осто нет выбора, и я сделаю
это, если буду жив.
   - Что случилось с тобой на озере Ормон, Таул? - тихо спросил Джек.
   Он уважал решимость Таула, но должен был знать, на чем она зиждется.
   Таул потупился, глубоко дыша, и наконец сказал:
   - Я понял, что искал последние шесть лет: я  искал  случая  исправить
прошлое. Из-за меня погибла моя семья, Джек. Две  сестры,  две  чудесные
златокудрые девчушки, и пухленький малыш, который всякий  раз  вскидывал
глазки, слыша мое имя. - Его голос сорвался. - Я бросил их  на  произвол
судьбы - просто взял и ушел. - Таул провел рукой  по  лицу  и  попытался
совладать с собой. Когда он заговорил снова, голос у него  стал  звучать
совсем по-другому. - Без меня они не могли прожить, Джек. Не могли.  Мне
следовало бы знать это.  Я  был  достаточно  взрослым,  чтобы  знать.  Я
понимал, что оставляю их на ненадежного человека.
   Джек слушал, как его друг бичует  себя,  и  знал,  что  бессилен  ему
помочь. Он не мог ни понять, ни измерить ту боль, с  которой  жил  Таул.
Тронув рыцаря за плечо, он сказал:
   - Я не стану удерживать тебя. Делай что считаешь нужным.
   Глаза Таула горели, и на щеке дергалась мышца.
   - Большего я и не прошу, Джек.
   Джек улыбнулся - хотел бы он предложить другу нечто большее.
   - Пошли, Таул, - сказал он, положив ладонь ему на спину. - Повидаемся
с Мейбором напоследок.
   Грифт ждал их за дверью. Увидев  его  в  резком  лунном  свете,  Джек
заново поразился произошедшей в нем перемене. Дородный некогда  стражник
стал тощ как щепка. Нынче был день объятий -  Джек  подошел  и  обхватил
Грифта за плечи.
   - Он ушел без страданий. Во сне. - Огромная слеза скатилась  по  щеке
Грифта. - Он был храбрый человек. Кто-то, может быть, скажет вам, что он
был тщеславен, другие назовут его сущим дьяволом,  но  вы  не  слушайте.
Ступайте к госпоже Меллиандре и скажите ей, что отец ее был героем.  Это
правда, и каждый человек под этой крышей скажет вам то же самое.
   - Я знаю, Грифт. Я знаю.
   Грифт открыл дверь и впустил их в комнату. Мейбор покоился на  свежих
простынях, со сложенными на груди руками,  завернутый  в  красный  шелк.
Лицо его утратило все краски, но волосы  по-прежнему  блестели,  и  щеки
казались свежевыбритыми.
   - Вот. - Грифт подал  Джеку  тряпичный  мешочек.  -  Здесь  кольца  и
нашейный обруч, которые он надел, идя в бой. Он распорядился,  чтобы  вы
использовали это  для  уплаты  за  лошадей  и  постой.  Еще  он  оставил
расписку, где обещает, что недостачу покроет его сын.
   Джек положил мешочек за пазуху.
   - И ты думаешь, Кедрак заплатит?
   - Сомневаюсь. Но это не важно. Мейбор умер, веря, что сын заплатит, и
это главное.
   - Но после того боя...
   - Нет. Мейбор крепко верил в то, что сын не  предаст  его  памяти,  -
оставив эту расписку, он дал Кедраку случай  получить  прощение.  Он  не
хотел, чтобы сын до конца своих дней думал, будто отец сошел  в  могилу,
проклиная его. - В голосе Грифта звучала немалая гордость - видно  было,
как сильно бывший стражник привязан к Мейбору. - Я  знаю  Кедрака  -  он
упрямец и порядком  очерствел  душой,  но  когда-нибудь  он  пожалеет  о
содеянном. И Мейбор, дав ему  случай  расплатиться  с  крестьянами  и  с
трактирщиком, дает ему также возможность примириться со своей  совестью,
когда этот день придет.
