять месяцев назад со дня его  рождения.  Кайлок
был зачат в середине зимы, и королева не могла припомнить, чтобы  король
посещал ее в это время. Полной уверенности она, конечно, не  испытывала,
и ей помнился один случай, когда она охмелела  до  того,  что  вся  ночь
выпала у нее  из  памяти.  Проснувшись  наутро,  она  испытала  знакомое
ощущение прошедшего ночью любовного акта. Муж, должно быть, овладел  ею,
когда она лежала пьяная. Мысль об этом беспокоила ее.
   Королева прикусила палец, и боль  вернула  ее  к  реальности.  Вот  и
хорошо. В прошлом слишком много неразрешенных  вопросов,  слишком  много
горя, слишком много потерь.
   Она поспешно двинулась дальше под высокими сводами коридора, торопясь
испытать новое лекарство.
 
Глава 7 
 
   Таул нырнул в темный переулок. Здесь между высокими домами даже среди
бела дня стоял почти полный мрак - нависшие  крыши  не  пропускали  свет
вниз. Таул шел к человеку, который, по  словам  Меган,  мог  без  лишних
расспросов найти для него корабль. У Таула не было денег,  чтобы  нанять
судно, а от скудных сбережений Меган осталось всего  несколько  медяков,
но он решил сперва поговорить с тем человеком и  выяснить,  возможен  ли
этот план, а уж потом изыскивать нужную сумму.
   Как все места,  пользующиеся  дурной  репутацией,  квартал  продажных
женщин в  Рорне  делился  на  две  части:  хорошую  и  плохую.  Хорошими
считались  улицы,  где  шлюхи  и  зазывалы  свободно  занимались   своим
ремеслом, где карманники шныряли среди толп народа, - о таких  говорили:
"Здесь вам не Шарлет".
   Шарлет состоял не только из  улицы  под  этим  названием  -  это  был
маленький квартал  в  пределах  большого  квартала.  Здесь  не  было  ни
полуодетых девок, ни жизнерадостных карманников ни преисполненных надежд
мошенников - никого, кто дорожил своей жизнью.  Шарлет  существовал  для
тех, кто ею не дорожил, кто,  измученный  тяжким  недугом  или  нечистой
совестью, не заботился о том, доживет ли до завтра.
   Не только зараженный воздух и непролазная грязь отпугивали  людей  от
Шарлета. В самой его атмосфере чувствовалось зло - здесь пахло разбоем и
смертью.
   Именно сюда и направлялся Таул. По пути он  замечал,  как  постепенно
менялось все вокруг:  на  улицах  становилось  меньше  народу,  и  крысы
шныряли среди нечистот, не дожидаясь сумерек.
   Пробираясь между кучами грязи, Таул вспоминал  историю,  рассказанную
ему в таверне стариком. Он содрогался, думая о несчастных  оракулах,  на
всю жизнь привязанных к камню. Таул знал, что такое быть связанным, - он
еще не забыл ощущение впившейся в тело веревки. Что же это за правители,
поступающие столь бесчеловечно? Таул горько сожалел о том, что нуждается
в их услугах.
   Отправиться на Ларн за советом - значит негласно согласиться  с  тем,
что там происходит, в то время как рыцарю Вальдиса следовало бы бороться
за освобождение оракулов из плена. Первейший  завет  рыцаря  -  помогать
ближним. Вот уже  четыреста  лет  орден  стремится  облегчить  страдания
человечества. Величайшим его триумфом стала кампания против  рабства  на
востоке. Благодаря усилиям ордена такие города, как Марльс  и  Рорн,  не
ввозят больше рабов с дальнего юга. Рыцари  и  посейчас  несут  дозор  в
восточных гаванях, проверяя каждое торговое судно.
   Таул, приподняв рукав, взглянул на свои кольца. Несколько  зим  назад
он надеялся получить третье - и последнее -  кольцо.  Ради  этого  Тирен
направил  его  к  Бевлину.  Чтобы  получить  последнее  кольцо  и  стать
полноправным рыцарем, новичку полагалось отправиться в странствие  и  не
возвращаться, покуда он "не приобретет заслуги перед Богом".
