. Квейн знал,  чего  им  надобно,  с
самого начала - возможно, с той минуты, когда впервые увидел Таула. Джек
выпил второй стакан рому. Брага - просто лампадное масло по сравнению  с
этим золотистым напитком. Таул перегнулся через стол:
   - Да, мы хотим попасть на Ларн как можно скорее.
   Капитан потер щеки и перевел взгляд с Джека на Таула.
   - Стало быть, дело срочное?
   - Будущее Севера зависит от этого, - сказал Таул.
   Джек подумал и добавил:
   - И жизнь прекрасной женщины. - Таул с недоумением посмотрел на него,
но Джек знал, что сказал это не напрасно.  Капитан  Квейн  не  похож  на
человека, которого так уж заботят судьбы Севера.
   - Прекрасной женщины, говоришь?
   - Самой прекрасной на свете. Глаза у нее как вечернее  небо,  кожа  -
как шелк, а волосы... волосы темные и ароматные, как  черное  дерево.  -
Говоря  это,  Джек  смотрел  только  на  капитана,  избегая  встретиться
взглядом с Таулом.
   Квейн  поднес  бутылку  с  ромом  к  свету,   нашел   ее   содержимое
недостаточным и достал из шкафчика другую, закупоренную  и  запечатанную
воском. Потом взял с полки свечу и  стал  разогревать  ею  воск.  Поймав
озадаченный взгляд Джека, он сказал:
   - Я знаю, парень, о чем ты думаешь.  Сломать  печать  рукой  было  бы
быстрее. Но тогда я лишился бы самого большого удовольствия во всем этом
деле.
   - Предвкушения?
   - Ты мне нравишься,  Джек,  -  улыбнулся  ему  капитан.  -  Ты  умный
парнишка.
   И он бросил на Джека пристальный взгляд,  словно  стараясь  вспомнить
имя знакомого с виду человека - только, похоже, он  уже  знал  это  имя.
Мотнув головой, капитан стер с горлышка  расплавленный  воск  и  вытащил
пробку. Потом махнул Джеку с Таулом, предлагая допить то, что осталось в
стаканах, и  налил  им  по  новой  порции,  которую  они  в  молчании  и
прикончили. Дав рому впитаться в язык, капитан сказал:
   - Ради женщины с  глазами  как  вечернее  небо  стоит  отправиться  в
плавание. Мое судно  поднимало  якорь  для  куда  менее  стоящих  вещей.
Мужчины  выходят  в  море  по  разным  причинам:   ради   золота,   ради
приключений, убегая от прошлого или надеясь обрести новое будущее. А вот
я это делаю по одной-единственной причине: потому что люблю это дело.  -
Взор Квейна устремился куда-то далеко, за пределы каюты. -  Я  выхожу  в
море, потому что оно меняет цвет каждый день,  а  ветер  то  хлещет,  то
ластится к тебе. Выхожу, потому что во мне больше соли, чем крови, и моя
душа никогда не сходит вместе  со  мной  на  берег.  -  Взгляд  капитана
вернулся в каюту и остановился на Джеке. - Я пойду  на  Ларн,  приятель.
Ради прекрасной женщины, из любви к морю и  еще  потому,  что  моряк  не
может знать места как следует, пока не побывает там трижды.
   Сердце Джека громко стучало. Капитан говорил с  таким  чувством,  что
нельзя было не проникнуться его словами. Джек чувствовал зов  моря,  тот
самый, о котором говорил Квейн,  хотя  на  корабле  оказался  впервые  в
жизни. Он поспешно допил свой ром. Чудеса, да и только.
   - Когда мы отплываем? - спросил Таул.
   - А когда надо?
   - Завтра, как рассветет.
   - Завтра на рассвете не будет прилива, парень, - улыбнулся капитан. -
Нынче вечером или никогда.
   Джек с Таулом переглянулись - на это они и не надеялись.