   Джек так и не сумел  придумать  достойного  ответа.  Отношения  между
отцом и сыном были для него закрытой книгой.
   Ответил, как ни странно,  Таул.  Он  еще  не  оправился  после  своей
исповеди на лестнице и говорил тихо и хрипло.
   - Мейбор хорошо сделал, позаботившись  о  своем  сыне.  Не  все  отцы
думают о том, чтобы избавить своих сыновей от чувства вины.
   Таул был мрачен. Что-то еще гнетет его, кроме смерти сестер,  подумал
Джек. Почему о сестрах не позаботились родители? Почему в  каждой  семье
таится столько боли и горя?
   Грифт открыл перед ними дверь.
   - Вы уезжаете прямо сегодня?
   - Да, - сказал Джек. - Встретимся в Брене.
   Грифт кивнул. Он вдруг показался  Джеку  совсем  старым  -  старым  и
маленьким.
   - Благослови вас Борк в пути.
   - И тебя, Грифт.
   Таул обернулся с порога:
   - Я хотел бы передать Мелли что-нибудь от ее отца.
   Грифт  молча  отрезал  у  Мейбора  прядь  волос,  перевязал  шелковым
лоскутком от камзола и подал Таулу.  Серебро  волос  и  красный  шелк  -
родовые цвета Мейбора.

***

   Баралиса беспокоило то, что Скейс не ответил на его послание.  Прошла
уже неделя с тех пор, как они общались в последний раз, и  Баралис  стал
подозревать, что со Скейсом что-то случилось.
   Никто бы не осмелился тянуть с ответом Баралису так  долго  -  и,  уж
конечно, не Скейс.
   Баралис взял  на  ноготь  щепотку  снадобья,  освобождающего  дух,  и
проглотил всухую. Он позволил  себе  сделать  глоток  вина,  лишь  когда
горький вкус исчез уже с языка. Такие мелкие упражнения воли  полезны  -
они помогли ему стать таким, какой он есть.
   Он поднял руку, и Кроп, затыкавший щели в  ставнях  чесаной  шерстью,
разворошил огонь. Баралис тем временем составил в медном сосуде смесь из
крови, лиственного сока и снадобья и сделал подобающие  пассы.  Сидя  на
мягком стуле, он вдохнул колдовские  пары.  Тело,  как  всегда,  оказало
отчаянное сопротивление, отказываясь уступить тьме.
   Но вот сознание сместилось и взмыло над телом, столь же бесплотное  и
невесомое, как пыльца на ветру. Оно возносилось все выше, проходя сквозь
камень как сквозь воду и сквозь воду как сквозь воздух.  Баралис  сделал
круг над озером для разбега и над городом, чтобы напасть на след. Ответы
Скейса на его послания  оставили  колдовской  запах,  могущий  послужить
нитью в лабиринте. Баралис принюхался и полетел по следу. Теперь  Скейсу
уже не скрыться.
   Он летел на юг высоко над горами, выше облаков. Луна ярко светила, но
не грела, и звезды мерцали, как маяки. Они взяли бы его душу себе,  если
бы могли. Но сегодня это им не удастся. Да и никогда  не  удастся,  если
будет на то его воля.
   След, слабый с самого начала, по прошествии десяти дней превратился в
прерывистую линию. В последний раз Скейс связался с ним после того,  как
рыцари  захватили  в  плен  ученика  пекаря  и  ренегата  Таула.   Скейс
намеревался следовать за ними на север и при первом удобном случае убить
обоих. Так он по крайней мере  сказал.  Баралис  подозревал,  что  Скейс
ведет свою игру.
   Впрочем, что бы ни случилось со Скейсом, на рыцарей можно положиться:
они доставят беглецов в Брен. Уж Тирен-то Баралиса не подведет.