   Первое кольцо дается за атлетическое совершенство, второе - за успехи
в науке, третье - за подвиг. Трудно судить о том, что считается заслугой
в глазах Бога; многие рыцари проводили годы в  напрасных  стремлениях  к
славной, но недостижимой цели. Большинство  избирало  себе  какую-нибудь
благородную  миссию.  В  год  второго  посвящения  Таула  двое   рыцарей
отправились на северо-запад, чтобы стать посредниками в  споре  за  реку
Нестор; несколько других отплыли вниз по Силбуру  на  борьбу  с  речными
пиратами, а друзья Таула уехали на далекий юг искать пропавшие сокровища
- Таул не знал, что сталось с ними.
   Рыцари, считавшие, что свершили нечто достойное, являлись  в  Вальдис
на суд. Четверо судей выслушивали отчет рыцаря. Опираясь на  их  мнение,
глава ордена Тирен либо жаловал рыцаря третьим кольцом, либо отсылал его
начать все сначала. Великий позор для рыцаря - явиться  на  суд  и  быть
признанным  недостойным.  Чтобы  избежать  такого  унижения,  многие  не
показывались в Вальдисе долгие годы. Иные так и не вернулись.
   Таул не мог даже предположить, когда сможет явиться на  суд.  Задача,
поставленная перед ним, почти невыполнима, но, не решив ее, он не сможет
предстать перед орденом. Ему казалось, что прошло уже много  лет  с  тех
пор, как Тирен послал его в путь. Он  до  сих  пор  помнил  слова  главы
рыцарей: "Ступай к мудрецу Бевлину, что живет  на  севере.  Я  верю:  ты
выполнишь то, о чем он просит". Таул переживал тогда трудное время. Лишь
знание, что он еще нужен кому-то, да еще - что  греха  таить  -  призрак
грядущей славы удерживали его в жизни.
   Действительность сильно отличается от  мечты.  Все  дальнейшие  годы,
кроме  последнего,  Таул  провел  в  бесплодных  поисках:  он  ездил  по
Обитаемым Землям и  повсюду  расспрашивал  о  мальчике,  который  чем-то
отличался бы от других.
   Ему  рассказывали  о  шестипалых  мальчиках,  желтоглазых  мальчиках,
мальчиках, снедаемых безумием.  Таул  перевидал  несчетное  число  таких
мальчиков, но каждый раз что-то подсказывало ему, что перед ним не  тот,
кого он ищет.
   Наконец он прибыл в Рорн,  совсем  пав  духом  и  считая  свою  затею
безнадежной. На беду, он явился с расспросами куда не  следовало  и  был
схвачен властями. Принадлежать к рыцарям Вальдиса стало опасно -  рыцари
больше не пользовались любовью. Что бы  ни  стряслось  в  том  или  ином
городе, вину неизменно возлагали на них -  и  неурожай  в  Ланхольте,  и
убытки рорнских купцов. Таул тяжело вздохнул. Он вдоволь наслушался, как
рыцари наживают деньги, какие суровые требования предъявляют к религии и
как рвутся к власти. Если рыцари пали так низко, то в этом  должен  быть
повинен их глава, а Таул не желал слушать ничего такого о Тирене.
   Таул был многим обязан главе  ордена.  Тот  был  добр  к  нему.  Лишь
благодаря Тирену Таул сумел вступить в орден  -  он,  простой  парень  с
болот, не имеющий богатой родни, которая платила  бы  за  его  обучение.
Тирен  помог  Таулу  в  худшее  время  его  жизни.  Когда  все  казалось
бессмысленным и вина непосильным бременем отягощала душу,  Тирен  послал
его к Бевлину, и жизнь Таула обрела смысл.
   Шарканье чьих-то ног вернуло Таула к настоящему. За ним  кто-то  шел.
