Джулия ДЖОНС 
    КНИГА СЛОВ 1-3
    
    УЧЕНИК ПЕКАРЯ 
    ИЗМЕНА
    ЧАРОДЕЙ И ДУРАК
        

    Джулия ДЖОНС 
    КНИГА СЛОВ I 
    УЧЕНИК ПЕКАРЯ 
 
Перевод с английского Н.И. Виленской 
 
 
 
 
 
ONLINE БИБЛИОТЕКА 
 
 
http://www.bestlibrary.ru 
 
Анонс 
 
   Двадцать лет назад, падая с неба, разбилась надвое звезда - и был  то
знак, что зачаты в единый миг двое детей, которым суждено изменить  мир.
Двое,  чьи  судьбы  связаны  невидимой   нитью.   Двое,   коим   суждено
противостоять друг другу...
   Один из них - с рождения обреченный  Тьме  "кровавый  принц"  Кайлок,
отцеубийца и безумец, плетущий черные сети преступления...
   Другой - юный ученик пекаря Джек, на челе которого лежит печать Воина
Света - предначертание высокого и тяжкого жребия героя...
   Рано ли, поздно ли - но Кайлок и Джек сойдутся в последнем бою!..
 
   Посвящаю эту книгу с любовью памяти моего отца Уильяма Джонса.
   Приношу  благодарность  Бетси  Митчелл,  Уэйну  Д.   Чангу   и   всем
сотрудникам "Уорнер Аспект Букс".
 