   Баралис по-прежнему летел на юг вдоль  Хребта,  постепенно  снижаясь.
Горы вздымались навстречу как копья, звезды  кололи  как  булавки.  След
стал четче, и Баралис следовал ему, окунаясь в  холодный  горный  туман.
Вскоре он достиг места, откуда Скейс связывался с ним в последний раз, -
голого склона у подножия Хребта. Дальше след обрывался.
   Собрав в пучок все свое чутье, Баралис обратился на север и "втянул в
себя" воздух.  Он  искал  каких-то  материальных  следов  -  на  отзвуки
колдовства полагаться больше не приходилось. Очень медленно он  двинулся
обратно на север. Теперь он пользовался только своими  органами  чувств,
примечая пятна от залитых костров и  трупы,  по  которым  мог  следовать
Скейс, вынюхивая запах лошадиного навоза.
   У холодного озера Ормон Баралис вновь уловил запах Скейса  -  легкий,
давно простывший. Баралис снизился над  зеленой,  насыщенной  минералами
водой. Дело выглядело так, будто Скейс растворился в озере.  Озадаченный
Баралис полетел вдоль кромки берега.
   Он чувствовал, что слабеет. Он слишком  долго  отсутствовал,  и  тело
призывало его обратно. Баралис, не  внимая  призыву,  летел  дальше,  то
погружаясь в воду, то выныривая, продираясь сквозь сухой камыш  и  голый
кустарник, обшаривая берега. За пределами озера следов не было -  искать
следовало только здесь.
   Наконец у зеленого отлогого берега запах стал чуть  крепче  У  кромки
воды, под сенью старого горного ясеня, лежало, наполовину погруженное  в
озеро, полузамерзшее тело Скейса с торчащей из груди стрелой.
   Скейс, видимо, выплеснул свои  чары  в  самый  миг  смерти  не  успев
послать их в цель, и ледяное  озеро  Ормон  поглотило  их.  Предсмертная
ворожба имеет свойство держаться еще долго после того, как остынет труп,
потихоньку делая свое дело. Ворожба Скейса, хоть и  слабая,  подчинялась
тому же закону.
   Острая судорога прошла по всему существу Баралиса.  У  него  осталось
совсем мало времени. Его холодное, опустевшее тело  не  протянет  долго,
если не вернуть в него животворный разум.
   Перед тем как сняться, Баралис быстро осмотрел стрелу в груди Скейса,
и увиденное заставило его  содрогнуться.  Черное  с  желтым  оперение  -
эмблема Вальдиса. Скейса застрелили рыцари, пленившие Джека и Таула.
   Быть может, это просто случайный  выстрел  в  непрошеного  гостя,  но
почему тогда тело лежит в озере, а не  на  холме  близ  лагеря?  Баралис
поддался притяжению своей крови и полетел обратно в Брен.  Он  не  видел
больше ни луны, ни звезд, ни облаков и не думал о них. Перед ним  стояло
черно-желтое оперение той роковой стрелы. С чего это рыцарям  вздумалось
защищать Джека и Таула?

***

   Тавалиск  корпел  над  книгами,  претерпевая  голод,  раздражение   и
телесную немочь. Он так натрудил себе шею, что она скрипела  при  каждом
движении, - словно проклятый сверчок завелся за воротом.
   Захлопнув очередной фолиант, Тавалиск дернул колокольчик. Пора выпить
чего-нибудь прохладительного,  пообедать  как  следует  и  подвергнуться
неизбежному разговору с  Гамилом.  Не  подобает  архиепископу  рыться  в
книгах - ему следует освободить свой ум  для  более  возвышенных  целей.
Значит, за книги надо засадить Гамила.
   Секретарь явился на зов с  похвальной  быстротой,  да  не  с  пустыми
руками, а неся полный поднос горячей пищи.