   - Не знаю, как вас благодарить, капитан, - сказал Таул.
   - У меня на этот счет найдется пара мыслишек, -  заверил  капитан.  -
Начнем с того, что в трюме у меня полно шелка, и мы не тронемся с места,
пока не разгрузим его. Потом надо  будет  запасти  провизии  -  и,  само
собой, рому. Поскольку вас на этот раз двое, мне не  придется  оставлять
кока на берегу, но лишние руки ему не помешают.
   - А как же Хват? - спросил Джек у Таула.
   - Он останется здесь. Ларн - не место для ребенка. У нас  сейчас  нет
денег, чтобы заплатить вам,  капитан,  но,  я  полагаю,  наш  юный  друг
наберет достаточно к нашему возвращению. А если не наберет, я отдам  вам
все, что у нас есть, двух наших лошадей и вексель в придачу.
   - Значит, Старик на этот раз не расщедрился? - Таул покачал  головой.
- Вот и хорошо. Так оно мне больше по вкусу. Не то чтобы я  имел  что-то
против Старика, нет. Просто мне спокойнее, когда руль в  моих  руках,  а
кошелек - в твоих. - Капитан открыл дверь. - Что будет  у  тебя,  тем  и
расплатишься. Ты человек слова, Таул, и не  захочешь  оставить  ребят  с
пустыми карманами.
   - Попробовал бы я - они бы меня под килем протащили.
   Таул и Джек, поочередно пожав руку капитану, вышли  на  палубу  -  им
предстояло потрудиться не на шутку.

***

   Тавалиск гонял лягушек. Его повар мастер Буньон недавно явился к нему
с вопросом - от которой из них оторвать ножки. Тавалиск тут же  выпустил
лягушек  на  пол  и  устроил  бега,  пообещав   съесть   проигравшую   в
лимонно-чесночном соусе.
   Ни одна из двух соперниц не желала состязаться -  это  так  разозлило
архиепископа, что он уже хотел раздавить  самую  сонную  ногой,  но  тут
вошел Гамил.
   - Ты понимаешь что-нибудь в лягушках, Гамил?
   - Лягушка есть бесхвостое  земноводное,  ваше  преосвященство.  -  Со
своего  места  у  двери  Гамил  еще  не  видел  упомянутых   тварей.   -
Отличительная черта - длинные задние ноги. Водятся эти животные в  сырых
местах или у воды.
   Шмяк!
   - Угу, - сказал архиепископ. - Их также очень легко раздавить.  -  Он
поманил секретаря к себе, и они вместе оглядели останки  лягушки.  -  Ты
совершенно прав, Гамил, - хвоста у нее нет.
   Внезапная  гибель  товарки  по  несчастью  заставила  вторую  лягушку
пересмотреть свое поведение - она проскакала по полу, миновав и  Гамила,
и мастера Буньона, и укрылась под столом архиепископа.
   - А ну-ка встань! - сказал Тавалиск секретарю, нырнувшему под стол за
беглянкой. - Я хочу видеть хотя бы каплю  достоинства  в  тех,  кто  мне
служит. - Тавалиск понимал,  что  Гамил  хотел  ему  угодить,  но  любил
держать секретаря в состоянии растерянности, чтобы тот не забывался. - А
ты чего стоишь? - гаркнул он на повара. - Соскреби раздавленную тварь  с
пола и приготовь мне.
   - Так ведь ножки пропали, ваше преосвященство.
   - Ну так взбей ее с яйцами. Запеки в пирог. Делай с ней  что  хочешь,
но подай мне ее сей же час.
   Как только за  мастером  Буньоном  закрылась  дверь,  Гамил  метнулся
вперед.
   - Нужно действовать, ваше преосвященство.
   - Что там еще стряслось, Гамил? - простонал Тавалиск. - Рыцари  взяли
Марльс? Или Кайлок стал именовать себя богом?