ПРОЛОГ 
 
   - Дело сделано, хозяин. - У  Луска  осталось  лишь  мгновение,  чтобы
заметить, как сверкнул длинный нож, и лишь доля мгновения, чтобы понять,
что это означает.
   Баралис вскрыл тело Луска одним мощным, но изящным  ударом,  распоров
своего слугу от горла до паха. Когда тело с глухим стуком упало на  пол,
он содрогнулся и поднес руку к лицу,  ощутив  что-то  мокрое  и  липкое:
кровь Луска. Повинуясь внезапному порыву, Баралис сунул палец  в  рот  и
лизнул. Этот вкус был ему знаком: медный, солоноватый и еще теплый.
   Отвернувшись  от  безжизненного  тела,  Баралис  заметил,  что  кровь
брызнула  и  на  одежду,  образовав  на  сером  правильную  алую   дугу.
Полумесяц. Баралис улыбнулся. Это добрый знак: полумесяц знаменует собой
начало, новые рождения, новые возможности - то, что должно осуществиться
этой ночью.
   Теперь следовало позаботиться о некоторых мелочах.  Во-первых,  нужно
переодеться - нельзя же идти на свидание с  возлюбленной  в  запятнанной
кровью одежде - и, конечно, не мешало бы избавиться от трупа.  Луск  был
верным слугой, однако водился за ним грешок - слишком он  любил  трепать
языком. Но ни одному выпивохе, любителю эля и пьяных откровений не  дано
поставить под угрозу терпеливо взлелеянные планы Баралиса.
   Уложив труп на вытертый коврик, Баралис ощутил знакомую режущую  боль
в руках. Недавно он принял болеутоляющее, чтобы не оплошать с ножом,  но
лекарство быстро перестало действовать, как всегда в последнее время,  а
принять большую дозу Баралис не хотел, опасаясь, что это может  помешать
ему.
   Он снова взмахнул ножом, восхищаясь остротой лезвия и тем, как он, не
профессионал в подобных делах, ловко им орудует. Потом завернул то,  что
прежде было лицом  Луска,  в  полотняную  тряпицу,  сразу  пропитавшуюся
кровью. Вот что по-настоящему неприятно. Баралис не любил кровопролития,
но при необходимости шел на это. Он пересек комнату и бросил  сверток  в
огонь.
   Вдалеке начали бить куранты. Баралис насчитал восемь  ударов  -  пора
было помыться и  сменить  одежду.  Останки  Луска  уберет  отсюда  утром
великан-недоумок Кроп. Уж этот-то ничего никому не расскажет.
   Менее часа спустя Баралис тихо вышел из своих покоев.  Чтобы  достичь
цели, ему следовало подняться вверх, но пока  что  он  направился  вниз.
Главное - никому не попасться на глаза: ни чересчур рьяному  стражу,  ни
праздношатающемуся придворному.
   Баралис спустился в полуподвальный этаж. Обычно он не  брал  с  собой
свечу, но теперь  прихватил:  этой  ночью  лучше  не  допускать  никаких
случайностей и не искушать судьбу.
   Сырость пронизывала суставы его пальцев, и рука дрожала, но боль была
в этом повинна лишь отчасти. Свеча колебалась,  и  горячий  жидкий  воск
стекал на кожу. Внезапная судорога скрючила  пальцы  -  и  свеча  упала,
погаснув, и оставила Баралиса в темноте. Он выругался свистящим  шепотом
- не было времени вновь зажигать огонь, да  и  руку  ломило  невыносимо.
Нельзя мешкать и возиться с огнивом - придется идти дальше в темноте.
   Он ощупью добрался до дальней стены и стал водить  по  ней  пальцами,
словно насекомое усиками. Найдя знакомую шероховатость, он слегка  нажал
на нее и отступил в сторону.  Стена  повернулась,  и  Баралис  прошел  в
брешь. Там он проделал те же  манипуляции,  и  стена  встала  на  место.
Теперь можно подниматься наверх.
   Баралис улыбнулся. Все шло как  задумано.  Отсутствие  света  -  беда
небольшая. Ну, побродит он немного в потемках - это ничтожная малость по
сравнению с тем, что ему предстоит.
   Дорогу он находил с поразительной легкостью. Не видя  ни  дверей,  ни
лестниц, он чувствовал их приближение и знал, куда следует свернуть.  Он
любил это  темное  подбрюшье  замка.  Были  те,  кто  подозревал  о  его
существовании, но немногие знали, как проникнуть сюда. А воспользоваться
тайным ходом только для того, чтобы застать пышную камеристку на горшке,
и вовсе никому не взбрело  бы  в  голову.  Баралис  же  с  помощью  сети
подземных  коридоров  мог  пробраться  и  к  худородным,  и  к  знатным.
Худородными тоже не следует пренебрегать. Самые ценные свои сведения  он
добывал  порой,  подслушав  случайную  беседу  молочницы   с   подручным
ключника: кто против кого злоумышляет, кто с кем спит и у кого  завелось
больше золота, чем нужно для его блага.
   Но этой ночью ему до худородных дела нет: этой ночью он  проникнет  в
святая святых замка - в опочивальню королевы.
   Он шел вверх, потирая руки, чтобы согреть  их.  Он  волновался  -  но
только дурак на  его  месте  сохранял  бы  спокойствие.  Ему  предстояло
впервые войти в спальню королевы. Много часов он провел  в  наблюдениях,
усваивая привычки королевы, следя за ее женской жизнью, записывая каждую