   - Входи, Гамил, входи. Ты очень кстати. Ставь  поднос  вот  сюда,  на
стол. А вина ты, часом, не принес?
   - Увы, ваше преосвященство, у меня только одна пара рук.
   - Действительно, жаль. - Тавалиск взял с блюда утиное яйцо. - Что там
слышно об армии Кайлока?
   - Они прибыли в Камле четыре дня назад, ваше преосвященство. И  сразу
обложили город, как сообщается в письме, доставленном птицей.
   - Камле не продержится долго  против  столь  многочисленного  войска.
Больше шести недель я бы им не дал.
   - А то и меньше, если Вальдис пришлет подкрепление с юга.
   Яйцо во рту у Тавалиска приобрело  вкус  опилок.  Конечно  же,  Тирен
пошлет своих рыцарей из Вальдиса. И как он, Тавалиск, раньше об этом  не
подумал? Он выплюнул яйцо в салфетку.
   - Дурные новости ты мне приносишь.
   - Это еще не все, ваше преосвященство, - не без удовольствия  сообщил
Гамил. - Все города и села между Бреном и Камле разорены. Армия  Кайлока
забрала себе весь скот и все зерно. Меня извещают о  тысячах  убитых,  о
селах, сожженных дотла, о зверских насилиях над женщинами.  Кайлок,  как
видно, дал Кедраку полную волю.
   - Не просто полную волю, Гамил. Он дал  понять,  что  будет  доволен,
если Кедрак разорит северо-восток. Молодой король знает цену  страха.  -
Тавалиск поискал какого-нибудь напитка и нашел только  кувшин  с  водой.
Что ж, придется довольствоваться этим.
   - Страха, ваше преосвященство?
   -  Да.  Слухи  о  жестокости  и  беспощадности  королевского   войска
разойдутся быстро, и люди начнут сдаваться без боя, дабы не навлекать на
себя гнев короля. Сдать врагу город все-таки лучше, чем  вовсе  лишиться
города. - Тавалиск выпил воды - без вина она имела странный вкус. -  Тот
же страх помогает удержать покоренные города в подчинении. Кто осмелится
восстать, зная, что это может стоить жизни его жене и детям?
   - Очень мудрое суждение, ваше преосвященство.
   Тавалиск взглянул на секретаря, но ехидства на его лице не  обнаружил
и принял быстрое решение.
   - Быть может, Гамил, я не так мудр, как мне казалось.
   - Как так, ваше преосвященство?
   -  Помнишь  пророчество  Марода  -  ну  то,  которое   начинается   с
благородных мужей?
   - Разумеется, ваше преосвященство. Ведь этот стих  провозглашает  вас
избранником.
   - Да-да, - махнул рукой Тавалиск. - Так вот, в последнее время я стал
сомневаться в подлинности этого стиха. Верно ли он передан в моей книге?
- Архиепископ помолчал - нелегко ему давалась  эта  речь.  -  Я  начинаю
думать, что мог поддаться заблуждению. Это всего лишь  мои  мысли,  учти
это.
   - Но почему, ваше преосвященство?
   - Кайлок крепнет вопреки всем моим стараниям. Я не  вижу  иного  пути
остановить его, кроме кинжала в сердце. Другие южные города  нипочем  не
станут объединяться с Рорном, чтобы выступить против короля, -  все  они
заботятся только о собственных интересах. Они ничего не предпримут, пока
Кайлок не окажется у их порога, - а тогда уж будет поздно. Одна надежда,
что дальше Камле он не пойдет.
   - Думаю,  что  сразу  не  пойдет,  ваше  преосвященство.  Весной  ему
придется заняться еще Высоким Градом и Аннисом.
   - А дальше что? Что будет через  десять,  двадцать,  тридцать  весен?
Кайлок молод - у него впереди целая жизнь. Он  способен  захватить  весь
континент до того, как сойдет в могилу.
   Гамил встревожился - ему не часто доводилось видеть  Тавалиска  таким
взволнованным.