   - Нет, ваше преосвященство. Рыцарь вернулся в Рорн и, судя по  всему,
собирается отплыть на Ларн.
   Шлеп-шлеп, послышалось из-под стола.
   - Интересно. Когда он прибыл?
   - Его заметили ночью в портовой таверне. Мальчишка карманник все  еще
с ним, но есть и третий - какой-то юноша. Утром они вместе отправились в
гавань - и как нарочно судно "Чудаки-рыбаки"  только  что  вернулось  из
Марльса. - Гамилу было явно не по себе - лоб  его  блестел  от  пота,  и
секретарь промокал его рукавом. - Надо помешать им  отплыть  из  города,
ваше преосвященство.
   - Чего ради, Гамил?  Какое  нам  дело  до  богом  проклятого  острова
Ларна?
   - Но  рыцарь  разыскивается  за  убийство  герцога  Бренского.  И  за
убийство Катерины. Он закоренелый злодей.
   - Не я ведь его разыскиваю. Это Баралис жаждет насадить его голову на
кол. - Тавалиск снял левый  башмак  с  подошвой,  запачканной  о  дохлую
лягушку. - Не лучше ли просто понаблюдать за ним, как обычно?
   - Но вы обязаны что-то  предпринять,  ваше  преосвященство.  Ведь  вы
избранник.
   Что это, лесть? Положительно Гамил ведет себя сегодня как-то странно.
   - Чего ты, собственно, от меня хочешь, Гамил?
   - Пошлите стражу взять рыцаря и его нового спутника,  подвергните  их
пыткам и убейте.
   - К чему такая спешка?
   - Но вы же сами все время говорите, ваше преосвященство,  что  рыцарь
должен сыграть какую-то роль в северных событиях.  Что,  если  его  роль
вступит в противоречие с вашей? Он может лишить вас грядущей славы.
   - Гамил, такой человек, как я, все равно прославится рано или поздно.
- Тавалиск пошевелил пухлыми пальцами ноги. - Слава -  моя  стихия.  Она
омывает меня подобно солнечным лучам. Никто не отнимет ее у меня - кроме
смерти, конечно. В таком случае я обрету посмертную славу.
   - Непременно обретете, ваше преосвященство.
   Тавалиск сердито глянул на секретаря - тот стоял, потупив взор.
   Шлеп-шлеп, прыгала под столом лягушка.
   - Где они остановились? - с тяжким  вздохом  спросил  архиепископ.  -
Допросить их в самом деле не помешает.
   - В "Розе и короне", ваше преосвященство.
   - Отлично. Я пошлю людей завтра с утра пораньше. Перед  рассветом  их
легче будет взять.
   - А не лучше ли схватить их сегодня, ваше преосвященство?
   Рвение Гамила начинало вызывать у Тавалиска подозрения.
   - Нет надобности. Если корабль только что пришел из  Марльса,  то  до
утра, уж конечно, не отплывет. - Он протянул Гамилу свой башмак.  -  Раз
уж ты раздавил эту проклятую лягушку, будь добр, отчисти эту грязь. И на
весь остаток дня ты будешь нужен мне во дворце. Поможешь  разобраться  с
бумагами его святейшества.
   - Но у меня много неотложных дел, ваше преосвященство.
   Пухлые губы Тавалиска сморщились, точно сушеное яблоко.
   - Ты останешься здесь - и больше я не желаю говорить об этом.

***

   С причала  отдали  последний  швартовый  канат,  а  Карвер  с  другим
матросом разворачивали паруса. Уже смеркалось. Скоро Рорн  станет  белым
пятном, мерцающим над волнами. Белым пятнышком на горизонте, похожим  на
молодой месяц. Что-то случится до того, как Таул  увидит  его  снова?  И
увидит ли?
   Если и есть на земле ад, то это Ларн, а дьявол всегда  охраняет  свое
достояние.