Таул  украдкой   нащупал   нож   -   холодная   смертоносная   гладкость
подействовала успокаивающе. За неделю он значительно окреп и  готов  был
сразиться в случае необходимости.
   Он  спокойно  продолжал  путь,  стараясь  не  ускорять   шаг,   иначе
преследователь поймет, что Таул знает о нем.  Шаги  позади  звучали  еле
слышно - его тень, должно быть, обута в тряпичные башмаки.  Таул  угрюмо
усмехнулся. Небольшое удовольствие  ходить  по  этим  улицам  на  тонких
матерчатых подметках.
   Ему пришлось сбавить ход - он был не  вполне  уверен,  что  правильно
следует указаниям Меган. Переулок вроде тот самый, но она говорила,  что
слева от него отходит другой,  а  этот  идет  прямо  вперед  без  всяких
ответвлений. По коже у Таула пробежали мурашки. Затем легкое  дуновение,
блеск стали - и преследователь кинулся на него.
   Таул обернулся, одним изящным движением обнажив свой длинный  нож.  У
противника была кривая сабля. Таул видел такие и прежде и  знал,  что  в
умелых руках это  оружие  смертоносно.  Враг  замахнулся,  заставив  его
отступить. Новый неистовый взмах - и новый скачок назад. Перед следующим
ударом Таул,  улучив  момент,  полоснул  противника  по  руке  и  вызвал
обильное кровотечение. Нападающий на один лишь роковой миг отвлекся -  в
следующее мгновение нож Таула пронзил ему грудь.
   Это был чистый удар - Таул не любил тех, кто затягивал бой, без нужды
нанося противнику заведомо  мучительные  раны.  Убитый  упал,  обливаясь
кровью, и его кривая сабля звякнула о камень.
   Таула слегка пошатывало. Давно не приходилось ему сражаться с оружием
в руках. Никакого восторга от своей победы он не  испытывал  -  он  лишь
сделал то, что следовало сделать.
   Он осмотрел  саблю.  Она  сильно  затупилась  -  ее  хозяин  явно  не
зарабатывал себе на хлеб убийством. Вор, должно быть, к тому же дошедший
до крайности. Таул поднял клинок, подивившись его тяжести. Сабля  станет
пригляднее, если наточить ее и отполировать. Возможно, он сумеет продать
ее и тем выручить какие-то деньги на проезд. Таул заткнул саблю за пояс,
позаботившись, чтобы она не бросалась в глаза.
   Теперь предстояло найти нужный переулок. Таул решил пройти  до  конца
тот, по которому  шел,  но  с  раздражением  увидел  впереди  тупик.  Он
повернул назад - и тут кто-то огрел его по  голове.  Таул  схватился  за
нож, но повторный сокрушительный удар погрузил его во тьму.
 
*** 
 
   Джек медленно оправлялся от своей гнилой горячки и мог уже ходить  по
шалашу, не испытывая головокружения.
   Выздоровлению, безусловно, способствовали многочисленные  снадобья  и
мази Фалька, а еще более, по мнению  Джека,  великолепная  еда,  которой
кормил его Фальк. Каждый  день  подавалось  либо  жаркое,  либо  жареный
кролик, либо репа в густой мясной подливе.  Джек  всю  жизнь  провел  на
кухне замка, но такой вкусноты  никогда  не  едал.  На  долю  пекарского
ученика обычно оставалась только жидкая кашица -  ну  и  вдоволь  хлеба,
конечно.
   Джек чувствовал себя  почти  виноватым  за  то,  что  получает  такое
удовольствие от еды. Он ведь пустился в далекий путь, чтобы найти родных
своей матери - на поиски приключений, во всяком случае, - а сам сидит  в
этой теплой берлоге и уплетает за обе щеки.
   Каждый день Фальк приносил свежую провизию и принимался  за  стряпню:
резал лук и морковь, обдирал кроликов, молол  специи.  Он  явно  находил
радость в своих простых трудах, и Джек восхищался им. Джек и сам  прежде
испытывал  подобное  удовлетворение  от  своей  работы  в  замке,  но  с
возрастом мечты и стремление к лучшей доле отняли у него это чувство.