мелочь, каждый штрих. В последнее время эти наблюдения стало  скрашивать
предвкушение.
   Баралис заглянул в щелку, чтобы  удостовериться,  спит  ли  королева.
Она, полностью одетая, лежала на кровати  с  закрытыми  глазами.  Трепет
пробежал по телу Баралиса. Итак, королева выпила приправленное им  вино:
Луск исправно сделал свое дело. С превеликой осторожностью Баралис вошел
в комнату, решив  оставить  проем  в  стене  открытым  на  случай,  если
придется поспешно уходить. Потом пробрался к двери спальни и  закрыл  ее
на засов. Никто, кроме него, не войдет сюда этой ночью.
   Он подошел к кровати. Королева,  столь  гордая  и  надменная  обычно,
казалась теперь чрезвычайно уязвимой, и не только казалась, но  и  была.
Баралис потряс ее за  руку  -  сперва  слегка,  потом  сильнее;  она  не
шевельнулась. Он взглянул на штоф с вином - тот был пуст,  золотая  чаша
тоже. Баралис озабоченно наморщил лоб. Неужто королева одна выпила целый
штоф? Ей, должно быть, помогла  одна  из  ее  фрейлин.  Это  не  слишком
встревожило Баралиса: девица проспит ночь  необычайно  крепко  и  наутро
проснется с немного тяжелой головой, только и  всего.  Однако  это  было
упущением, а упущений он не любил. Надо будет утром проверить, все ли  в
порядке.
   Несколько минут он отстраненно взирал на королеву. Сон ей к лицу.  Он
разглаживает ее чело и смягчает надменно стиснутый  рот.  Насмотревшись,
Баралис подсунул под королеву руки, перевернул ее на  живот  и  принялся
расшнуровывать платье. На это требовалось  время  -  руки  его  утратили
гибкость, а шнуровка была хитрая.
   Наконец он справился и опять перевернул спящую на спину.  Он  раскрыл
лиф платья спереди, обнажив бледные полукружия грудей. В последние  годы
он почти не позволял себе плотских удовольствий, и это зрелище  невольно
возбудило  его.  Поэты  и  менестрели  не  уставали  воспевать   красоту
королевы, но Баралис всегда  оставался  к  ней  равнодушен  -  до  этого
мгновения. Вся ирония в том, что королева должна была  лишиться  чувств,
чтобы стать для него желанной. Хмыкнув, Баралис задрал ей юбки, развязал
и снял панталоны, раздвинув ноги.
   Ляжки у нее были мягкие и гладкие, чуть  холодноватые,  возможно,  но
этого следовало ожидать -  проявляется  побочное  действие  снотворного.
Баралису не было неприятным ощущение холодности кожи. Он  с  облегчением
отметил, что достаточно возбужден.  Он  опасался,  что  этого  может  не
произойти: все-таки королева не в его вкусе. В тех редких случаях, когда
ему приходила охота, он предпочитал совсем  юных.  Пусть  у  нее  мягкие
ляжки, ее невинность осталась в далеком прошлом, и обилие голубых  жилок
под кожей изобличает ее возраст. И все  же  она  хороша  -  ноги  у  нее
длинные и стройные, а округлые бедра способны соблазнить любого мужчину.
Тело  у  нее  в  отличие  от  большинства  ее  ровесниц  не   подпорчено
деторождением. Груди остались полными, а  живот  плоским,  точно  камень
алтаря. Баралис спустил с себя штаны и приступил к делу.
   Он был уверен, что королева сейчас способна к зачатию: он  достаточно
долго шпионил  за  ней,  чтобы  знать,  когда  у  нее  бывают  месячные.
Некоторые мужчины, как слышал Баралис,  способны  чувствовать,  в  какой
фазе находится женщина, по одному лишь ее присутствию:  они  ощущают  ее
приливы и  отливы  как  нечто  осязаемое.  Но  столь  высокое  искусство
Баралису было недоступно, и приходилось полагаться на более прозаические
методы.
   Молодые парни обычно стремились узнать,  когда  лучше  иметь  дело  с
девчонкой, чтобы она не забеременела: он один интересовался у знахарки в
своей деревне,  какое  время  следует  считать  наилучшим  для  зачатия.
Знахарка,  хотя  и  чуяла  недоброе  -  это  читалось  на   ее   старом,
изборожденном заботами лице, - все же дала ему нужные объяснения:  не  в
ее привычках было расспрашивать зачем да почему.
   Баралис отсчитал четырнадцать дней с начала месячных королевы,  чтобы
осуществить задуманное. Но это пустяки -  он  долгие  годы  ждал  своего
часа. Он многое свершил в прошлом, ради этой ночи - и от нее зависит то,
что он свершит в будущем. Он  изучал  пророчества,  звезды,  философские
труды: этой ночью исполняется  срок.  Эта  ночь  положит  начало  многим
переменам и предрешит его собственную судьбу. В эту  ночь  звезды  сияют
для него.
   Он сосредоточил все внимание  на  том,  чем  занимался.  Поначалу  он
волновался, но королева лежала спокойно, и его движения обрели силу.  Он
узнал учащенный бег желания и удивился  тому,  что  и  в  этот  раз  все
происходит как  обычно.  Его  обуяло  неистовство,  и  мощь  его  напора
достигла вершины. Он не ожидал наслаждения и был удивлен,  испытав  его.