   Таул уже теперь чувствовал остров, лежащий там, в восточных водах,  и
поджидающий их.
   Джек  спрашивал  у  Файлера,  почему  Карвер  дразнит   его,   Джека,
бледно-зеленым. Из-за морской болезни, пояснил Файлер: все новички,  как
правило, страдают ею. Таул с улыбкой отвел взгляд. Джеку  есть  от  чего
зеленеть и помимо морской  болезни.  Он  плывет  на  Ларн,  не  имея  ни
малейшего понятия, что должен там делать. Таулу куда проще,  чем  Джеку.
Ему нужно всего лишь обеспечить высадку на остров,  расчищать  дорогу  и
отражать жрецов, в то время как Джек... Таулу не хотелось даже думать  о
том, что предстоит Джеку. Как может один человек разрушить  храм?  Такая
задача способна сокрушить любой дух и помутить любой разум. А Джек стоит
себе на палубе и болтает с матросами, будто у него нет никаких забот.
   Таул отправился на нос. Придется  ему,  как  видно,  беспокоиться  за
двоих.
   Хват так и не показался. Возможно, оно и к лучшему: он стал бы топать
ногами и требовать, чтобы его взяли с собой. И Таул был бы вынужден  ему
отказать. Зная, что Хват остался в Рорне, Таул  будет  спать  спокойнее.
Если с ними что-то  случится  на  Ларне,  то  хотя  бы  мальчуган  будет
благополучно существовать в том месте, которое зовет своей родиной.
   Хвату нечего делать на Ларне - Таул и Джек  должны  управиться  сами.
Таул желал бы даже  отправиться  туда  в  одиночку.  Он  заслужил  право
уничтожить этот остров. Ларн загубил его жизнь, ларнские  жрецы  сделали
его убийцей - пора им расплатиться за это.
   "Чудаки-рыбаки" начали качаться и поскрипывать, и паруса  наполнились
ветром. Корабль отправился в путь.
   Таул спустился вниз,  не  желая  испытывать  свое  сухопутное  нутро.
Закрывая за собой люк, он встретился  глазами  с  Джеком  и  понял,  что
заблуждался. Напрасно он корил Джека за беззаботность: в глазах у  юноши
был страх.

XIX

   Хват с легкостью обрел прежние рорнские привычки: он  кивал  знакомым
карманникам, старался держаться подальше от  сводников,  таскал  горячие
пироги  у  неповоротливых  разносчиков  и  постоянно  следил,   нет   ли
поблизости людей Старика.
   Вот она, настоящая жизнь! Вот город, где можно  хорошо  устроиться  и
запросто заработать себе на жизнь. Да что там заработать - столько денег
огрести, что корабль загрузить в пору. С  тех  пор  как  Джек  с  Таулом
четыре дня назад отплыли в синюю даль, ему больше и делать нечего, кроме
как обогащаться.
   Он не злился на то, что они уплыли без него - это, в конце концов, их
дело, - но попрощаться они, во всяком случае, могли бы.  Так,  несколько
слов: бывай, мол, Хват, скоро увидимся. Через  неделю,  через  месяц,  в
будущей жизни. Что-то в этом роде. Чтобы ему не приходилось  придумывать
эти слова самому.
   То, что придумывать он горазд, значения не  имеет.  Таул  должен  был
посвятить его в свои намерения  с  самого  начала.  Это  свинство  с  их
стороны - взять и снятся вот так среди ночи. Любой  другой  посчитал  бы
это смертельным оскорблением. Любой другой просто забыл бы даже думать о
них.
   Любой другой, но не он. Задетый до глубины души, он все  же  выполнит
свой долг перед ними. Хотя ни  один  из  этих  неблагодарных  предателей
этого не заслуживает.
   Он ведь знает, что им понадобятся деньги, когда они  вернутся.  Такой
большой и  красивый  корабль,  как  "Чудаки-рыбаки",  наверняка  и  цену
заломит большую, а у Таула, насколько Хвату известно, нет  при  себе  ни
гроша - стало быть, рыцарь пообещал расплатиться по возвращении в  порт.