   - Но что мы можем со всем этим поделать, ваше преосвященство?
   Архиепископ испустил тяжкий вздох.
   -  Будем  делать  все,  что  в  наших  силах.  Рорн  должен  остаться
неприкосновенным, это само собой разумеется. Неясно  только,  как  этого
достичь. До сих пор я боролся  с  Кайлоком,  следуя  своей  естественной
склонности и долгу, внушенному мне Мародом. Но теперь я начинаю  думать,
что такой образ действий Рорну не на пользу.
   - Лучше сдать город, чем вовсе его лишиться?
   - Вот именно. Если я открыто выйду против Кайлока, кто  знает,  какую
судьбу уготовит он Рорну? - Тавалиск  больше  думал  о  себе,  нежели  о
Рорне, но понимал, что отделять себя от города не  в  его  интересах.  -
Будь я уверен в том, что в пророчестве Марода сказано обо  мне,  я  знал
бы, что в конечном счете одержу победу. Но если это не так, то я  рискую
благополучием Рорна ради пустой мечты.
   - Ага, - медленно произнес Гамил, - теперь  я  понимаю,  что  заботит
ваше преосвященство.
   - Я пекусь не только о себе, но и о Рорне. -  Пусть  и  другим  будет
неповадно отделять его  судьбу  от  судьбы  города.  -  Я  должен  знать
наверняка, избранник я или нет. Вот тут-то ты, Гамил, и  пригодишься.  Я
хочу, чтобы ты узнал все, что возможно, о Мароде и  его  пророчествах  и
выяснил, насколько на него можно положиться. Верно ли я прочел его - вот
вопрос.
   - Вы оказываете мне честь своим поручением, ваше преосвященство, -  с
поклоном ответил Гамил.
   - Вот и хорошо. Нынче же и начнешь.  -  Тавалиск  подвинул  к  Гамилу
груду книг и свитков на своем  столе.  -  Этого,  думаю,  хватит,  чтобы
разобраться.

***

   Они ехали на север весь день и большую  часть  ночи.  Смерть  Мейбора
дала им новый толчок, доказав, что игра идет  всерьез  и  гибель  грозит
всем и каждому. В  горной  деревушке  у  них  позади  остались  мужчины,
женщины и дети, чьи жизни тоже под угрозой. Солдаты Кайлока возьмут  то,
что им нужно, а остальное разнесут вдребезги, и спасения от них нет.
   Джек испытывал зуд в крови - он чувствовал,  как  она  льется  сквозь
сердце и обжигает щеки. Желание добраться до Кайлока превратилось у него
в неотвратимую потребность - он должен встретиться  с  королем  лицом  к
лицу и расправиться с ним собственными руками.
   Джек ехал во главе отряда - ехать позади ему было  невтерпеж.  Мейбор
умер - значит, и Мелли может умереть. Никто из них больше не бессмертен.
   Они должны попасть в Брен, пока еще не поздно.
   Дорога вывела их из предгорий на равнину. Они  ехали  по  заиндевелым
полям и зеленым с проседью лугам, по скованным стужей грязным  проселкам
и густо унавоженным скотопрогонным тропам. Вокруг было пустынно и  пахло
гарью. Вдали  порой  мелькали  усадьбы  и  деревни,  чернея  обгоревшими
стропилами на зимней белизне. Они шли по следам Кедрака.
   Вскоре они выехали на тот самый тракт, где прошла  армия.  На  легком
снегу отпечатались многие тысячи ног. По обеим сторонам дороги  валялись
горшки, котелки, клочья камзолов, башмаки, коробки, украшения -  остатки
чьих-то загубленных жизней.