Настал миг наивысшего блаженства - и семя Баралиса хлынуло в королеву.
   Когда он освободился, из ее лона показалась струйка крови и  медленно
стекла по внутренней стороне бедра. Возможно, он был немного груб - ну и
пусть. Во второй раз за этот вечер Баралис поднес окровавленные пальцы к
своим губам. Кровь королевы, как он и ожидал, на вкус была иной:  слаще,
изысканнее. Он торопливо стер кровь  с  ее  бедра,  сдвинул  ей  ноги  и
опустил юбки.
   Прежде чем вернуть на место лиф, он провел рукой по округлости  левой
груди - столь белой и совершенной. И, поддавшись  порыву,  свирепо  сжал
ее, стиснув нежную плоть между пальцами. Потом старательно выровнял тело
на постели и даже подложил под голову мягкую подушку.
   Теперь пришла пора уйти и выждать время. Позже он вернется и закончит
свое дело. Дверь он оставил запертой: он не хотел, чтобы кто-то  нарушал
покой королевы в его отсутствие.
   Бевлин смотрел в высокое ясное небо, обводя взором мириады звезд:  он
знал, что этой ночью в мире  творится  что-то  неладное.  Какой-то  груз
давил на его старые кости и вызывал  брожение  в  старых  кишках.  Кишки
всегда дают ему знать, когда в мире неладно, - это так же верно, как то,
что весной расцветают цветы, хотя и не столь прекрасно.
   Он смотрел в небо битый час и уже  начал  приписывать  свое  кишечное
расстройство жирной утке, которую съел  недавно,  когда  это  случилось.
Одна из звезд на северном небосклоне вдруг  ярко  вспыхнула  -  и  кишки
Бевлина заурчали еще пуще, когда эта вспышка озарила небо. И лишь  когда
звезда устремилась вниз, Бевлин понял,  что  это  только  часть  звезды,
метеор, несущийся к земле со скоростью  света.  Вот  метеор  врезался  в
атмосферу, но не сгорел, а  разделился  надвое,  вызвав  облако  искр  и
пламени. Когда свет немного померк, Бевлин увидел не один, а  два  огня:
они мчались по небу, оставляя за собой звездную пыль. Один из них  горел
белым пламенем, другой - красным, как кровь.
   Одинокая слеза скатилась по щеке Бевлина: поистине  он  слишком  стар
для того, что ему предстоит.
   За все те годы, что он провел изучая звезды и сидя над книгами, он не
встретил ни единого намека, ни одного пророчества касательно того,  чему
только что стал свидетелем. Даже теперь, когда  оба  метеора  неслись  к
дальнему горизонту, чтобы угаснуть навеки,  он  едва  верил  собственным
глазам. Он вернулся в дом, уверенный в том, что больше ничего не увидит.
   В  каком-то  смысле  ему  полегчало.  Он  так  долго  ждал  небесного
знамения,  что  теперь,  когда  оно  свершилось,  тугая  пружина  внутри
ослабла.  Бевлин  не  знал,  что  это  означает  и  что  теперь  следует
предпринять. Он знал одно: кишки ему не соврали, и жареная утка  тут  ни
при чем - оно и к лучшему, ибо  ничто  не  вызывает  у  человека  такого
голода, как небесное знамение. Бевлин весело засмеялся,  направляясь  на
кухню, но, когда он туда добрался, его смех стал несколько истерическим.
   Кухня служила Бевлину также и кабинетом: огромный  дубовый  стол  был
завален книгами, свитками и манускриптами. Отрезав  себе  щедрую  порцию
утки и обильно смазав ее застывшим жиром, Бевлин устроился среди подушек
на старой каменной скамье и облегчил свои кишки, с шумом выпустив из них
воздух. Настало время браться за работу.
   Баралис вернулся к себе, и его встретил приятный  запах  поджаренного
мяса. Он не сразу сообразил, откуда этот запах идет. На  углях  в  очаге
лежал обгорелый сверток, который Баралис недавно бросил туда.
   - Слишком  поджаристо  на  мой  вкус,  -  сказал  он,  посмеиваясь  и
наслаждаясь звуком собственного голоса. - Клянусь Борком, и  голоден  же
я! Кроп! - вскричал он,  просунув  голову  в  дверь.  -  Кроп,  недоумок
ленивый, принеси мне поесть и выпить!
   Вскоре  на  пороге  появился  Кроп,   громадный   и   широченный,   с
непропорционально маленькой головой. Вид у него был и глупый, и  грозный
одновременно.
   - Вы звали, мой господин? - спросил он неожиданно мягким голосом.
   - А кто же тебя мог еще звать, дурак, - сам Борк, что ли?
   Кроп глядел, как ему и полагалось, тупо, но он не  слишком  боялся  -
знал, что хозяин в хорошем настроении.
   - Уже поздно, Кроп, но я голоден. Принеси-ка  мне  мяса  с  кровью  и
хорошего красного вина - только не ту дрянь, что ты притащил вчера. Если
эти скоты на кухне попытаются всучить тебе что поплоше,  скажи  им,  что
они будут иметь дело со мной.
   Кроп зловеще кивнул и удалился.
   Баралис знал, что Кроп не любит поручений, которые требуют разговоров
с людьми. Кроп  был  неловок  и  застенчив,  что,  по  мнению  Баралиса,
представляло  большую  ценность  для  слуги.  Вот  Луск   был   чересчур