Это Хват сразу смекнул.
   Смекнул он также, что Таул в этом  отношении  рассчитывает  на  него.
Нашел себе казначея. Да, избаловал их Хват, что и говорить!
   Если бы не третья вещь, о которой Хват догадался, он махнул бы на все
рукой и стал снова работать на своего старого приятеля Скорого - если бы
нашел его, конечно. Скорый умеет затаиться как никто. Но теперь об  этом
не могло быть и речи. Джек и Таул окажутся в опасности в тот самый  миг,
как высадятся в Рорне. Их  ищут  люди  архиепископа.  Вооруженный  отряд
нагрянул в "Розу и корону" еще до  зари.  Счастье,  что  "Чудаки-рыбаки"
вместе с Джеком и Таулом ушли часов семь тому назад, - иначе  сидеть  бы
обоим в темнице.
   Потому-то Хват и оставался им верен. Надо же кому-то предупредить  их
о происках архиепископа, прежде чем они сойдут с корабля.  Хват  грустно
покачал головой. Ведь эти двое не умеют так ловко уворачиваться от людей
с ножами, как он.
   Дойдя до перекрестка, Хват выбрал  более  интересную  дорогу:  темный
зловонный переулок, мощенный склизким булыжником. Он уже довольно  долго
гулял по городу и с  большой  пользой  для  себя  провел  самое  горячее
рыночное время - от восхода до двух часов  дня.  До  второй  же  горячей
поры, между восемью  вечера  и  полуночью,  когда  все  отправляются  по
девкам, оставалось еще несколько часов. Можно от нечего делать побродить
просто так и навестить старые охотничьи угодья.
   Почему-то они показались ему не столь привлекательными,  как  раньше.
Места, конечно, темные, и возможностей  представляется  не  меньше,  чем
будущему епископу, но он почему-то ожидал большего.
   Немного разочарованный, Хват решил вернуться на рынок, но в этот  миг
что-то темное и пахнущее фигами опустилось ему на голову.
   - Убивают! - завопил он во всю мочь. - Насилуют! На помощь!
   Но его подняли на воздух, плотно обмотали  голову  мешком  и  унесли,
вопящего, прочь.

***

   Баралис волновался. Ночью он намеревался сделать то, чего никогда еще
не делал. Нечто столь непредсказуемое и требующее такой затраты сил, что
могло принести ему существенный вред.
   Он был у себя. Уже смеркалось, но Кроп развел буйный  огонь  и  зажег
столько свечей, что было светло как днем. Новорожденный теленок лежал  в
медной ванне у ног Баралиса. Едва живой,  он  еще  жалобно  мычал,  зовя
мать. Кроп купил его утром прямо в  родильном  пузыре,  но  теленок  уже
терял тот особый глянец, что свойственен только новорожденным существам.
   Рождение обладает особой властью. Это знали пастухи  Великих  Равнин,
знал наставник  Баралиса  в  Ганатте,  и  Баралис,  сидя  на  расстоянии
вытянутой руки от существа, сделавшего свой  первый  вдох  всего  девять
часов назад, тоже познал это.
   Чрево - это не просто ткани, мускулы  и  кровь.  Это  преграда  между
двумя мирами. По одну сторону - жизнь, бурная и порочная.  По  другую  -
начало существования, чистое, уязвимое, благостное. И когда эти  стороны
встречаются - отходят воды и мускулы, точно мощный пресс, изгоняют  плод
наружу, - рождается сила, и она передается новорожденному.
   Ее питает тайная мощь яичников и кровь последа - ничто не имеет такой
магической ценности, как жизнь, только что извлеченная из чрева.
   Во время своего пребывания на Великих  Равнинах  Баралис  видел,  как
пастухи использовали новорожденного младенца для  приготовления  лакуса.