   Ему не нравилось сидеть  сложа  руки,  и  он  предлагал  Фальку  свою
помощь.
   - Нет, - отвечал тот. - Мне приятно  работать  с  дарами  природы,  и
стряпать я люблю. Я беру лишь столько, сколько мне нужно, и ничто у меня
не пропадает даром. Кости от жаркого пойдут в завтрашний  суп,  яблочную
кожуру я высушу.
   Джек, не зная, что на это сказать, предложил испечь хлеб.
   - Ты еще слаб, мальчик. С этим  придется  подождать.  Притом  у  меня
только эта печурка - какая из нее пекарня?
   - Я мог бы напечь лепешек, - просительно сказал Джек - ему  и  правда
недоставало хлеба.
   - Хорошо. Джек, я вижу, тебе непременно хочется как-то  отблагодарить
меня, и я поступил бы нехорошо, если б не позволил тебе этого.  -  Фальк
умел сказать так, что Джек не находил слов в ответ.
   В следующий раз Фальк принес муку и яйца, а Джек принялся  замешивать
лепешки. За этим занятием он осознал, что  его  прежняя  жизнь  осталась
позади. Хлеб ему, возможно, придется печь еще не раз, но прошлого уже не
вернешь. Быть может, он и поступит в  подмастерья  к  пекарю  где-нибудь
далеко на востоке - но Джек больше не питал уверенности, что  ему  этого
хочется.
   Он знал, что скоро настанет пора опять отправляться  в  путь,  -  ему
хорошо у Фалька, но надо и честь знать. Будущее тревожило Джека: Баралис
преследует его, денег ни гроша, и идти некуда. Между тем скоро  придется
решать: забыть ли ему о случае с хлебами, избрав спокойную жизнь пекаря,
или повернуть свою жизнь по-иному и самому стать другим.
   Размышляя об этом, Джек замесил негустое тесто, подлив  туда  пива  и
воды, посолил и оставил ненадолго - только чтобы дать  влаге  впитаться:
если тесто перестоится, пивные дрожжи заставят его взойти. А за  излишне
пышные лепешки мастер Фраллит и побить мог.
   Фальк как раз вернулся из очередной таинственной  вылазки.  Джек  все
хотел спросить его, куда он ходит, но  никак  не  мог  подобрать  нужных
слов.
   - Да ты, никак, и правда пекарь, - сказал Фальк, увидев тесто.
   - Какой там пекарь - так, подмастерье.
   - Слова! Титулы! Умеешь печь - значит пекарь. И снова Джек  не  нашел
ни слова в ответ.
   Он смазал сковородку свиным салом. Сало зашипело -  значит  сковорода
достаточно раскалилась.  В  последний  раз  размешав  тесто,  Джек  стал
выливать его кружочками на сковороду. Громкое  шипение  вскоре  затихло,
дым рассеялся, и восхитительный аромат лепешек поплыл по шалашу. Не имея
деревянной  лопаточки,  чтобы  их  переворачивать,  Джек  воспользовался
старым кухонным ножом Фалька.
   Фальк, поначалу наблюдавший за работой Джека с некоторым  недоверием,
начал все больше интересоваться ею.
   - Ну, Джек, я побежден, - заявил он, когда  тот  поставил  перед  ним
полное блюдо горячих благоухающих лепешек.
   Когда  они,  наевшись  вдосталь,  отдыхали  у  теплой  печки,   Фальк
предложил вдруг:
   - Расскажи мне о себе.
   Огонь приугас, и ветер затих, словно в ожидании ответа. Время уходило
незаметно - и впоследствии Джек не смог бы сказать, сколько длилось  его
молчание.
   - Мне неизвестно, кто я такой. Всего несколько дней  назад  я  думал,
что знаю это, но теперь все переменилось. - Джек подождал, не скажет  ли
чего Фальк, но тот молчал, и как раз его молчание придало Джеку смелости
продолжать. Этому человеку он мог довериться. - Около  не