разговорчив, за что и поплатился. Баралис посмотрел туда, где  слева  от
двери лежали бренные останки Луска, завернутые в потертый  коврик.  Кроп
даже не заметил, что там что-то лежит, - а если и заметил, то никогда не
упомянет об этом. Он точно послушный пес - предан хозяину  и  не  задает
вопросов. Баралис улыбнулся, представив себе, как Кроп заявится на кухню
в такую пору: кухонная челядь просто обомлеет.
   Вскоре Кроп возвратился с кувшином вина и куском  мяса,  из  которого
розовый сок стекал на блюдо. Баралис отпустил слугу и налил себе густого
хмельного напитка. Подержал чашу против света,  любуясь  темно-багровыми
переливами, и поднес к губам. Вино было теплым, сладким,  и  благоухало,
как кровь.
   События этой ночи вызвали у Баралиса острый голод.  Он  отрезал  себе
толстый ломоть нежного мяса - при  этом  нож  соскользнул,  порезав  ему
большой палец. Баралис  машинально  сунул  палец  в  рот  и  пососал.  И
вздрогнул - в памяти мелькнул какой-то старый  стих,  где  говорилось  о
вкусе крови. Баралис  попытался  вспомнить  его,  но  не  смог  и  пожал
плечами. Сейчас он поест, а после вздремнет, чтобы  скоротать  несколько
ночных часов.
   Перед самым рассветом Баралис вновь  пробрался  в  спальню  королевы.
Теперь следовало быть особенно осторожным - часть  замковой  челяди  уже
поднялась: на кухне пекли хлеб, в хлеву доили коров, разжигали  огонь  в
очагах. Но Баралис не слишком беспокоился: заключительный этап его  дела
много времени не займет.
   Он немного встревожился,  увидев  королеву  в  том  же  положении,  в
котором ее оставил, но тут же убедился, что дышит она  ровно.  Память  о
недавнем соитии играла в его чреслах,  и  он  испытал  побуждение  снова
овладеть ею, но расчет возобладал над желанием, и Баралис заставил  себя
заняться тем, чем должно.
   Он опасался прибегать к обыску чрева. Он проделал это только  раз,  и
память об этом преследовала его по сей день. Он был самонадеянным  юнцом
и думал, что превзошел все на свете, далеко опередив своих  сверстников.
На него возлагались большие надежды - и разве он  не  оправдал  их?  Его
обуревала жажда познания и обретения нового. Да, он был  гордецом  -  но
разве гордость не отличала всех великих людей? Все прочитанное он тут же
стремился воплотить в жизнь. Он был смышленее всех соучеников и  начинал
перерастать наставников. Он несся вперед со скоростью атакующего вепря -
учителя гордились им, а приятели ему завидовали.
   Однажды,  когда  ему  исполнилось  тринадцать  зим,  он   откопал   в
библиотеке  старую,  заплесневелую  рукопись.  Трясущимися  от  волнения
руками он развернул ветхий пергамент и поначалу был немного разочарован:
там содержались обычные наставления:  как  зажечь  огонь  и  как  лечить
простуду. Но в конце имелись указания, как производить обыск чрева, дабы
определить, беременна женщина или нет.
   Баралис прочел эти  строки  с  жадностью.  Его  учителя  ни  разу  не
упоминали об этой процедуре - возможно, они и сами не умели ее делать, а
то и вовсе не  знали  о  ней.  Загоревшись  овладеть  новым  искусством,
неведомым даже учителям, Баралис спрятал свиток в рукаве и унес домой.
   Через несколько дней он решил попробовать то, чему  научился,  -  вот
только на ком? Деревенские женщины не позволят ему к  ним  прикоснуться.
Оставалась мать - а она-то, по его убеждению, точно не  была  беременна.
Однако, не имея другого выбора, он все  же  решился  использовать  ее  в
качестве подопытного кролика.
   Ранним утром он прокрался в спальню родителей, убедившись,  что  отец
уже ушел в поле. Он стыдился того, что отец его - простой крестьянин, но
утешал себя, что мать более высокого  происхождения:  она  была  дочерью
торговца солью. Баралис  всей  душой  любил  свою  мать  и  гордился  ее
родовитостью. В деревне ее уважали, и старейшины советовались с  ней  во
всем - от сбора урожая до брачных дел.
   Войдя в комнату, он разбудил ее и хотел уйти, но она подозвала его  к
себе:
   - Поди сюда, Барси, чего тебе надобно? - Она протерла глаза  и  нежно
улыбнулась своему баловню.
   - Я хотел попробовать одну новую штуку, -  виновато  пробормотал  он.
Мать приняла вину за робость.
   - А ты разве не можешь попробовать, когда я не сплю, милый? - Ее лицо
выражало любовь и доверие. Баралиса вдруг кольнуло дурное предчувствие.
   - Могу, матушка, но лучше я попробую на ком-нибудь другом.
   - Еще чего недоставало! Пробуй на мне - лишь  бы  у  меня  волосы  от
этого не позеленели. - Мать поудобнее устроилась на подушках и похлопала
по одеялу рядом с собой.
   - Никакого вреда от этого не будет, матушка, - я только осмотрю тебя,
чтобы проверить, здорова ли ты. - Солгать оказалось нетрудно, ведь он не
впервые лгал м