   Часа через два они натолкнулись на  место  стоянки.  Ужасающий  смрад
отпугивал еще издалека. Таул хотел объехать лагерь, но Крейн настоял  на
том,  чтобы  остановиться  и  посмотреть.  Помимо  обычной  неприглядной
картины - выжженной  земли,  срубленных  деревьев,  гниющих  отбросов  и
нечистот, - в мелком рву за кустами лежали трупы тридцати женщин.  Нагие
тела были покрыты кровью, снегом и грязью. Волосы у  них  были  вырваны,
груди вырезаны, между ног запеклась черная кровь.
   Все рыцари как один перекрестились. Берлин снял с  коня  свой  щит  и
стал долбить им, как лопатой, мерзлую землю. Крейн присоединился к нему,
следом Андрис и все остальные.
   Они задержались на час и не тронулись дальше, пока не засыпали  трупы
землей. Рыцари молчали, но их лица говорили обо всем без слов.  Если  на
берегу озера Ормон они приняли в  свои  сердца  Таула,  то  сегодня  они
окончательно отреклись от Тирена. Никто не смел сказать об  этом  вслух,
но все и так знали: в том  отряде,  что  стоял  здесь  лагерем,  были  и
рыцари.
   Они пустились вскачь еще  быстрее,  чтобы  поскорее  оставить  позади
страшное место.
   Луна зажгла свою лучину за грядой тяжелых туч. Дул легкий ветер, неся
с собой редкие снежинки. После мороза и  свирепого  ветра  в  предгорьях
погода на равнине казалась почти мягкой. Лошади  не  так  надрывались  и
могли дольше скакать без отдыха. Джек мчался во весь опор, но  и  рыцари
от него не отставали.
   Они потихоньку отклонялись на запад, насколько  позволяла  местность.
Серый туман, окутывавший горы  Хребта,  ночами  пробирался  на  равнину,
пугая лошадей и покрывая сыростью плащи и сбрую. Джек  перевел  коня  на
легкую рысь и стал высматривать место для ночлега.
   В темном промежутке между туманом и облаками о времени  и  расстоянии
судить было трудно. Джек не имел понятия, долго ли им придется ехать  до
подходящего места.  О  траве  для  лошадей  можно  было  не  заботиться,
поскольку в деревне путники запаслись зерном, но лес  был  желателен,  а
вода - просто необходима. В конце концов  они  наткнулись  на  скопление
скрюченных дубов - не то чтобы лес,  но  побольше  рощи;  "остров",  как
сказал Берлин.
   Между деревьями струился узкий ручей, и Джек повел поить своего коня.
Пока он его расседлывал, рыцари уже сложили костер. Джек любил смотреть,
как они разбивают лагерь: ветки они ломали  молниеносно,  а  ужин  могли
состряпать через несколько минут.
   Наевшись досыта, все расселись вокруг костра, закутавшись в одеяла от
промозглого тумана и попивая брагу из фляг.
   - Далеко ли еще до Брена? - спросил Джек, передавая фляжку Хвату.
   - Восемь дней быстрой езды. А если нахлестывать лошадей, то  семь.  -
Крейн поворошил огонь палкой. Командир был крепкого сложения, с проседью
в темно-каштановых волосах и прозеленью в глазах, самый старший в отряде
после Берлина. - Но ближе  к  городу  придется  сбавить  ход,  чтобы  не
попасться на глаза разведчикам. Если  же  нас  кто-то  остановит,  будем
говорить, что едем по делу Тирена.
   - А если нас остановят рыцари?
   Крейн посмотрел на Берлина, потом на Таула.
   - Тогда нам придется их убить. Нельзя сдаваться людям Тирена до того,
как мы окажемся в городе. Как только станет известно, что  вы  с  Таулом
свободны, Тирен велит  схватить  нас  всех,  Баралис  переведет  госпожу
Меллиандру туда, где мы никогда ее не  найдем,  а  Кайлок  оцепит  город
оставшимися войсками. Во дворец мы можем попасть только скрытно.
   Речь Крейна заставила Джека  предположить,  что  командир  уже  успел
пер