Для этого дела потребовались усилия шестерых мудрецов. Баралис и  теперь
помнил страшную мощь обратного удара, чувствовал на коже палящий  жар  и
чуял запах горелого мяса - руки  двоих  из  шести  обуглились  тогда  до
локтя. Он содрогнулся при одной мысли об этом. Позже  мудрецы,  упившись
хлебным вином и валериановым корнем, говорили, что обряд прошел  удачно.
Что такое потерянные руки по сравнению с ценностью лакуса? Пусть мудрецы
остались калеками - охотников  племени  нужно  излечивать  любой  ценой.
Баралис провел пальцем по  губам  -  сам  он  никогда  бы  не  осмелился
ворожить с новорожденным младенцем.
   Кроп приготовил и принес ему чашу, нож и порошок. Баралис сел на свой
стул с высокой спинкой и стал смотреть, как слуга готовит детеныша.
   С долгами плохо спится в одной постели - особенно когда  ты  задолжал
Ларну. У жрецов этого острова счет короткий, и платы они требуют сполна.
   Именно это он  и  сделает  ночью:  расплатится  с  ними  сполна.  Они
поделились с ним своими секретами - теперь он  должен  потрудиться  ради
них. Пекарского ученика  надо  остановить.  Он  плывет  на  Ларн,  чтобы
уничтожить храм: если он  добьется  успеха,  то  недолгое  время  спустя
заявится обратно в Брен. Ларн, конечно,  ценный  козырь  в  войне  -  он
снабжает их сведениями, идущими  прямо  с  небес.  Но  не  это  главное.
Баралис мог бы покорить Север и без  помощи  оракулов.  Нынче  ночью  он
печется не только о возврате долга, но и о себе самом.
   Джек - единственный, кто может  всерьез  помешать  его  планам.  Этот
юноша отмечен древним пророчеством,  и  власть  его  превосходит  всякое
воображение. Сперва он обратил время вспять, а прошлым  летом  уничтожил
целый форт, пустив волну по всем Обитаемым Землям. Его нужно истребить -
Баралис знал это так же твердо, как ребенок знает, что небо голубое.
   Однако ночью небо к юго-западу от Ларна будет отнюдь не голубым.  Оно
будет чернее преисподней.
   Баралис наклонился и вонзил в дрожащего теленка нож.  Кровь  брызнула
на лицо и камзол. Теленок закричал как ребенок. Кроп стоял рядом,  держа
нагретую на огне миску. Баралис прикусил язык -  сильно,  чтобы  извлечь
кровь  из  глубины  тканей.  Сделав   это,   он   противопоставил   себя
материальному миру. Тело отпустило его. Вылетев наружу, он встретился  с
душой зарезанного  теленка  -  она  ударила  его  словно  копьем,  и  он
содрогнулся.
   Душой теленок еще не отделился от матери, но  сила,  присущая  только
ему, была громадна. Она несла  Баралиса  вверх.  Сперва  он  растерялся,
ошеломленный и опьяненный огромностью этой освобожденной его ножом силы.
Но его воля, как всегда, приняла вызов, формируя и  направляя  стихийную
мощь. Баралис точно Бог лепил ее по образу и подобию своему.
   Стихия уже не вмещалась в комнате. Баралис перестал подниматься вверх
и устремился наружу. Он заполнил собой  весь  дворец,  весь  Брен,  весь
Север. В этот раз он был не слабым соединением частиц,  но  смертоносным
вихрем. Он несся вдоль побережья на юг, и там, где он  пролетал,  прилив
обращался вспять.

***

   - Вы говорили, капитан, - сказал Джек, - что идете на Ларн  в  третий
раз?
   Капитан бросил на него острый взгляд. Они плыли  уже  четыре  дня,  и
Джеку казалось, что капитан при каждой их встрече  изучает  его,